1
Ветер.
Не стихает в ущельях горы Аман, словно неистовое дыхание дракона; обрушивается на нашу равнину, иссушая поля и луга. Все лето и порой также большую часть весны и осени.
Если бы не речушка, бегущая по уступам Тавра, в здешних краях ничего бы не росло. Только жалкие пучки травы для немногочисленных козьих стад.
У ветра свой голос, и он постоянно меняется. Иногда напоминает протяжный плач, который, кажется, никогда не утихнет; в другой раз превращается в свист, играя на трещинах стен, как на свирели проникая между створками ставен, под дверьми, все вокруг заволакивая песчаной завесой, — от нее краснеют глаза и жжет горло даже во сне.
А порой он приносит эхо грома, звучащего над горами, и хлопанье тканей и шкур, из которых сделаны палатки кочевников в пустыне. Этот звук проникает в твою душу, заставляет все тело трепетать. Старики говорят: когда ветер так рычит, это значит, что скоро случится нечто необыкновенное.
В нашей земле пять деревень: Найм, Бет-Када, Айн-Рас, Сулла-Хим и Шееб-Млех. Всего в них живет около ста человек; каждая стоит на небольшом холме, где когда-то существовали другие поселения, разрушенные временем: их строили, а после бросали и заново возводили одно над другим — на том же самом месте, из той же самой глины, высохшей на солнце. Но чиновники Великого царя называют их «деревнями Парисатиды», по имени царицы-матери.
Их называют также «деревнями пояса», потому что весь наш труд, все, что нам удается вырастить и продать, кроме небольшой части, уходящей на поддержание существования, тратится каждый год на покупку нового, драгоценного пояса для одеяния царицы. В конце лета сюда приходит богато одетый перс в сопровождении многочисленных телохранителей и забирает все собранное нашими родителями за год тяжелейшего труда. Он обрекает нас на голод и на верную нищету лишь для того, чтобы купить еще один пояс для женщины, у которой их и без того десятки и которой, уж конечно, не нужно больше. И он еще говорит, будто для нас это честь, что мы должны гордиться своей долей. Не всем выпадает счастье служить ответственному за одеяние столь важного члена царской семьи.
Я много раз пыталась представить себе царский дворец, но мне не удавалось: ведь об этом удивительном чертоге ходит столько легенд и историй. Кто-то говорит, что он в Сузах, другие уверяют, будто в Персеполе, третьи — дескать, стоит в Пасаргаде, на огромном плоскогорье. Может, он находится во всех этих городах одновременно и ни в одном из них. Или располагается на холме, равноудаленном от вышеназванных мест. В доме, где я живу, два отделения — в одном спят, в другом едят. Пол земляной, и, быть может, именно поэтому вся наша еда имеет привкус земли, а крыша сделана из пальмовых стволов и соломы. Когда мы с подругами ходим за водой, то всегда останавливаемся у колодца поболтать и помечтать и возвращаемся слишком поздно, так что нас даже начинают искать.
Мы часто грезим о прекрасном, благородном и учтивом юноше, который увезет нас отсюда, где один день похож на другой, хотя хорошо знаем, что этого не случится. Однако я все равно рада: мне нравится жить, работать, ходить за водой с подругами. Мечты ничего не стоят, зато позволяют в грезах окунуться в иную жизнь — ту, какой все мы жаждем, несмотря на то что ни у кого из нас ее нет и не будет.
Однажды, когда мы пошли к колодцу, налетел столь сильный ветер, что мы едва устояли на ногах и согнулись пополам, чтобы выдержать его могучий натиск. Мы знали: то был ветер, который грохочет!
Мир на какое-то время погрузился во мглу, в густой туман, все вокруг померкло. Пришлось закрыть голову подолом. Лишь солнечный диск был хорошо виден сквозь ткань, но приобрел необыкновенный розоватый оттенок. Казалось, он висит в пустоте над безграничной степью с неясными очертаниями, над страной призраков.
И в тумане появилось какое-то удивительное существо, словно парившее по воздуху.
Привидение.
Один из духов, что на закате выходят из-под земли, чтобы устремиться в ночь, едва лишь солнце спрячется за горизонтом.
— Смотрите, — показала я подругам.
Контуры таинственной фигуры сделались четче, но лицо оставалось невидимым. Позади раздавались привычные вечерние звуки: крестьяне возвращались с полей, пастухи вели стада в загоны, матери звали детей домой. А потом вдруг наступила тишина. Грохочущий ветер умолк, дымка постепенно рассеялась. Слева показалась рощица из двенадцати пальм, росших вокруг колодца, справа — гора Айн-Рас.
А перед ними стояла она.
Теперь ее можно было хорошо разглядеть: фигуру, лицо, обрамленное темными волосами. Молодая женщина, красивая.
— Смотрите! — повторила я, как будто она и без того не привлекла к себе всеобщее внимание. Изящная незнакомка ступала медленно, словно с каждым шагом по направлению к Бет-Каде ей становилось все тяжелее идти под взглядами людей.
Мы обернулись и увидели, что на краю деревни собралось множество соседей: они стояли стеной, женщина приближалась к ним. Кто-то что-то выкрикнул — ужасные слова, полные ярости, какой мы прежде не знали. Одна из женщин прокричала:
— Уходи! Уходи прочь, пока не поздно!
Но таинственная незнакомка не слышала или не хотела слышать и продолжала идти. Теперь еще и тяжесть ненависти довлела над ней, так что красавица продвигалась со все большим трудом.
Один из жителей подобрал с земли камень и бросил в нее. Остальные тоже взяли камни и стали кидать ими в женщину. Та зашаталась. Один из камней попал в правую руку, второй угодил в колено, и она упала. Потом сделала над собой усилие и встала. Напрасно бедняжка искала глазами в свирепой толпе лицо друга.
Тогда я закричала:
— Оставьте ее в покое! Не делайте ей зла!
Но никто меня не послушал. Камни полетели градом. Несчастная упала на колени. Я не была с ней знакома и ничего о ней не знала, но ее стойкость казалась мне чудом, прежде невиданным в нашем забытом уголке владений Великого царя.
Расправа продолжалась до тех пор, пока жертва не перестала подавать признаки жизни. Затем жители повернулись к ней спиной и пошли обратно в деревню. Я подумала о том, что скоро они сядут за стол, отломят по куску хлеба и примутся за ужин. Убивая издалека, камнями, не пачкаешь руки кровью.
По-видимому, моя мать тоже стояла в толпе, потому что я услышала, как она кричала мне:
— Иди сюда, дурочка, шевелись!
Мы словно застыли в ужасе от увиденного: подобного даже представить себе не могли. Я первой пришла в себя и побрела домой.
Преодолевая страх, прошла рядом с телом незнакомки, достаточно близко, чтобы разглядеть струйку крови, окрасившую песок в красный цвет. Из-под груды камней торчали правая рука и ноги, тоже окровавленные, — а потом я отвела глаза и, плача, побежала прочь.
Мать влепила мне две пощечины, и я чуть не уронила кувшин с водой. Не было никакой причины колотить меня; полагаю, таким образом она пыталась дать выход напряжению и тревоге, которые испытала, наблюдая, как люди камнями закидывают до смерти человека, никому не сделавшего зла.
— Кто была эта женщина? — спросила я, не обращая внимания на боль.
— Не знаю. Молчи.
Я поняла, что она лжет, и, решив не задавать больше вопросов, стала готовить ужин. Когда накрывали на стол, вошел отец; во время еды он сидел, низко склонившись над миской, и не проронил ни слова. Потом отправился в другую комнату, и вскоре мы услышали его тяжелое дыхание. Мать последовала за ним, как только стемнело, а я попросила разрешения остаться еще ненадолго. Она не стала возражать.
Вечерняя заря погасла, и на землю спустилась ночь, а в небе зажглась новая луна. Я села у приоткрытого окна и стала смотреть на звезды. Лаяли собаки; они чуяли запах крови или труп незнакомки, лежавший под грудой камней. Я спрашивала себя: похоронят ли ее завтра или оставят гнить?
Ветер молчал, словно зловещее происшествие и его сделало немым. В Бет-Каде все спали. Все, но не я. Сон не шел, потому что мне казалось, будто беспокойный дух страдалицы бродит по деревне, ища с кем поделиться своей мукой. Я была не в силах справиться с тревогой, охватившей меня во мраке дома, и заснуть на циновке в углу кухни, так что, в конце концов, вышла за порог; вид звездного неба немного успокоил. Я глубоко вздохнула, села на землю возле стены, сохранившей дневное тепло, широко раскрытыми глазами таращилась в темноту и ожидала, пока выровняется биение сердца.
Через некоторое время заметила, что не мне одной не спится: мимо молча, словно тень, проплыла чья-то фигура. Однако походку ни с чем нельзя было спутать, и я узнала одну из своих подруг.
— Абизаг!
— Это ты?.. До смерти напугала.
— Ты куда?
— Никак не могу заснуть.
— Я тоже.
— Хочу посмотреть на ту женщину.
— Она умерла.
— Тогда почему собаки не унимаются?
— Не знаю.
— Потому что чувствуют, что она жива, и боятся.
— Может, они боятся, что ее дух причинит им зло.
— Собаки не боятся мертвых. Только людей. Пойду посмотрю.
— Погоди. Я с тобой.
И мы отправились вместе, хорошо зная, что если в наших семьях об этом узнают, то изобьют до смерти. Проходя мимо дома Мермах, еще одной нашей подруги, мы шепотом позвали ее через окно и постучали в створку. Видимо, она не спала, потому что тотчас же открыла; ее сестра тоже присоединилась к нам.
Мы двигались, держась в тени домов, пока не вышли из деревни, и через несколько мгновений очутились в том месте, где незнакомку забросали камнями. Какой-то зверь убежал прочь, завидев нас: вероятно, его привлек запах крови. Мы остановились перед бесформенной грудой камней.
— Она мертва, — повторил я. — Зачем мы сюда пришли?
Не успела я договорить, как вдруг один камень покатился вниз.
— Она жива, — произнесла Абизаг.
Мы склонились над несчастной и начали по одному убирать камни, стараясь не шуметь, пока наконец полностью не освободили тело. В темноте мы даже не могли хорошенько разглядеть лица раненой. Впрочем, оно превратилось в бесформенную маску и распухло, а волосы слиплись от крови и пыли. Однако на шее пульсировала вена, а из груди вырывался слабый хрип. Она, несомненно, была жива, но мне казалось, что в любое мгновение может умереть.
— Давайте унесем ее отсюда, — нарушила я молчание.
— Куда? — спросила Мермах.
— В шалаш у реки, — предложила Абизаг. — Им уже давно никто не пользуется.
— И как нам это сделать? — снова спросила Мермах.
У меня появилась идея:
— Снимайте одежду. Нас все равно никто не видит.
Догадавшись, что я замыслила, девочки разделись почти догола.
Мы связали нашу одежду, смастерив что-то вроде покрывала, и положили его на землю рядом с незнакомкой. Потом очень осторожно взяли женщину за руки, приподняли и поместили на примитивные носилки. Пока мы перекладывали страдалицу, она застонала: нанесенные увечья оказались очень сильными, — и мы постарались нести очень бережно. Бедняжка, видимо, совсем обессилела: даже маленьким девочкам она не показалась тяжелой. Нам удалось без особого труда перенести ее в шалаш, время от времени останавливаясь отдохнуть и перевести дух.
Мы соорудили для нее постель из соломы, сена и рогожи. Омыв незнакомку, уложили на мягкое и накрыли мешковиной. Ночь выдалась теплая, так что замерзнуть ей не грозило; однако то была наименьшая из проблем. Никто из нас не знал, переживет ли раненая эту ночь или наутро мы обнаружим в шалаше труп. Решив, что больше ничего не можем для нее сделать, собрались по домам, дабы нас не хватились. Свою одежду, перепачканную в крови, мы выстирали в речке, надеясь, что за ночь высохнет.
Прежде чем разойтись, договорились по очереди навещать нашу подопечную, если она выживет, приносить еду и воду, до тех пор пока бедняга не сможет сама о себе позаботиться. Мы поклялись, что никому ничего не скажем. Ни за что не выдадим наш секрет, даже ценой собственной жизни.
Мы толком не знали, что это значит, но понимали: настоящая клятва должна содержать в себе какие-нибудь ужасные заверения. На прощание крепко обнялись; мы очень устали, выбились из сил и душевно и физически, но в то же время были так взволнованы, что навряд ли кто-нибудь из нас уснул в ту ночь.
Вновь подул ветер, и он не стихал до рассвета, когда пение петухов разбудило обитателей Бет-Кады и остальных четырех «деревень пояса».
Отправившись в поле, люди первым делом заметили, что женщина, которую накануне побили камнями, исчезла, и это всех ввергло в угнетенное состояние. Пошли странные разговоры, по большей части жуткие, так что ни у кого не возникло желания выяснить, куда она подевалась: селяне предпочли забыть о кровавом событии, так или иначе коснувшемся всех. Теперь мы могли, не вызывая особых подозрений, заботиться о женщине, спасенной нами от верной смерти.
Мы тогда были еще совсем девочками, но совершили взрослый поступок. Утром нас испугали последствия. Удастся ли вернуть незнакомку к жизни? Мы понятия не имели, как ухаживать за ранеными и, тем более, как доставать для нее еду в случае, если она выживет. Тогда Мермах кое-что придумала и разрешила наши трудности. В насыпи, препятствующей разливу реки в дни полноводья, было выкопано что-то вроде норы, и в ней жила одна старая ханаанеянка. Она готовила из трав мази и отвары, которыми лечила от ожогов, кашля и лихорадки в обмен на еду и кое-какие лохмотья. Ее звали немой — потому что знахарка не умела разговаривать или же просто не хотела. На следующий вечер мы отправились к ней и привели в шалаш.
Раненая все еще дышала, но казалось, что каждый ее вздох может стать последним.
— Ты можешь что-нибудь сделать для нее? — спросили мы.
Немая как будто не услышала, однако склонилась над незнакомкой. Сняла с пояса кожаный мешочек, высыпала содержимое в миску, что висела на ее палке, и, обернувшись к нам, знаком велела уйти.
Я с сомнением посмотрела на подруг, но старуха погрозила нам посохом и мы бросились прочь не раздумывая. Ждали снаружи и в какой-то момент услышали крик, леденящий душу. Ни одна из нас не пошевелилась, мы так и сидели на земле, до тех пор пока старуха не показалась на пороге, приглашая войти. Заглянув внутрь, мы увидели, что незнакомка спит. Знахарка жестами велела завтра принести еды; мы кивнули в знак согласия и нехотя побрели прочь, время от времени оборачиваясь. Старуха все не выходила. Мы подумали, что она, должно быть, останется в шалаше на всю ночь.
На следующий день мы принесли с собой козьего молока и ячменной похлебки. Немая пропала, а незнакомка, заслышав нас, открыла распухшие глаза: взгляд ее был полон страдания. Мы помогли ей чуть-чуть поесть, а потом, когда раненая заснула, ненадолго остались с ней.
Так длилось много дней подряд, на протяжении которых мы видели, как немая входила в шалаш и выходила оттуда; за все это время мы ни словом не обмолвились о случившемся. Хранили секрет, пытаясь вести себя так, чтобы не вызывать подозрений у родных и соседей. Незнакомка поправлялась медленно, отеки понемногу спадали, синяки бледнели, а раны затягивались.
Вероятно, у бедняжки были сломаны ребра, поскольку дышала она коротко и старалась не тревожить грудь. Наверное, на теле нашей подопечной живого места не осталось: все болело после жестоких ударов камнями.
Однажды на рассвете, осенью, я принесла ей немного ячменной похлебки и гранатового сока — мы приготовили его все вместе. Незнакомка открыла глаза и произнесла лишь одно слово:
— Спасибо.
— Я рада, что тебе лучше. Расскажу об этом подругам. Они тоже обрадуются.
Раненая вздохнула и повернула голову к маленькому окошку, сквозь которое лился солнечный свет.
— Ты можешь говорить?
— Да.
— Кто ты? — поинтересовалась я.
— Меня зовут Абира, родом из этой деревни, но ты меня, наверное, не помнишь.
Я отрицательно покачала головой.
— Почему тебя забросали камнями? Почему хотели убить?
— Потому что я сделала то, чего честная девушка не должна делать, и люди этого не забыли. Меня узнали и решили, что я должна умереть.
— То, что ты сделала, было так ужасно?
— Нет. Мне так не казалось. Я никому не хотела зла, но нашей жизнью с давних пор управляют законы, которые не позволено нарушать. Особенно женщинам. К нам закон безжалостен.
Абира устала, и я больше не задавала вопросов, но, по мере того как она поправлялась и набиралась сил, мы с подругами стали приходить к ней все вместе день за днем, чтобы послушать ее историю.
В силу ряда удивительных обстоятельств Абире в ходе странствий выпало встретиться с людьми совершенно разного происхождения — в частности, с юношей, прекрасным и таинственным, о каком мы столько раз мечтали, разговаривая у колодца. Наша соплеменница видела многих мужчин и женщин, которые рассказывали ей о том, что знали, о том, чему научились за свою непростую жизнь. Так что в ее длинную и ужасную историю вошло множество других, подобно тому как в сезон дождей каждый ручей превращается в поток, а тот, в свою очередь, вливается в реку, и она поднимается, чтобы, в конце концов, сломать дамбы и обрушиться на поля, сметая на своем пути все: дома, людей и стада.
То была история о приключениях, любви и смерти, прожитая тысячами людей, — она перевернула судьбу Абиры, вырвав ее из мирного и однообразного существования в Бет-Каде, одной из пяти «деревень пояса». Но вначале эта удивительная, потрясающая история, затронувшая чуть ли не целый свет, была всего лишь… историей о двух братьях.
