XV

В Рим я впервые попал на праздник тысячелетия крещения Руси в составе советской писательской делегации. В Ватикане нас принимал сам Иоанн-Павел II (поляк Войтыла), как оказалось, отлично владеющий русским языком. У меня до сих пор где-то лежит цветная фотография, где я здороваюсь за руку с папой (мы все получили по такой!), снятая скрытой камерой во время приема.

Забавно было видеть в стеклянной будке уличного телефона с трубкой в руках молодого охранника с подчеркнуто современным лицом, обряженного в средневековый наряд, не изменившийся со времен Микеланджело: свисающий на плечо берет, полосатые, фиолетово-оранжевые куртку и штаны-буфы с разрезами и цветными вставками в синих, желтых и черных лентах, над ногами, обтянутыми в средневековые шоссы, тоже оранжево-черные. И такие же стражники с алебардами встречали нас в подъезде папского дворца, вытянувшись и ударив алебардами в пол при виде нашего епископа Кирилла, чрезвычайно польщенного этим приветствием.

Удалось, хотя и бегло, что-то оглядеть, побегать в сумерках по городу, узреть круглую неприступную громаду замка Ангела, куда из Ватикана ведет крытый ход на аркадах, возведенный еще Бальтазаром Коссой (Иоанном XXIII), и, конечно, по утрам, до заседаний, посчастливилось пару раз попасть в собор Святого Петра, огромный («как вокзал!» – сказал кто-то из нас), весь в роскоши полированного камня, с безмерностью своих сводов, с микеланджеловской «Пиетой» за бронированным стеклом (в нее стреляли), которая – стоит вглядеться! – из века в век недоуменно озирает тело сына и – о, ужас и чудо! – тихонько поводит туда и сюда своею мраморной головой. Необычайная скульптура, способная одна оправдать весь холод и казенную величавость католичества.

А в сводчатых погребах под алтарем, тоже одетых в узорный камень, среди крипт и вереницы святых могил, размещены молельни разных народов, вплоть до дальней Азии, являющие зримо претензию Рима на мировое владычество, так и не достигнутое – все еще не достигнутое! – католицизмом…

В молельне, забранной кованою, возможно серебряной преградой со скифскими грифонами на ней, как раз шла служба, то ли для монголов-католиков (крещеных еще Плано Карпини в XIII столетии!), то ли для каких иных экзотических народов противоположного конца Евразии.

Папство – земная власть римского первосвященника над всем католическим миром (а в идеале, и в постоянных политических устремлениях римского престола – над всем христианским миром, и даже вообще над всем миром) – институт, повлекший за собою явление всех тех мерзостей, которыми прославился католицизм: процессы ведьм и колдунов, инквизиция, деятельность ордена иезуитов, продажа индульгенций, пытки и казни, уничтожение культур целых народов Нового Света (индейцев Америки) и постоянное, упорное стремление на Восток, на земли Византии и восточных славян, с непременным стремлением покончить с православием и нашей культурой, что называется не мытьем, так катаньем, от крестовых походов на Русь в XII–XVI веках до нынешней интервенции в православную Сербию, от униатских споров и попыток оторвать украинскую церковь от московской патриархии и до нынешнего внедрения католиков в Россию, экуменизма и проч., и проч., – все это результат «земных» властных устремлений католической церкви, устремлений, на самом Западе вызвавших в конце концов реформацию и отторжение от Рима целых стран.

Любопытно, что правовая основа претензий папского престола на всемирную власть в христианстве более чем шатка, так как основывается, по сути, на двух подлогах, давно разоблаченных наукою.

Это, прежде всего, утверждение, что Святой Петр был главою апостолов (заместителем самого Христа в их общине), а затем переехал в Рим, где и стал, так сказать, «по прямому наследованию» первым римским папой, главою христианской церкви и, следовательно наместником Иисуса Христа на земле.

Беда лишь в том, что не только пребывание Петра в Риме не доказано (апостол Павел, будучи в Риме не упоминает о нем!), но и соответствующей церковной организации ранние христиане тогда не знали. Общины верующих управлялись коллегиями старейшин – пресвитеров, которые иногда лишь называются «епископами», а института единоличной власти епископа в этот период еще просто не существовало. Тем более, что христианская община появилась в Риме раньше, чем туда добрался хоть кто-то из апостолов. Это первое.

Сам же институт избрания епископов прошел многовековую историю, в которой простой народ постепенно оттеснялся от выборов, а власть имущие все более начинали влиять на выборы сперва епископа, а потом уже и «папы». Титул утверждается на рубеже III века н.э. за александрийским патриархом, а затем за епископами Карфагена и Рима, и лишь в 1073-м году папа Григорий VII заявил, что право носить этот титул принадлежит только римскому епископу, что совпало со временем окончательного разделения западной и восточной церквей в IX–XI веках. Тогда же и утверждается правило избрания папы коллегией кардиналов.

Вторая фальшивка – это утверждение, что Константин Равноапостольный, в 313-м году издав Миланский эдикт, перебираясь в Византий (с 330 г.), якобы вручил римскому первосвященнику Сильвестру императорскую власть над Римом, Италией и над всем Западом. Грамота о том была сработана (весьмй неуклюже!) в середине VIII века и являлась в течение долгого времени едва ли не единственным «документом», оправдывающим претензии римского папы на высшую власть в церковной иерархии.

На деле с переездом императора Константина в Византий (Константинополь с 330 г.) римская епископия получила лишь денежные пожертвования, да еще, по приказу императора, было построено несколько базилик (соборов), в частности – собор Святого Петра на Ватиканском холме (замененный нынешним зданием работы Микеланджело уже в эпоху Возрождения).

Сам по себе Сильвестр никакими особыми заслугами не обладал и действовал, так сказать, в тени императора Константина.

По-настоящему отделение католичества от Вселенской церкви, худо-бедно сохранявшей заветы первых веков христианства, происходит в IX и, окончательно, в XI столетиях.

Все последующие догматические различия западной церкви от Восточной (вселенской): возглашение filioque – «и от сына», в догмате веры, причащение мирян только под одним видом (хлебом, телом Спасителя, но не вином, не кровью), как и споры об опресноках, о кислом и пресном хлебе для просфор, догмат о непорочном зачатии Богоматери и многие прочие отличия обрядового и бытового характера, в частности – целебат, безбрачие католических священников, как и изменение календаря и, соответственно, перенос празднования Рождества и Пасхи – родились уже «во-вторых», как следствие разделения церквей, затеянного, опять же, римским престолом.

Разумеется, не в «злых папах» дело! Разделение церквей явилось следствием, а не причиной. Оно лишь подтолкнуло выделение Запада в особый мир, особую суперэтническую целостность, противопоставленную целостности восточно-славянской и греческой.

И борьба пап за земную власть – есть лишь отражение общих претензий промышленного Запада на духовную (в том числе и религиозную), научную, художественную, военную, финансовую, техническую и какую угодно исключительность, по которой уже и сама западная оконечность Евразии названа континентом, и процессы, которые происходят тут (смена художественных стилей, смена культур и эволюция политических институтов), объявляются всемирными и, так сказать, всемирно-обязательными, несмотря на явную нелепость подобных утверждений перед лицом реальной истории человечества.

Насилие стало основою европейского диктата в мире, насилие стало принципом проникновения католицизма в иные страны (см. в «Песне о Роланде» – «Сто тысяч мавров были крещены, кто не хотел креститься – перебиты»). Насилие и обман стали нормой поведения римской церкви и в самой Европе, еще в пору напряженной борьбы папства за власть с германскими императорами.

И тот же принцип насилия, как самодостаточного и доказательного утверждения своего духовного превосходства выдвигают ныне США (филиал Европы в Новом Свете).

И как еще безмерно далеко до того времени, когда будет осознано, наконец, – государственно осознано! – что культура важнее пушек, и духовное превосходство недоказуемо насилием, хотя, по мере движения времени, спросим себя, что в прошлом остается ценным, безусловно ценным для нас? Бряцание оружием или сокровища Духа, овеществленные в памятниках культуры? Безусловно – последнее!