Глава 4. У Шемяки
Второй год уж сидит князь Димитрий Юрьевич на московском столе, а веры все меньше и меньше к Москве у него. Корит он себя за отпущенье Василия Васильевича – прогадал, поддался попам, а те и окрутили его.
Теперь же, когда Василий Васильевич из Вологды в Тверь пришел, замутилась Москва, снова за своего князя и бояре и посадские подымаются втайне.
Собираются полки в Литве, и татарские царевичи на помощь Василию идут.
Тяжко Шемяке – земля под ногами стала нетвердой, а поддержки нет ниоткуда. Княгиня же его, Софья Димитриевна, жившая у родителей своих в Заозерье, а потом в Галиче Мерьском, еще больше его тяготится шумной, озорной Москвой. Привыкла она к тишине и строгости севера, к суровым монастырям, к постам и молитвам. Тут же Софья Димитриевна тревожится беспрестанно и за сына Ивана трепещет. Пугает мужа виденьями разными, что и во сне у нее и наяву бывают.
Гневается и злобно насмехается Шемяка над княгиней, постылой ему, а тревога от ее слов еще больше томит. Чудится порой, что замахнулась на него какая-то злая рука и вот-вот ударит. Пьет оттого много князь Димитрий, льнет сильней к Акулинушке, но сына бережет не меньше матери, – думает сам на Москве укрепиться и сына потом укрепить.
Каждый день судит и рядит он с боярином ближним своим – Никитой Константиновичем Добрынским, да любимцем своим дьяком Федором Александровичем.
Как-то после заутрени не выдержал Шемяка.
– Москвичи-то, – сказал он, нахмурясь, – камень против меня за пазухой доржат. К Василию сызнова тянутся…
– Своих северян поболе сюды нагнать надобно, – посоветовал боярин, – да смелей все корни Васильевы рвать. Прополоть Москву-то…
– Что тут полоть-то, – раздражился Шемяка, – аль ты не видишь, Никита Костянтиныч, что от нас они сами, как блохи, прочь скачут!
Шемяка встал с лавки и заходил по горнице.
– Государь наш, не во гнев будь тобе сказано, – продолжал, помолчав, боярин Добрынский, – ино и другой помысел есть у меня. Отпусти ты княгиню свою в Галич, а Москву осади. Заставу верную оставь тут, а сам иди на Василья со всеми полками своими…
Шемяка остановился и пристально посмотрел на боярина, потом на Федора Александровича.
– Такие же и мои помыслы, – молвил дьяк, – пока не успели еще Василий-то с князем тверским полки все свои собрать, нужно тобе, государь, на Василья ударить. Новгородцев же на Тверь подвинуть надобно…
Послышался шум шагов у дверей. Шаги были четкие и громкие. Начальник стражи, что денно и нощно сторожит княжии хоромы, быстро вошел в горницу и поклонился Шемяке.
– Пошто, Семен Иваныч, пришел? – спросил Шемяка вошедшего.
– Пускать ли до тобя, государь, боярина тверского, Ивана Давыдыча? От князя Борис Лександрыча, баит, слово тобе есть.
– Проводи с почетом, – молвил, усмехнувшись, Шемяка и, обратясь к советникам своим, добавил: – Сей вот часец узнаем, о чем они тамо в Твери бога молят.
– Ведаем птицу по полету, а послов по повадкам, – заметил Никита Константинович. – Услышим, каким голосом он запоет.
– Может, Борис-то Лександрыч одумался, – сказал дьяк. – Может, вспомнил, что брату твоему Василью, хоть тайно, а помочь против Москвы давал…
Затопали в сенцах, – вошел в горницу боярин Иван Давыдович с двумя детьми боярскими, а за ними от стражи Шемякиной десять воинов под началом Семена Ивановича. Помолились на образа послы и поклонились низко Шемяке.
– Слово тобе, государь, Димитрий Юрьич, – начал сразу Иван Давыдович, – от государя и самодержавца нашего. Повествует тобе великий князь Борис, дабы добро ты содеял. Молит он тобя: отступи от великого княжения, отдай его великому князю Василью да и сыночку его Ивану. Великую же княгиню Софью Витовтовну вели выпустить и казну отдать.
Переменился в лице от гнева князь Димитрий Юрьевич, но, пересилив себя, сказал:
– Князь Василий мне крест целовал и грамоты проклятые дал, что старшим братом меня чтит, что от Москвы навек отрекается. Так, мыслю, и быть тому по божьей милости. Княгиню же великую Софью Витовтовну выпущу и казну отдам…
Не остались послы на трапезу, только меда крепкого, стоялого отпили и пошли к коням своим. Никита Константинович провожал гостей, но с красного крыльца во двор не сошел с ними.
Возвращаясь в трапезную князя великого, услышал он, как Шемяка гневно кричал:
– Тоже самодержец и царь тверской! Мыслит он, холоп яз ему! Слово тобе пересылать не буду, яз те сам слово скажу!
Увидев Никиту Константиновича, Димитрий Юрьевич приказал ему:
– Приготовь к завтраму поезд для княгини моей и сына! Отправь со стражей в Галич, да и воев пошли побольше, впереди же пусть дозорные скачут. Вели все, как приказано, да приходи-тко на трапезу…
Когда вышел Добрынский, князь Димитрий подошел к дьяку и, положив руку на плечо ему, тихо молвил:
– Тоска мне, Федор Лександрыч, нойко на сердце и скорбь. Токмо не оставлю борствовати, а для-ради опочива от ран душевных прибуду ноне к тобе в посад, ночевать останусь.
– Ой, княже, – весело отозвался Дубенский, – поеду сей же часец, радость сию возвещу Акулинушке. Пир на весь мир заведем!..
Через неделю, как уехала Софья Димитриевна в Галич, собрал все полки свои князь Димитрий Юрьевич. Готовый к походу, повелел он бояр созвать на совет и трапезу. Приглашен был и владыка Иона с особым почетом, но не приехал тот, сказался больным. Не понравилось это Шемяке, не нравились ему и бояре многие из московских, хотя и крест ему целовали.
Зло закипало в сердце князя Димитрия Юрьевича, но держал себя крепко он, улыбался всем, шутил, похваляясь весело, только глаза его черные, совсем ныне без блеска, пугали всех. После же трапезы загорелись глаза его злобой и гневом. Окинув всех колючим взглядом, сказал он громко:
– Ныне на князя Василья иду, зане преступил он целование крестное!
Изолгал меня лестию и забыл проклятые грамоты! Не крест ему давать целовать, а мечом его посечь надобно было!..
Побелел весь от гнева Шемяка и, переведя дух, добавил глухим голосом:
– Ежели станет за него князь Борис, то и на Бориса иду!..
Зашептались бояре в изумлении и замешательстве, и слышно было среди шепота, как некоторые говорили промеж себя:
– Ишь, какое велеречие…
– И единого не одолев, на другого уж хвалится…
Не слыхал тех слов Шемяка, но по усмешкам и без слов не понимал.
Сдвинул брови и, возвысив голос, властно приказал:
– Оставляю с заставой наместником своим Федора Лександрыча, а от князя можайского наместник здесь Василий Чешиха.
Князь Димитрий тяжело опустился на скамью и с жадностью припал к чарке с медом, не обращая ни на кого больше внимания.
Стали подыматься бояре из-за стола вслед за Никитой Константиновичем.
Уходя, кланялся каждый Шемяке и говорил:
– Будь здрав, государь!
Шемяка молчал, пронизывая взглядом бояр московских. Знал он, что предадут его, что, может, и не вернется на Москву он боле. Томила его тоска и злоба, но все еще верил он в силу свою, знал, что и Новгород, и Вятка, и Углич за него стоять будут…
Ушли все бояре, опять с ним только советники его – Никита Константинович да Федор Александрович.
– Есть еще кому за нас стоять, – продолжил Шемяка вслух свои мысли. – Весь, почитай, север за нас и Новгород, и Псков, и Углич. Мыслю, и Тверь-то до поры до времени с Васильем. Все Москвы боятся…
– В сем-то и зло все, – заметил Федор Александрович, – такое уж место Москва. Все против нее: ныне Василей – против Василья; ныне ты – так все против тобя, государь…
Никита Константинович засмеялся злобно.
– А посему, – сказал он, – передавить, как крыс, кругом всех надобно.
Разумеют сие и попы, и князья московские. Кто возьмет Москву под свою руку, тот и всех прочих князей под рукой доржать будет.
– Истинно! – воскликнул Шемяка. – Поборствуем, Никита Костянтинович, за Москву мы! Растопчем Василья так, чтобы и попы ему помочь не успели!..
Помолчав, он продолжал:
– Вот что яз думал. Князь Иван Андреич уж ведет полки свои к Волоку Ламскому, а завтра с рассветом нам идти. Заградим путь на Москву, а Новгород ополчить надобно на Тверь.
– Ссылаюсь, государь, с новгородцами.
– Сошлись, Никита Константинович, и с Казимиром литовским.
Долго говорили они о том, как Тверь устрашить и полки тверские от Василия Васильевича оторвать.
– Побежит от нас без тверских-то Василий, – злорадствовал Шемяка, – токмо бы от Москвы и Твери его нам отрезать. Сказывал яз о сем князю Ивану Андреевичу, когда уезжал из Москвы он…
– Помни, государь, – сказал, вставая и кланяясь, боярин Добрынский, – смута была в Волоке-то Ламском с боями и драками, прогонили твоего наместника посадские. Воровства опасайся.
Простился боярин и ушел распоряжения к походу давать да снаряжать все, что надобно. Усмехнулся печально Шемяка и, обратясь к дьяку своему, сказал ласково:
– Боярин Никита воровства в Волоке боится, а в Москве-то кругом воровство, и в хоромах моих изменники за столом сим вот сидели. Опаслив и ты будь тут, на Москве-то…
– Княже мой, Димитрий Юрьич, – ответил Федор Александрович, – спаси бог тя за любовь и ласку твою. Как тобе ведомо, Акулинушку с Грушенькой яз следом за княгиней в Галич наш отпустил. Не ныне, так завтра – дома будут!
Тут же буду яз, княже, тайно в посаде ночевать со стражей своей. В Москве же Чешиха останется да наш Семен Иваныч в хоромах твоих. Оба с конной и пешей стражей. Все мы в разных местах будем, дабы при воровстве каком помощь друг другу оказать могли, дабы враз всех нас не захватили. С боярами да попами мы справимся, а путь Василью к Москве ты с можайским сам пресечешь…
Уж вторую неделю стоят полки Шемяки и князя можайского у Волока Ламского, а крепкие заставы с воеводами в осаде сидят в Клину и Димитрове.
Загорожены все пути из Твери на Москву, а главное – через Волок Ламский.
Шире тут дороги и просеки, гатями и мостами устроены. Этим торговым путем и для конных и для пеших воинов удобней и скорей идти.
Здесь у Шемяки главное войско, сюда он с князем Иваном Андреевичем и воеводами своими хочет выманить Василия Васильевича и Бориса Александровича. Где нужно, тут засеки по дорогам нарублены и засады в тайных местах схоронены, чтобы от Твери войско обоих князей отрезать.
– Земли тверские пустоши, – кричит всегда на пирах с воеводами Шемяка, – пусть вои мои кормятся досыта и полонянок собе берут!
В ответ хохочет князь Иван Андреевич, колыхая свое грузное тело, тонко и зло хихикает боярин Никита Константинович, приговаривая:
– Самодержец-то тверской не выдержит! Горд и обидчив не в меру. Сам не пойдет, а Василья пошлет, своих полков ему в подмогу прибавит. Токмо много не даст – новгородцы грозят…
– Бают, – вмешался князь можайский, – на той седьмице новгородцы-то к самому Кашину подходили, еле-еле успели отогнать их воеводы тверские. Ныне Борис-то послал полки воевать земли новгородские. Не до Василья ему…
– Пустоши, пустоши земли тверские! – пьянея и злобно посмеиваясь, выкрикивает Шемяка. – А ты, Никита Костянтиныч, лей масла в огонь!
Новгородцы нам, а мы им поможем. Да шли чаще с лестию всякой послов Казимиру литовскому!
– Ныне королю польскому, – добавил Добрынский. – Разведал яз, государь, что Ряполовские, окаянные, вместе с князем Василь Ярославичем и воеводами московскими собрались в Пацыне литовском, на Русь хотят идти…
– Не поспеют, – засмеялся Шемяка, – ты старайся, Никита Костянтиныч, дабы Казимир задержал их. Сули ему всякое, а наипаче насчет унии. Паны да ксендзы спят и видят к латыньству склонить нас…
– О том и моя гребта, государь, – ответил Добрынский, – а тут еще царевичи Касим да Якуб из Черкас пришли. Бают, у Ельца уж. Токмо ведомо мне, что татар мало у них. А хорошо бы Василья-то все ж поскорей выманить, да и в западню подвести!..
– Мечтой блазнитесь, – хмуро взглянув исподлобья, сказал Старков, – на кой ляд Казимиру мы любы да надобны? Подумай о сем, княже. Ему бы токмо зорить Русь. Литву православную паны да ксендзы заглонули совсем, того же и с нами хотят. Пустит Казимир и Ряполовских, и князя Боровского, и прочих. Ему свара нужна. Пустит со всеми полками, а может, и…
– Не каркай, ворона! – вспылил Шемяка, но вдруг смолк и задумался.
– Пал ты духом, – помолчав, обратился князь Димитрий Юрьевич к Старкову, но тихо уж и с грустью. – Ране ты не таков был, когда ворота мне в московский Кремль отворял. Храбрый был человек, а ныне…
– Ныне, – с горечью подхватил Старков, – вижу, и народ и бог-то против нас, государь…
Задрожали губы у Шемяки, побледнел он, но ничего не ответил, повернулся лицом к окну. Из хором наместника волоколамского, где теперь стояли они с князем можайским и двором своим, увидел он у ворот чужих конников. Молча указал на них Шемяка боярам. Конники пререкались с привратниками, требуя пропуска, а к хоромам спешил стремянной князя Димитрия, старик Кузьмич.
– Мыслю, паки посол! – резко произнес Шемяка. – Коли от Василья – в железы его ковать!
Заметался Димитрий Юрьевич по горнице, но бояре молчали. Знали они, что государь постепенно сам стихнет, если не перечить ему и не уговаривать.
Успокоившись, сел Шемяка за стол, выпил меду чарку и молвил раздумчиво:
– Как же нам посла примати?
Никита Константинович Добрынский сразу ожил и зачастил, хмуро улыбаясь:
– Задоржать надобно посла-то и ласкать его, дабы время тянуть и злобу в них разжигать дерзостью. Будут в гневе они посла своего ждать да в горячке-то поспешат на нас, а мы почнем уходить от них, будто в страхе, в западню манить будем…
– А ежели они не пойдут на нас? – со злостью спросил Шемяка.
– Все едино посла у собя доржать надобно, – ответил Старков, – дабы не упредил он о чем князей своих. Может, он засады да засеки наши разведал…
– Истинно, истинно! – согласился князь можайский. – Может, он и послан-то токмо для-ради того самого…
– А ласкать его тоже надобно, – продолжал Старков, – дабы он и нам поболе поведал с лаской-то да за чаркой, Мы, государь, речь поведем, а ты уши навостри, может, мы все тут боле угадаем, нежели словами он скажет…
Шемяка усмехнулся и сказал Кузьмичу:
– Ну, старина, зови гостя! Веди с почетом, а мы его тут под жабры возьмем с ласками…
Прибыл послом от князя тверского боярин Александр Андреевич Садык с малой стражей и держал себя вежливо и дерзостей никаких не позволял.
Помолясь и поклонясь всем, молвил он, хотя и почтительно, но твердо и строго:
– Государь Димитрий Юрьевич! Повествует тобе великий князь Борис:
«Что стоишь ты в вотчине брата моего, великого князя Василья, а мою пустошишь? Ты бы пошел в свою вотчину да оттоле и бил челом брату моему, а не пойдешь прочь, ино яз готов со своим братом на тобя. А срок тобе полагаю седьмицу»…
Боярин Садык поклонился опять и спросил:
– Когда, государь, ответ дать изволишь и где прикажешь нам оный ответ ждать?
Шемяка нахмурился и переглянулся с князем можайским и боярами. Поняли они все, что на этот раз посол послан весьма умный и хитрый. По всему ясно чуялось, что за послом сила большая стоит, что великие князья действительно успели собрать многое воинство.
Усмехнулся Шемяка ласково, только глаза его потемнели совсем, и молвил приветливо:
– Да будет здрав великий князь Борис. Ты же, боярин, сам ведаешь: семь раз примерь, бают, один раз отрежь. Ну, прошу гостей за трапезу, и завтра ответ дам. Утро вечера мудреней.
Вежливо усмехнулся боярин Садык, сел, помолившись, за стол со своим дьяком и сказал:
– Спаси бог тя, государь, за ласку.
Все видели, что Садык сразу понял их игру, но нарочито ее продолжает.
Начали пить водки и меды, и посол выпил за здравие Димитрия Юрьевича, а тот за здравие Бориса Александровича. После того пошли разговоры разные: о дороге, о том, что Казимир, молодой князь литовский, королем избран польским, что он в Литве вместе с панами да ксендзами совсем задавил православных – и русских и литвинов.
– Все льготы дает токмо папистам, – горячо заговорил Садык, – и тем самым многих блазнит к латыньству поганому.
– И яз про то баю, – не выдержал Старков. – Казимир-то токмо Русь разорить хочет.
– Истинно, – подхватил лицемерно Никита Константинович, – бают, вот и князя Василья Ярославича хочет он против нас ополчить для-ради межусобий наших, а на земли тверские новгородцев в поход подбил.
Садык усмехнулся и, медленно попивая крепкий, ядреный мед, сказал спокойно:
– Вельми стары вести ваши. Воеводы наши давно уж повоевали земли новгородские, и послы от Новагорода били челом великому князю Борису Лександрычу на всей его воле, как положит ему бог. И поруб тверской новгородцы весь отдали, а что воеводы тверские воевали земли их и что иное у их поимали, и тому всему навеки крест…
Садык выпил до дна свою чарку, а сам все время из-за нее глазами по всем лицам водил и видел, что смутило всех его известие, что стрелы его хоть и без грому и шуму пущены были, но в цель попали верно. Помедлив нарочито с питьем, Садык поставил чарку на стол и добавил:
– А что до Казимира, то у нас, в Твери, нет ему веры. Князь Василий Ярославич пусть ему верит. Вести о сем истинны, токмо у вас они вельми стары.
Лицо Шемяки передернулось, а Старков и Добрынский тревожно переглянулись, но боярин Садык замолчал, принимая новую чарку меда. Молча стали пить и Шемяка, и князь можайский, и бояре их, но можайский не вытерпел. Стараясь быть равнодушным, проговорил он почти сонным голосом:
– О князе Боровском нам ведомо, что купно с Ряполовскими идет он из Мстиславля токмо к Пацыну литовскому, а пустит ли его Казимир из Литвы, кто про то знать может?
Садык усмехнулся и, переглянувшись со своим дьяком, сказал ему:
– Иван Лексеич, вишь, вести-то у них какие? Все им известно!
Дьяк ничего не сказал, а только лукаво подмигнул, но за столом все смолкли и напряженно ждали, что еще скажет боярин Садык. Тот, видимо, ясно разумел, что и оба князя и бояре боятся услышать неприятные им вести, перевел разговор совсем на другое.
– Когда же, государь, – спросил он, обращаясь к Шемяке, – изволишь ответ дать моему государю?
Шемяка досадливо скривил губы и тихо, но злобно ответил:
– Государь твой срок положил седьмицу, а посему жди, когда позовут тя ко мне. Боярин Никита Костянтиныч отведет тобе горницу и клети для стражи твоей…
Шемяка резко встал, показывая, что прием кончен. Все следом за ним встали из-за стола. Опять помолились на образа оба гостя и, кланяясь Шемяке, сказали:
– Будь здрав, государь!
Поклонившись потом всем прочим, послы Бориса Александровича готовы были уже двинуться вслед за Никитой Константиновичем, как неожиданно остановил их Шемяка. Он прекрасно понимал, что в Твери знают больше о русских князьях в Литве, чем знает он. Пересилив гнев свой и желая знать истину, он прямо и твердо спросил:
– Где теперь князь Василий Ярославич с Ряполовскими?
Боярин Садык повернулся к Шемяке лицом и, слегка поклонясь, сухо, но вежливо ответил:
– Русские князья с полками своими давно вышли из Пацына литовского, а около Ельни сошлися нечаянно с царевичами Касимом и Якубом. Ныне же идут с татарами к Угличу…
Садык опять слегка поклонился Шемяке и прибавил:
– А боле мне о них ништо не ведомо…
Шемяка побледнел, но, взглянув на растерянные лица своих единомышленников, сдвинул сурово брови.
– Спаси бог тя, Лександр Андреич, за новые вести, коли они истинны.
Иди отдохни с пути, а через дни три ответ дам…
