VII
Бальтазар, крадучись, выбирался из дома неведомой красавицы-чародейки, еще не зная, в какую бездну подвигов, бед и безумств втянут он, начиная с того часа, как вонзил кинжал в горло Ладзаро Бенвенутти, и совершенно случайно попал в этот потаенный дворец.
Возможно, полагает Парадисис, именно то, что воспоследовало вскоре, и заставило католическую церковь отречься от этого своего сына и вычеркнуть Иоанна XXIII из списка римских первосвященников. Возможно. Но – не ведаем!
Светало. Мелодично запевали колокола. Вырезная жесть недвижных пиний уже яснела в воздухе, и небо, завернувшись в облачный плащ, вновь, как и каждое утро, отделилось от оставленной им земли, кинув мельтешению корыстных страстей и воль упрямо не желающее понять Великой заповеди Спасителя человечества.
Бальтазар поднял голову. Ноги сами привели его ко дворцу старой подруги, Имы Давероне.
Начинался второй (и пока еще не главный) акт драмы, растянувшийся впоследствии на всю последующую жизнь Коссы.
Пели колокола. И как расцвела улыбкою, как вся потянулась к нему Има Давероне, недавно пережившая горечь смерти последнего из своих родителей, престарелого отца, задолго до того (сразу после смерти супруги) ушедшего в доминиканский монастырь. Девушка осталась одна, но все же отец, и ставши монахом, был, находился где-то. От него и о нем временем до нее доходили вести. Его чуткая рука обеспечила ее богатство, доходы от вилл и дворцов, от сукновален и мельниц, от виноградника и торгового корабля. Все это сделал отец, надежно обеспечив ее богатство от притязаний дальней родни. И вот его не стало. И Има осталась одна. Совсем одна! И вдруг, точно луч солнца в ненастный день, у ее постели Бальтазар Косса!
Но взгляд Бальтазара был хмур и глядел он не на нее, а куда-то инуду, и он совсем не собирался залезть к ней в постель, чего втайне ждала она в первый миг, узревши Бальтазара. Она расстроилась (не то слово! Едва не впала в отчаянье!). Но переломила себя и тут. Перевязанная рука Коссы привлекла ее внимание. Бальтазар не стал ничего скрывать. Присев на край постели и рассеянно кладя в рот твердые черно-сизые виноградины, он рассказал все: и о двух нападениях убийцы, и о наказании предателя Ладзаро, и о том, как он, спасаясь, попал в дом неведомой красавицы.
Има робко мяла ворот ночной рубахи, стягивая его все туже и опуская голову. «Значит и верно! Буду ему другом, раз не суждено быть возлюбленной», – думала она.
– Я понимаю, Бальтазар, зачем ты пришел… Ты хочешь знать, кто эта девушка? – с горькой улыбкой вопросила она. – Ты и Сандру уже готов забыть! – не удержалась она от мимолетной женской укоризны (бедная Има, она успела уже полюбить эту замарашку, простонародную подружку своего Бальтазара). – Ладно! Ложись пока вот тут, в мою постель! Сейчас тебе принесут поесть, а потом усни, ты ведь не спал две ночи! Когда проснешься, я буду знать все. Мне, кажется… Нет, лучше сперва узнаю! Ешь и спи! Я разбужу тебя!
Бальтазар и сам мог бы вспомнить, порывшись в памяти, что когда он еще встречался с Имой, та рассказывала ему о своей подруге, Яндре делла Скала, как и она, Има, приехавшей в Болонью из Вероны.
В Вероне Яндра была самой богатой наследницей. Ее отец, Бартоломео, любимый народом, и дедушка были правителями Вероны, так же, как и ее прадеды. Но отца убил родной брат, Антонио делла Скала, нынешний правитель Вероны, и семнадцатилетняя Яндра в 1381-м году, то есть четыре года назад, была вынуждена бежать, чтобы спастись от дяди.
Има Давероне сошлась с Яндрой сразу, как только та приехала в Болонью. Они обе читали римлян и греков, обе изучали языки, обе превосходили окружающих своим развитием. Только Има таила добытое в книгах про себя, а Яндра считалась чародейкой, волшебницей, предсказательницей судьбы, и все такое прочее. В это верили, и это считалось истиной.
Следующий разговор происходил всего через несколько часов.
– Бальтазар! – нервно говорила Има, глядя на любимого обреченным взором. – Не ходи к Яндре! Ты рискуешь!
– Из-за Ладзаро Бенвенутти? – спросил, передергивая плечами, Косса.
– Нет… Не в нем дело… Он не умер. Он жив. Нож попал вот сюда и не задел артерии. Ладзаро спас его жир! И он не будет тебе мстить… Теперь, скорее, больше всего достанется его дорогой женушке! Но ты не должен идти к Яндре! – вскричала она, загораживая проход. – Ты не должен! Будет очень плохо, ежели ты пойдешь к ней сегодня!
Бальтазар усмехнулся презрительно: и Има как все они!
Он двинулся к двери, пытаясь отодвинуть Иму плечом, и тогда она вскричала, белея лицом:
– Дом, где живет Яндра, не ее дом! Ее поселил там кардинал ди Санта Кьяра, он ее любит…
Косса нахмурил брови, приодержавшись.
– Он ее любит, – торопилась Има высказать все, пока Косса не ушел. – И спрятал ее там от инквизиции! Полгода назад, когда ты был в Неаполе, Яндру уже схватили, и кардинал заплатил кондотьеру Альберинго Джуссиано, чтобы тот выкрал ее и привел туда.
– Бедная! – только и высказал Косса.
– Бальтазар! – в отчаянье вскричала Има, видя, что тот уходит. – Подеста сказал мне, что сегодня же святая инквизиция пошлет своих людей в тот дом, чтобы схватить ее. Два дня назад они узнали, где она живет. Вернись!
Все напрасно. Косса, обернувшись, улыбнулся ей, и Има поняла, что он ни чему не поверил.
И вот он снова в доме, в который еще вчера проникал украдкой и ночью. Теперь день, и он видит, с легким удивлением, строгое убранство покоя, картины Альтикиери в рамах, безделушки, являющие самый изысканный вкус хозяйки.
Появление Яндры он почуял спиной, точно сладостную дрожь, пробежавшую по телу.
– Королева моя! – вкладывает Парадисис эти слова в уста Бальтазара Коссы. Королева? Что-то не верится! Но что он нашел нужным представиться как граф Белланте, владелец Искии и Процинты (слегка погрешив против истины, владельцев-то, считая одних братьев, и то было четверо), это, разумеется, так. «Самая очаровательная и добрая?» – Снова что-то не так, хотя о ночном эпизоде и о заботливо перевязанной руке упомянуть было просто необходимо.
Яндра глядела на него с легкой иронией (накатанная дорога комплиментов здесь явно не срабатывала), с каждым словом, с каждою новою похвалой она зримо все дальше отдалялась от него, и Косса начинал тихо приходить в бешенство.
– Мессир Косса! – отвечала Яндра, надменно взглядывая на своего ночного знакомца. – Умерьте свой пыл! Здесь вы не получите ничего привычного для вашей гордости!
– Разумеется, – возразил Бальтазар, сдвигая брови (и как чудно хорош он был в этот момент!). – Разумеется, ежели дама моего сердца полна любви к другому!
Глаза Яндры сверкнули:
– Не любви! Благодарности! Благодарности человеку, избавившему меня от смерти на костре! Благодаря ему я жива до сих пор!
Слова Яндры пробудили в его памяти странное эхо: ну да, о том самом, о святой инквизиции говорила ему Има, убеждая не ходить к подруге. Он оглянулся, и вовремя. Несколько голов в зловещих колпаках стражей святой инквизиции показались над стеною сада, странно пустого от заранее сбежавших слуг, и сразу же в нем проснулась всегдашняя дикая энергия. Говорить, убеждать, спорить о любви было явно не время.
– Бежим! – только и вымолвил он, хватая девушку за руки. – Бежим, это за тобой! Има Давероне мне все рассказала! Палачи святой инквизиции окружают дом! Бежим, и на этот раз уже я сам спасу тебя!
Но девушка с горькою улыбкой (куда делась ее давешняя надменность!) только обреченно покачала головой:
– Я знала, что так будет… Я знала… Но чтобы сегодня…
Он видел в окно, что сад наполняется вооруженными людьми. Однако во всех подобных домах имелся тайный выход на одну из боковых улиц…
– Где он? Где, где, где? – кричал он в лицо Яндре, уже безнадежно опустившей руки, и наконец свирепо рванул ее с места, словно клещами схватив за предплечье.
– Там… – чуть опоминаясь, но все так же безнадежно прошептала она, указывая в угол комнаты, на закрытую занавесом дверь. По счастью, этот ход был не заперт. Косса схватил Яндру, у которой подгибались ноги, в охапку и, рванув дверь, начал спускаться вниз по крутой узкой лестнице.
– Это все он! – бормотала Яндра, словно в бреду. – Это дядя Антонио, он донес! Я знала, что он добивается моей смерти!
Бальтазар бежал со своею ношей, тыкаясь в стены и углы в темноте узкого хода. Но вот дверь, вот уличный свет, свобода… Сейчас раствориться в толпе… Увы! Улица была полна палачами «святой службы». На них набросились. Напрасно Бальтазар яростно размахивал кинжалом, вонзая его в чьи-то тела. Палачи схватили Яндру и самого Бальтазара, одолев его числом, заломили руки и, спутав цепью, поволокли к тюремной башне во дворце подесты, где стражники ордена капитанов Святой Марии держали своих пленников, с которыми затем расправлялась доминиканская инквизиция. (Полумонашеский, полувоенный орден, члены которого носили кольчуги под сутанами с красным крестом на груди, удостоверяющим их службу, и были неподвластны никому, кроме самого римского папы.)
Его не стали слушать, с ним никому не позволили говорить. Его гневные крики, упоминания о неподсудности студентов Болонского университета кому-либо вызывали только зловещий смех тюремщиков.
– Святой инквизиции подвластны все! – был ответ.
Арест Коссы не мог, разумеется, не вызвать шума и возмущения в городе. Да и у самих доминиканцев он вызвал некоторые сомнения. Все же Косса был братом могущественного адмирала, подданным Неаполя, что премного осложняло дело суда над ним. Ну, а сопротивление властям, несколько ударов кинжалом, не унесших, по счастью, ничьей жизни – кто не сопротивлялся аресту в ту-то пору! Не наш век, не те люди! Недаром «псы господни» носили кольчуги под сутанами и арестовывать кого-либо являлись с целою кучей хорошо вооруженных стражников.
Сама инквизиция на этот раз решила несколько «отступить», объявив Коссу не колдуном, а лишь совращенным в грех колдуньей Яндрой делла Скала. Да так было удобнее скрыть имя ее истинного покровителя, свалив грех кардинала на недоучившегося студента, как-никак члена пиратской семьи…
Косса не знал и не ведал ни о чем. Его ближайшие друзья Гуинджи, Фиэски, Умбальдини, Изолани рыскали по городу, обивали пороги власти, но проникнуть к Коссе не мог ни один из них. На пороге святой инквизиции сникала и обессиливалась всякая иная власть.
Но то, чего не могли сделать друзья, сумела сделать Има Давероне. Има подняла на ноги всех. Призвала в помощь имя отца, как-никак инока ордена Святого Доминика, раздавала взятки, надавила на подесту, обязанного семейству Давероне (а подесты, избираемые каждые полгода заново и из «иностранцев», слишком зависели от сильных мира сего), дошла почти до самого верха, до великого инквизитора Италии, Доминико Бранталино, и все это для того, чтобы только вымолить право на краткое свидание с заключенным.
Има пришла вовремя. Бальтазар носился по камере, как посаженный в клетку тигр. Чувствовать свое бессилие он не мог совершенно, и Има показалась ему, как утреннее солнце усталому ночному путнику.
Они разговаривали вполголоса, сквозь решетку. Угрюмый страж следил за каждым движением заключенного. Благо, что он стоял достаточно далеко.
– Бальтазар! – быстро прошептала Има. – Время есть! Ваша судьба будет решаться только через три месяца, так решил Великий инквизитор, а до тех пор с тобой ничего не случится!
– А Яндра?
– С нею тоже пока ничего не будет. Приговор всем заключенным объявляют в один и тот же день. Потерпи! Я буду хлопотать.
Глаза Бальтазара сверкнули: три месяца! На чашке воды и куске хлеба в день он долго не протянет, да и что потом? Позорный балахон кающегося? Или тот же костер, что и для Яндры? Ее-то наверняка сожгут!
– Слушай! – лихорадочно зашептал он. – Передай «десяти дьяволам», пусть двое-трое из них, каждый отдельно, поедут в Неаполь, разыщут моего брата Гаспара и расскажут ему все. Пусть разыщут кондотьера Альберинго Джуссиано и поговорят с ним тоже! Пусть будоражат студентов! Передай то, что я сказал, Ринери, Джованни, Ованто, Берардо и Биордо – всем!
Короткое свидание заканчивалось. Има, роняя редкие слезы, совала Бальтазару гостинцы: хлеб, жареного фазана, пирог, темную оплетеную бутыль с красным вином – что позволили пронести. Прошептала:
– Пилка… В пироге… Не забудь!
Инквизиторы того времени еще не казнили преступника сами. Пытали, допрашивали, но затем отсылали к гражданскому судье с заключительной формулой-просьбой не применять к еретику смертной казни, хотя по статье IX регламента судья, поверивший этой формуле, сам тотчас же объявлялся еретиком, то есть данная «просьба» была пустой формальностью, диктуемой лицемерием.
Позднее, когда террор святой церкви вошел в силу, осужденного инквизицией не просто уничтожали, сжигали его дом, поля и посевы, «выжигали» полностью родовое гнездо. И ежели бы Бальтазара признали виновным в чародействе в позднейшие времена, то стражи ордена капитанов Святой Марии могли появиться даже на Искии.
Пилка в подземелье, куда поместили Бальтазара, вряд ли могла помочь. Сколько времени надо, чтобы перепилить толстые прутья решетки маленького (не пролезть!) оконца, да и куда попадешь, даже и пролезши через него? Друзья, как выяснил он во время разговора с Имой, бессильны. Чтобы что-то содеять, следовало освободиться ему самому. Любыми способами выйти из подземелья! Пока он тут, ничего не произойдет! И где Яндра делла Скала? И что с ней?
На допрос к Великому инквизитору Коссу уже вызывали, добиваясь признания в том, что он является любовником Яндры и она околдовала его. Лишь возвращенный в камеру Бальтазар понял, что инквизиция таким образом выводила из числа заподозренных кардинала ди Санта Кьяру, того самого, кому, как считала Яндра, она обязана жизнью. «Не много же сумел сделать для нее кардинал! – подумал Бальтазар с горечью. – Поди, радуется, что остался в стороне, выдав девушку на расправу святым убийцам!»
Яндру действительно уже вызывали на допрос к Доменико Бранталино, получившего взятку от нынешнего правителя Вероны, который стремился любыми способами избавиться от дочери свергнутого им брата и завладеть ее наследством. Сколь прозаичные причины кроются зачастую за высокопарными словами о долге, преданности, бдительности, о вере в Христа, или в партию, в любого деспота – безразлично.
Тут я снова уступаю слово Парадисису, который, как кажется, воспользовался в этом случае стандартным клише позднейших времен.
«В сводчатой каменной келье с орудиями пыток по стенам стоял стол, застланный черной скатертью, за которым размещались генеральный викарий и главный нотариус: руководители сыщиков – «сбирров».
Скрипело гусиное перо. Допрос вел сам Доменико Бранталино.
– Ты отреклась от Спасителя? – спрашивал он Яндру.
– Нет.
– И все же ты отреклась! Ты клянешь Святую Троицу?
– Нет.
– А чародейство? В комнате у тебя найдены черепа и магические предметы, с помощью которых ты наводила порчу на людей. Разве это не богохульство? Ты поклоняешься дьяволу?
– Нет.
– И все же ты молишься дьяволу. Не Сатане ли ты приносишь в жертву детей, которых не успели еще окрестить?
– Я не приносила в жертву даже насекомое!
– А детские кости на престоле Сатаны в твоем доме?
– Это кости птиц и летучих мышей! – в отчаяньи закричала Сандра.
Скрипело перо. Слова размеренно падали, как падают капли влаги с каменного свода темницы.
– Кому же, как не Сатане, вы посвящаете ваших детей, еще до того как они увидят свет? – Великий инквизитор явно не хотел ничего слушать и говорил, вернее читал заранее сочиненные обвинения. – Не совращаете ли вы людей на служение Сатане? Сколько раз ты впадала в грех кровосмешения?
Девушка покраснела, потом побледнела:
– Грех кровосмешения? С кем?!
– Ты не убивала людей? – переспросил инквизитор. – Не варила и не ела сваренных человеческих членов? Чьи же скелеты стоят у тебя в потайной комнате? Не губила людей ядом и колдовскими заклинаниями? Не вызывала падежа животных? Не накликала бесплодия на женщин, не заставляла деревья раньше времени сбрасывать плоды?
– Нет! Нет! Нет и нет! – почти выкрикнула Яндра.
– А этот юноша, Бальтазар Косса, какими чарами приворожила ты его к себе? Не имеешь ли ты телесных сношений с Сатаной? Если не каждый день, то сколько раз ты спала с ним?
«Ежели только Сатаною не считать кардинала Кьяру!» – подумала Яндра, заливаясь румянцем стыда и закусывая губы, чтобы не закричать и не разрыдаться. Ее еще не привязывали к кольцам стены, не начинали пытать, хотя все это будет, будет впоследствии, еще до того, как ей наденут позорный колпак на обритую голову и сожгут на костре, уже не похожую на себя, с переломанными голенями, с вывернутыми суставами рук…
– Какая-то женщина, жертва твоих чародейств, – продолжал мерно читать инквизитор, словно вбивая гвозди в будущий гроб Яндры, – так опухла, что живот у нее почти закрыл лицо. Из ее утробы слышатся разные звуки, похожие на петушиный крик, на куриное кудахтанье, на блеянье баранов, на рев быков, на мычание коров, на лай собак и хрюканье свиней, на ржание лошадей. Тот, кто донес на тебя, сказал, что живот этой женщины похож на ходячий скотный двор.
«Тот, кто сказал! Будь ты проклят, убийца отца, Антонио делла Скала! Пусть в твоей утробе произойдет все то, что ты наговорил тут!» – думала меж тем Яндра, судорожно сжимая зубы и заранее стараясь подавить в себе отвращение к этому костистому огромному старику с беловатой пленкой слюны в уголках губ, который глядел на нее с откровенным вожделением. Неужели придется… О, небо! Спасая себя… Нет, нет! Только не это!
Она ждала пыток. Ждала уже с каким-то сладострастием нетерпения. Но инквизитор, окончив предварительный допрос, лишь вызвал стражу и велел отвести девушку в камеру. Ей сохраняли жизнь для главных пыток непосредственно перед казнью, поняла Яндра, и тогда уже воспоследует все, возможно с предварительным изнасилованием: и растягивание на колесе, и вывертыванье суставов, и плети, и пытки раскаленным железом и водою, которую насильно вливают в рот… И после этого всего – торжественная церемония на площади, скорее всего на площади Вероны на Пьяцца Эрбе… Сотни монахов, балконы, заполненные зрителями, высшие чины церкви, святая стража, тысячная толпа горожан, сбежавшихся поглядеть, как казнят дочь некогда любимого ими Бартоломео. И фонтан, воздвигнутый Кансиньорио, убийцей своих братьев и дедом Яндры (в роду делла Скала убивали охотно и много!), фонтан, в котором в жаркие дни купаются голые дети, будет все так же журчать и шипеть, и все так же будет нести свои воды полноводный Адидж… А Антонио? Антонио кончит тем, что сдаст Верону Венеции, как сдал некогда той же Венеции Марсилио Карраро Падую, принадлежавшую в прошлом их роду…
Ее поведут… Нет, повезут, в безобразном колпаке, уже не похожую на себя… И костер! Жаркое пламя, горячий дым, заполняющий легкие, не дающий дышать, и – ничего. Мрак. Пустота. Безмолвие… Ее даже не похоронят в базилике Сан Зено, где высятся ряды гордых саркофагов и восседают каменные на каменных конях Кансиньорио, Мастино делла Скала и великий Конгранде с его страшной, застывшей на века улыбкой… И даже загробного воздаяния не обещают казнимому колдуну или колдунье!
