28

Аркадийцы и ахейцы, вступив в переговоры с городскими властями, добились того, что их перевезли в бухту Кальпа, расположенную в нескольких днях пути по морю на запад.

Главнокомандующий Софос покинул армию по суше примерно с двумя тысячами человек, отказавшихся его оставить.

Ксен долго размышлял, что ему делать. Его разочарование было так велико, что какое-то время он предполагал сесть на корабль вдвоем со мной и вернуться в Грецию. Но вокруг нашей палатки собрались оставшиеся две тысячи человек и заявили, что намерены подчиняться его приказам. Такое поведение тронуло его, тем более что с ними пришел и Тимасий-дарданец, один из пяти военачальников, вскоре предложивший себя Ксену в качестве личного помощника. Для Ксена это много значило: его признали командующим, и он сразу же принял на себя соответствующие обязанности. В тот же день новый главнокомандующий убедил жителей Гераклеи перевезти отряд на запад, к границам зоны их влияния. Армия, еще недавно остававшаяся единой и непобедимой, теперь разделилась на три части, каждая из которых двигалась наугад. Помимо всего прочего, его решение выступать основывалось на желании воссоединиться, по крайней мере с наибольшим из двух новых подразделений.

Аркадийцы и ахейцы, прибывшие на место к вечеру, немедленно отправились в глубь страны, чтобы их никто не видел, и еще до рассвета внезапно напали на несколько деревень, угнав скот, ограбив дома и захватив множество пленников, чтобы потом продать в рабство.

Они уходили в экспедицию в надежде получить огромные богатства и не хотели теперь возвращаться домой с пустыми руками. Эти деревни стали для них последним шансом.

Воины разделились на несколько отрядов и договорились встретиться на холме, возвышавшемся над местностью, чтобы собрать добычу и вместе отправиться на родину, но реакция местных на набег оказалась очень жесткой. Дым пожарищ заметили в близлежащих деревнях, и слух о нападении быстро распространился. Со всех окрестностей собралось большое число конных воинов, которые по очереди атаковали груженные добычей колонны, тащившие за собой скот и пленных, и издалека осыпали их градом копий, сея смятение и смерть. Уничтожили один из отрядов, загнав его на край оврага, почти полностью истребили другой, окружив его на равнине и выиграв за счет численного превосходства; прочие, понеся серьезные потери, наконец-то сумели объединиться на холме — там они провели ночь, не смыкая глаз.

Софос, понятия не имевший обо всем об этом, продолжал двигаться вдоль берега по направлению к Кальпе; впрочем, он собирался дорого продать свою жизнь, если дело дойдет до этого.

Ксен решил отправиться в глубь страны; время от времени, встречая пастуха или крестьянина, он спрашивал через переводчиков, нет ли каких-либо известий об армии, проходившей в здешних местах. Вечером второго дня два старика сообщили ему, что чужестранная армия находится на холме, расположенном на расстоянии примерно двадцати стадиев, и держит оборону против неприятеля, осаждающего холм со всех сторон.

— Ты их видел? — спросил Ксен у того, что помоложе.

— Конечно. Они прошли здесь вчера — вон по той дороге, — ответил тот, указывая на светлую линию среди зелени равнины. — Не думаю, что им суждено увидеть завтрашний закат.

Вечером Ксен увидел у подножия холма костры, и сомнения его рассеялись; он собрал вокруг себя военачальников.

— Нас всего две тысячи, — произнес он, — наших там было четыре — видите, в каком они теперь положении? Если мы нападем завтра, несмотря на то что в нашем распоряжении имеется небольшая конница, — не думаю, что нам удастся прорвать окружение.

— Боюсь, что нет, — согласился Тимасий. — Что ты предлагаешь?

Ксен какое-то время молча размышлял, потом проговорил:

— Послушайте, мы должны добиться того, чтобы у них создалось впечатление, будто нас в десять, в двадцать раз больше. Пускай эти варвары думают, что ахейцы и аркадийцы, которых они там окружили, — всего лишь передовые отряды, а мы — основная часть армии. Ах, если б только главнокомандующий Хирисоф был с нами!

— К сожалению, его с нами нет, — заметил Тимасий, — а значит, мы должны решать проблему сами. Как ты предполагаешь действовать?

— Знаю, что это опасно, но нам следует разделиться на группы. И каждая группа подожжет все, что обнаружит вокруг себя: хижины, шалаши пастухов, сено, солому, отдельно стоящие дома, загоны, амбары, конюшни — все. Леса, заросли кустарника и жнивье не трогайте: я хочу, чтобы восприняли не как случайный пожар, а как безжалостную карательную операцию.

— Разумно, — одобрил Тимасий. — Они от страха под себя наделают. Им покажется, что мы собираемся предать огню и мечу всю страну.

— Именно. Пламя позволит нам быть в курсе того, где находятся наши отряды; мы должны сразу же покидать пожарища: осторожно, не дайте огню окружить себя, ведь ветер может поменяться в любой момент. А теперь вперед, за дело.

Вскоре люди разбились на группы по пятьдесят человек, взяли сосуды с горящими углями и, рассыпавшись по окрестностям, начали поджигать все, что горело. Вскоре пламя заполыхало повсюду, постепенно распространяясь все дальше, до тех пор пока не охватило все пространство, на сколько хватало взгляда. По распоряжению Ксена воины сделали так, что кольцо огня начало смыкаться вокруг холма, постепенно приближаясь к нему, чтобы у врагов создалось впечатление, будто к ним движется огромная армия с намерением прорвать оцепление.

На рассвете, когда стало видно холм, на нем никого не оказалось: ни осаждающих, ни осажденных. Только пепел, остатки костров и тела павших — с обеих сторон, — усеивавшие склон.

— Проклятие, что здесь произошло? — воскликнул Тимасий, объехав на коне окрестности. — Куда они все подевались?

Ксен тоже осматривал открывшееся перед ним пустое пространство, пытаясь понять, что все это значит, пока, наконец, не явился один из переводчиков и не сообщил о своем разговоре с пастухом:

— Он видел, как незадолго до рассвета, едва только огонь угас, воины спустились с холма и двинулись к берегу.

— Это они. — Ксен, подозвав к себе Тимасия, велел ему возглавить пехоту; сам же отправился вперед с конницей.

Вскоре он догнал аркадийцев и ахейцев, недавние соратники стали обниматься с радостными возгласами, словно только что пережили кошмар.

— Полагаю, вы поняли, что решение разделиться было безрассудством, за которое вы заплатили жизнями многих товарищей, — заметил Ксен. — Надеюсь, погибли как раз те, кому эта идея пришла в голову.

Ксантикл-ахеец первым шагнул вперед — грязный, на нем лица не было от усталости и напряжения:

— Ты прав, мы как будто ополоумели; не знаю, что на нас нашло…

Агасий-стимфалиец выбежал Ксену навстречу и обнял его:

— Вы спасли нас от верной смерти: долго мы не продержались бы на том холме.

— Но что произошло ночью?

— Увидев пламя пожаров, мы поняли, что это вы; враги тоже сообразили, в чем дело, и сняли оцепление; однако потом, не видя вас и побоявшись, что неприятель вернется, мы выступили, стараясь как можно дальше уйти от того места. И вот мы здесь.

— Хорошо, подавайте покончим с этим. Больше не будем разделяться. Дождемся Тимасия-дарданца с тяжелой пехотой, а потом двинемся к берегу. Местные больше нас не побеспокоят.

Мы разбили лагерь у Кальпы — это оказалось красивейшее место: полуостров, уходящий в море, с великолепной естественной бухтой, — и я с огромной радостью вновь обняла Мелиссу. Она по-прежнему была с Клеанором, и я осталась очень довольна этим обстоятельством. Также снова увидела Аристонима из Метидреи — одного из самых сильных воинов в армии; едва заметив меня, он воскликнул:

— Знаешь, девочка, на этот раз летописец действительно спас наши шкуры! Без него нас всех перебили бы!

Kсен был бы счастлив это услышать, но в тот момент он отправился исследовать окрестности: оглядывал тучные, плодородные земли, источник с чистейшей водой и перешеек, соединявший большой, почти круглый полуострове материком.

Я знала, о чем он думает: это идеальное место для колонии. Расположенная на полпути между Гераклеей и Византием, она вскоре достигла бы процветания. Когда солнце стало клониться к закату, Ксен собрал отряд воинов и небольшую конную группу, так как назавтра собирался вернуться и похоронить павших.

Я услышала, как Тимасий-дарданец спросил:

— А где главнокомандующий Хирисоф?

— Сейчас, вероятно, в Хрисополе, — ответил Ксен. Как я узнала впоследствии, Хрисополь — это город на азиатском берегу пролива, расположенный напротив Византия.

— В Хрисополе? Поверить не могу, — возразил Тимасий. — Это слишком далеко.

К ним подошел Клеанор:

— Один из наших разведчиков сказал, что он находится в здешних краях.

— Здесь? Где именно? — поинтересовался Ксен.

— Вон там, — ответил Клеанор, указывая куда-то на запад. — Примерно в тридцати стадиях отсюда.

— Почему он к нам не присоединится? — снова спросил Ксен.

— Не знаю, — произнес Клеанор и ушел. Этот вопрос его не интересовал, или он просто не хотел продолжать разговор.

Ксен велел снарядить себе коня и уехал в направлении, указанном Клеанором.

Я некоторое время стояла одна посреди лагеря, а потом вдруг мной овладела столь навязчивая мысль, что поняла: нужно действовать немедленно. Мне было необходимо знать, что происходит с главнокомандующим Софосом, где он и почему не дождался нас в бухте Кальпа. Я чувствовала, что моя судьба в определенном смысле слишком тесно связана с его судьбой, с ним, который спас мне жизнь, пытался погубить нас всех, а потом все же вывел к морю.

Войдя в палатку, надела одну из туник Ксена, завернулась в плащ до самых пят, скрыла лицо под шлемом, потом вскочила на одну из лошадей, привязанных к коновязи, и отправилась по дороге, уходящей на запад. Я не умела ездить верхом, но много раз наблюдала за Ксеном, лошадь мне попалась покладистая, и я довольно быстро добралась до лагеря Софоса. Остановив первого же воина, сказала ему:

— Я помощница Ксенофонта. Мне нужно срочно с ним поговорить.

— Он в палатке Хирисофа, — ответил тот. — Вон та, темная, в дальнем конце лагеря. — Воин произнес это со странным выражением во взгляде, словно на душе у него было тяжело от мрачных мыслей. Потом добавил: — Хирисоф очень плохо себя чувствует.

Я кивнула в знак понимания, привязала коня и двинулась к палатке. По дороге заметила небольшой военный корабль, рассчитанный на двадцать гребцов, стоявший на якоре, носом к берегу, с красным флагом и странным знаком на корме: две линии соединялись вверху, а внизу расходились. Он походил на одну из букв греческого алфавита.

У палатки стоял часовой, я подошла к нему и сказала тихонько:

— Я помощница Ксенофонта. Знаю, что он внутри. Подожду его тут: у меня для него послание.

Часовой кивнул, соглашаясь.

Я услышала два знакомых голоса: они звучали отчетливо, так как мы находились далеко от остального лагеря.

Ксен спрашивал:

— Но как это могло случиться?

Софос проговорил устало:

— Не знаю. Мне уже несколько дней нездоровилось, я принимал лекарство. Это не в первый раз. Оно всегда мне помогало. А сегодня утром я почувствовал себя плохо. Очень плохо.

Представила себе его залитое потом лицо, прилипшие ко лбу волосы, тяжело вздымавшуюся грудь.

— Чей корабль стоит на якоре?

— Клеандра. Это спартанский военачальник, правитель Византия.

— Ты встречался с ними? Чего они хотят?

— Да, встречался, вчера… Меня ждали… Задавали много вопросов… о битве, о нашем долгом походе.

— Чего они добивались? — не унимался Ксен, словно ответ его не удовлетворил.

— Тебе хорошо это известно, — произнес Софос; голос главнокомандующего звучал теперь еще слабее. — Они спросили, почему… почему мы здесь.

Последовала длительная пауза. Я слышала дыхание Софоса.

Потом он снова заговорил:

— Я ведь сказал тебе, что никогда больше не увижу Спарту. Никогда…

— Ты выиграл столько битв… эту тоже выиграешь. Армия нуждается в тебе.

— Ты возглавишь ее… Их хотят уничтожить… но ты отведешь парией домой, Ксенофонт… отведи их домой.

А потом настала тишина. Тишина смерти.

Я пошла прочь. Часовой спросил:

— Эй, а разве ты не собирался…

— Скоро вернусь, — ответила я и двинулась туда, где оставила коня. Вскочив на него, съехала в сторону от дороги, в прибрежные кусты.

Ксена я увидела лишь час спустя, когда солнце уже закатилось.

Сидела у палатки и готовила ужин на углях из сосновых дров. Летописец подошел ко мне и примостился рядом с огнем, словно ему было холодно.

— Хирисоф умер, — произнес он бесцветным голосом.

— Софос… умер? Погиб в сражении?

— Нет. Его отравили.

Я больше ничего не стала спрашивать. Мы слишком хорошо знали, что нам ничего не нужно друг другу объяснять.

Ксен стал молча есть, но вскоре отодвинул тарелку. Вдруг ветер донес с запада мелодию флейт — тех самых, что сопровождали нас во время похода долгие месяцы, в пустыне и в горах. На сей раз музыка была протяжной, скорбной, безнадежной. Ксен напряг слух и стал внимать ей, погруженный в свои мысли. Вскоре к флейтам присоединился хор голосов.

В нашем лагере постепенно стихли все звуки. Люди, один за другим, поворачивали головы туда, откуда раздавалась музыка, и вставали. Ксен посмотрел на меня, потом прокричал воинам:

— Хирисоф умер!

Потом он схватил копье и устремился к своему коню.

— Подожди! — воскликнула я. — Хочу с тобой.

Ксен уже сидел верхом; он протянул мне руку, помог забраться на коня, усадил позади себя и поскакал на запад.

По мере нашего приближения флейты звучали все отчетливее; вскоре мы увидели, как несколько воинов несут на плечах носилки с телом своего командира: Софоса облачили в доспехи, а рядом положили шлем с большим гребнем, знак его высокого ранга. На восточном краю лагеря возвели костер из сосновых стволов и ветвей, рядом стояли четыре воина с факелами в руках. Но когда один из военачальников подошел с приказом поджечь дерево, заиграли флейты, вдалеке послышался бой барабана, и в такт ему — звук шагов приближающейся армии.

Ксен повернулся в ту сторону и увидел длинную вереницу воинов с факелами, движущуюся к нам по берегу. Пламя отражалось в водной глади залива, его красноватый отблеск протянулся до самого киля стоявшего на якоре корабля.

— Это наши, — бросил Ксен; в глазах его стояли слезы.

Воины продолжали прибывать: аркадийцы, ахейцы, фессалийцы, мессенцы, лаконцы — в доспехах, с копьями в руках, — и молча строились рядом со своими товарищами, окружавшими погребальный одр.

Вся армия собралась вместе — все, кто выжил в долгом походе, — и когда под телом Хирисофа занялось пламя, а огонь, раздуваемый ветром с моря, заполыхал, освещая берег, Агасий-стимфалиец издал спартанский боевой клич. Потом вынул меч из ножен и начал бить им о щит. В тот же миг его поддержали тысячи воинов, тысячи обнаженных мечей сверкнули в красноватом сиянии костра и с грохотом ударили о бронзу, и продолжали неустанно стучать, пока костер не прогорел.

Меч Софоса раскалили докрасна на костре и перегнули пополам, как требовал обычай; кости и пепел собрали в урну, а потом десять раз прокричали имя полководца, чтобы его навсегда сохранило эхо.

Воины, один за другим, начали расходиться, каждый возвращался в свою палатку. На лагерь опустилась тьма. Мы тоже двинулись обратно, медленно, шагом, по пустынному берегу.

— Что теперь будем делать? — спросила я, чтобы прервать невыносимую тишину.

— Не знаю, — ответил Ксен. И больше ничего не добавил.

Он не забыл о товарищах, брошенных непогребенными в месте, где разворачивалась битва за холм. Просто не мог оставить их на съедение диким зверям и на произвол непогоде. На следующее утро в сопровождении многочисленного отряда Ксен отправился туда, чтобы справить обряд погребения.

Это оказалось мучительным делом: тела, пролежавшие более пяти дней, уже начали разлагаться, кроме того, дикие звери успели хорошенько поработать над ними. Многих невозможно было узнать. Ксен взял с собой самых закаленных в бою воинов, ибо они лете переносили столь жуткое зрелище. Каждому погибшему устроили короткий похоронный обряд — насколько позволяла ситуация, — но без слез не обошлось. Видеть в таком состоянии товарищей, с которыми прошли через многое, делили всевозможные опасности, прикрывая друг друга со спины, было настоящей пыткой.

В окрестностях холма открылась еще более ужасающая картина. Тела павших воинов, сведенные посмертной судорогой, лежали там одно на другом. Как ни странно, местные тоже не забрали своих покойников — быть может потому, что боялись нашей армии, гораздо более многочисленной, по их представлениям, чем то, что от нее на самом деле осталось.

Погребение заняло целый день, но под конец многих все же недосчитались. В честь погибших сложили символический курган из камней, куда поместили венки из дубовых и сосновых ветвей. Потом каждый из присутствующих попрощался с товарищами так, как подсказывало ему чувство: произнес фразу, пожелание, вспомнил что-то, — в надежде, что все это мертвые услышат в мрачных чертогах Аида. Затем воины вернулись в лагерь, молча, с тяжелым сердцем.

В последующие дни положение армии стало почти невыносимым и во многих отношениях нелепым. С течением времени религиозные чувства Ксена делались все сильнее и овладевали его душой. Армия хотела двигаться дальше, а новый главнокомандующий велел жрецу каждый день приносить жертву богам, а потом изучать внутренности мертвого животного, чтобы изречь на их основании пророчество. Всякий раз оно оказывалось неблагоприятным. Дни шли, ничего не происходило. Кое-кто стал поговаривать, что прорицатель слишком сочувствует идее основания колонии и старается удержать армию на месте, чтобы затея удалась. Ксен, возмущенный подобными обвинениями, предложил воинам самим выбрать прорицателя, чтобы он тоже участвовал в гадании по внутренностям. Исход по-прежнему оставался отрицательным, а провиант начинал иссякать.

Наконец помощник Софоса, Неон — быть может для того, чтобы показать, что он стоит не меньше, чем его покойный командир, — повел свой отряд в глубь страны на грабеж, не посоветовавшись с остальными.

Предприятие закончилось катастрофой. Людей Неона атаковали войска персидского правителя области, нанеся им тяжелые потери. Кое-кто из уцелевших вернулся в лагерь, чтобы сообщить о своем поражении, и Ксен бросился на помощь выжившим в том злосчастном начинании. Вернулись вместе уже в сумерках, подавленные, павшие духом. Казалось, судьба их теперь предрешена: войско будет продолжать терять людей, пока армия не погибнет целиком.

Прежде чем мы успели приготовить ужин, на нас напали снова. Возвращенцы немедленно пошли в контратаку, но понесли тем не менее новые потери. Военачальники выставили двойную цепь часовых на ночь.

Ксен был в отчаянии.

— Это конец, верно? — спросила я его.

Он не ответил.

— Кто на нас напал?

— Войска персидского правителя.

— Значит, спасения нет. Не нужно большe ничего объяснять: я поняла. Персы и спартанцы по разным причинам стремятся к одному и тому же: уничтожить вас.

Ксен даже не стал отрицать:

— Поэтому я и хотел оставить людей вдали от родины. Основав колонию, я спас бы их. Но парни желают вернуться домой.

— А сделав это, попадут в ловушку.

— Последнее слово еще не сказано.

— Быть может, есть выход?

— Я верю в богов и в копья своих людей.

— В богов? Своими ответами они заставили тебя торчать в этом месте до тех пор, пока не начался голод, и злосчастная вылазка стала его результатом. Сколько человек потерял Неон?

— Если бы мы двинулись в путь, несмотря на предсказания, неприятности могли быть более серьезными. До сих пор боги всегда помогали нам. Никто бы и обола не дал за то, что мы доберемся сюда. Дом в шаге отсюда.

— Но ты не хочешь возвращаться домой. Хочешь остаться здесь и основать колонию.

— Это не так. В любом случае у тебя нет права вмешиваться в мои планы.

— Ну хорошо. Надеюсь, твои боги помогут тебе.

Сказала это с полнейшим неверием в голосе и тут же раскаялась: разве не боги спасли меня, когда я оказалась совершенно одна и потерялась во время снежной бури? Мне первой полагалось верить в них. Но постоянно растущее количество погибших и раненых меня тревожило. Я боялась, что мы зашли в тупик. Почти ежедневные потери ослабляли армию, и моральный дух падал, а ей предстояло решающее испытание: победить или погибнуть.

Ксен по-прежнему продолжал заниматься своими людьми — не только живыми, но и мертвыми. На следующий день он снарядил новую экспедицию, чтобы похоронить тела погибших.

На сей раз взял с собой молодых вой нов, чтобы наилучшим образом подстраховаться на случай возможного нападения, однако для них это стало тяжелым заданием. Дорога, по которой шли, была усеяна трупами, но только добравшись до деревень, воины осознали весь размер бедствия: тела лежали сотнями, так что пришлось выкопать для них общую могилу.

Оказалось, что это еще не самое худшее. Войска персидского правителя, все время пристально наблюдавшие за погребальным отрядом, внезапно появились на гребне холма и закрыли путь обратно. Пришлось сражаться с врагом, находясь в невыгодной позиции и уступая ему численно. Тимасий-дарданец возглавил конницу, а Ксен командовал всем отрядом в целом.

Меня там не было, о произошедшем я узнала из рассказов воинов и самого Ксена, а остальное, вероятно, дорисовало воображение, но там случилось чудо.

Быть может, сыграл роль вид убитых и брошенных на съедение собакам товарищей и сознание того, что сами они оказались в отчаянном положении. Может, Ксен разработал удачный план схватки или же боги помогли ему после многочисленных животных, зарезанных в их честь, но армией как будто двигала какая-то сверхъестественная сила.

Ксен закричал:

— Это они! Они убили ваших товарищей, а теперь хотят расправиться и с вами. Покажите им, на что вы способны, они ваши, вперед, ребята!

Воины бросились вверх по склону холма, укрываясь щитами, испуская боевой клич, которого устрашилось левое крыло персидской армии у ворот Вавилона. Устраняя сопротивление, они врезались в строй врага, словно меч в живую плоть, накинулись на персов подобно разъяренным быкам, плечом к плечу, щитом к щиту, и рубили всех, кто пытался противостоять.

Когда Тимасий пустил в дело всадников, в рядах неприятеля уже не осталось никакой стройности: каждый думал лишь о том, чтобы спастись бегством, и персов убивали сотнями.

Я видела, как возвращались наши воины: в поту, в грязи и в крови, строевым шагом, под звук флейт, и глаза их горели в прорезях шлемов.

Они пели. И звук песни дрожал и гремел, усиленный позвякиванием бронзы.

Опасность новых атак заставила полководцев окопаться на полуострове, перегородив перешеек рвом и валом. Поговаривали, что правитель Византия, спартанец, вскоре лично явится, чтобы вывести греков из затруднительного положения, а посему решили пока оставаться в Кальпе и ждать.

Однако дело затянулось и давняя мечта Ксена вновь обрела силу. Теперь к нему являлись с докладом остальные военачальники, у него спрашивали мудрого совета, он находил решение проблем, обладая одновременно осмотрительностью и храбростью. Место казалось идеальным: полуостров уходил в море, и оборона города, построенного на нем, представлялась нетрудной задачей; порт оказался бы защищен и укрыт от опасных ветров, источник у основания перешейка обеспечивал запасы воды, а вокруг простирался плодородный край с жирным красноземом.

Распространился слух, что Ксен намеревается основать здесь колонию, и хотя Ксен всегда отрицал это, полагаю, он сам или кто-то из его единомышленников этот слух и пустил. К нам стали приходить местные вожди, чтобы разведать обстановку, вступить в переговоры, установить дружеские отношения. Это обстоятельство разозлило воинов, ставших подозрительными, боявшихся попасть в окружение и вынужденных оставаться на месте против своей воли.

Прибытие Клеандра всего с двумя военными кораблями разочаровало нас. Уж конечно, это не тот флот, который мог бы отвезти нас домой. Положение ухудшилось после драки между одним из людей Клеандра и нашим воином, последнего схватили и поволокли на корабль спартанского военачальника. Воин служил под началом у Агасия, тот узнал его, а также человека, захватившего одного из наших.

Он разъярился словно бык:

— Проклятый подлец и предатель! Откуда ты взялся, собачий сын? Как смеешь здесь появляться? Немедленно отпусти этого юношу!

Перед ним стоял Дексипп, человек, сбежавший на одном из кораблей, предоставленных жителями Трапезунда. Агасий в мгновение ока подскочил к изменнику, и тот едва избежал участи быть проткнутым мечом насквозь. Дексипп увернулся от удара и помчался к кораблям, но Агасий догнал его, повалил на землю и стал избивать кулаками и ногами. Без сомнений превратил бы того в кровавое месиво, если бы с судов не сошли спартанцы со своим командиром; последний остановил смертоубийство.

— Довольно!

Но в этот момент люди Агасия пришли на помощь своему полководцу с мечами в руках, спартанцы обнажили свои, и напряжение достигло очень высокой степени: могло случиться что угодно.

Ксен в тот момент находился рядом со мной; я заглянула ему в глаза, и мне без слов стало ясно, что он все отлично понял. Все сходилось: Дексипп, вор, предатель, — вероятно, он был им всегда, — и шпион, предупредил спартанцев Византия о нашем присутствии. Когда прибыл Софос со своими людьми, его уже поджидали, и вскоре он, вытерпевший испытания, невыносимые для любого другого смертного, единственный человек во всей армии, знакомый с мельчайшими подробностями грандиозной интриги, согласно которой армии надлежало победить или исчезнуть, — умер.

Другие полководцы вмешались в потасовку, и сам Ксен тоже. Противников разняли. Со следующего дня начались переговоры со спартанцами. Наконец решили, что армия снова двинется в путь по направлению к проливам.

В ту ночь я плакала. Мечта Ксена погибла навсегда, и армия выступала в последний поход.

К своему концу.