Омнибус двигался на удивление быстро. Он уже пересек Дунайский канал и дребезжал по широкой оживленной улице Пратер-штрассе. Либерман посмотрел на часы и понял, что приедет раньше времени. Кондуктор, невысокий и веселый мужчина с военными усами, встряхнул своей кожаной сумкой и взял плату за проезд.

Эйфория Либермана немного утихла, а ощущение тревоги росло. Когда он объяснял свой план Райнхарду, все казалось безупречным. Но сейчас, по мере того как он приближался к месту назначения, он все больше сомневался в том, что идея так уж хороша. Он мог ошибиться, и тогда они попадут в затруднительное и неловкое положение, особенно Райнхард. Комиссар отнесся к этому скептически, и его сомнения усиливал фон Булов, который настаивал, что Хёльдерлин вот-вот признается во всем. Но, хорошенько все обдумав, Либерман решил, что беспокоится скорее не о том, что ошибется, а о том, что окажется прав. Его план, придуманный в состоянии возбуждения, не был надежным. Что-то могло пойти не так.

Райнхард четко дал ему понять, что он не должен считать себя обязанным. Он был вправе прекратить выполнение задания в любое время, сохранив при этом уважение Райнхарда и его коллег. «Ты врач, Макс, а не полицейский». Но Либерман понимал, что это было не так просто. Выйти из игры было уже невозможно. Если он взвалил на себя эту задачу, он должен ее выполнить. Если он этого не сделает, ему будет стыдно, как будто он нарушил слово. Именно потому что он врач, а не полицейский, он должен продолжать.

«Может быть, надо было написать письмо? Родителям, Кларе. На всякий случай».

Он отругал себя за трусливые мысли, хотя это мало помогло. Его не покидало дурное предчувствие, и содержимое его желудка перемешивалось, как масло в маслобойке. Он вдруг подумал об Амелии Лидгейт. Как она будет обходиться без него? Будет ли Ландштайнер по-прежнему помогать ей? На эти вопросы не было ответов. Но то, что его вообще беспокоили эти вопросы, говорило о глубине его симпатии, и этот факт скорее усиливал, чем уменьшал его беспокойство.

Омнибус замедлил свой ход.

— Не очень приятный вечерок, не так ли? — сказал кондуктор.

— Да, — ответил Либерман, вставая и разглаживая свои пальто и брюки.

— Ну, может быть, дождя еще и не будет, если нам повезет.

— Возможно…

Кондуктор поднял шляпу, повернулся и выкрикнул:

— Пратер, конечная. Пратер.

Остальные пассажиры — разношерстная компания молодых людей — последовали за Либерманом, который спрыгнул с задней площадки. Когда омнибус опустел, водитель, незащищенный от дождя и ветра в своей открытой кабине, тряхнул поводьями, и лошади двинулись вперед.

Небо и в самом деле было затянуто облаками, чему Либерман был даже рад — будет меньше людей в парке аттракционов. Он поднял голову и впервые посмотрел на цель своего приезда — огромное колесо обозрения. Оно поворачивалось, как главная шестеренка в часах Вселенной, отсчитывая время и приближая смерть Либермана.

Спускаясь по главной аллее, он услышал звук шарманки, которая со скрежетом играла простой и веселый марш, басовая часть которого колебалась между низкой нотой до и ее октавой. Пустая мелодия вскоре уже соперничала с криками толпы торговцев и владельцев аттракционов, наполнявших Пратер, которые пытались привлечь внимание потенциальных посетителей. В воздухе запахло жареными колбасками.

Либерман бродил в лабиринте больших шатров и павильонов: проследовал мимо тира, борцовского ринга и закрытого кукольного театра. Потом он прошел под двойной аркой, которая была входом на выставку «Венеция в Вене», где можно было полюбоваться знаменитыми каналами и услышать песни гондольеров. Вскоре он оказался перед странной деревянной будкой, на которой были изображены магические сцены, на самой удивительной из которых был изображен монах, поднимающий без помощи рук загипнотизированную женщину в белых одеждах. У входа, закрытого шторкой, висела доска, на которой была намалевана перевернутая ладонь, заключенная в круг. Неожиданно занавеска отдернулась, и высунулась голова мужчины в цилиндре.

— Хотите узнать свое будущее?

— К сожалению, я знаю его слишком хорошо.

— Никто не может знать, что ему уготовано.

— Тогда я — исключение.

— Наша ясновидящая очень хорошенькая…

— Не сомневаюсь.

— Лицо как у ангела.

— Спасибо, но, боюсь, что я должен отказаться.

Мужчина в цилиндре пожал плечами, и его голова исчезла за занавесками так же внезапно, как появилась.

Либерман отошел в сторону от аттракционов и оказался на перекрестке. Слева был Театр Комедии, ресторан «Прохаска» и четыре башни водяной горки. Справа виднелись низкие крыши других увеселительных заведений и кафе «Айсфогель». Прямо перед ним было колесо обозрения, казавшееся с этого места овальным.

Порыв ветра окутал перекресток полупрозрачной вуалью мелкого дождя, заставившего группу молодых людей броситься в ближайшее кафе. К счастью, дождик оказался недолгим и легким: Либерман не взял с собой зонт. Он вытер пальцами капли со стекол очков. Посмотрел на часы и, глубоко вздохнув, быстро пошел к гигантскому колесу.

Очереди в кассу не было. Колесо обозрения не пользовалось популярностью в непогоду — влажный туман скрывал вид. Тем не менее несколько бесстрашных любителей острых ощущений заплатили за билеты и вошли в одну из тридцати красных гондол, с нетерпением ожидая, когда их начнет раскачивать при подъеме. Пока колесо было неподвижно, ветер исполнял какую-то странную жалобную песню на туго натянутых стальных тросах. Когда колесо начало снова поворачиваться, перекладины зевнули и застонали так, будто просыпался великан.

Либерман посмотрел на часы. Опаздывает на десять минут. Он считал его более пунктуальным и теперь надеялся, что эта небольшая заминка не означает ошибки в расчетах. Красные гондолы вдруг напомнили Либерману о муслине, заляпанном кровью, — ужасная картина уничтоженного лица Карла Уберхорста и его обнаженного мозга. Его противник был не только умен, но и способен на нечеловеческую жестокость.

— Герр доктор, прошу прощения, — Либерман вздрогнул. — На Шведском мосту была авария, поэтому я задержался.

Он медленно обернулся и вынужден был пожать руку вновь прибывшего.