17

Когда входишь в тучу — в этом нет ничего странного. Издалека кажется, что у нее есть какая-то форма и плотность, но постепенно, по мере того как приближаешься, она теряет свои очертания, становясь просто более густым воздухом, чем-то вроде тумана. Он окружает тебя со всех сторон: звуки раздаются глуше, голоса — тише, контуры предметов размываются, делаясь мутными или вообще неразличимыми. Наши воины походили на тени с того света, их развевающиеся плащи воспринимались как естественное явление природы — как шелест листвы или колыхание травы на склонах гор.

Добравшись наконец до гребня, мы услышали позади себя крики и бряцание оружия; я почувствовала, как тревога охватывает меня. Ксен подвергается риску больше других; как он выстоит против врагов, спрятавшихся в лесах и складках земли? Увижу ли я его еще или останусь одна?

Туча перед нами расступилась, открывая взорам еще более неприступное и труднопроходимое место — скалистый склон, по которому шла тропинка на вершину горы. Я поняла, что в горах никогда нельзя быть уверенным в том, что куда-нибудь придешь: за одной вершиной может появиться другая, еще более крутая; то, что воспринимается как близкое, оказывается очень далеким, и наоборот. Человек, по мере продвижения, должен приспосабливаться к очертаниям земли, по которой ступает.

К счастью, гроза утихла, лишь время от времени падало несколько капель, но иногда внезапно вода срывалась с крон деревьев, раскачиваемых ветром. Вдруг проявилась пугающая особенность: скорость нашего продвижения увеличилась, люди все время убыстряли шаг — по непонятной причине. Хотя происходящее в голове столь длинной колонны для хвоста оставалось неведомым, каждый знал, что нужно приспосабливаться — в точности как мускулы в извилистом теле змеи слаженно участвуют в образовании витков. Подъем становился труднее и круче, мы же двигались все торопливее. Женщины не смогли бы долго выдерживать этот ритм, и напрасно я, задыхаясь, умоляла девушку не сдаваться. Краем глаза наблюдала за неловкими движениям ее нескладного, непропорционального тела, за усилиями, какие она делала, чтобы не потерять равновесие, слышала крики боли. Неужели мне никто не поможет? Ведь они даже не замечают нас, для них важны лишь мулы, которых я веду. А Ксен слишком занят своими обязанностями командующего, желанием показать всем, чего он стоит и как его недооценивали, до тех пор пока наших военачальников не предали и не взяли в плен. Он, прежде всеми презрительно называемый «писака», теперь гарцевал на коне с удивительной ловкостью, метко разил врага, ранил и убивал, нападал и отступал — без устали, и с каждым колыханием белого гребня на шлеме сознавал, какое впечатление производит на окружающих.

В нас же с девушкой, которую тащила за собой, грязных, промокших насквозь, не осталось ничего красивого и притягательного, мы не представляли никакой ценности, а войску было безразлично, выживем или погибнем. Это обстоятельство До такой степени злило меня, что, когда один из воинов, бежавших мимо, грубо толкнул девушку и она упала на землю, я схватила его за плащ, как только он поравнялся со мной, и закричала:

— Эй, ты, ублюдок, почему не смотришь, куда идешь? Видишь вот эту, с пузом: ты отшвырнул ее на землю! Теперь ее женские прелести уже ничего не стоят, верно? Проклятие, на нее всем наплевать, и если она сдохнет, никто даже не заметит, но ведь если бы такая же, как она, не вынашивала тебя на протяжении девяти месяцев — воина передо мной вообще не существовало бы. Беги, черт возьми, беги, чтоб ты провалился!

Сама удивилась своим словам: при обычных обстоятельствах я покраснела бы, даже если бы мысленно произнесла подобную фразу, — однако воин снял шлем и, обнажая двойной ряд белоснежных зубов, проговорил:

— Мы погибнем, если не побежим, девочка: мы бежим, потому что нам нужно как можно быстрее добраться хоть куда-нибудь. Когда мы там окажемся — если я еще буду жив, — навещу вас и предложу свою помощь. Держитесь.

Я не верила собственным глазам и ушам: передо мной стоял Никарх-аркадиец, герой, сумевший вернуться из вражеского лагеря, держа в руках собственные кишки, чтобы предупредить наших.

— Но ты… — пролепетала я. Напрасно: его уже не было, он надел шлем и превратился в бронзовую маску, стал таким же, как все остальные, одним из «десяти тысяч».

«Чудо! — подумала я. — Но ведь если ему удалось, нам тоже удастся».

— Мы должны двигаться вперед! — прокричала я девушке. — Стисни зубы и не сдавайся. Вот увидишь: мы справимся!

Тучи рассеялись, и я наконец поняла, что творится в голове колонны. Кардухи заняли проход и в большом количестве, тесными рядами, выстроились наверху. В руках они держали большие луки, их было видно издалека, а еще они приготовились бросать в нас огромные камни.

Колонна остановилась.

Вскоре я увидела Ксена: он стремительно проскакал мимо, догоняя Софоса, находившегося впереди. Я догадывалась, о чем они говорят.

— Вы что, с ума сошли? Оставили нас позади, ничего не сказав, а мы постоянно подвергались нападениям.

— Ты разве не понимаешь? Взгляни вверх. Я пытался первым добраться до перевала.

Нас окружили со всех сторон, и ясно было, что Софос не намерен принимать бой в столь неравных условиях.

По крайней мере удалось хоть немного прийти в себя. Девушка выпустила из рук хвост животного и села на землю, тяжело дыша. Я привязала первого мула к деревцу и подошла к ней: бледная, тощая, с черными ввалившимися глазами, она еле переводила дух. Рядом с ней я заметила лужу дождевой воды, наполнявшей углубление в камне.

— Пей, — велела я, — а потом вымой руки: они испачканы дерьмом. И у меня еще осталась кое-какая еда. — Я протянула ей кусок хлеба, который она жадно проглотила. Не помню, как долго дуреха не ела.

Ксен продолжал возмущаться, так как считал, что хвост колонны должны были предупредить об опасности; кроме того, его расстроила потеря двоих воинов из числа лучших. Огромный камень, скатившийся сверху, расплющил шлем и пробил череп Басию-аркадийцу. Второй погиб от стрелы, пронзившей щит и панцирь, — тяжелой смертоносной стрелы кардухов, с крупным наконечником пирамидальной формы.

Но больше всего злила необходимость оставить трупы непогребенными. Ксен верил в богов, и мысль о том, что тела воинов подвергнутся надругательству и будут покалечены, а их души не найдут покоя в ином мире из-за того, что их не погребли с честью, мучила его. С другой стороны, во время сражения в русле канала он наносил врагам ужасные увечья только для того, чтобы испугать персов. Это воззрение касалось только греков.

В рядах царила растерянность, и Ксен предложил решение: во время стычек задней части колонны с местными ему удалось захватить двух пленных, и теперь следовало допросить их, чтобы выяснить, нет ли здесь другого пути, годного для вьючных животных. У нас был переводчик, даже два: один знал персидский и язык кардухов, другой — персидский и греческий. Откуда они взялись — неизвестно! По всей видимости, в армии существовал человек, занимавшийся подобными вопросами, и сумевший их найти. Но это определенно случилось уже после того, как наши военачальники попали в плен, и после того, как мы решили идти на север.

Первый пленник не сказал ни слова. Ни угрозы, ни побои не развязали ему язык. Клеанор ударил его рукоятью копья в живот, отчего горец согнулся пополам, а потом по спине, с огромной силой. Пойманный рухнул на колени, ничего не сказав. Тогда Софос сделал знак одному из своих людей, тот вынул меч из ножен и пронзил пленника насквозь. Кардух осел, словно пустой мешок, а по земле широко растеклось пятно крови. Ксена удивил этот поступок, но потом он понял, что это верное решение, так как второй пленный заговорил и подтвердил, что существует еще один проход, по которому можно провести вьючных животных к перевалу. До сих пор он молчал, боясь, что товарищ сообщит о его предательстве остальным.

— Нам следует знать что-нибудь еще? — спросил Софос. Речь его была спокойна, а человек, пораженный мечом, тем временем вздрагивал на земле в агонии.

— Да, — ответил кардух. — Над проходом высится гора, ее нужно занять заранее, иначе снова попадете в ловушку и вам уже никто не поможет.

Тем временем небо прояснилось, и солнце, начинавшее клониться к закату, подсветило облака красным и золотым, сообщая долине атмосферу мира и благополучия. Слышалось пение птиц, шелест листвы больших деревьев, подобных которым я никогда прежде не видела. У некоторых были огромные стволы и столь ветвистые кроны, что в их тени могло бы спрятаться более сотни человек. Другие, росшие ближе к вершине, имели более остроконечную форму, и зелень их выглядела гораздо темнее, даже приобретала ярко-синий оттенок. Повсюду лилась вода. В глубине долины она пенилась и грохотала среди громадных камней, стремительно падала по уступам скал, образуя взвесь из мельчайших брызг, в которых радугой преломлялся свет. В лесу украшала стебли цветов блестящими прозрачными жемчужинами. Мне, явившейся из края засушливых степей, все это казалось невероятным богатством, но также и признаком некой огромной и враждебной силы.

Нам предстояла очень трудная задача, поскольку в любом из двух проходов — том, что заблокировали кардухи, и том, который стремились занять наши, — хорошо просматривался второй. Военачальники решили, что нужно ударить по двум направлениям одновременно: Ксен нападет на кардухов, засевших у перевала, чтобы они подумали, будто мы хотим завладеть проходом, и таким образом отвлечет внимание от главного предприятия, а отряд добровольцев под покровом ночи последует за пленником и завладеет высотой над вторым перевалом. На рассвете звук трубы возвестит о том, что путь открыт. В этот момент враги заметят обман и бросятся в атаку, чтобы блокировать второй проход, и воинам предстоит любой ценой сохранить высоту за собой до тех пор, пока армия не завершит бросок и в дело не вступит замыкающий шествие отряд Ксена.

Ксен объяснил мне все это перед выступлением — так ясно и доходчиво, что я без труда все поняла. Вероятно, сказалась привычка жить среди воинов: теперь и я начинала разбираться в военной тактике, у меня стали появляться соображения по поводу того, как надо поступать в той или иной ситуации.

— Когда вы начнете приводить в исполнение план? — спросила я.

— Немедленно.

— И ты вызвался руководить отвлекающей атакой?

— Да.

— Но почему? Сегодня ты уже участвовал в битве, потерял двух лучших воинов. Другие могут сделать это вместо тебя, и никто не станет осуждать.

— Потому что я лучше всех подхожу для выполнения подобной задачи. И потому что Агасий-стимфалиец поведет людей ко второму перевалу с местным проводником. После меня он лучший.

— А Софос?

— Вне всяких сравнений.

— Да, ты прав: он — вне. Может, именно поэтому всегда появляется в нужное время в нужном месте.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего. Просто сложилось определенное ощущение… Мне тебя не хватает. С тех пор как мы вошли в эти края, вижу тебя лишь изредка и издалека. Я живу в постоянном страхе, что с тобой случится несчастье. Смерть в этой земле подкарауливает нас за каждым деревом.

Ксен потрепал меня по щеке.

— Смертный приговор висит над нами с тех пор, как мы попадаем в этот мир. Остается только узнать, как и когда.

— Я по-другому смотрю на это.

— Знаю. Ты борешься против смерти, считаешь, будто можешь изменить ход событий. Маленькая самонадеянная варварка.

— И мне это удается. Я видела аркадийца Никарха.

— Я тоже слышал, что он выкарабкался. Он состоит в отряде Агасия, с другими аркадийцами. Этот парень — крепкий орешек.

— Не подвергай себя риску понапрасну. Погибнуть ни за что — удел глупцов.

Ксен не ответил и взглянул на беременную девушку:

— Ее ты тоже хочешь спасти?

— Ее и ребенка.

Солнце садилось. Ксен надел шлем, взял щит и оставил мне на попечение своего коня Галиса. Это было чудесное животное светлого окраса, с большими выразительными глазами, тонкими ногами, сильными мышцами и длинной гривой, которую Ксен расчесывал каждый вечер, пока слуги чистили жеребца.

— Оставайся в укрытии. Они попадают в цель с невероятного расстояния. Я хочу найти тебя здесь, когда вернусь. Ты хорошо поняла? И его тоже, — добавил он, похлопав коня по крупу.

Галис довольно фыркнул.

Я улыбнулась и кивнула, и Ксен ушел.

Тем временем второй отряд под командованием Агасия приготовился выступать; они вели с собой проводника, руки его были связаны за спиной. Люди аркадийца выжидали в лесу, пока Ксен начнет нападение, вызывая на себя ярость кардухов.

Грубые и свирепые люди.

Им оказалось недостаточно, что мы собираемся уйти из их страны: они хотели, чтоб все мы простились с жизнью за появление в горах. Никто из нас не должен выжить. Нередко я размышляла о том, что подобная остервенелая целеустремленность имеет под собой иную причину, нежели просто защита территории, но кардухи, видимо, хранили свою тайну очень ревностно, если, конечно, она вообще существовала.

Я велела девушке никуда не двигаться и оставаться в укрытии, спрятала Галиса за вековыми деревьями, а сама отправилась на поиски места, откуда могла бы следить за ходом событий.

Ксен скакал вверх по склону на сменном коне: я видела, как белый гребень колышется на ветру. Солнце скрылось, и долину заливал бледный, призрачный свет. Отряд, выстроенный веером, следовал за командиром под прикрытием щитов.

Над перевалом уже сгущались грозовые тучи, озаряемые молниями. Вскоре полил сильнейший дождь — ручьями, потоками. Ксен прокричал что-то, преодолевая раскаты грома, и повел людей на штурм перевала. Но, как только они начали карабкаться по склону, сверху раздался еще более угрожающий грохот, словно гора распадалась изнутри. Я увидела, как груда камней катится вниз с чудовищным гулом. Они сталкивались друг с другом, подпрыгивали на уступах, гремели, увлекая за собой новые глыбы. Ксен закричал еще громче, превозмогая жуткий шум оползня, и его люди кинулись в укрытие.

Те, кто не успел вовремя спрятаться под достаточно большим выступом скалы, распластались на земле, накрывшись щитами.

Гроза свирепствовала все сильнее, и при каждой вспышке молнии доспехи наших воинов, блестящие от дождя, загорались, словно огонь. По-видимому, между нашими и позициями кардухов существовало какое-то препятствие, хоть я и не могла его разглядеть: Ксен остановился и старался пробраться к ним то с одной стороны, то с другой, но у него не получалось. При каждой попытке горцы сбрасывали большое количество камней, и булыжники порождали настоящие обвалы. Это было ужасное зрелище, и молнии делали его еще более пугающим. Одна из них попала в гигантское дерево: оно с чудовищным грохотом рухнуло на пути атакующих и вскоре вспыхнуло, словно факел, озаряя всю долину сиянием.

Ксен дождался, пока сила пламени поубавилась, и продолжил атаки, одну за другой, отвлекая врагов, пока не наступила ночь. Лишь затемно греки вернулись в лагерь; кроме того, люди устали. У многих сил вообще не осталось. Я смотрела, как они возвращаются, и сердце мое сжималось. Грязь покрывала их, многие истекали кровью, некоторые опирались на товарищей, зажимая руками раны, а в глазах у них стояло выражение, которое трудно описать, невозможно забыть.

Ксен пришел последним, а после того как до лагеря добрались все люди, вверенные его попечению, тут же отправился к Софосу, чтобы узнать, как идут дела у второго отряда.

Агасий со своими воинами уже, наверно, достиг пункта назначения и занял высоту, откуда можно было контролировать второй перевал. Вероятно, завтра нам удастся выбраться из ловушки, устроенной кардухами. Я взглянула на беременную девушку и подумала о том, что для нее этот переход может стать последним. Придется двигаться с той же скоростью, с какой пойдут мужчины, и точно так же подвергаться опасности попасть под камнепад и под град смертоносных стрел. Наши принесли с собой несколько трофеев: в два локтя длиной, они казались небольшими копьями, а падая сверху, обладали сокрушительной мощью.

Оставалось лишь одно решение, но мне предстояло действовать неожиданно и, быть может, даже применить силу, хотя это слово при одной мысли о нем вызывало у меня улыбку. Ксен ушел, чтобы принять участие в совещании. Тогда я занялась девушкой: принесла ей одеяла и кое-какую еду.

— Как тебя зовут? — Я до сих пор не знала ответа на этот вопрос.

— Листра.

— Что за странное имя?

— Не знаю. Мой хозяин всегда называл меня так.

Она говорила по-гречески хуже, чем я, со странным акцентом, словно смешавшим в себе отзвуки многих языков и наречий.

— Откуда ты родом?

— Не знаю. Меня купили, когда я была еще совсем маленькой.

— Значит, ты не ведаешь, сколько тебе лет?

— Нет.

— А когда родится ребенок — тебе известно?

— Нет. А какая разница?

С ней трудно было спорить.

— Выслушай-ка меня хорошенько. Поешь, а потом поспи. Постарайся как можно лучше отдохнуть. Устраивайся на этом выступе скалы, чтобы не намокнуть, если снова пойдет дождь. Сейчас он прекратился, но в здешних краях никогда не знаешь, когда пойдет снова.

Девушка набросилась на еду, не заставив просить дважды.

— Завтра нас ожидает самое худшее. Если удастся выбраться отсюда, вероятно, какое-то время мы сможем продолжать путь… не то чтобы спокойно, но и не дрожать все время от страха. Завтра может произойти все, что угодно, и каждому предстоит самому позаботиться о себе, не следует ждать ни от кого помощи. Не знаю, окажется ли этот день лучше, чем сегодняшний, или хуже, но ты не отпускай хвост мула. Если что-нибудь случится — кричи, и я тебе постараюсь помочь, однако сама не знаю, буду ли в состоянии это сделать.

Листра посмотрела на меня с выражением запуганного животного.

— Я не говорю, что нам предстоит умереть; есть вероятность, что справимся, но тебе не стоит ни на кого рассчитывать, даже на меня. Ты поняла?

— Поняла, — ответила девушка все с тем же запуганным выражением.

Я дала ей еще кусок хлеба. Лежалого и черствого — но все же хлеба.

— Оставь его на завтра и съешь только тогда, когда почувствуешь, что не можешь без него обойтись. На плохую ситуацию найдется худшая. Ты поняла?

— Поняла.

— А теперь отправляйся спать.

Я повернулась, чтобы уйти, и чуть не столкнулась с молодым человеком в бронзовых доспехах.

— Наконец-то я вас нашел. Раньше не мог: был на поле боя. Но теперь вижу, что с вами все в порядке, чему очень рад. Я не хотел толкать ее.

— Никарх-аркадиец. Кто бы мог подумать? Ты знаешь, что я ухаживала за тобой, пока ты пребывал больше на том свете, чем на этом?

— Действительно, твое лицо кажется мне знакомым.

— Береги себя: ведь на сей раз зашить тебя будет труднее.

Он улыбнулся улыбкой большого ребенка, героя, неосознающего собственного героизма, и отправился разыскивать свой отряд.

Я велела поставить палатку и разожгла костер. Это было нелегко: ведь все имевшееся в нашем распоряжении дерево оказалось сырым, — однако в каждом отряде существовали рабы, в чьи обязанности входило хранить огонь в специальных глиняных плошках и следить за тем, чтобы он не угасал никогда — ни днем, ни ночью. Наконец мне удалось добиться того, что пламя стало достаточно сильным и не слишком дымило, и даже приготовить кое-какую еду: ячменный суп с оливковым маслом. У нас еще оставался небольшой запас провизии — Ксен берег его, как драгоценное сокровище, и мне позволялось пользоваться им с величайшей умеренностью. Я отнесла немного Листре.

Потом Ксен вернулся с совещания военачальников, на котором они спланировали на завтра практически каждый шаг для обоих отрядов.

Вокруг царила странная атмосфера, словно время остановилось. До нашего слуха откуда-то сверху доносились непонятные звуки — крики и возгласы на незнакомом языке; порой стук падающих камней возвещал, что кто-то движется там, в темноте, наблюдая за нами.

Наши часовые тоже были начеку, они постоянно перекликались, и от этого возникало почти осязаемое чувство тревоги. Вдруг раздался свист, и огромная стрела вонзилась в ствол дерева, росшего неподалеку. Такая могла бы пронзить человека насквозь.

Потом — снова свист и предсмертный крик. Затем Ксантикл приказал — его высокий голос напоминал орлиный клекот:

— Все в укрытие! В укрытие!

Послышался свист — сотни стрел резали воздух. Ксен вскочил и закрыл меня щитом: одна стрела попала в его край, другая — в центральную часть, после чего отскочила в землю. Повсюду крики, замешательство, стоны.

Лишь позже, с восходом солнца, мы сможем сосчитать убитых и раненых. Но их было очень много.

Нас окружил незримый враг: поначалу мы застигли его врасплох, но потом он привык к нашей манере сражаться, к нашему оружию и отвечал со всей силой и храбростью, на какую только был способен. А завтра нас ждало тяжелейшее испытание: воинам придется брать почти непреодолимые препятствия, биться с нечеловеческими отвагой и решимостью. Все поставлено на карту, и если под конец дня нашим придется уступить, у выживших останется только одна забота — бороться до последнего вздоха, до последней капли крови, чтобы не сдохнуть, как животные на бойне, после жесточайших пыток.

Лекари уже вовсю занимались нашими ранеными. Ксен, сняв доспехи и отложив меч, писал при свете лампы.