Глава 2

Ох и шествие было — точь-в-точь смешные картинки с подписями, что на рынке продают. Весьма воинственная процессия…

Во главе — сельский староста Ичиро. Живой скелет, обтянутый сухой желтоватой кожей. В тощей руке — нагината, тяжелая старинная алебарда, у коей к ратовищу крепится лезвие столь длинное и широкое, что мечу впору. И держал ее староста неумело, робко, ровно та нагината с неба свалилась, а он столь странный предмет в первый раз в жизни видит. А одежку Ичиро по жаркой погоде составляли лишь повязка набедренная да кожаный нарукавник, долженствующий, как видно, доспехи изображать. На лбу же красовалась пластина металлическая, кой-как подвязанная кожаными шнурами. Да уж. Отличный шлем. Великим мастером меча надобно быть, чтоб по этой пластине попасть, — да и то очень хорошо удар придется нацеливать.

За Ичиро горделиво выступал благородный господин Нагато Такамасу, — верховный судья провинции. Толстый, как боров, пояс под самые подмышки подвязан, рукава и полы безвкусного голубого кимоно топорщатся, что плавники рыбьи. Шаг сделает — брюхо огромное так и затрясется! Считал, видать, господин Нагато — в нынешние голодные годы чем человек толще, тем, стало быть, богаче да благополучнее…

За Нагато следом — двое стражников. У одного копье — хоть и старенькое, да зато с металлическим наконечником, а у другого — и вовсе просто жердина бамбуковая с заостренным концом. На нем, правда, нагрудник кольчужный был, малость проржавевший, хоть какая защита, а товарищ его и вовсе в одной набедренной повязке тащился.

В хвосте же процессии уныло плелся Дзиро. По правде, коли он труп нашел, так ему бы к месту убийства власти и вести, — только кто позволит простому угольщику впереди высокопоставленных особ идти? Поставили беднягу позади всех. И теперь всякий раз, как Нагато спрашивал что-нибудь — ну, например, далеко ли еще до тела, — слова судьи сначала первый стражник второму передавал, а уж после второй — Дзиро. Молчал Дзиро, терпел, но про себя думал: неужто ж все военные люди такие дураки? Ведь этак не разговор — фарс балаганный получается!

— Так далеко ли еще до трупа? — вопросил господин Нагато.

— До трупа-то сколь еще тащиться? — переспросил первый стражник.

— До чего тащиться? — вытаращился второй, туговатый на ухо.

— До трупа, осел ты тупоголовый!

— Благородный господин судья Нагато чегой-то у тебя спрашивают, — обернулся второй стражник к Дзиро.

Дзиро, всех сложных перипетий этого разговора по цепочке не уловивший, торопливо вскинулся:

— Здесь он я! Чего изволите?

— Труп где?

— Где ж ему быть, на перекрестке, — отвечал Дзиро растерянно. Странно все же, — господин Нагато враз позабыл первое, что угольщик, пав ему в ноги, криком прокричал, как до деревни добрался!

— На перекрестке он, — буркнул второй стражник.

— Кто на перекрестке?! — ошалел первый.

— Да труп же, труп, осел ты тупоголовый! — с удовольствием передразнил второй приятеля.

Первый стражник через плечо послал второму взор, пылающий праведным гневом. Потом, подбежав поближе к Нагато, завопил:

— На перекрестке труп, благородный господин судья…

— Без вас знаю, что на перекрестке, — фыркнул Нагато с раздражением. — Вы спросите угольщика, далеко ли еще идти.

— Далеко ли идти до трупа, что на перекрестке лежит? — крикнул первый стражник.

— Далеко ль труп от перекрестка лежит? — спросил у Дзиро второй.

— Да какое далеко, — простонал угольщик, — прямо на перекрестке и лежит!

— Слышь, вправо от перекрестка! — прокричал второй стражник первому.

— Нам от перекрестка направо надо свернуть, благородный господин, — разъяснил стражник судье.

— Направо? — изумился Нагато. — Вот ведь странно… Мне угольщик вроде бы докладывал, что тело лежит на самом перекрестке. Спросите — далеко ли идти направо?

— От перекрестка — далеко ль вправо?

— Куда вправо?

— С чего бы это — вправо? — вопросил бедный Дзиро. — Что там — направо?

— Труп, болван ты деревенский!

— Чего это к трупу направо? Он на самом перекрестке лежит!

— Нет — не направо.

— Благородный господин судья… Угольщик сказал — тело не направо от перекрестка. Верно, нам налево идти. Вы, верно, не понимаете: крестьяне эти — идиоты. Они ж левой стороны от правой не отличают!

— Стало быть, угольщик нашел тело налево от перекрестка? — вытаращил глаза Нагато. — Странно… Точно помню — он клялся, что увидел убитого прямо на перекрестке!

Примерно в таком роде разговор и происходил, и длился бы балаган этот до следующего рассвета, но, по счастью, процессия свернула-таки на перекресток, где староста Ичиро едва не носом уперся в лежащее на скрещенье дорог тело. Сначала Ичиро передернулся, потом выставил древнюю нагинату на изготовку — решил, верно, что мертвец вот-вот восстанет от вечного сна да и нападет на деревенских стражников по всем правилам воинского искусства.

Результатом столь смелого порыва явилось то, что древко нагинаты Ичиро уперлось прямехонько в пузо господина судьи. Тот от неожиданности тоже встал, словно окаменелый. А за ним, разумеется, застыла и вся импровизированная свита. Сначала — первый стражник, справедливо решивший, что тыкать острием копья в зад благородному господину судье — оно как-то некультурно выйдет. Увы, второй стражник в скорости реакции товарищу крепко уступал. Он остановиться не поспел и со всего маху врезался в спину первому. Первый — вот беда! — тоже не удержался. Повалился все-таки на Нагато. Коротко говоря, целая пирамида тел на дороге образовалась. А господин судья — у нее в основании.

Выбравшись из-под двух барахтающихся тел, Нагато ухитрился — не без труда — принять горделивую позу. Заорал гневно:

— Кретины! Недоумки! Что вы творите?!

Стражники повскакивали на ноги. Первый немедленно пал на колени, ткнулся лбом в землю в глубочайшем поклоне:

— Благородный господин судья! Помилосердствуйте, простите, пощадите! Ни в чем я не повинен! Виною всему — этот осел тугоухий, что за мной шел! Он на меня натолкнулся! Его казните!!!

Дзиро в самом конце потрясающего шествия плелся, — стало быть, не упал. Глядя во все глаза, давил в горле неуместный смешок. Ишь ты — вон оно как происходит на свете, хошь ты судья, хошь стражник.

Нагато повелительным жестом указал на тело. Рявкнул сурово:

— Чего уселись, как муравьи на куче?! Болваны! Ничтожества! Вставайте — и расследуйте, какую смерть принял этот несчастный!

— Слушаюсь, благородный господин! — С этими словами первый стражник встал на ноги. Рысью припустил к телу.

Напарник, разумеется, последовал за ним и как-то исхитрился вновь оступиться и повалиться точно лицом вперед. Первый стражник честно удержался на ногах, но стоило ему склониться над телом, и второй незамедлительно наступил на развязавшийся шнурок сандалии. Тут уж оба кувырком полетели, увлекая за собой не только труп, но и оказавшуюся как назло рядом корзину Дзиро, до краев полную угля. Стражники, труп и корзина покатились по земле клубком, из коего то руки и ноги торчали, то куски угля вылетали. А первый стражник, осатаневший уже от тупости и неловкости второго, еще и норовил его прямо в полете ногой в физиономию пнуть!

Подбежали Ичиро и господин Нагато. Принялись разнимать дерущихся стражников. И тут вдруг рядом кто-то рассмеялся. Верно, столь искреннего, веселого хохота горы здешние уж много веков не слышали!

Дзиро глаза поднял и увидел: прямо над головой у него сидит, выше по склону холма, давнишний самурай. Не ушел, стало быть…

Сиденьем своим незнакомый воин избрал толстую, почти до земли свисавшую ветку старой, исхлестанной ветрами сосны. Нависала, значит, ветка над дорогой, а самурай на ней расселся. В позе лотоса. Удобно, ровно на подушках у себя дома. Меч у него на коленях лежал, а в руках держал он кинжал и кусок дерева. Развеселился, верно, увиденным, — вон, даже деревяшку в складки хакама себе уже уронил, а свободной рукой за ветку держится — боится, что с ветки упадет.

Нагато взор поднял. Увидел и склон холма, и сосну, и самурая.

— Отчего вы изволите смеяться, господин? — спросил весьма сурово.

Незнакомый воин так застонал от хохота — чуть с ветки кувырком не полетел. Нагато, ожидавший сколь-нибудь цивильного ответа, озверел по-настоящему.

— Что происходит? Что?! — заорал в голос.

Незнакомец еще пару раз фыркнул и затих. Пожал плечами. Ухмыльнулся. Нехорошо ухмыльнулся, нагло. Посмотрел сверху вниз на возмущенного судью. Заговорил неторопливо:

— Обезьяны в снегу катаются — на редкость забавное зрелище…

— При чем тут обезьяны?! — начал было судья. И тут до него дошло. — Как вы смеете оскорблять местные власти?! Мы вам не обезьяны!

— Простите великодушно. Однако если люди ведут себя подобно обезьянам, тот, кто наблюдает со стороны, поневоле задастся вопросом — люди перед ним или обезьяны?

Господин судья побагровел лицом. Пнул с неистовой злобой в спину кого-то из стражников, все еще катавшихся по земле с телом убитого.

— Встать! Арестуйте этого человека! — заревел он.

Пара минут стражникам потребовалась, чтоб только на ноги подняться. Еще минут пять, чтоб оружие свое найти и ухватить, как положено. А потом они посмотрели вверх — на сосну, на сидевшего на ветке самурая… Переглянулись… Подстрекаемые воплями Нагато, с некоторой робостью сделали все же шажок-два вверх по холму, в сторону самурая на дереве. Потом — еще и еще шаг…

Карабкались по склону, надо заметить, они с самым невоинственным видом, какой только вообразить можно. Копья свои использовали не как оружие, а как посохи. К тому же ни один и думать не желал идти впереди товарища, а на самурая они таращились весьма испуганно. Когда они оказались примерно на полпути к дереву, воин невозмутимо поставил на ветку свою деревяшку. Маленький кинжал — когатану — вложил в предназначенное для него углубление в ножнах меча. Спустил ноги с ветки. Легко, как кошка, спрыгнул наземь. Засунул меч за пояс. Все это — так быстро, плавно и спокойно, что Дзиро, глядя, только диву давался. От стражников, плетущихся по холму, действия незнакомца тоже не укрылись. Стоило самураю на землю опуститься, как они припустили назад со скоростью поистине немыслимой. Оступались. Падали. На дорогу в конце концов буквально кубарем скатились.

Нагато мрачно взирал на отступление своего небольшого войска. Орать он перестал, но физиономия побагровела почти до пурпурного оттенка — вот-вот лопнет.

— Между прочим, если вы соблаговолите попросить меня вежливо, я не откажусь спуститься и побеседовать с вами, — спокойно заметил самурай.

Нагато посмотрел на насмерть перепуганного Ичиро, на сидящих на земле растерзанных стражников. Призадумался. Счел за лучшее проблему не заострять. Задрал нос к холму. Уставился на самурая. А потом самым любезным образом поклонился и пропыхтел:

— Не сочтет ли господин самурай за труд спуститься и обменяться со мной парой слов?

Стремительно и грациозно — Дзиро продолжал дивиться красоте и силе этих движений — самурай сбежал вниз по склону. Стоило ему ступить на перекресток, стражники так и прыгнули в разные стороны.

Ичиро прекрасно понимал: господина Нагато вот-вот удар хватит, какие уж тут беседы. Говорить придется ему самому.

— Я — Ичиро, староста селения Судзака, — объяснил он. — Это — благородный господин судья Нагато со своими людьми. Как вы сами видите, господин, мы явились сюда, дабы расследовать обстоятельства гибели этого человека.

Самурай кивком указал в сторону Дзиро:

— А он кто такой?

Дзиро, потрясенный до крайности, пролепетал свое имя. Привык он, как и любой крестьянин, что всякий человек благородного происхождения сквозь него смотрит, не замечает даже, жив ли он, нет ли. Конечно, самурай этот незнакомый — самый натуральный ронин, с первого взгляда ясно. Только ведь и ронин одинокий, наемный меч, господина не имеющий, — самурай не хуже прочих. Вот взбредет ему сейчас в голову — выхватит из-за пояса меч да зарубит Дзиро или любого другого крестьянина, какого пожелает. И ничего ему по закону за это не будет, — право самурая!

Незнакомец представлением местных, похоже, остался доволен. Спросил:

— Ну, так о чем вы со мной говорить хотели?

— Для начала, как ваше имя? — прошипел Нагато, наконец взявший себя в руки и способный уже связно говорить.

Самураю, видимо, тон Нагато не сильно понравился. Тяжело он посмотрел на судью. Жестко.

— Не извольте сердиться, господин, но мне необходимо знать ваше имя, дабы сообщить его светлейшеству князю нашей провинции, — заторопился Нагато и даже быстренько изобразил поклон — пусть странный воин знает, что вопрос ему задается со всем уважением. — Я, как вы, должно быть, помните, судья здешний, — ну, вот и…

Пару мгновений самурай задумчиво смотрел в сторону склона холма. Дзиро проследил за его взглядом, — но нет, ничего в той стороне интересного не было. Только свежий утренний ветерок играл ветвями сосен, которых здесь в горах — видимо-невидимо.

— Мое имя — Мацуяма Кадзэ, — сказал воин с достоинством.

Вот ведь штука, подумал Дзиро, — зовут самурая «Мацуяма Кадзэ», что значит — «Ветер сосновых гор»! Прямо не имя, а картина, на которую он только что смотрел. Прикинул — интересно, а господин судья на такое странное совпадение внимание обратит иль нет? И решил: нет. Не такой человек Нагато Такамацу, чтоб заметить что-нибудь, кроме очевидного: у воина — двойное имя. Всякий, у кого перед именем личным имя родовое стоит, — либо из старой знати происходит, либо из благородного самурайского сословия. Выше лишь князья — даймё стоят, правители провинций японских, — а «даймё», собственно, и означает буквально «великое имя». Прочие же японцы — бессчетные крестьяне, ремесленники и торговцы — прекрасно обходятся и одним именем, тем, что отец с матерью при рождении дают. А чтоб не спутать, о ком речь идет, прибавляют к имени обычно прозвище или название профессии. Вот как «Дзиро-угольщик», например.

— И что же вам, господин Мацуяма, известно об этом прискорбном деле? — Судья величественно указал на тело, которое во время драки стражников перекатилось едва не к самым его ногам.

— Он мертв, — отвечал самурай с самым серьезным видом, однако Дзиро не мог отделаться от ощущения, что в темных глазах воина заплясали озорные искорки.

— Ну да, конечно, он мертв, — кивнул Нагато. — Но может, вам известно, как он погиб?

— В спину застрелили, стрела до сих пор из раны торчит.

Вот теперь Дзиро поклясться был готов: хоть Мацуяма Кадзэ и говорил с подобающей случаю серьезностью, но глаза его смеялись. А ведь он в открытую издевается над Нагато, подумал Дзиро. Вот так, запросто издевается над судьей — человеком, которому в буквальном смысле принадлежит право казнить или миловать! Угольщик прямо-таки похолодел от мысли, что такое вообще возможно!

— Ну да, ну да, — застрелили, и стрела в спине торчит, — это я и сам вижу. Но может, вы поведаете, как произошло это убийство?

— Поведать могу немногое — лишь то, вижу собственными глазами. При самом убийстве присутствовать не довелось. Когда я вышел к перекрестку, то увидел вот этого Дзиро, склонившегося над телом и разглядывавшего убитого. Когда он увидел меня — перепугался, бросил свою корзину с углем и прочь убежал. Я же решил ненадолго задержаться здесь — посмотреть, что случится дальше. Подумал — презанятное будет зрелище. И не ошибся. Спасибо.

— Ну да, ну да, понимаю. Но все же, может, вам известно еще что-нибудь? Помимо виденного?

— Чаще всего люди не понимают даже того, что бросается им в глаза, — мило улыбнулся Кадзэ. — Не слишком умно расспрашивать меня о том, чего я не видел.

Считать себя оскорбленным или нет? Господин судья засомневался. Замолчал, раздумывая. Через несколько мгновений, так и не придя ни к какому выводу, махнул рукой и снова переключил внимание на распростертое тело. Несколько раз обошел его кругом, обозрел со всех мыслимых и немыслимых углов, что-то сердито бормоча себе под нос. Наконец он остановился. Упер кулаки в бока. И возгласил торжествующе:

— Итак, мне все ясно. Более того — очевидно!

Никто, включая Кадзэ, не стал просить у судьи разъяснений, что там ему ясно и очевидно. Но он все ж таки стал развивать свою мысль:

— Убитый — человек неизвестный. Явно не из нашей деревни. Совершенно ясно, что шел он по дороге. Там на него напали разбойники. Застрелили в спину, а потом ограбили. И очень даже просто!

В ответ Кадзэ расхохотался. Оскорбленный Нагато резко повернулся к нему. Сказал раздраженно:

— Между прочим, судья здесь я, а не вы!

— Ох, простите, — фыркнул Кадзэ. — Конечно, судья — вы. Стало быть, долг ваш и обязанность — следить, чтоб правосудие было исполнено. Как же вы этого достигнете, если не можете понять даже, где был убит этот несчастный?

— О чем это вы?

— А вот о чем. Часто вам случалось видеть людей, разгуливающих в одной сандалии?

— Разумеется, нет. Что за нелепый вопрос!

— Тогда почему на убитом только одна сандалия? Люди либо обуваются на обе ноги, либо просто ходят босиком — вот как Дзиро.

Судья вновь уставился на тело. Нахмурился. Наконец сказал:

— Да, конечно… Понимаю вашу мысль, господин Мацуяма. — Обернулся к стражникам: — Эй, остолопы! Живо отыщите вторую сандалию!

— Не трудитесь, — пожал плечами Кадзэ. — Здесь вы ничего не найдете. Сандалия осталась там, где этого человека убили.

— Или свалилась, когда он бежал сюда, спасаясь от разбойников. А вы на основании одной пропавшей сандалии уже делаете скороспелый вывод, что человека этого убили не здесь.

— Пока вы бродили вокруг тела, господин судья, — затоптали, конечно, все следы. Однако до вашего появления я успел как следует осмотреть дорогу. Видел следы лошадиных подков, следы людей, обутых в сандалии, следы людей босых… Но не видел следов никого, обутого лишь на одну ногу. Нет, господин судья. Бедняга принял смерть не здесь.

— Вы прямо нелепость на нелепость громоздите, господин Мацуяма. Ну с чего вы взяли, что это убийство совершилось где-то еще? К чему, скажите, бандитам, убившим путника, потом тратить время и силы, чтоб оттащить его труп на перекресток? — упорствовал судья.

— А к чему бандитам оставлять при своей жертве все ее деньги?

— Какие деньги? У него что — остались деньги?

— Проверьте его кошель и убедитесь сами.

Нагато кивком приказал Ичиро делать, как самурай велит. Сельский староста склонился над телом и почти сразу же обнаружил увесистый кошель, привешенный к поясу убитого на коротком шнурке. На кончике шнура, чтоб кошель с пояса не упал, прикреплен был брелок. Не обычная в подобных случаях фигурка из слоновой кости нэцке, а обычный деревянный кругляшок с грубо проверченной в нем дыркой.

Ичиро неловко стянул кошель с пояса убитого. Заглянул внутрь — и только в затылке почесал.

— Все верно, благородный господин судья. Вот они — денежки-то. Медяков горсть цельная, да еще и серебряная монета, — вон как…

— Ну да, ну да… Необычно, весьма необычно. А вы-то как догадались, господин самурай?

— Посмотрел и увидел, — отвечал Кадзэ просто.

— Вы на удивление много знаете об этом деле — особенно для человека, который утверждает, что подошел к телу уже после того, как угольщик его обнаружил!

— Право, господин судья, — соблаговоли вы взглянуть как следует, тоже узнали бы немало. Вот, к примеру, — странный у этого несчастного пояс. Видите, как он повязан?

Несколько минут судья с глубокомысленным видом озирал тело. Дзиро — надо ж было чем-то время убить! — тоже посмотрел. Ну, пояс. Обычный оби из неброского шелка. Обвязан поверх кимоно несколько раз, как то и водится. Хотя… ох, вот оно! Зачем понадобилось столь длинный оби так свободно повязывать? Это понятно, но все же — к чему клонит самурай? Дзиро в толк взять не мог, да и господин Нагато, похоже, не больше его понимал.

— Простите, но я ничего не замечаю, — признал он наконец.

— Да, — усмехнулся самурай. — Верно говорят: можно поднести свечу к лицу спящего, можно заставить его ощутить жар пламени, — но глаза он не откроет, покуда сам не захочет.

— Послушайте, господин воин, — огрызнулся судья, — устал я от ваших нелепых замечаний. Смысла в них я не вижу, зато явственно замечаю неуважение к моей официальной должности.

Самурай коротко поклонился.

— Словами не выразить, — сказал он, — сколь великое уважение питаю я к вашей должности, господин судья. Кто, как не вы, делает все возможное и невозможное, дабы сохранить в наши нелегкие времена мир и покой в провинции? Если что-то из сказанного мной вы почли за обиду, — покорно прошу прощения. Слова мои есть не более чем отражение действий и речений, что я увидел и услышал здесь.

Судья растерянно заморгал. Кудряво изъяснился незнакомец. Поди пойми — то ль тебе изысканные извинения принесли, то ль снова нахамили. В итоге решил — да к чему внимание обращать? Произнес гордо:

— Ну да, ну да. Все понятно. Разумеется, я должен доложить о случившемся светлейшему князю провинции и узнать его высочайшее мнение. Усадьба князя, коли вам интересно, расположена в двух шагах от деревни Судзака. Необычная история. Очень необычная. Господин самурай, я вынужден просить вас задержаться в нашем селении, пока его светлейшество не решит, что предпринять в сложившихся обстоятельствах.

— Есть в деревне постоялый двор или чайный домик?

— Увы, нет. Однако не соблаговолите ли вы остановиться в доме угольщика?

Только этого и не хватало, с покорным ужасом подумал Дзиро. Господин судья этого ронина к нему в дом на постой определяет! Навязали на руки гостя — удавиться легче.

— Благородный господин судья, — залепетал он, — поверьте, домишко мой слишком убог, чтоб его осчастливил своим присутствием славный самурай…

— Чушь собачья! — отрезал судья. — Надо же в конце концов господину самураю где-то остановиться! У меня в доме — неловко. В усадьбе господина — просто немыслимо! А дом у тебя зажиточный, живешь — хлопот не знаешь.

— Да ведь благородный господин воин сам же первый за оскорбление почтет — в халупе у простолюдина остановиться!

— За благородного господина воина можно не беспокоиться, — неожиданно хмыкнул Кадзэ. — Позавчера господин воин сладко уснул прямо на дне лодки, в которой через реку переправлялся, а вчера столь же сладко спал в чистом поле. Уверен, — твой дом мне вполне подойдет.

— Но как же?..

Судья отмел жалкие протесты Дзиро небрежным взмахом руки. Сладко улыбнулся самураю:

— Отлично, просто чудесно! Вот все и утряслось. Господин самурай, прошу вас проследовать с нами в селение. Я немедленно отправлюсь доложить о случившемся господину, а вы, болваны, — это относилось уже к стражникам, — на глаза мне не смейте показываться, пока тело не похороните!

— Как — похороните?! — изумился самурай. — Господин судья, вы что же, не собираетесь даже доставить труп в деревню? Может, там его кто-нибудь опознает? Вам убитый, конечно, незнаком, но ведь это не значит, что его не знает никто из сельчан!

— Тащить тело в деревню? Вот бесплодные усилия. Нет, здесь мы привыкли попросту хоронить мертвых незнакомцев у дороги. И дешево, и приличия соблюдены. Да, уж так у нас повелось — соблюдать приличия, знаете ли…

Судья с достоинством направился в сторону Судзака.

Самурай, как ни странно, не торопился за ним последовать. Дзиро с Ичиро только в затылках заскребли — что теперь делать прикажете, то ли за господином судьей мчаться, то ли ждать, дабы господина воина в селение препроводить?

Самурай помолчал. Потом сказал тихонько, чуть слышно:

— Да что ж тут у вас за место такое? Давно ль здесь тела незнакомцев попадаются столь часто, что у вас уж в привычку вошло, где и как их хоронить?

Засунул катану за пояс, тщательно расположил ее так, чтоб удобнее было выхватить, и пошел по дороге в направлении деревни. Позади, непрестанно кланяясь, поспешал староста Ичиро.

Дзиро в голову пришло — любопытно, а дальше что будет? Посмотрел вверх, на отроги горные, потом вниз, на удаляющиеся прочь фигуры судьи, самурая и старосты… Решил: ладно, их догнать всегда успею! И принялся карабкаться вверх по холму, туда, где самурай недавно сидел.

Дотянувшись до ветки дерева, он снял деревяшку, которую строгал незнакомец. Обломок ветки длиной примерно с локоть, а толщиной — с ратовище копья. И вырезал из него самурай статуэтку Бодхисаттвы Каннон Милостивой. Закончить статуэтку он все ж таки не успел. Только голову выточил да плечи, а дальше — простая деревяшка. Но лицо статуэтки, прекрасное и нежное, поразило Дзиро до глубины души.

Вроде бы все — согласно древнему канону: полузакрытые веки, высокие скулы, нежные щеки и маленький женственный рот с изысканными полными губами. И выражение лица — в точности как предписано: терпеливое, застывшее в вечном ожидании, в бесконечной готовности явить свою доброту всякому, кто воззовет к ее пресветлому имени. Но образ Каннон дышал жизнью. Дзиро, с детства привычный к куда более грубым и условным изображениям богов, богинь и бодхисаттв, обитающих во Всевышних небесах, поразился — как рука человеческая могла претворить грубый кусок дерева в столь совершенное обличье Всемилосердной?

Он покрутил статуэтку в руках. Покосился — что там, вниз по склону? Ничего особенного. Просто двое стражников копают у дороги очередную неглубокую могилу. А вид сверху какой красивый открывается — умереть можно! Перекресток и все дороги, к нему ведущие, — ровно сцена в театре но, а кулисы ее — стволы и ветви древесные. Очень правильно самурай захожий статуэтку Каннон установил, — с этой ветки Милостивой будут видны и могила незнакомца убитого, и все живые, кто рискует странствовать ныне по смертельно опасным дорогам этих мест. Есть к кому жалость проявить! Подумал Дзиро так, да и поставил недоделанный образ Всемилосердной назад на ветку, точно туда, где воин ее оставил. Спрыгнул наземь. Трижды молитвенно хлопнул в ладоши и низко, в землю, поклонился Бодхисаттве, прося простереть руку и над его злосчастной судьбой.

Стражники, могилу копавшие, услышали — наверху кто-то в ладоши хлопает, ровно в храме. Посмотрели было наверх, но мало ль там чем Дзиро развлекается? Охота пришла за ним следить! Торопясь и оскальзываясь, угольщик припустил вниз — вслед за самураем, что так легко и изящно спускался по склону холма совсем недавно. Только и остановился, чтоб уголь рассыпавшийся собрать, назад в корзину ссыпать, а корзину снова на спину взвалить, а после рысцой побежал по дороге, что вела к деревне Судзака.