Пьомби.

Опять.

И на сей раз, возможно, навсегда. Или до публичной казни.

А неуловимый Химера продолжал резвиться на свободе.

Пьетро чувствовал себя побежденным. К счастью, его не засунули в колодец, в подвалы дворца, где находились самые мерзкие казематы. Там, в камерах без света, гнили особо невезучие приговоренные. Сидя в грязи и плесени, они страдали от воды во время приливов и недостатка кислорода. И единственным способом забыться были для них воспоминания о жизни на воле и воззвания к святым, которые они царапали на стенах камеры, разукрашивая свой ад фресками, как в воображаемом раю. Пьетро также не грозили пытки, хотя, едва появившись здесь, он повстречался с одним из своих товарищей по несчастью, которого вели на дыбу. Стоя на коленях со связанными за спиной руками, за которые его вздергивали вверх, он наверняка орал как резаный, когда чудовищный механизм выворачивал суставы, рвал мышцы и связки. Обратно он так и не появился. Пьетро же был жив и пока здоров. Но что-то в нем сломалось.

Он долго держался, рассчитывая на свое хладнокровие, нахальство и уверенность, что в конечном итоге судьба повернется к нему лицом. Но теперь всему этому пришел конец. Он представления не имел, что сейчас происходит гам, на воле, чем заняты, о чем думают дож, глава Уголовного суда, Броцци или кто-то еще. Басадонна сказал, что Ландретто пытался к нему пройти. Прекрасная Анцилла Адеодат тоже узнала о его положении, но не смогла войти во дворец. Что же до Анны Сантамарии, то Пьетро понятия не имел, что с ней. Все произошло слишком быстро. При первых подозрениях насчет Оттавио ему следовало выкрасть Анну и бежать. Но все оказалось далеко не так просто. И вот теперь эта неопределенность была совершенно невыносимой.

Пьетро метался по камере, колотил в стену, разговаривал сам с собой. Он сжимал кулаки, судорожно ища какой-нибудь выход, ломал голову, как заставить услышать себя целый город, когда все его сановники видят в нем лишь преступника, обвиняемого в государственной измене и наверняка в убийстве Виндикати. Идиотизм, доведенный до абсурда. Тут расчет Дьявола практически оправдался благодаря всеобщему невежеству, жестокости и некомпетентности. Пьетро отлично понимал: уже сейчас выдвинуты совсем другие версии происшедшего. И в них он выставлен участником заговора, быть может, одним из инициаторов, коль уж сумел выйти из тюрьмы и обвести вокруг пальца Совет десяти. По городу ползут о нем самые одиозные слухи. А у него даже нет права на защиту.

Самым скверным было то, что он никак не мог собраться с мыслями. Перед глазами все время возникало лицо Эмилио. Он видел распятого Марчелло. Каффелли на вершине церкви. Спадетти, сожженного в печи. Лучану и Виндикати, утопленных в канале. Снующие тени в развалинах виллы Мора. Часть его разума пыталась увидеть картину целиком, а другая отбрасывала в пучину непонимания. Пьетро сходил с ума, снова оказавшись в изоляции, потерянный, как тот ребенок, каким он был в Сан-Самуэле. Его защитные щиты рушились. Потому что именно в то беспомощное состояние его сейчас и возвращали. «Венеция, которую я так лелеял! Лелеял, словно женщин в своих объятиях, всех женщин, являвшихся со мной одним целым, моим отражением, телом и душой! Венеция, укрывавшая меня, как мать, что же ты творишь? Отбрасываешь меня назад! На место ренегата, простолюдина, ничтожества! Почему тебя, единственную, мне так и не удалось покорить? Почему ты всегда остаешься жестокой возлюбленной и отворачиваешься от меня, ты, которую я обожаю?» Пьетро пребывал в растерянности. Город, чьим символом он больше всего хотел быть, отвергал его, как ничтожного ублюдка. Венеция стала Дитом, Дитом из ада с мрачными стенами.

Венеция была фурией, Медузой Горгоной, приводившей его в оцепенение. Пьетро пытался сосредоточиться. Но тщетно. Он слишком сильно ощущал разломы, образовавшиеся на возведенном им фасаде самоуверенности. Пьетро трескался, как древние портреты застывших в мозаике императоров, некогда вызывавшие у него восторг. Лишь одно было совершенно ясно и добивало окончательно: как же он далек от своей мечты! Вся эта история совершенно безумным образом увлекла его на тропу, которая не была, не могла быть его, Пьетро, тропой! Черной Орхидеи, агента республики! И внезапно среди этих невыносимых мук, когда весь мир казался ему сплошным обманом, на Пьетро обрушился поток воспоминаний. В памяти всплыли образцы, связанные с тем единственным, ради чего стоило жить: удовольствие, радость встреч, изящное искусство соблазнения, наслаждение экстазом. Женщины, эти заблудившиеся на земле ангелы. Единственная религия, которую он признавал и которой следовал. Религия любви, прекрасной, мимолетной или вечной, трагической и непостоянной. Его единственная истина! Бедро, овал груди, тело, прижатое к телу, поцелуи, растрепанные волосы, растерянные лица, дрожащие губы, шепчущие его имя в самый миг обладания! И среди всех недосягаемая богиня, Анна Сантамария! Да что с ним такое приключилось? Почему он сразу не сбежал с ней? Какая глупая гордыня вынудила его до такой степени подавить свою натуру? Пьетро совсем сдал, но сумел сдержать горькие слезы, которые лишь подтвердили бы его окончательное поражение. Не сводя глаз со слухового окошка, он медленно скользил по стене, пока не оказался на холодном полу. В коридоре то и дело возникал Басадонна и с удовольствием вгонял очередной гвоздь в его гроб какой-нибудь язвительной шуточкой.

Неподалеку от Пьетро по-прежнему сидел за решеткой Джакомо Казанова. У Виравольты едва хватило мужества вкратце поведать ему о случившемся, не особо вдаваясь в подробности. Единственное, что понял из его слов Казанова, — для его друга вроде бы все потеряно. Он спросил об Анне, не догадываясь, что своим вопросом невольно усиливает страх Виравольты. Казанова предложил сыграть в карты, как в старые добрые времена, чем они развлекались с молчаливого согласия Басадонны во время своего совместного заключения. Но вскоре из голоса Казановы, тоже охваченного отчаянием из-за собственной скверной ситуации, исчезли малейшие признаки веселья. Он все еще ждал ответа на апелляцию и совершенно не понимал причины задержки. Пьетро же как раз отлично знал эту причину.

— Тебе следовало удрать, — сказал Казанова. — Удрать, как я и советовал. Сбежать во Францию.

И между ними повисло молчание.

Тяжелое молчание.

Первая ночь была кошмарной. Воспоминания о предыдущем заключении мешались с горькой реальностью нынешнего ареста. И он сражался с новыми мучившими его демонами. Вертелся и крутился, вцепившись, как утопающий, в тюфяк, боясь соскользнуть в бездонную пропасть. Его бросало то в жар, то в холод, пока надвинувшаяся темнота не затянула его в забвение. Пьетро не видел ничего, кроме этой крошечной душной камеры, и не испытывал иных чувств, лишь ощущение бесконечного падения, усиливавшего отчаяние, с которым он прежде всегда умел бороться, но сейчас оно грозило захватить его целиком. И даже тихий внутренний голос, все еще уговаривавший его держаться, постепенно слабел.

А к утру смолк окончательно.

Пьетро снова сидел у стены своей камеры.

В коридоре, освещенном факелами, мелькнула тень. Пьетро увидел ее в оконце и услышал звон ключей. И подумал сперва, что это Лоренцо Басадонна принес еду в глиняной миске, сдобренную дурацкими шуточками, в которых был большим специалистом.

Дверь открылась… И Пьетро решил, что бредит.

Элегантная фигура в плаще, шурша одеждой, пересекла освещенный факелами коридор. Две изящные руки поднялись и сбросили с головы капюшон.

И из тени возникло лицо Анны Сантамарии.

Пьетро не сразу осознал происходящее, решив, что видит ангела. И впервые за все время чуть не прослезился. Возблагодарив судьбу за это ниспосланное ему чудо, он едва не рухнул на колени к ногам красавицы. Медленно поднявшись, он пошатнулся от слабости, едва не упав. Но удержал равновесие и сгреб ее в объятия.

— Ты! Это ты!

— Да, любовь моя. Я узнала, что произошло.

— Но… Но как? Анна, тебе надо бежать, слышишь? Беги, пока еще есть время! Мои опасения оправдались. Оттавио замешан в происходящем, и ты в опасности! Я думал, что мне никогда не удастся тебя предупредить…

— Поблагодари своего слугу, Пьетро. Ты опять у него в долгу. Да и я тоже, быть может. Он сумел до меня добраться. Не волнуйся. Сейчас Оттавио на Санта-Кроче. Понятия не имею, чем он занят, но появляется дома лишь иногда… Мелькает как тень. Я мало что для него значу…

— Ты значишь куда больше, чем думаешь, — возразил Пьетро.

Они долго стояли обнявшись. Пьетро не мог поверить в происходящее. Он снова прижимал к себе это тело! Гладил волосы Анны, вдыхал ее аромат и обнимал все крепче. Его сердце пело, но в душе росла тревога.

— Анна, как бы там ни было, в Венеции оставаться нельзя! — снова заговорил он. — Уезжай отсюда подальше. Скажи Ландретто, чтобы отвез тебя в какое-нибудь надежное место! Мне будет куда спокойней, если…

— Все гораздо сложнее, Пьетро. У нас мало времени. Если я сейчас убегу, это лишь усугубит ситуацию. Оттавио и так кажется мне сумасшедшим… Пьетро, я тут кое с кем поговорила… Кое с кем, кто тебя знает. Это наш союзник.

Виравольта с недоверием посмотрел на нее.

— Я пришла не одна.

И тут в дверях камеры появился Джованни Кампьони:

— Это я, Виравольта.

Пьетро изумленно воззрился на него. Джованни прошел в камеру, а Анна отошла в сторонку. Сенатор, сложив руки на животе, заговорил:

— Дож дал согласие на мой приход к вам, быть может, в последний раз. Ваш слуга объяснил, как много Анна для вас значит. И я решил прийти с ней. Я не забыл… что вы пыта лись сделать для Лучаны.

Кампьони вздохнул, но взял себя в руки. Он явно делал над собой усилие.

— Но я прошу вас меня выслушать. Все ускорилось. Наша встреча тайная. Лоредано связан по рукам и ногам. Он тоже рискует головой, и сановники уже с подозрением на него посматривают. Я знаю, что вас обвиняют в убийстве Эмилио Виндикати, и вы действительно удобная жертва. И все же, как вам это ни покажется удивительным… я сомневаюсь в вашей виновности. Во всяком случае, в этой. В ту нашу встречу вы смогли меня выслушать. Теперь мой черед ответить вам тем же. А эта молодая особа заверила меня, что вы честный человек. Все будто утратили ясность мышления: мы празднуем победу анархии и слепоты. Именно этого наверняка и добивались Огненные птицы. Их очередная победа.

Пьетро пытался собраться с мыслями. Голос Джованни эхом разносился по камере. Позади Анны и сенатора появился Басадонна, молча наблюдая за ними. Джованни ожег тюремщика взглядом. Тот поклонился, одарив сенатора наглой ухмылкой, и удалился тяжелой шаркающей походкой. Он показался Пьетро червем, оставляющим за собой вонючий липкий след. Виравольта потер затылок. Он отлично понимал, что неожиданное появление Анны с сенатором — его последний и единственный шанс.

— Я… Я ничего не могу в одиночку, — проговорил он. — Джованни! Они сумасшедшие, поверьте мне! Я угодил в ловушку. Я видел в базилике Химеру. Он убил Виндикати. Прежде чем сбросить тело… Он был… в таком состоянии… Я получил записку, которая вынудила меня покинуть дом Контарини, чтобы отправиться в базилику… И я почуял подвох слишком поздно. Но дож по-прежнему в опасности. А после увиденного на Большом совете я недорого дам за его жизнь в предстоящей общей толчее… Особенно сейчас, когда Совет десяти обезглавлен. Конечно, есть еще Пави из Уголовного суда, в котором я уверен. Но этого недостаточно, чтобы совладать с тем, что грядет. Сенатор, меня необходимо отсюда вытащить!

Джованни с досадой покачал головой:

— К сожалению, это не в моей власти. Во всяком случае, на данный момент. Но есть кое-что, о чем вам необходимо знать.

Кампьони глубоко вдохнул, как по волшебству широким жестом достал из-под плаща свиток, перевязанный красной лентой, и развернул его.

— В последние дни я не просиживал штаны. Я по-прежнему иду по следу Миноса. И окружающие меня нобили тоже ведут собственное расследование. Один из них сделал весьма поразительное открытие. Я буквально дар речи потерял, когда увидел. — Кампьони прокашлялся. — У меня в руках набросок договора, Виравольта.

— Договора?

— Это договор о взаимопомощи, черновой проект, найденный в полусожженном виде в камине одних апартаментов, снятых для паноптики, который проморгали Пави и Уголовный суд. На этом документе нет ни подписи, ни печати, но в нем совершено четко прописаны обе договаривающиеся стороны. Одна из сторон — Химера. А вот вторая…

— И что вторая?

Кампьони мрачно прищурился.

— Есть человек по имени Экхарт фон Мааркен. — Сенатор на мгновение замолчал. — Вам это о чем-нибудь говорит?

— Нет, — покачал головой Пьетро.

— Фон Мааркен — один из богатейших людей Австрии, — продолжил Кампьони. — Однако собственное правительство считает его ренегатом. Его обвинили в хищении государственных средств, но из-за отсутствия доказательств ограничились тем, что просто отстранили от дел. Амбиции и мания величия этого человека не позволяют ему смириться с потерей власти. Он долго служил в Министерстве иностранных дел и отлично знает Венецию. Австрия издавна посматривает на Адриатику, Виравольта. Вспомните, что она захватила Нидерланды и часть Италии… Австрийская империя только что вышла из кровавой войны. Императрица Мария-Терезия сохранила свое наследие лишь благодаря поддержке Англии, и хочется верить, что она имеет достаточно хлопот с Фридрихом Прусским из-за потери Силезии, чтобы не думать о захвате Венеции. Но в Вене, Венгрии и Богемии поговаривают, будто она готовит реванш, который очень даже может задеть и нас, прямо или косвенно. Но как бы то ни было, фон Мааркен — фигура неуправляемая, и у него достаточно и сил, и средств. Он действует совершенно независимо, и я не удивлюсь, если готовит переворот, чтобы послужить освиставшей его империи и таким образом вернуть себе ее милость. Сейчас подобного рода угрозу никто из нас всерьез не принимает. Но есть еще кое-что: похоже, фон Мааркен покинул свой замок Книттельфельд примерно пару недель назад. И сейчас вполне может находиться прямо здесь, в сердце республики.

— Фон Мааркен может быть Миносом?

— Или Дьяволом, если, конечно, это вообще не один и тот же человек. Очевидно, он вовлек в свое предприятие Оттавио. Но даже если это предположение верно, он никак не смог бы состряпать такое дело, не имея поддержки здесь, в Венеции. Договор предусматривает совместное выступление вооруженных сил, и морских, и наземных. Должно быть, частично Огненные птицы — это австрийцы из свиты фон Мааркена, но он наверняка рассчитывал на… вербовку местных. Теперь задача — вытащить его из логова до празднования Вознесения, которое начнется послезавтра… Так что времени у нас совсем мало.

Пьетро помолчал, изумленно качая головой.

— Этот договор обнаружился как нельзя кстати, надо же… Но кое-чего я не пойму… И уже не уверен во всех этих расчетах. Дож в курсе?

— Пока нет. У меня не имеется доказательств моей теории, а этот договор вполне может оказаться очередным отвлекающим маневром.

— А с Эмилио Виндикати вы о нем говорили?

— Нет, — удивленно поглядел на Виравольту Джованни.

— Нет?.. Ладно. Послушайте меня, ваше превосходительство, очень вас прошу. Если фон Мааркен в Венеции, то действительно нужно приложить все усилия, чтобы его отыскать. Но другой ключ к разгадке — личность Миноса. И если он и впрямь венецианец…

— Он венецианец, — раздался странный голос.

Пьетро в первый момент подумал, что это сказал Казанова, поскольку голос был знакомым. Он раздался внезапно, будто дрожащий крик, из какой-то соседней камеры. Пьетро совершенно определенно где-то его слышал. Пока он рылся в памяти, сенатор обернулся в коридор.

— Он венецианец, — повторил человек.

— Фреголо… — пробормотал Виравольта. — Астролог!

Гадатель гнил в Пьомби после последней встречи с Пьетро. Его допросили и избили, но он продолжал твердить о своей невиновности. Что же до Казановы, то вмешался и он:

— Послушайте, я ничего не понял из того, что вы тут наговорили, но мне кажется, что снаружи становится напряженно… А в этой тюрьме — все более удивительно. Могу я присоединиться к вашей дискуссии? Похоже, здесь салон для бесед.

Лицо Кампьони побагровело. Пьетро жестом показал, что не стоит обращать внимания на его друга, и громко позвал:

— Фреголо?

— Это ведь вы выдали меня Совету десяти, да? — вскричал сенатор. — Это лжесвидетельство должно было стоить вам жизни!

Чуть подальше бородатое лицо астролога прижалось к оконцу. Если бы присутствующие могли видеть его физиономию целиком, то несказанно бы удивились. Давно уже миновали времена, когда Фреголо гадал на картах или заглядывал в хрустальные шары среди занавесей, облачившись в украшенный звездами балахон. В рваной и грязной одежде, с диким взором и опухшим лицом, он настолько отощал и ослабел, что малейшие физические усилия давались ему с трудом. Согнувшись у двери своей камеры, Фреголо тяжело и хрипло дышал. Послышался звон кандалов. Повисло долгое молчание, затем астролог громко продолжил:

— Простите меня, ваше превосходительство… Дело в том, что… мне угрожали, как и остальным. Ко мне пришли Огненные птицы и велели указать на вас. Но сейчас, когда я могу умереть в любой момент, а вы здесь, мне незачем дальше молчать. Не смею надеяться, что заслужу ваше прощение… но я все еще могу вам помочь.

Пьетро с Кампьони переглянулись.

— Минос не мог постоянно сохранять анонимность, — сказал Фреголо.

— Значит, вы его знаете! Вам известно его имя? — воскликнул Пьетро.

— Нет. Но я знаю, кому оно известно. Мне кажется, вы пропустили одну ниточку в этом печальном деле. Я говорю о первом убийстве, произошедшем в театре Сан-Лука.

— Убийство Марчелло? Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду не самого Марчелло… А его мать, Аркангелу Торретоне. Она сейчас наполовину инвалидка и почти совсем сумасшедшая. И влачит жалкое существование в монастыре Сан-Бьяджо в Джудекке. Одна из монастырских сестер мне поведала: Аркангела рассказывает всем и каждому, что видела самого дьявола. Монашки считают это лишь бредом сумасшедшей, но признайте, совпадение весьма впечатляющее.

Пьетро снова поглядел на сенатора и громко спросил:

— И… это все?

— Это может оказаться много, — шмыгнул носом астролог. — Уж поверьте… Идите к ней.

Снова повисло молчание.

— Ладно, а со мной-то что будет? — поинтересовался Казанова.

— Ваше превосходительство, — взял под руку сенатора Пьетро, — вот что я вам предлагаю. Сейчас, когда Эмилио в совете больше нет, а мы с вами рискуем слишком многим, слушать наши домыслы никто не станет. Поезжайте в Сан-Бьяджо и попытайтесь поговорить с Аркангелой. Посмотрим, приведет ли это нас к чему-нибудь. А затем — и тут я прошу вас положиться на меня — посодействуйте, чтобы дож предоставил мне последнюю аудиенцию. Если у нас будут сведения, вы просто меня спасете, позволив передать их дожу. Не возражайте, прошу вас, я знаю, что прошу слишком много, но это мой единственный шанс. И даю вам слово чести, что приложу все усилия, чтобы вас поддержать. Конечно, я не пользуюсь доверием у республики, но могу оказаться вам полезным во многом другом. Мне необходима ваша защита, ваше превосходительство, я предаю свою судьбу в ваши руки.

— Дож узнает, что я…

— Мы в одной лодке, ваше превосходительство. И нам тоже надо заключить союз, иначе Венеции конец.

— Но… дело в том… Вы отдаете себе отчет… мое положение… Придя сюда, я уже…

— Джованни! Лучана мертва, дож под угрозой, мы не можем больше бездействовать! Вы пришли ко мне и были правы. Необходимо… — Виравольта замолчал.

Джованни долго колебался, пристально глядя в глаза узнику.

— Хорошо, — проронил он наконец. — Я съезжу в Сан-Бьяджо. Что же до остального… там посмотрим.

Он отступил. Анна Сантамария снова скользнула в объятия Черной Орхидеи.

— Нам пора уходить, — сказала она.

— А ты? Что ты будешь делать?

— Я буду наготове. И буду осторожна, обещаю. А Ландретто за мной присмотрит. Но я не уеду без тебя, любовь моя.

— Анна…

Кампьони повернулся и крикнул:

— Охранник!

Пьетро услышал тяжелые шаги возвращавшегося Лоренцо.

— Анна!

Они нехотя разжали объятия, обменявшись последним взглядом…

Затем она выпорхнула из камеры.

Сенатор тоже еще раз поглядел на Виравольту, затем развернулся и ушел.

— Аминь! — раздался голос Фреголо.

— Эй! Не уходите! — вскричал Казанова. — Может, кто-нибудь мне объяснит, что происходит?!

Дверь камеры закрылась. И пока шаги Кампьони удалялись, Пьетро думал: «Давай, Джованни. Иногда надо полагаться и на других. Ты моя единственная надежда. — И тут же мысленно сам себя поправил: — Наша единственная надежда».