24
Комната для допросов была очень скудно обставлена: стол и несколько простых деревянных стульев. Спартанскую пустоту немного скрашивал фотопортрет вездесущего Франца Иосифа. Старый император, словно божество, смотрел вниз, излучая добродушие. Казалось, там, наверху, он готов хоть вечность ждать от преступников признаний.
И снова инспектора удивляла и раздражала манера Либермана задавать вопросы, не относящиеся к делу. Даже Натали Хек была в недоумении. Очевидно, она ожидала, что ее будут допрашивать более пристрастно, что «доктор» заставит ее сказать больше, чем она собиралась. Вместо этого Либерман чересчур долго расспрашивал о ее ремесле, а потом зациклился на том, насколько хорошо Натали знает гардероб фройляйн Лёвенштайн. Райнхард наблюдал, как страх на лице фройляйн Хек сменился облегчением, а затем замешательством.
— У нее было три шелковых платья?
— Да, — ответила Натали Хек, — насколько я знаю. Красное, которое она купила в «Таубенраух и Цие», магазине на Мариахилфер-штрассе, зеленое и синее от Берты Фёрст. С последним она иногда носила красивую брошь в виде бабочки.
— И все они были отлично сшиты? Хорошего качества?
— Да, конечно. Шелк был очень дорогой, я думаю, китайский. И скроены прекрасно, особенно то, от Фёрст, хотя такие фасоны и не каждому придутся по вкусу.
— Почему?
— Кому-то они могут показаться нескромными.
— А вам?
— Я… — Натали запнулась, но потом подняла подбородок и с достоинством заявила: — Мне было бы неловко носить такое платье.
Райнхард подавил зевок и посмотрел на свои карманные часы.
— Итак, — продолжал Либерман, — фройляйн Лёвенштайн надевала одно из этих платьев каждый четверг вечером?
— Да.
— Для таких случаев она не надевала другие платья?
— У нее было бальное из черного бархата… и еще одно старое атласное… Но она их перестала носить некоторое время назад.
— Они были хуже?
— Да. На бальном платье износились манжеты.
— Скажите, фройляйн Лёвенштайн одинаково любила все три шелковые платья? Или какому-то отдавала предпочтение?
— Чаще всего она носила синее, но, думаю, это потому, что оно удобнее.
— Откуда вы это знаете?
— Очень просто, — сказала Натали Хек, улыбаясь, потому что она попросила меня его расставить. Сказала, что это платье всегда было ей немного узко.
Либерман сделал небольшую паузу. Заметив приставший к брюкам волос, он стряхнул его на пол. Затем снова обратился к фройляйн Хек с вопросом:
— Это не показалось вам необычным?
Натали не поняла вопрос. Сжав губы, она смотрела в одну точку, ее большие глаза были широко открыты и казались наполненными какой-то темной жидкостью.
— Странно, не так ли? — продолжал Либерман. — Разве хорошо сшитое платье может быть узко? Могла ли модистка с хорошей репутацией, вроде фрау Фёрст, сделать такую элементарную ошибку?
Натали Хек пожала плечами.
— Такое бывает. Можно снять мерки, а потом… — она развела руками.
Либерман замолчал. Он снял очки и стал протирать их носовым платком. Затем положил платок в карман и, разглядывая стекла, небрежно произнес:
— Фройляйн Хек, зачем вы приходили в квартиру герра Брауна?
Натали Хек, очевидно, удивила такая перемена: разговор принял неожиданный и менее приятный для нее оборот. Райнхард прекратил подкручивать усы и выпрямился.
— Герр Браун мой друг, — сказала фройляйн Хек.
Либерман снова снял очки и посмотрел молодой женщине прямо в глаза. Она отвела взгляд и слегка покраснела.
— Вы часто приходите к господину Брауну… одна?
Натали покачала головой:
— Нет, нет. Герр Браун мой друг. Мы не…
— Пожалуйста, — перебил ее Либерман, — простите меня. У меня не было намерения обвинить вас в чем-либо неприличном. — Затем, тщательно подбирая слова, он добавил: — В легкомысленном поведении.
Натали Хек густо покраснела. Выбитая из колеи, она принялась защищаться, искажая правду.
— Я была в квартире господина Брауна всего несколько раз. У него не очень крепкое здоровье, он часто болеет. В воскресенье, когда меня остановил полицейский, я… беспокоилась, хотела узнать, все ли с ним в порядке.
— Вы знаете, где он может быть сейчас?
— Конечно нет, — она сердито посмотрела на Райнхарда. — Инспектор, на прошлой неделе я сказала вам правду. Я больше ничего не знаю.
— Хорошо, фройляйн, — сказал Райнхард, — мы очень благодарны вам за помощь.
Натали Хек снова повернулась к Либерману. Он продолжил расспросы, как будто ничего особенного не произошло.
— Как вы думаете, вашему другу, господину Брауну, нравилась фройляйн Лёвенштайн?
— Думаю… — Натали старалась справиться с волнением, — думаю, это возможно. Она была очень красивой женщиной.
— Он когда-нибудь говорил о ней?
— Нет.
— Но почему вы думаете, что она ему нравилась?
— Иногда… — Женщина плотнее закуталась в разноцветную шаль, как будто по комнате пронесся холодный ветер. — Иногда он на нее так смотрел…
Как только Райнхард подумал, что его друг, образно говоря, почуял запах крови и сейчас задаст своей жертве роковой вопрос, Либерман просто улыбнулся, откинулся на спинку стула и сказал:
— Спасибо, фройляйн Хек. Вы очень нам помогли. — Затем, повернувшись к Райнхарду, добавил: — У меня вопросов больше нет, инспектор.
— Вы уверены, герр доктор? — спросил Райнхард.
— Да, инспектор, абсолютно уверен.
Райнхард неохотно встал, гадая, играет ли Либерман в какую-то психологическую игру, заставляя Натали Хек испытывать ложное чувство безопасности. Но молодой доктор не подал ему никакого знака.
— Вы можете идти, фройляйн Хек, — произнес Райнхард.
Белошвейка поднялась и, стараясь не приближаться к Либерману, вышла из комнаты. Райнхард вышел следом, и Макс услышал, как его друг отдает приказ полицейскому проводить фройляйн Хек до ее квартиры рядом с Пратером.
Вернувшись, Райнхард сел на стул, где до этого сидела белошвейка. На мгновение между ним и Либерманом возникло напряженное молчание. Наконец Райнхард покачал головой:
— Это был странный допрос, Макс.
— В самом деле?
— Да. Зачем надо было так резко все прекращать как раз тогда, когда мы подошли к самому интересному?
— Фройляйн Хек сказала нам все, что знает.
— А мне так не показалось.
Райнхард нахмурился.
— Хорошо, знаем ли мы сейчас что-то, чего не знали вчера?
— Да, довольно много. Мы знаем, что Отто Браун вскружил голову Натали Хек: ее упорный отказ это подтверждает. У нас также появилось больше причин предполагать, что фройляйн Лёвенштайн и Браун были любовниками. Отчаяние этой девушки очевидно. Но самое главное — у нас теперь есть подтверждение показаниям, данным под гипнозом.
— Да?
— Конечно. Помнишь, я рассуждал о присутствии третьего человека во время убийства Шарлотты Лёвенштайн?
— Да, но…
— Теперь мы знаем, кто был этот третий человек.
Либерман остановился, а Райнхард, не в силах сдержаться, снова вскочил на ноги. Это движение было таким резким, что стул покачнулся и чуть не упал.
— Что?!
— Третий, — мягко произнес Либерман, — это неродившийся ребенок фройляйн Лёвенштайн. Во время убийства она была примерно на третьем месяце беременности.
— Но, черт возьми, откуда ты это взял? — воскликнул Райнхард. Дверь приоткрылась, и показалась голова младшего офицера.
— Все в порядке, господин инспектор?
— Да-да, — Райнхард нетерпеливо замахал руками. Офицер виновато поклонился и закрыл дверь.
— Я все объясню в свое время, — сказал Либерман. — Мне нужно вернуться в больницу. А сейчас очень прошу тебя, Оскар, напиши вежливую записку профессору Матиусу с просьбой закончить вскрытие тела фройляйн Лёвенштайн, и как можно скорее.
— Хорошо.
— И, Оскар…
— Да?
— Я бы тоже хотел присутствовать, это возможно?
