Глава 15
Сипахи бросились в погоню. На подъеме, ведущем к Мдине, среди оливковых рощ и полей, раскинувшихся на горных уступах, мелькавшие плюмажи лошадей и всадников свидетельствовали об их продвижении. Нагнав остатки рыцарской кавалерии, сарацины окружали христиан и убивали как поодиночке, так и группами. Некоторые беглецы отчаянно пришпоривали лошадей, заставляя их перемахивать через стены и овраги, и уходили от преследователей. Другие, отчаявшись, поворачивались лицом к врагу и с пылающим ненавистью взором, грозно размахивая оружием, кидались в атаку. Все эти попытки заканчивались вонзившейся в смельчака стрелой или коротким взмахом кривой сабли, лишавшей его головы. В сражении на скаку кавалеристы маршала Копье были растоптаны неприятелем.
— Когда, Кристиан?
— Держись, Антонио. Я дам знать.
— Тебе я верю, брат, но только не стали язычников.
— Ты вызволил меня с османской галеры. Я хочу отплатить тем же.
— Уж поскорей бы…
Оба, пригнувшись, пробирались мимо лошадей, выглядывали через полуразрушенные стены. Здесь негде было скрыться. Их в любой момент могли обнаружить и, похоже, уже начинали обходить со всех сторон. Местность прочесывали отряды конников, изрубавшие в куски любого, кто им попадался, сопровождая кровавую резню дикими криками.
По пыли глухо застучали конские копыта. Кто-то из загнанных в угол одиноких всадников внезапно выскочил из зарослей кактусов и бросился на преследователей. Решившись на это самоубийство, он выручил Кристиана и Антонио. Неприятель отвлекся на храбреца.
— Пора, Антонио!
Оба тут же вскочили на лошадей. Покидать укрытие было боязно, ведь никто не мог поручиться, что они сумеют опередить превосходящего по силе противника. Оставалось лишь положиться на удачу и на эффект неожиданности. Ухватив за длинные поводья белого красавца скакуна Мустафы-паши, Гарди и Антонио помчались прочь.
За спиной раздались крики — турки не знали, за кем гнаться и в кого стрелять. Гелиос, вытянувшись струной, изо всех сил старался унести хозяина как можно дальше.
— Они настигают нас, Кристиан!
— Преимущество не на нашей стороне.
Над их головами просвистела стрела, тут же вслед за ней вторая, а потом и третья. Припав к гриве жеребца. Антонио пришпоривал его, стараясь не отстать от Кристиана. Он потерял бургиньот, поломанное копье пришлось бросить. И остаться безоружным. Впрочем, здесь поможет не столько оружие, сколько фортуна и невнимательность противника.
Бросив поводья и предоставив Гелиоса самому себе, а арабского скакуна стадному инстинкту, Гарди дотянулся до нагруженного седельного вьюка. Сипахи хорошо управлялись с лошадьми и неплохо сражались, но ни они, ни их кони не были готовы к неожиданностям. Гарди кое-что приготовил. Размахнувшись, он метнул два горшка с горючей смесью. От удара они взорвались, осветив все вокруг ослепительной вспышкой и на время лишив зрения преследователей. Лошади, шарахнувшись, сбросили седоков, пытавшихся заслониться от яркого света щитами. Раздались истошные вопли и лошадиное ржание — несомненные признаки паники. Дичь ускользнула от охотников.
Едва приблизившись на расстояние пушечного выстрела к Мдине, Кристиан и Антонио решились перейти на шаг. Обливаясь потом, черные от пыли, они все же торжествовали. Гарди крепко сжал руку мальтийского дворянина:
— Антонио, лучшей компании для подобных авантюр мне не найти.
— Я о тебе того же мнения, Кристиан. Твоя репутация бесстрашного воина заслуженна.
— Все так, но на кого мы с тобой похожи?
— Жизнь дороже внешности.
— За сегодняшний день мы потеряли многих. Несомненно, в Биргу и Сенглеа потери еще больше.
Гарди провел Гелиоса и захваченного арабского скакуна на водопой к роднику.
— Остается лишь надеяться, что наша вылазка не прошла даром.
— Ты видел, как турки, протрубив сигнал к отступлению, понеслись обратно в лагерь?
— Приятно лишний раз дернуть за бороду Мустафу-пашу.
— А еще лучше и вовсе обрезать ее.
Всего за один рейд в Мдину они захватили драгоценности, лошадей, уничтожили склады припасов, словом, раздули костер в самом сердце вражеского войска. И выиграли время для великого магистра Ла Валетта.
А где-то в полях сипахи захватили отступавших мальтийских всадников.
— Неплохой трофей, месье Гарди.
— Просто Мустафа-паша решил проявить щедрость.
Соскочив с Гелиоса, Гарди приветствовал губернатора Мескиту. Вокруг на площадке перед решеткой главных ворот расположились измученные люди и лошади возле поилок. Некоторые, прихрамывая, искали, куда бы привязать скакуна. Это и были те немногие, кто уцелел.
— Сколько их, губернатор Мескита?
— По нашим подсчетам, вернулось сорок человек.
— Огромные потери, если принять во внимание, что мы отправили сто пятьдесят.
— Да, но потери стоят того, чего мы сумели достичь. — Мескита невольно смолк, услышав мычание и характерное шипение: неподалеку одному из кавалеристов прижигали рану. — Разрывы сигнальных петард в Биргу и Сенглеа подтверждают, что гарнизоны держатся.
— Передышка не продлится долго.
— He сомневаюсь, великий магистр сумеет ею воспользоваться. Что же касается нас, боюсь, растревоженные осы бросятся на тех, кто слабее.
— Ничего, губернатор Мескита, мы вырвем им жало.
— На все воля Божья. Если ради сохранения веры потребуется сдать Мдину, я готов пойти и на это.
— Наш дух еще не сломлен.
— Как и подобает христианам и их военному ордену. Не скрою, я был бы счастлив, если бы среди нас отыскалась тысяча подобных вам.
— Война каждого превращает в разбойника. Даже такого, как Антонио. — С этими словами Гарди похлопал друга по плечу. — Взгляните на этих людей, сир. Стоит им услышать зов трубы, все тут же снимутся с места.
— За что я им безмерно благодарен, — устало улыбнувшись, ответил Мескита.
— Турки слабеют с каждым днем, растет число заболевших. Они продолжают сражаться, но я чувствую, они уже не те, что прежде. В их глазах появилось сомнение. Все они — от янычара до дервиша — ожидали легкой победы, а сейчас их вера испаряется.
— Когда же они окончательно лишатся сил, месье Гарди?
— Даст Бог, раньше нас.
Раздался сигнал тревоги, высоко над стенами взорвалась сигнальная вспышка, и сразу все вокруг оживились. Турки наступали. Мескита в сопровождении Гарди и Антонио стал подниматься на крепостной вал. Прибежали посыльные, новости были одна не лучше другой, подтверждались самые худшие опасения. Как это зачастую бывает, городские жители утратили всякое хладнокровие перед лицом надвигающейся опасности.
— Спасите нас!
— Да смилуется над нами Господь!
— Что делать? Ведь у нас нет солдат!
— Выдержат ли стены их натиск? Или мы все погибнем?
Обеспокоенные лица и молитвы сопровождали друзей по пути на бастион. Простого ответа на эти вопросы не было. А возможно, его не было вовсе. Османы решили атаковать Мдину, И когда губернатор Мескита вместе с Кристианом и Антонио поднялся на бастион и взглянул на юго-восток, все убедились, что причин для опасений и тревог предостаточно. От самой Марсы над Большой гаванью растянулось пыльное облако. Оно густело и приближалось. В клубах пыли поблескивали шлемы и сталь сабель. Даже сюда доносилась зловещая барабанная дробь.
Мескита, прикрыв глаза рукой, присмотрелся.
— Вот и осы налетели, месье Гарди.
— Чем-то мы их привлекли.
— А как по-вашему, сумеем мы разогнать их?
— Они рассчитывают одним своим видом повергнуть нас в панику. Вселим же панику в сердца врагов.
— Каким образом? Выставив против них женщин, детей и пару пушек?
— Необходимо заставить их поверить, что нас много. Трубить во все трубы, бить в барабаны, выставить на стены всех, кого только можно, выдать всем шлемы и пики. А что до пушек, открыть огонь, прежде чем неприятель успеет приблизиться.
— И чем все это может кончиться, месье Гарди?
— Тем, что мы выстоим. Наша крепость покажется язычникам неприступной, все башни будут заняты солдатами, а наши резервы людей, пороха и провианта станут неисчерпаемыми.
— Рискованная затея.
— Причина которой — опасные времена. Ведь нам нечего терять, кроме города и собственных жизней?
— Вероятно, это единственный выход. — Обернувшись к кому-то из подчиненных, Мескита распорядился: — Срочно созвать все население, открыть арсеналы. Я хочу устроить представление, которое перепугало бы самого султана. Необходимо уставить стены копьями и надеть шлемы на камни.
Вперед вышел Антонио:
— Я помогу вам, сир.
— И побыстрее, медлить нельзя. Если приходится рассчитывать лишь на то, чтобы пустить пыль в глаза врагу, следует начать с его передних рядов.
— Что за вздор!
К ним подошел престарелый отец Марии и Антонио. Старик трясся от злости — лишенный власти владыка острова, принадлежавшего рыцарям и осажденного турками. Сегодня его ненависть к захватчикам достигла апогея.
Старик ткнул пальцем в сторону Гарди:
— Будь ты проклят, англичанин. Я следил за твоей бессмысленной кавалерийской атакой. А теперь к этим стенам приближается враг, который не явит милости.
— Значит, будем сражаться.
— Чем? Колдовством?
— Больше нечем.
— Раньше здесь был мирный остров и мы спокойно жили и торговали.
— Свобода дороже всякой торговли.
— А вы свалились на наши головы словно проклятие! — Лицо дворянина перекосилось от злобы. — Именно вы навлекли на нас все эти беды.
Вмешался Антонио:
— Отец, как мы, по-твоему, должны действовать?
— Мы? Это не наша битва!
— Но язычники у стен нашей крепости, и гибель грозит нашим жителям. А твои упреки ничем не помогут и нас не спасут.
— Как и твое пренебрежение к сыновнему долгу.
— Мой долг в том, чтобы сражаться за общее дело, сохранить честь нашей фамилии и разгромить врага.
— Все кончено. И ты заодно с теми, кто повинен в нашей смерти.
— Я готов биться, а не сидеть сложа руки и тешить себя пустыми надеждами о переговорах и почетной сдаче.
— Я твой отец, и ты должен мне подчиняться. Не смей говорить со мной таким тоном!
— С чего бы? Может, ты и мечом мне пригрозишь? Оставь свое дурное настроение для турок.
— Окаянные рыцари и английский пират, это они сбили тебя с верного пути!
— А тебя — спесь и старость.
— Все вы глупцы, все до единого! Пусть судьба этой войны решается не здесь, а у Большой гавани. Я лично готов сесть на коня и поехать на переговоры с турками. Не битвы нас спасут, а дипломатия.
К старику повернулся губернатор Мескита:
— Отбросьте трусость и праздную болтовню. Не то окажетесь за стенами бастиона, в петле.
— Вы осмеливаетесь мне угрожать?
— Я губернатор Мдины.
— А я глава самого древнего и прославленного рода.
— Не забывайте, великий магистр Ла Валетт повесил члена городского совета лишь за то, что тот пожаловался на нас королю Испании.
— Вам известно, что я не какой-то обычный советник.
— Нам известно, что вы обязаны подчиняться указаниям главы ордена.
— Это законы захватчиков.
— Из которых и вы извлекли выгоду. Ныне пришла пора расплачиваться.
— Я не могу биться.
— Это и не нужно. Зато можете надеть шлем, накинуть плащ поярче и вместе с остальными занять стены крепости.
— Вы уже лишили меня сына и дочери, а сегодня хотите лишить и титула.
— Мы возвращаем вам утраченное мужество.
— А если я откажусь, Мескита?
— Тогда вас ждет свидание с палачом.
Достойно сожаления было наблюдать, как гордость уступает перед властью, как пожилой аристократ меняет высокомерный тон на услужливый. Старику вручили копье, примитивные доспехи простого солдата и отправили на бастион. Отец даже не взглянул на сына и не заговорил с ним.
Густое облако пыли приближалось.
Весть дошла до самого последнего ряда наступавшей колонны. Выкрики и шепот вселяли сомнения в души воинов, распространяясь подобно заразе и лишая солдат уверенности. Мдина неприступна. Офицерам пришлось прибегнуть к плеткам во имя поддержания порядка и боевого духа; ругательства смешались с призывами имамов к Всевышнему. Это всегда плохой знак. Но солдат необходимо было успокоить. Сарацины прониклись уважением к извечно ненавистным врагам-христианам, стали бояться их подожженных стрел, острых пик, мечей и граничащего с безумием мужества. И столица из легкой мишени превратилась в твердыню.
К главнокомандующему галопом подъехал разведчик.
— Я спешил к тебе, Мустафа-паша, из первых рядов.
— Докладывай.
— В столице множество солдат. Их столько, что вот-вот стены рухнут. Трубы звучат без умолку.
— Ты лжешь!
— Ни мой язык, ни глаза, ни уши не обманывают меня, Мустафа-паша. Остальные видели то же самое.
— Ты скорее внемлешь голосу гашиша, чем разума.
— Если бы так, Мустафа-паша, но эти преисполненные силой псы взвыли.
— Они запоют совсем иной мотив, когда я начну спускать с них шкуру.
Главнокомандующий подал знак конным офицерам последовать за ним и легким галопом поскакал к городу. На стенах Мдины палили пушки. Странно, что перед лицом смерти жители столицы сохранили стойкость. Быть такого не могло. Это всего лишь бравада. Видение. Мираж, какие бывают в пустыне. Мустафа-паша уставился перед собой. И понял, что настрой его войска сменился — ропот солдат стал отчетливее. Негодяи, он им еще покажет. Их долг состоит в том, чтобы отдать жизнь за султана, а не мешкать.
Но тут, рванув на себя поводья, Мустафа-паша внезапно остановился и стал вглядываться в линию горизонта. Аллах Всемогущий! Как это объяснить? Разведчик был прав, а лазутчик в самом сердце ордена ошибался. И невооруженному глазу были видны на фоне неба ощерившиеся наконечники копий, а вокруг — вспышки и грохот пушечных выстрелов.
— Объясни мне! Как такое возможно?
Офицер беспокойно заерзал в седле.
— Оказывается, они располагали неизвестными нам резервами, Мустафа-паша.
— Не может быть! И все-таки я вижу это собственными глазами…
— Их оборона кажется неприступной, Мустафа-паша.
— Сент-Эльмо казался слабо защищенным. А обошелся нам во многие тысячи жизней.
— Вы считаете, что здесь нам придется труднее, Мустафа-паша?
— Я считаю, что здесь нас ждет закованная в броню твердь, о которую мы разобьем себе лбы и потеряем армию.
— Они смеются над нами.
— Не без причин. Я уже начинаю верить, что нападение на лагерь в Марсе имело целью склонить нас к безрассудному штурму этих стен. Они сражаются ради жизни своего ордена и великого магистра.
Оставив группу командиров, Мустафа-паша верхом проехал пару сотен ярдов. В одиночестве он мог поразмыслить и приглядеться к вздымавшейся на вершине холма крепости. То, что совсем недавно казалось слабым, вдруг обрело силу. Столь неожиданно, непостижимо!.. Мустафа-паша невольно подался вперед, всматриваясь в образ города. У него перехватило дыхание от кипевшей внутри злости. Возможность уберечь свою голову и выиграть хоть что-то от провальной кампании таяла на глазах. Он хотел захватить Мдину, она была нужна ему. Но город остался в руках рыцарей. Он стал жертвой заговора, его предали, ему лгали все — и адмирал, и шпионы, и даже сама судьба. Пролилась лишь та кровь, чей привкус он ощущал во рту. Но этого будет недостаточно.
— Тихо…
Они остановились и прислушались, страх и узкие стены подземного хода давили на них. Встречный подкоп. Юбер отер пот и пыль с лица и отдышался. Было трудно не впасть в панику, не закричать — известняк поднимался уступами, враг был в двух шагах, а скрип и удары кирок и лопат звучали в унисон с чьими-то еще. Сарацины пытались устроить все втайне. Он ни за что не позволит рыть подкопы под Кастильский бастион. Он дал обещание Богу и самому себе и теперь обязан сдержать слово перед друзьями, орденом, Кристианом Гарди, покойным мавром. Должен отбросить детские страхи и действовать мужественно. К ноге привязана веревка. И он продолжит, доведет задуманное до конца.
Обнаженный Юбер прополз на животе дальше во тьму и приставил стамеску к стене. Еще удар молотком, еще порция каменной пыли в легкие. Время от времени скалу сотрясали взрывы, иногда сквозь камень слышались крики. Может, там наверху обрушилась крыша; может, прорвался вражеский отряд, когда схватка переместилась за стены крепости. Адские сцены разыгрывались в подземном лабиринте.
— Назад, друзья! Назад!
Не успел Юбер договорить, как его предостерегающий окрик заглушил грохот камня. Поздно. Вырытый проход обрушился, похоронив под собой тех, кто пытался пробиться вперед. Молодой священник дернулся, стараясь выбраться из-под камней. Ноздри его забила пыль. Теперь каждое движение таило в себе угрозу — стоило пошевелиться, как вниз устремлялся дождь из мелких камней и земли, грозившей задушить насмерть. Он был погребен заживо.
Тьма сгустилась. Юбер слышал, как кто-то бормочет слова молитвы, ощущал, как ужас куда-то уходит. Самое лучшее было неподвижно лежать, дожидаясь, пока не появится свет.
— Ты снова среди живых, Юбер.
Стоя на четвереньках, священник кашлял, отплевывался, отхаркивал засевшую в легких известняковую пыль, его изможденная плоть бунтовала. Голос показался Юберу до ужаса знакомым. Невидимый собеседник был прав — он пока что не вознесся в обитель святых и ангелов. До рая еще далеко.
Фра Роберто врезал ему кулачищем между лопаток.
— Однажды я уже вытаскивал тебя из моря, а сейчас извлек из-под земли. Так мы наставляем на путь истинный наших молодых пастырей!
— Я вновь у тебя в долгу.
— Помолчи лучше и побереги дыхание, юный Юбер. К тому же не каждый станет благодарить того, по чьей милости он вновь угодил в наш ад.
— Но я благодарен тебе, фра Роберто. Господь и в этот раз спас меня.
— Он добр и милосерден.
— Во славу Его я удвою усилия.
— В таком случае и мне следует быть наготове.
Редкая улыбка, словно напоминание о былых днях, осветила лица обоих послушников.
— Умереть означало бы больше не слышать дружеских насмешек.
— Не надейся, Юбер, что мы позволим тебе уйти раньше нас.
— Тем лучше для меня. — Юбер, пошатываясь, поднялся и принялся отряхиваться. — Есть вести о Кристиане?
— Он должен был уже вернуться. Но язычники накапливают силы и не намерены отступать.
— Они бросят против нас все, фра Роберто.
— А мы им ответим. Они не стали атаковать Мдину, а значит, это уже не то прославленное воинство прошлого, не та непобедимая армия, способная захватить любую крепость. Мы нанесли им глубокую рану, Юбер.
— Только раззадорили, фра Роберто.
— Тем почетнее для нас. С нами Анри де Ла Валетт, пращник Люка, великий магистр, наши верные защитники на крепостных стенах и легендарный Юбер — хранитель наших погребов.
— Когда стук языческих молотков стихнет, а порох будет уложен под нами, что тогда?
— Мы станем молиться и продолжим сражаться с удвоенной силой.
Юбер потянулся за киркой.
— Можешь не сомневаться, фра Роберто.
На небольшой площадке перед Монастырской церковью в окружении членов военного совета стоял великий магистр. Здесь собрались закаленные в битвах воины, сознающие всю важность момента и смиренные перед возможной участью. Гарнизон доживал последние дни. Ни молитвы, ни воззвания к Господу, вице-королю Сицилии или венценосным особам Европы не могли отсрочить конец. Но пока ничто не мешало рыцарям спорить о политике и отстаивать интересы как личные, так и своего ланга. Так нередко поступают обреченные. Как всегда, стоя в центре, Ла Валетт слушал и руководил собранием. И хотя вид у великого магистра был болезненный, глаза его сохраняли живой блеск, а сам он все еще внушал уважение.
— Ваша светлость, вы не согласны с моим предложением? — взволнованно спросил де Понтье.
— Я рассматриваю его наряду с другими.
— Прошу простить мою дерзость, сир. Я не хотел поставить под сомнение ваши полномочия.
— Однако вы сомневаетесь в правильности моего суждения.
— Я лишь пытаюсь довести до вашего сведения, что наши воины погибли, гибнут в эти минуты или же гибель их неминуема. Несомненно, предпочтительнее как можно бережливее расходовать оставшиеся у нас силы, отвести их в Сент-Анджело и там организовать оборону.
— Такие действия лишь ускорят наше падение. Оставив Сенглеа и Биргу, мы без боя уступим противнику территорию, которую защищали, не жалея жизней, и где нам еще удастся продержаться.
— Сир, мы не в состоянии оборонять стены по всей длине.
— Какое положение нашего устава предписывает это, шевалье?
— Я высказываюсь из военных соображений, сир.
— Каким образом ваши военные соображения уберегут население Мальты, если нас вынудят к сдаче крепости? Каким образом ваши военные соображения позволят нам сражаться, укрывшись в окруженном со всех сторон форте?
— Сир, мы и так окружены со всех сторон, враг даже под землей. Мы пытаемся удержать оборону на стенах, которые едва не рассыпаются, а численность гарнизона с каждым днем уменьшается.
— Ваше решение означает предательство жителей Мальты.
— Жители Мальты способны защищаться сами. Наше дело — отстоять и сохранить орден и веру.
— Мы такие же рыцари этого острова, как и святого Иоанна. Уцелеем мы, уцелеет и орден. Погибнут жители нашей крепости — сгинет и орден.
— Прекрасно сказано, сир. Слова мужественного человека. Но кто встанет на пути турок во время следующей атаки?
Старый солдат Лакруа одарил де Понтье взглядом, полным ненависти.
— Прислушайтесь к словам его светлости. Займитесь тем, в чем знаете толк. А знаете вы толк лишь в том, как сочинять законы, выносить приговоры и вешать пленников.
— Со временем и вы испытаете на себе мои умения, брат Большого Креста.
— Уж я прекрасно испытал ваше вероломство.
— Возраст и обида затмили ваш разум.
— Готов прояснить его на дуэли.
Ладонь Лакруа невольно сжала рукоять вложенного в ножны меча, бывалый рыцарь был уязвлен и разгневан. Де Понтье улыбнулся. Нет большего глупца, чем стареющий вояка, чьи дни сочтены, кому уже давным-давно пора на покой. Давнее соперничество легко оборачивается заклятой враждой. Всякое падение может оказаться стремительным.
Сквозь грохот пушек раздался взрыв. Он почему-то донесся со стороны Биргу и Сент-Анджело. Головы присутствующих одновременно повернулись, тревога застыла на лицах. Наверное, еще один пороховой склад взлетел на воздух от случайной искры. И вместе с ним обвалился в море участок крепостной стены. Старшие рыцари взглянули на великого магистра. Он остался невозмутим и, казалось, был готов к такому удару судьбы.
— Ваша светлость…
— Сохраняйте хладнокровие, братья мои. Этого и следовало ожидать.
— Вы знаете, что произошло?
— Я многое знаю и понимаю из того, что тревожит и смущает вас. Только что взорвали подъемный мост Сент-Анджело.
— По чьему приказу, ваша светлость?
— Исключительно по моему. Теперь, когда форт отрезан, артиллерия может вести огонь до самого конца. Пути к отступлению у нас не осталось, как не осталось и повода искушать себя мыслью о бегстве. Настал час, когда каждый, будь то рыцарь или простой пехотинец, должен оставаться на посту, вверив участь свою в руки Господа.
— Как вы могли, сир?
Де Понтье, казалось, не верил в случившееся.
— Брат шевалье, я поступил так, чтобы уберечь вас от необдуманных поступков. Мы останемся подле Монастырской церкви, наших священных реликвий, на двух полуостровах, которые в течение трех десятилетий были нашим домом. Если падут они, падем и мы и сгинет наша вера.
— Мы подорвали собственный тыл.
— Ради самих себя. Всегда легче проявить стойкость, когда бежать некуда.
— Некоторые решат, что мы утратили разум.
— Будущее рассудит.
— Но оно может и покарать нас.
Совещание завершилось, и все разошлись, начав последние приготовления. Распоряжений было немного, а тех, кому надлежало их выполнять, осталось не больше. Стоять насмерть. Таков был краткий приказ, суровая правда, провозглашенная Жаном Паризо де Ла Валеттом.
Де Понтье неторопливо брел в свои покои в здании магистрата. Шевалье испытывал некое удовлетворение, ощутив враждебность Лакруа и его союзников и сумев все же подлить масла в тлеющий огонь клановых раздоров. Мир рушился, только это теперь и оставалось. Следы отпечатывались на обугленной, утратившей твердость земле. Все обращалось в пепел. Вероятно, так выглядели Помпеи и Геркуланум после того, как Везувий излил на них свою огненную сердцевину, уничтожив цивилизацию. Но в отличие от жителей древних городов защитникам крепости бежать было некуда — Ла Валетт велел взорвать мост, соединявший их с фортом Сент-Анджело.
Чтобы унять невыносимую резь в глазах, де Понтье плеснул в лицо водой из каменной чаши. Здесь, в полутемной прохладе личных покоев, изнуряющая жара почти не ощущалась, сюда не проникали ни смрад разложения, ни разжиревшие на трупах мухи. Зачерпнув воды, рыцарь ополоснул лицо. Жаль, что он остался без слуг — их тоже отправили оборонять стены Биргу, и теперь их изувеченные тела разбухают на жаре.
Удар по почкам был болезненен и точен. Де Понтье попытался закричать и дернулся, чтобы защититься, но из горла вырвался лишь булькающий звук. Беспорядочно размахивая руками, шевалье мучительно пытался вырваться из железных объятий — нападавший душил его. Де Понтье уже терял сознание.
Тут голова его вынырнула из воды, изо рта хлынула вода, не позволявшая вздохнуть. Раздался чей-то голос.
— Прошу прощения за столь бесцеремонный визит, шевалье, — произнес Кристиан Гарди.
— Вы…
— Не стану отрицать. Приплыл назад в Биргу на свиных пузырях. В отличие от вас воды я не боюсь.
— Отпустите меня!
— Не считайте меня беспечным глупцом.
— Вы ведете себя глупо, англичанин. — Легкие де Понтье раздувались. — Вы совершаете роковую ошибку.
— Вспомните битвы при Креси, Пуатье, Азенкуре. Большинство французских рыцарей говорили то же самое, прежде чем сдаться.
— Думайте что делаете.
— Хорошо.
И новое погружение, падение в густую тьму. Де Понтье отчаянно пытался разжать смертельную хватку, но Кристиан приподнял его, лишив опоры под ногами.
— Шевалье, обещаю, что опущу вас на пол. Или уроню.
— Убийца… — вяло и обреченно выдохнул де Понтье.
— Мститель. Я воздаю вам должное за смерть моего друга мавра, которого вы изрубили мечом на куски.
— Мститель? Вы?
— Вы были палачом. Теперь им стал я.
— По законам ордена вас прикажут вздернуть.
— Не раньше, чем я утоплю вас.
Гарди резко пригнул голову де Понтье, подавляя сопротивление и пытаясь погрузить лицо рыцаря как можно глубже в отверстие. Кристиан был рад, что подъемный мост на Сент-Анджело уничтожен по тайному распоряжению великого магистра. Но теперешнюю казнь он считал куда более ценной наградой — здесь англичанин действовал лишь по собственной воле. Шевалье все же проскользнул куда предназначалось. Ноги нелепо болтались в воздухе.
— Кристиан, если мы с тобой и вправду братья, не убивай его.
— Не упрашивай меня, Анри.
— Я не упрашиваю, я умоляю.
В проходе показалась фигура молодого Ла Валетта, в его позе угадывалось спокойствие, голос был тверд и невозмутим. Он пристально смотрел на своего друга.
— Существует кодекс дуэли.
— У меня свой кодекс.
— Основанный на произволе? На гневе и жажде мести?
— Твой дядя стреляет из пушек отсеченными головами.
— То были головы язычников.
— Де Понтье — негодяй, дьявол, проливший кровь доброго человека и подрывающий устои ордена.
— У нас нет доказательств.
— Он тонет. Это уже доказательство.
— Я присягал защищать каждого христианина.
— А я — убивать врагов.
— Стало быть, ты солдат, а не судья.
Анри кивнул на дергающиеся ноги шевалье:
— Он ли убийца мавра и отравитель великого магистра, это со временем разрешится. И не нами с тобой. Отпусти его, Кристиан. Он не единственный подозреваемый.
Гарди помедлил, обдумывая слова Анри, взвешивая все «за» и «против». Пыл его угас, ярость пирата уступала место трезвому рассудку. Кристиан не мог не подчиниться невозмутимо изложенным доводам.
Со вздохом Гарди вытащил де Понтье из воды. Пришлось как следует потрудиться, чтобы сбросить взмокшее полумертвое тело на пол и встряхнуть шевалье ударом ноги. Тело конвульсивно дернулось, изо рта и ноздрей хлынула вода.
— Оставлю вас, Анри. Братья-рыцари должны иногда побыть наедине.
— Благодарю, Кристиан.
— Нам еще предстоит узнать, к чему приведет твое великодушие.
Поклонившись, Гарди покинул покои. Досадный инцидент не мог их рассорить. Де Понтье был виновен, и друзья лишь желали для него различного наказания. Анри станет достойным гроссмейстером. Если защитники уцелеют и орден удастся сохранить…
Оставшись наедине с де Понтье, молодой рыцарь дождался, пока шевалье соберется с силами. Француз долго приходил в себя, бормоча и мотая головой. Наконец послышался его сдавленный стон:
— Теперь вы мой свидетель, брат шевалье, этот англичанин предстанет перед судом Священного собрания.
Анри натянуто улыбнулся:
— Я ничего не видел, шевалье.
Ла Валетт куда лучше разбирался в грохоте пушек, нежели предсказатель в расположении рун. Огонь турецких орудий усиливался, обстрел близился к кульминации. Осталось недолго. Возможно, все будет кончено уже завтра на рассвете. А он сидит здесь, измученный болями в желудке. Великий магистр поднес ко рту ложечку с каломелью и проглотил снадобье. Поморщился, словно от боли. На сей раз жидкость показалась ему горше распрей между рыцарями. Ла Валетт надеялся, что снадобье поможет ему. В конце концов, не мог же он собственной рукой принимать яд. Но посеревшая рука предательски дрожала — один из признаков проникшей в него и лишившей сил хвори. Одно несомненно: теперь коварный убийца утратил возможность подсыпать мышьяк. Магистр обезопасил себя тем, что трапезничал вместе с братьями, никогда не брал блюда из одних и тех же рук, стараясь запутать предателя. Однако годы, поистрепавшиеся нервы, а теперь и сковывавшая тело боль от проникшей отравы высасывали из гроссмейстера последние силы. Жан Паризо де Ла Валетт, дворянин, бесстрашный воин и великий магистр, превратился в инвалида, неспособного даже справить нужду. Впрочем, орден и так обречен.
На рассвете субботнего дня 18 августа 1565 года, на девяносто первые сутки осады турки предприняли сокрушительную атаку Сенглеа. Таких сражений до сих пор не было. На поредевшие ряды защитников бросались целые орды айяларов и янычар, пехотинцев и оставшихся без лошадей сипахов. На сей раз не ожидалось ни перелома в ходе сражения по вине христианской конницы, ни желанной передышки, позволившей уничтожать по отдельности очаги сопротивления. Решающие моменты битвы редко давались легко и малой кровью.
Но атака была лишь отвлекающим маневром. С целью оттянуть основные силы ордена от Биргу, где намечался главный удар, турки успели завершить подготовку к подрыву Кастильского бастиона. Тоннель был прорыт достаточно глубоко, и по узкому проходу непрерывно сновали носильщики, доставляя бочки с порохом в самые недра. Стеклянные фонари мерцали в проходе, отбрасывая тени и освещая блестящие от пота спины турок. Подрывники имели все основания опасаться за жизнь, стремились поскорее завершить нелегкую работу — подготовить взрыв, который разнесет на части укрепления, разобьет последний щит рыцарей.
Снова обвал. С грохотом рухнул потолок прорытого в скале тоннеля. Но потолок обвалился не сам по себе — неизвестно откуда возникший Юбер, кинжалом перерезав глотку турецкому подрывнику, тут же бросился к следующей жертве. Раздались предостерегающие крики убегавших и тех, кто желал расправиться с противником, проникшим в их ряды.
Послушник стремительным рывком достиг съежившегося от страха носильщика и всадил клинок ему в глаз. Он не позволял себе медлить, чтобы ужас содеянного не успел приковать его к месту. Ничто не могло быть благороднее. Юбер мечтал убивать врагов, и теперь, не видя ничего перед собой, он пробирался по жуткому подземному лабиринту с единственной целью — отыскать и вырезать язычников. Сарацины, предчувствуя недоброе, разбегались. На стороне Юбера был сам Бог, а вместе с ним осознание праведности содеянного и преимущество внезапности. Прежний послушник, некогда жизнерадостный и добродушный юноша исчез. Жизнь в условиях осады перековала его. Теперь Юбер сражался наравне с остальными, переносил те же невзгоды и явился сюда, чтобы уберечь Кастильский бастион.
Оброненный кем-то фонарь осветил часть подземного прохода. На дальнем конце тоннеля показалось нечто, напоминавшее с виду пещеру. Эта ниша была сплошь уставлена пороховыми бочками. Юбер прищурился — полумрак мог быть обманчив. И тут различил фигуры: съежившись, люди удирали, словно спугнутые тараканы. Он разобрал и кое-что, доселе невиданное. Турки спасались бегством, стараясь убраться во что бы то ни стало. Послушнику вдруг все слало ясно. Он должен был предвидеть, что все уже кончено, должен быть знать, что спасения нет. Прямо перед ним по узенькой дорожке пороха, шипя, ползло пламя. Дорожка вела прямиком к бочкам. Господь придаст ему силы погибнуть достойно. Господь сохранит его орден и веру. Да поможет Всевышний его друзьям. Послушник бросился вперед, пытаясь потушить трепетавшую гибельным огнем пороховую дорожку.
