9. Фридрихсгам

Европа тысячу лет помалкивала, когда татары истощали Русь, пленяя в рабство самых здоровых мужчин и самых красивых женщин, а теперь все политики хором закричали о насилии над бедными татарами. Особенно возмущался граф Вержен в Версале, и Екатерина устроила за это головомойку послу Франции.

– Вы, маркиз, – сказала она де Вераку, – нотации версальские оставьте на столе в моей канцелярии. Я делаю, что хочу, и делаю это не у берегов вашего Ньюфаундленда, а там, где у меня города строятся. Договариваться о делах Крыма я не с Верженом намерена: в Константинополе мой посол имеется, и, слава богу, турки его в Эди-Куль пока еще не сажают.

– Я позволю себе, – отвечал де Верак, – считать оккупацию Крымского ханства явлением временным.

– А когда вы, французы, станете брать у турок Египет, мы согласимся, дорогой маркиз, считать оккупацию постоянной…

Фридрих II, дожевывая паштеты из угрей, тоже протестовал, но скорее от зависти – на русском столе появится жирная кефаль и каперсы для супа, а ему от благ Крыма вряд ли что перепадет. Франция вдруг ослабила дипломатическое давление на Петербург: все гири, которые потяжелее, гибкий политик Вержен удачно переставил на чашу весов в Константинополе, дабы вред России исходил уже не от Версаля, а со стороны султанских визирей… Как видите, человек был умный!

Яков Иванович Булгаков решительно отвергал протесты Турции, в очень нервной беседе с визирем он даже кричал:

– Не вы ли Очаков и Суджук-Кале заново отстраиваете? Не вы ли сколько уже раз нарушали артикулы Кучук-Кайнарджийского мира? Не вы ли в Тамани ногаев возмущаете? Не вы ли крепость Анапскую возрождаете? А между тем, – развел он руками, – среди татар крымских воцарилось спокойствие и благодушие.

– Вы хитрые! – сказал ему визирь. – Зачем кричать? Вы сами знаете, что к войне мы еще не готовы. Но зачем, отвечайте, ваша кралица, дама уже в летах, наводит на себя красоту, собираясь на встречу с молодым королем Швеции?

Булгаков об этом свидании еще и сам не знал:

– А кто может воспретить брату с сестрой видеться?

Пришлось заодно уж растолковать визирю и генеалогию: отец Густав III, шведский король Адольф-Фридрих, приходился родным братом матери Екатерины II… Булгаков думал, что на выходе от визиря его сразу же скрутят янычары и потащут в темницы Эди-Куля, но, миновав стражей, стоявших с ятаганами наголо, посол спокойно вышел на яркий свет полуденного солнца.

Тавастгуст – город-крепость, возле него мрачное озеро кишит раками; еще в древности Биргер Ярл заложил здесь цитадель, из которой его рыцари выступали с мечами против воинственных финнов; теперь здесь шведская провинция, в окнах лавок выставлены манекены мужчин с трубками в зубах и кружками в руках; здоровенные матроны в красных юбках, подкрепясь пивом, играли на улицах в карты.

В замке Кронёборг королю Густаву III был устроен ночлег; улицы города огласили призывы сторожей:

– Спите, люди! Уже пробил поздний час… спите!

Король устроился возле камина, с ним был адмирал галерного флота Тролле и любимец двора Мориц Армфельд, сказавший, что в этих краях, несмотря на пьянство, преступления крайне редки, зато совершаются с чудовищной жестокостью.

– Где сейчас предатель Магнус Спренгпортен?

Мориц Армфельд отвечал королю:

– По слухам, он уже принят Екатериною в русскую службу. Его звал в Америку и президент Джордж Вашингтон, но Спренгпортен предпочел положить шпагу к ногам России.

– Он не просто вручил шпагу Екатерине – он перетащил к ней и планы крепостей наших. Даст бог, мы еще встретимся, тогда я его повешу… Нет, – сказал король, – я не стану вешать эту собаку. Лучше я велю мясникам Стокгольма расчленить его топорами на куски, как это сделал Карл Двенадцатый с таким же предателем Иоганном Рейнтольдом Паткулем, бежавшим к Петру Первому.

– Это люди очень разные, – заметил Тролле.

– Напротив, они оба одинаковы: Паткуль желал оторвать от короны нашей Лифляндию, а Спренгпортен жаждет отлучения от моей короны Финляндии… Разве не так, мой адмирал?

Трещотки сторожей медленно затихали вдали:

– Спите, люди добрые, закройте глаза и спите…

Подали королевский ужин: ветчину из лапландского оленя, творог со сметаной, маринованную салаку и пышный крем с мараскином.

– Итак, – начал король о главном, – недовольство Версаля занятием Крыма русскими варварами я использую в своих целях: мой союз с Францией будет тайным, а на те субсидии, что я получу от Версаля, можно заново отстраивать флот и крепости. Неизбежность войны России с Турцией для всех уже очевидна, но, чтобы моя sestra Екатерина не догадывалась о моих замыслах, я предложил ей новую встречу. Она согласилась. Нам стоит подумать о возвращении земель, потерянных Швецией еще при Карле Двенадцатом. А война на два фронта, здесь, на волнах Балтики, и там, на Черном море, сразу же поставит Россию на карачки…

– Вы хотите отнять Выборг и Ригу с Ревелем?

– Не только! Адмирал Тролле, ваши галеры войдут в Неву, и винные погреба Зимнего дворца достанутся моим матросам.

– Да благословит ваше величество всевышний.

– На него, единого, и уповаю…

В окрестностях Тавастгуста был разбит военный лагерь Паролямальм. Утром начались кавалерийские учения: драгун обучали на полном скаку спрыгивать с лошади и запрыгивать в седло. Неопытные солдаты падали. Густав решил лично преподать им урок:

– Наш славный король Карл Двенадцатый делал это вот так…

Густав высоко подпрыгнул, закинув ногу в стремя, но лошадь рванула, и король с криком покатился по земле. Набежали лейб-медики: сложный перелом левой руки. Король стонал:

– У меня же свидание с Екатериной во Фридрихсгаме!

Язвительный Мориц Армфельд заметил, что все-таки Карл XII, очевидно, прыгал в седло как-то иначе. Драгуны несли на себе короля с учебного плаца, как с поля Полтавской битвы уносили когда-то Карла XII. Хитрость и коварство политики Густава III были известны всему миру; казалось, король ничего не делает без тайного умысла. Известие о переломе руки в Паролямальме обошло все газеты Европы, дав повод Фридриху II сильно задуматься:

«Густав сломал руку… Интересно знать, зачем ему это нужно?»

16 июня Екатерина тронулась в путь, ее свиту составляли двенадцать избранных персон, главные из них – Безбородко, княгиня Дашкова, приятель императрицы Строганов для духовной поддержки и фаворит Саша Ланской для поддержки телесной. Перед отъездом Романовна всюду отбарабанила, что она давно презирает Густава III, а поездка для нее – жертва: «Меня умолила ехать императрица, которая не может обходиться без моего общества. Я еду только затем, чтобы сравнить короля с его братом, герцогом Зюдерманландским, который уже оказывал мне разные любезности. Посол Нолькен давно предлагает мне орден Большого Креста, заверяя, что Густав III живет мечтами о встрече со мною…» Однако Екатерина посадила в свой экипаж не ее, а Безбородко: деловые люди, они по дороге обсуждали шведские неурядицы. Давние неурожаи в Скании, этой житнице королевства, следовали год за годом, истощая здоровье шведов, а зерно переводилось на выгонку спирта. Густав III строил планы войны с Данией, чтобы отторгнуть от нее Норвегию, он разевал рот и на Голштинию. Но в среде шведского дворянства зрели заговоры. Многие офицеры флота и армии, имевшие поместья в Финляндии, мечтали о финской автономии, чтобы не зависеть от королевских капризов. Наконец, «финская партия» при дворе Густава III желала русского протектората над страною Суоми, в которой они, шведы, стали бы независимой олигархией. Руководил этой оппозицией Магнус Спренгпортен, который и перебежал к Екатерине с планами крепостей на Балтийском море…

За Выборгом Екатерина сказала свите:

– Как много камней, и совсем не видать жителей. Зато на каждого из нас – по миллиону комаров. Однако меня они не кусают, ибо кровь у меня настояна на ядах. – Безбородко, сидя возле императрицы, не расставался с портфелем, набитым важными бумагами. Екатерина повернулась к нему: – Жалею, что мой brat сломал только руку, но не вывихнул себе мозги…

Безбородко уже привык к ее откровенности и твердо помнил: все, что сказано императрицей, должно умереть вместе с ним. Густав III ожидал гостей во Фридрихсгаме, свита короля была в испанских костюмах (черный цвет с пунцовым), а белые повязки на рукавах служили признаком монархических убеждений. В этом свидании король выступал под именем «графа Гага». Он весьма любезно подарил кузине коробку детских игрушек шведского производства – для внуков ее, Александра и Константина. Екатерина спросила: как ему понравились русский квас и кислые щи?

– Отличное пойло! Если бы не эта скотская отрыжка, то лучше ничего и не придумать. Но в присутствии фрейлин, я смею думать, все же лучше отрыгивать французким шампанским…

Переговоры заняли три дня. Екатерина с Густавом беседовали наедине, как заговорщики. Швеция признала «Декларацию вооруженного нейтралитета», но король уклонился от ответа на вопрос Екатерины: согласен ли он сразу порвать тайные и оскорбительные для России связи с Блистательной Портой?

– Поверьте, я лучший друг вашей великой империи…

Екатерина осторожно намекнула: лагерный сбор войск в Паролямальме более всего похож на демонстрацию силы.

– Я сам и пострадал, – со смехом отвечал король, показывая императрице забинтованную руку.

За столом женщина (по-женски же!) начала потихонечку вставлять шпильки в колесо своего brat’a. Екатерина действовала по принципу: кошку бьют, а слуге намек дают.

– Престолы и особы, на них восседающие, достойны внимания только издали. Все носители корон, попадая в общество нормальных людей, делаются людишками несносными. Знаю об этом по своему долгому опыту! Когда я появляюсь где-либо, все столбенеют, будто им показали голову разъяренной Медузы, в прическе которой шевелятся гадюки… Что тревожит вас, brat? Если сапог очень жмет вашу правую ногу, пожалуйтесь мне. Мы вырежем для вас удобные колодки. У меня нет никакой системы в политике. Тут я дура! Но я желаю вам только блага…

В ответ на эту коварную эскападу Густав тишком признался сестрице, что от русских субсидий не откажется. Екатерина перед сном, уже в постели, имела беседу с Безбородко:

– Субсидии от Вержена он направит противу России, а субсидии из моего кармана употребит во вред Дании… Так?

– Так. Не давать, – рассудил Безбородко.

– Дадим! Но в аптекарских дозах, чтобы на кота было широко, а на пса узко… Зачем же болтуна этого обижать?

Густав III нанес визит единственной даме в свите Екатерины – княгине Дашковой. «Я приказала сказать, что нет меня дома и, вошед к императрице, доложила ей об этом отказе». Екатерина довольна этим не была и спросила о причинах отказа.

– Королю могла бы не понравиться моя скромность.

– Он не ждал от вас и обратного! Для этого существуют другие женщины… Но если вас нету, то куда же вы подевались? Мой brat не такой уж болван, и он поймет ваш поступок иначе. Имейте скромность быть воистину скромной. Кстати, где бриллианты с моего портрета, который я вам дарила? Неужели потеряли?

Дашкова заранее выковыряла бриллианты из оправы, заменив их дешевыми стразами, в надежде, что Густав III, заметив ее «бедность», предложит свои алмазы. Екатерина так и поняла это. Поняла и промолчала: горбатого могила исправит…

Со шведской свитой императрица беседовала, высовываясь из окна, как бабка старая, охочая до уличных сплетен, и причиной тому было запрещение Густава своим офицерам появляться в комнатах царицы. Многие из них сражались в Америке за французские колонии, во Фридрихсгам они приехали прямо из Парижа. Однажды, затворив окно и шлепнув на себе комара, Екатерина сказала Безбородко, что, по ее мнению, это свидание во Фридрихсгаме добром для короля не кончится: наверняка из Версаля он получит выговор. В письме к Потемкину императрица сообщала, что ее братец полюбил красоваться с перевязью на руке, будто побывал в сражении. «Он крайне занят своим костюмом и очень любит вертеться перед зеркалом, как женщина». Не от имени России, а как сестра брату Екатерина подарила Густаву ничтожную для его величества сумму – 200 тысяч рублей. Столько же она давала и Шагин-Гирею, но крымский хан денег не взял, а шведский король от подачки не отказался… Самые сильные слова Екатерина приберегла для сцены расставания с королем.

– Мы еще богаты проектами! – сказала она Густаву, забираясь в карету. – Говорят, вы хотели бы отнять у датчан Норвегию? Это, наверное, такая же сплетня, как и то, что вы желали бы вырезать мои слабые гарнизоны в Финляндии, чтобы, позавтракав в Тавастгусте, обедать во Фридрихсгаме, а ужинать в Петербурге… Если так, милости прошу! – улыбнулась из окошка Екатерина. – Гостям мы всегда рады…

Подобрав шлейф платья, она плюхнулась на диван подле неразлучного Безбородко, который держал при себе портфель со старанием нищего, вцепившегося в свою торбу. Лошади понесли.

– Brat напрасно плутует! Когда я вступила на престол, у меня на Балтике было лишь одиннадцать полусгнивших линейных кораблей и четыре дряхленьких фрегата. Теперь же я могу выставить эскадры… Через месяц светлейший спустит в Херсоне первый линейный корабль – с дурацким названием «Слава Екатерины». Если мы не станем сейчас же отсылать на Черное море опытные команды, они не успеют приноровиться к тамошним условиям.

– Не волнуйтесь: первые команды выступили.

– Кто их повел? – спросила Екатерина.

– Федор Ушаков.

– Говорят, с ним трудно ужиться. Это правда?

– Я не знаю, каков он в обществе, но по формуляру Ушаков выглядит вполне благопристойно.

– А-а, теперь вспомнила! О нем хлопотал светлейший.

– Светлейший имеет глаз на людей хороших.

– Верно! Кстати, Александр Андреевич, не забудь напомнить, чтобы кладбища Петербурга полиция выносила подалее от города. Чем черт не шутит, но в Месопотамии чума уже была…

В обратной дороге фаворит Ланской выразил Дашковой сердечную обиду, говоря, что он не последний человек в империи:

– А вы, княгинюшка, вместо того чтобы помянуть меня по-доброму в публикациях «Ведомостей» академических, ни разочка даже в списках свиты моего имени не обозначили.

– Я многих, не только вас, не упомянула в печати.

– Странно, однако, – сказал Ланской, – что в объявлениях себя вы никогда помянуть не забывали, из чего у читателей газет сложится мнение, что ближе вас к государыне никого и нету. А кто, как не я, ближе к матушке нашей?

– От самой колыбели кормлюсь я от столов царских, – отвечала Дашкова разгневанно. – Вас деревенская бабка в зыбке качала, а я на коленях императрицы Елизаветы сиживала, и она меня с ложечки киселями кормила… Кто вы и кто я?

Вдали показались башни древнего Выборга, где комендантствовал брат великой княгини – принц Фридрих Вюртембергский. Жена его, принцесса Зельмира, выложила перед императрицей России выбитый зуб и вырванный клок волос:

– Прошу защиты у вашего величества от мужа.

Молодая женщина, плача, обнажила руки и плечи, сплошь покрытые кровоподтеками. Зельмира сказала, что муж привязывает ее к кровати и хлещет шпицрутенами:

– А я ведь снова беременна от злодея этого.

Безбородко сказал: если принц жены не щадит, каково же солдатам при нем служится? Екатерина велела женщине:

– Ступайте в мою карету, вы поедете со мною…

Фридрих явился на ее зов. Екатерина, распалясь в брани, с французского языка перешла на немецкий (Монбельяр называла Момпельгардтом).

– Все вы таковы, нахлебники! – кричала она. – Очень уж вам, выскочкам вюртембергским, желательно, чтобы жены сапоги с вас снимали да ноги вам мыли… Марш отсюда, скотина!

– Куда же мне? – оторопел негодяй.

– Хоть в Херсон! И делать там, что велят.

– Верните мне жену мою.

– Для вас хватит общения с маркитантками, – отвечала Екатерина. – Каштаны в Момпельгардте уже созрели. Вот и жарьте их на сковородке, не забыв прежде солью присыпать…

В столице она встретила Марию Федоровну:

– Вижу, опять живот до носа растет, будет государству прибыль великая. Но вот братец ваш живота своей жены не бережет. Я ради чего пустила его сюда? Чтобы он хлеб наш пожирал? Да меня позорил? Я ваше гнездо проклятое разорю…

Несчастную Зельмиру она нежно приласкала:

– Вы поживете при «малом» дворе моего сына, докладывая мне о разговорах, которые там ведутся. За это вы всегда можете располагать моим покровительством. Если ваша семейная жизнь не сложится, я подарю вам замок Лоде в Лифляндии… Вы поняли, надеюсь, чего именно я от вас требую?

– Как не понять, я благодарна вам…

Екатерину пожелал видеть Спренгпортен – тайно. Он сказал, что король Густав уже подкупил принца Фридриха Вюртембергского, который и стал его платным шпионом:

– Из патриотизма я вручил вам планы крепостей шведских. А он передал королю за деньги планы вашей крепости Выборга.

– Насколько авторитетен источник этих сведений?

– Я назову его: Мориц Армфельд, близкий друг короля…

Екатерина долго думала. И позвала Безбородко:

– Не пора ли нам ставить нового посла в Швеции?

Георг Магнус Спренгпортен был одержим идеей самостоятельности Финляндии. Есть и его заслуга в том, что финский народ обрел автономное правление и страна Суоми стала «Великим княжеством Финляндским». Его много порицали – как предателя! – историки Стокгольма, историки Гельсингфорса, и только потом, уже после второй мировой войны, когда знаменитая «линия Паасикиви» выпрямила все искривления прошлого, Спренгпортена стали называть не предателем, а – патриотом. В русской же истории он, генерал и дипломат, остался с русским именем – Егор Максимович!