Карл Уберхорст дошел до самого полицейского участка на Гроссе-Сперлгассе. Он простоял перед скромным зданием почти час, расхаживая из стороны в сторону, размышляя, сомневаясь, задавая самому себе вопросы, пока наконец не направился в центр города.

С того самого злополучного сеанса он стал страдать бессонницей. Даже когда ему удавалось заснуть, его мучили кошмары. Сны «посещали» уже знакомые демоны, горящие желанием отомстить, и отвратительные чудовища. Он просыпался от ужаса, весь в холодном поту, и долго не мог пошевелиться, пока страшные существа не растворялись в темноте. В результате Уберхорст стал избегать сна и проводил предрассветные часы, бродя по улицам Иннер-Штадт. Монотонный стук ботинок по булыжной мостовой успокаивал его встревоженную душу.

Приближалась полночь, когда Карл Уберхорст обнаружил, что идет по Грабену. Он замедлил шаг, проходя мимо памятника жертвам чумы, — горы корчившихся обезображенных тел. Было что-то дикое в этой преувеличенно разнузданной кишащей массе изломанных людей, святых и амуров. Казалось, будто сам памятник был смертельно болен и начал раздуваться, превращаясь в бесформенную массу мокнущих язв и вздутых наростов. Он подошел ближе, положил руки на ограждение и стал пристально разглядывать изображение Веры и крылатого херувима, весело пронзающего старую ведьму Чуму.

— Добрый вечер, господин.

Она внезапно оказалась прямо перед ним — женщина в приталенном пальто и шляпе с вуалью. Карл не видел, как она зашла за памятник, и вздрогнул от неожиданности, обнаружив ее присутствие.

— Добрый вечер, — ответил он, отходя от памятника.

— Вам одиноко? — Ее голос был грубым, и говорила она с акцентом, но вопрос ее попал прямо в точку.

Уберхорст хотел ответить: «Да, мне одиноко». Ему не хватало их разговоров, запаха ее золотистых волос, которым он наслаждался, пока она гадала ему по руке.

— У такого господина, как вы, наверняка найдется несколько лишних крон. — Он не мог определить по акценту ее национальность — русинка? Или полячка? — Почему бы вам не проводить меня в мою комнату в Шнитлеберге? Это не близко, но по дороге мы сможем получше узнать друг друга. Как вам такая идея?

Он смотрел на нее, и ее лицо мутнело. Глаза увеличились, губы стали полнее, улыбка фройляйн Лёвенштайн мерцала сквозь грубые черты лица проститутки.

Может быть, попросить эту женщину посидеть с ним, держа за руку, как делала она?

Засмеявшись, женщина подошла ближе, протянула руку и пощупала воротник пальто Уберхорста, как портной, который хочет определить, хороша ли ткань. Она была выше его, и взгляд Уберхорста уперся прямо в ее грудь.

Карл смущенно отвернулся.

— Не стесняйся…

Он снова стал разглядывать эту старую ведьму и вспомнил, что Вена оказалась во власти другой чумы. Позволив себя соблазнить, он подвергнется риску заразиться, потом еще придется проходить унизительное лечение — несколько недель на больничной койке, где ему будут втирать в тело ртуть, пока один за другим у него не выпадут все зубы.

— Нет, спасибо, фройляйн, — отрывисто сказал он, дотронувшись до шляпы. — Всего доброго.

Уберхорст вырвал свой воротник из ее руки и быстро пошел прочь.

— Вы потом об этом пожалеете, — крикнула ему вслед проститутка.

Его шаг стал еще шире и постепенно превратился в неуклюжий галоп.

Тень прекрасных черт фройляйн Лёвенштайн пробежала по лицу проститутки, как яркий солнечный луч играет на поверхности грязной воды. Уберхорст все еще был помешан на этой мертвой женщине.

Он должен рассказать полиции.

Он должен рассказать им то, что ему известно.

Он должен рассказать им о своих подозрениях…

Подняв голову, Уберхорст увидел, что шпиль собора, постепенно сужаясь, исчезает в призрачной темноте, начинающейся за сверкающим облаком уличный фонарей.

Уберхорсту казалось, что за ним кто-то следит. Откуда он мог знать, что Шарлотта Лёвенштайн не находится сейчас где-то рядом? Ее призрачные шаги рядом с ним, ее холодная мертвая рука в его руке? Накажет ли она его с того света за то, что он не сохранил ее тайну?

«Я беременна», — сказала она.

Ее голова приблизилась к его плечу. Ее золотистые локоны коснулись его губ.

«Что мне делать?», — спросила она.

Он не знал, и они сидели в беспомощном молчании, а минуты уходили в небытие.

А сейчас он задавал себе тот же вопрос: «Что мне делать?»

Дверь собора Святого Штефана была открыта, и Карл Уберхорст вошел в холодный мир искупления. Оказавшись там, он сразу почувствовал, что облегчение близко. Уберхорст отчаянно хотел обрести безопасность и укрепиться в своей прежней вере: он стремился к непоколебимости догматов и обрядов, к эпицентру духовности.

В огромном соборе было мрачно, как в аду. Темнота, казавшаяся бесконечной, скрывала в себе высокий свод, который можно было почувствовать — он, словно каменный материк, давил сверху, — но нельзя было увидеть. Уберхорст перекрестился и пошел мимо колеблющихся огарков свечей прихожан к центральному нефу.

Могильное молчание нарушал странный скрип, возвещавший приближение движущегося света вдалеке — блуждающего огонька, который то появлялся, то исчезал за громадными готическими колоннами. Это ризничий зажигал лампы.

Уберхорст волновался, приближаясь к высокому алтарю, где в стиле барокко была изображена сцена забрасывания камнями Святого Стефана под стенами Иерусалима. Над ним разверзлись небеса, открывая Христа по правую руку от Бога.

Уберхорст опустился на колени и облокотился на скамью. Он сложил руки в молитве и склонил на них голову.

Где-то открылась и закрылась дверь.

— Отец наш, прости меня, — прошептал он.

Его сбивчивую покаянную молитву, звучащую между колоннами из черного мрамора, слышали только статуи священников, мадонн и ангелов.

— Что мне делать?

Тишину нарушило не божественное вмешательство, а глухой стук из-за нефа, звук которого эхом отразился от стен собора. Как будто кто-то ударил рукой по молитвеннику или уронил его на пол.

Уберхорст поднял голову и посмотрел через плечо, вглядываясь в мрачную пустоту. Скрипа больше не было, так же как и блуждающего огонька. Ризничий ушел.

Уберхорст снова сложил руки и продолжил молитву, но его снова отвлек посторонний звук: один-единственный шаг.

Он был не один.