11
Пока Оскар Райнхард листал страницы своего сборника песен, Либерман развлекался, импровизируя секвенцию с простыми аккордами на фортепиано «Бёзендорфер». В процессе игры он понял, что бессознательно выбирал основные тональности «Свадебного марша» Мендельсона. Глядя на Райнхарда, счастливейшего из мужей, он испытывал необычное чувство единения с ним. Скоро он тоже вступит в братство женатых мужчин. Либерману не терпелось сообщить Райнхарду о помолвке, но он подумал, что как-то нехорошо говорить об этом другу раньше, чем собственной семье.
— Оскар? У тебя же скоро годовщина свадьбы?
— Да, — ответил Райнхард. — В следующем месяце.
— Девятнадцатого?
— Да.
— Ты уже купил Эльзе подарок?
— Я тайком советовался с Марией, ее портнихой.
— Вот как? — сказал Либерман, бросив руки на басовые клавиши, которые ответили грозным гулом.
— Это сложное дело, шитье дамского платья, — сказал Райнхард. — Более сложное, чем ты можешь себе представить.
— Не сомневаюсь.
— Мария столько мне всего насоветовала… всякие ткани, модели… Она сказала, что может повторить фасон, который видела в модном магазине Берты Фёрст на Штумпергассе… Надеюсь, я правильно поступил.
— Конечно правильно. Какой ты выбрал цвет?
Либерман начал играть хроматическую гамму, по три ноты, но остановился, заметив, что его друг не ответил. Подняв голову, он увидел, что Райнхард немного смущен. Его ухоженные усы шевелились, а на лице отражалось возрастающее умственное напряжение.
— Что с тобой, Оскар? — спросил Либерман.
— Знаешь, — ответил Райнхард, — я так и не понял, на чем мы остановились в итоге. Было столько разговоров, она называла столько цветов… Может, оттенок зеленого? Не могу вспомнить.
Либерман пожал плечами.
— Не мучайся, — потом вспомнишь.
Видя, что его друг не обратил внимания на совет, Либерман легонько постучал по стопке нотных журналов рядом с пюпитром и спросил:
— Ну, чем закончим?
— Здесь больше ничего нет… — Райнхард положил журнал, который до этого держал в руках. — Как насчет Шуберта?
— Прекрасно.
— «Странствие»?
Либерман провел пальцем по корешкам партитур и вытащил из стопки «Прекрасную мельничиху». Он открыл первую страницу и, когда Райнхард был готов, заиграл вступление. «Бёзендорфер» зазвучал особенно насыщенно, и Либерман играл с удовольствием.
Вдруг Райнхард поднял руку.
— Нет, Макс.
Либерман остановился и с удивлением посмотрел на своего друга.
— Может быть, попробуем немного медленнее? — спросил Райнхард.
— Хорошо.
Либерман начал снова, на этот раз его игра была больше похожа на легкий, неторопливый шаг, а не на бодрый марш. Через несколько тактов в комнате зазвучал красивый лирический баритон инспектора:
НАСЛАЖДЕНИЕ ДЛЯ МЕЛЬНИКОВ –
ЭТО СТРАНСТВИЕ, СТРАНСТВИЕ!
Песня о странствиях вызывала в воображении картины сельской идиллии: широкие дороги, журчащие ручьи, вращающиеся колеса мельниц.
СТРАНСТВИЕ! СТРАНСТВИЕ!
Райнхард задерживался на каждом слове, смаковал каждую фразу, а Либерман вторил ему аккомпанементом. Чтобы создать настроение, нужно было прилагать усилия. Усталый, истощенный путник, упорно плетущийся к своей цели… Песня в их исполнении получилась удивительно грустной. Некоторое время после того, как отзвучал последний такт, оба друга молчали, погруженные в свои мысли.
— Прекрасно, — наконец произнес Либерман. — Конечно, это не стандартная трактовка, но все равно замечательно.
Он закрыл ноты.
— Ой! — воскликнул Райнхард, как будто внезапно испугавшись.
— Что?
— Цвет платья Эльзы — синий! Это будет синее вечернее платье.
— Вот видишь! — сказал Либерман. — Я же говорил, что ты вспомнишь.
Либерман положил «Прекрасную мельничиху» на стопку нот, сложил пюпитр и закрыл крышку фортепиано. Вставая, он не удержался и погладил блестящую поверхность инструмента.
Большая музыкальная комната была отделана в современном стиле. Матово-черные стулья были обиты тканью со спартанским рисунком: красные линии на темно-желтом фоне. Ковер тоже был весьма скромной расцветки: никаких рисунков, кроме окантовки из маленьких красных и синих квадратов. Инспектор не разделял любви друга к новому стилю. Райнхарду стало намного уютнее, когда они перешли в обшитую панелями комнату для курения: кожаные кресла, гудящий огонь в камине, хрустальные бокалы и две свежеобрезанные толстые сигары.
Райнхард опустился в кресло справа, которое выбирал всегда, и стал смотреть на огонь. Он слышал, как Либерман налил коньяк, но стоял, не отрываясь глядя на огонь до тех пор, пока друг не предложил ему сигару. Когда оба уселись, Либерман заговорил первым.
— Ну, Оскар, ты собирался рассказать мне о расследовании убийства. Если я не ошибаюсь, тебе требуется моя помощь.
Райнхард засмеялся:
— Неужели это так очевидно?
— Да, — подтвердил Либерман. — Тело обнаружили в четверг днем, и тебе пришлось высадить дверь, чтобы попасть в помещение. Жертва — молодая женщина двадцати с чем-то лет, очень привлекательная. Из-за смертельной раны она потеряла много крови, испачкавшей ее… дай подумать… это было синее платье?
Либерман глотнул бренди и улыбнулся другу:
— Хороший коньяк, попробуй.
Райнхард последовал совету Либермана и одобрительно кивнул, прежде чем сказать:
— Итак, чем я выдал себя на этот раз?
— Сегодня вечером, — начал Либерман, — мы говорили о Шуберте, и ты случайно перепутал струнный квартет «Смерть и девушка» с квинтетом «Форель»! Мало кто знает репертуар Шуберта лучше тебя, поэтому я и решил, что оговорился ты неспроста. Как детектива из всех видов смерти тебя больше всего должно интересовать убийство. А слово «девушка» предполагает молодость и красоту… Сопоставив свои наблюдения, я предположил влияние бессознательного воспоминания. Воспоминания об убитой молодой женщине.
Райнхард недоверчиво покачал головой.
— Хорошо, но как насчет крови, крови на синем платье? Как ты это вычислил?
— Когда ты пел песню Хуго Вольфа «На озере», то оба раза споткнулся на слове «кровь». Я посчитал это подтверждением моих прежних догадок. Когда я тебя спросил, что ты собираешься подарить жене на годовщину свадьбы, ты сказал — платье. Сначала ты не мог вспомнить цвет ткани, который посоветовала тебе портниха, однако, через некоторое время ты вспомнил, что она говорила про синий. Из чего я сделал вывод, что образ синего платья был вытеснен из твоего сознания.
Либерман стряхнул пепел с сигары в пепельницу.
— А дата начала расследования? Откуда ты узнал, что это был четверг?
— Мы столкнулись у «Империала», помнишь?
— Да, конечно, но…
— Ты ужасно спешил тогда. И вывод был просто логичным, так что тут никакой психологии.
Райнхард наклонился к другу:
— Кстати, спасибо еще раз, что разрешил взять того извозчика. Ты промок тогда?
— Да, сильно.
— Мне очень жаль…
Райнхард выглядел необычайно расстроенным, в его глазах Либерман заметил боль и сожаление.
— Да не так уже это было ужасно, Оскар, — сказал Макс, смущенный раскаянием своего друга.
Райнхард слабо улыбнулся и продолжил ломать голову над умозаключениями Либермана:
— Макс, ты сказал, что мне пришлось выломать дверь, чтобы попасть в помещение. Просто угадал?
— Нет. Большую часть вечера ты рассеянно потираешь правое плечо. Ты делаешь так каждый раз после того, как выбиваешь чью-нибудь дверь. У тебя, наверное, сильный ушиб. Может быть, в следующий раз будешь бить ногой?
Райнхард молчал несколько минут, а потом рассмеялся.
— Великолепно! Ты действительно очень проницателен, Макс.
Либерман откинулся на спинку стула и затянулся сигарой.
— Но я так и не смог вычислить, зачем тебе моя помощь? Это дело не такое, как другие? Особенное?
Райнхард помрачнел.
— Да. Особенное.
Либерман повернулся к другу.
— Продолжай…
— Жертвой этого убийства, — сказал Райнхард, — стала женщина-медиум по имени Шарлотта Лёвенштайн. Ее тело было обнаружено в четверг днем в Леопольдштадте, в квартире, выходящей окнами на рыночную площадь.
Либерман принял привычную для него позу слушателя: правая рука подпирает щеку, указательный палец у виска.
— Очевидно, — продолжал Райнхард, — что у нее прострелено сердце. Но комната, в которой мы обнаружили тело, была заперта изнутри, орудие убийства отсутствует, и сбежать оттуда невозможно.
— Ты абсолютно уверен?
— В истории расследования преступлений было несколько подобных случаев, когда тело находили в запертой комнате. Обычно убийца прятался где-то внутри помещения и уходил, когда дверь наконец открывали. Стены и пол в квартире фройляйн Лёвенштайн довольно крепкие и без пустот.
Райнхард выдохнул клубящееся облачко сигарного дыма перед тем, как продолжить:
— Более того, когда профессор Матиас произвел вскрытие, он не нашел пули! Выходного отверстия не было, как не было и никаких признаков того, что пулю вынули.
Райнхард сделал паузу, чтобы посмотреть на реакцию Либермана. В прищуренных глазах доктора он прочитал подозрение, которого, впрочем, ожидал. Либерман задумчиво постучал указательным пальцем по виску.
— Это фокус, да? Трюк?
— Наверное.
— Почему «наверное»? Странно только, что кому-то понадобились эти дополнительные хлопоты… Я хочу сказать, кто стал бы…
— Есть еще кое-что, Макс, — оборвал его Райнхард. — Мы нашли это рядом с телом.
И он достал из кармана записку фройляйн Лёвенштайн и передал ее Либерману.
— Господи, прости меня, — начал читать Либерман, — за то, что я сделала. Существует запретное знание. Он заберет меня в ад, и надежды на спасение нет.
Его голос был ровным, без всякого выражения.
— Итак, — проговорил Райнхард, — что ты об этом думаешь?
Прежде чем ответить, Либерман внимательно рассмотрел записку.
— Несомненно, это женский почерк, довольно красивый. Я никогда не видел, чтобы мужчина вместо точек рисовал маленькие кружочки, — Либерман перевернул записку и посмотрел на оборотную сторону.
— Женщина писала это в большом напряжении — очень сильный нажим пера. Она остановилась перед тем, как дописать последнее слово. Я делаю такой вывод потому, что вот здесь впиталось больше чернил. — Он указал в определенное место в записке. — А потом, я думаю, она резко поднялась, поэтому и получилась эта кривая линия до конца страницы.
Глаза Либермана поблескивали в полумраке.
— Но что мне действительно хотелось бы узнать: кто был третий человек?
Райнхард чуть не подавился коньяком.
— Третий? О чем ты?
Либерман хитро улыбнулся.
— Когда писали эту записку, в комнате было три человека: фройляйн Лёвенштайн, ее убийца и некто третий, который предположительно последовал вместе с ней в ад.
Райнхард покачал головой.
— Это абсурд, Макс! Как ты можешь это знать, просто посмотрев на записку?
Либерман встал, быстро пробежал взглядом по книжным полкам, взял какой-то том и протянул его Райнхарду.
— Психопатология обыденной жизни, — прочитал Райнхард. — Доктор Зигмунд Фрейд.
— Да, — Либерман снова устроился в кресле. — Настоятельно рекомендую. Как ты знаешь, Фрейд считает, что оговорки могут многое поведать о человеке, также как и описки. Вот, взгляни еще раз. — Он передал Райнхарду записку.
— Видишь что-нибудь интересное?
— Ты, конечно, имеешь в виду зачеркнутое слово перед «меня».
— Совершенно верно. Посмотри внимательней, как думаешь, какое слово она начала писать, а потом зачеркнула? Посмотри на свет, так чернила становятся прозрачнее.
Райнхард так и сделал.
— Трудно сказать… но я думаю… я думаю, она начала писать слово «нас».
Либерман улыбнулся.
— Именно так. Она начала писать: «Он заберет нас в ад», — хотя собиралась написать: «Он заберет меня в ад». Почему она сделала такую ошибку?
Райнхард казался слегка разочарованным.
— Знаешь, Макс, иногда ошибка — это… просто ошибка.
Либерман едва заметно барабанил пальцами по подлокотнику. Неожиданно он засмеялся.
— Да, может быть, ты и нрав, Оскар. Как и многие поклонники учения Фрейда, я иногда перегибаю палку.
