Глава 36

Внове видеть в том же шатре, на том же золотом троне, среди полыхающих шелков и парчи, где восседал всегда казавшийся вечным Узбек, другое лицо, хотя бы и знакомое по прежним приездам. Семен поклонился почтительно, ни словом, ни улыбкою, ни даже движением бровей не показав, что помнит о той давней, с глазу на глаз, встрече на охоте. Наверно, это и было самым мудрым решением: ничем не показать неуместного равенства с новым ханом, воздать полное уважение престолу и высокому званию прежнего знакомца, как бы само собою прекращающему прошлое приятельство равных. Вечером того же дня Джанибек позвал Симеона к себе.

Ехали в полной темноте, гуськом, вслед за провожатым, по незнакомым улицам. Ночь дышала ароматом созревающих садов и остывшею пылью. Верблюды черными молчаливыми тенями возникали на темно-синем небе. Уличные псы, взлаивая, шарахались из-под копыт. Пыль глушила топот лошадей, и мгновеньями казалось, что они – заговорщики, выехавшие на рискованное ночное дело. Быть может, так оно и есть? Почто новый хан столь поздно зовет его на беседу? Не боится ли он, еще не укрепившись на троне, лишних глаз и лишних ушей? К хорошему это или к худу? – гадал Семен, пока они молчаливо пробирались по сонному городу.

Протяжно прокричал муэдзин с вершины минарета, призывая правоверных к вечерней молитве. Какие-то темные тени скользили вдоль плетней и глинобитных стен. Было жутко: а вдруг засада, убьют? Смешные страхи для великого князя владимирского! – одернул он сам себя и все же оглянул беспокойно, не отстали ли от него кмети. Хоть и то сказать, что возможет содеять малая горсть ратных противу толпы?!

Наконец остановили коней. Незнакомые руки приняли повод. Волнуясь, он ступил во двор, скорее сад, обнесенный невысокою кирпичной оградой. В нос ударило ароматом роз. Прошли по выложенным плитками дорожкам. Тяжелые резные двери в огромных медных шишках накладных гвоздей отворились сами собой. Слуги приняли оружие, верхнее платье и сапоги. Засовывая ноги в красные остроносые туфли, Симеон лихорадочно припоминал все татарские приветственные слова, которые учил когда-то. Заранее сложил по-восточному руки на груди.

Отворились вторые двери. В блеске светильников, вся застланная и завешанная коврами и цветными кошмами, открылась небольшая шестиугольная палата с лепными ячеистыми сводами. Семен остановился, щурясь от яркого света. Джанибек, восседавший на подушках у края ковра, весело глядел на Семена. Кивнув в ответ на приветствие, показал рукою: садись, князь! Семен с Феофаном Бяконтовым уселись, скрестив ноги (боярин, хорошо знавший язык, поехал нынче с ним вместо толмача, не хотелось слишком многих посвящать в разговор с новым ханом).

Джанибек глазами, вопрошая, указал на боярина.

– Ближник мой! Верю ему, как себе! – торопливо ответил Семен. Феофан перевел слово в слово.

Джанибек одобрительно покивал головой. Двое толмачей, справа и слева от него, переглянулись, один коротко сказал что-то на своем языке. Слуги внесли кувшины с вином, серебряные тарели со сластями и фруктами. Отведывали незнакомые студенистые и сладковатые овощи.

Единожды в круглом проеме дверей мелькнул не покрытый чадрою лик татарской красавицы в жарком серебре, осыпавшем лоб, шею и грудь, и Симеон, не поспев удивиться, понял, что заглянула сама Тайдулла, – на приеме, набеленная точно кукла, она была сама на себя не похожа. Любопытно стрельнула глазами, словно ожгла огнем, и разом исчезла: блюла ханскую честь (по обычаю бесерменскому жонок гостям не кажут). Джанибек только усмехнул, заметив, что его любимица похотела поближе рассмотреть московского гостя, и Симеону представилось вдруг, что, будь Джанибек крещен, Тайдулла сейчас сама бы вынесла серебряное блюдо с фруктами и сама, присев на подушки рядом с повелителем, слушала княжеский разговор (впрочем, поди, и так слушает там, за узорною завесой!).

Джанибек посмеивался, говорил незначительное, явно тянул, не торопясь начинать беседу, спрашивал, любуясь Симеоном:

– Кому передашь стол, коназ? Тому, этому брату? Тот, красивый, очень красивый, точно женщина, это твой наследник, Иван? А второй, батыр, это младший, Андрей? Нет у тебя наследника, коназ! Смотри! У Гедимина было много жен и много сыновей! Возьми вторую жену, коназ! Возьми татарку! Роди детей от татарской жены! Не можешь? Большой поп не велит? Знаю, не можешь! Ваш закон плохой, можно оставить престол без наследников! Ешь и пей, коназ, ты у меня в гостях!

Семен из вежливости отпил кумысу, отказавшись от вина. Кумыс был крепок, слегка пенился, терпко ударило в нос. Джанибек хлопнул в ладоши, вбежали слуги, унесли опорожненные блюда.

– Помнишь нашу встречу? – вдруг спросил, прищурясь, Джанибек.

– Помню, повелитель! – отмолвил Семен, не отступая от принятого им тона почтительного уважения.

– Ты понравился мне тогда, в степи! – сказал Джанибек и вдруг замолчал, опустив ресницы. Потом, строго взглянув в лицо Симеону, спросил:

– Скажи, Семен, пойдешь на меня войною, когда осильнеешь? Честно скажи, ну?

– Я никогда не осильнею настолько, чтобы пойти на тебя войною, хан! Лучше мне и тебе жить в мире! Скорее литвин пойдет войной на Орду!

– Евнутий? Кориад? Кто из них?

– Ольгерд!

– Ну, сперва пускай справится со своими братьями! И с немецкими латинами, которые не дают ему жить спокойно!

– Государь, Ольгерд мыслит отобрать у тебя Смоленск!

– Это и твой отец говорил моему отцу. Смоленский князь пока еще платит дани Орде! Полно, Семен, не боюсь я литвина, тебя боюсь!

– Почему?

– Люблю! А любимые всегда предают! От близкого никогда не ждешь удара в спину!

– Но не всякий же близкий предает друга своего?!

– А ты мне друг? – возразил, хитро усмехнувшись, Джанибек. – Ты не друг мне, коназ, ты данник мой! Мой улусник, а каждый улусник хочет сам быть ханом и ни с кем не делиться серебром!

– Великий хан…

– Молчи, Семен! Молчи и пей, у меня нету выбора! Суздальский князь, Костянтин, ежели дать ему волю и власть, тотчас пойдет на меня войной! У него есть в Нижнем Новгороде сумасшедший поп Денис, который только и мыслит о войне с Ордою! Пей и ешь, московский коназ! Был бы ты магометовой веры, я бы отдал дочь или сестру за тебя! В твой гарем! И было бы у тебя две, нет, четыре жены!

Семен молча потупил взор.

– Князь, судишь меня? – вдруг спросил Джанибек, перестав смеяться, и поглядел исподлобья, сумрачно.

Семен вскинул голову, глаза в глаза твердо встретил напряженный взгляд Джанибека. (Как раз вчера пришло скорбное письмо от жены.) Ответил с чуть просквозившею горечью:

– Нет! Мне хватает дум о своих собственных грехах! Я оттолкнул… не принял тверского князя пред смертью. И я… наказан теперь.

– Чем?

– У меня нету сына. – Семен помолчал, примолол; тише, опустив взор: – Власть! Она всегда требует крови. Мне, хан, – он снова вскинул взор, – по сердцу, что на престоле Узбека ты, а не Тинибек!

Джанибек смотрел на него, раздумывая. Молчал. Потом рассмеялся весело, подвинул стеклянную круглую бутыль с темным вином, блюдо с хурмой, примолвил:

– Ешь и пей, князь! Верю тебе! Пей вино! Ты хитрый, ты не пьешь! Не любишь вина? Ты мусульманин, коназ! Я шучу, не обижай за мной! – последние слова Джанибек вымолвил по-русски. – Тебе неудобно сидеть? Вытяни ноги, коназ! Они затекли у тебя! Вытяни ноги – ты гость, дорогой гость! Не надо мучать себя! Я угощаю тебя так, как принято у нас, но не хочу издеваться над тобою!

Потом опять стал задумчив. Прожевывая кусок дыни, словно невзначай, обронил:

– Все русские князи как один ругают тебя!

Семен едва не подавился хурмой.

– Нынче ты вновь затеял взять Нижний у суздальского князя? – продолжал Джанибек, словно не заметив смущения Семена. – Коназ Костянтин хочет получить под тобою великий стол!

Семен совсем перестал есть. Ждал.

– Кушай, кушай! – примолвил Джанибек по-русски. – Не печалуй! – продолжал он и, перейдя опять на татарскую молвь, докончил: – Я отказал ему. Но Нижний Новгород ты у него не бери.

– Бояре сами заложились за меня! – возразил Симеон и, решившись, добавил: – Мне, чтобы совокупить власть в русской земле, необходим Нижний Новгород!

– Будет суд! – коротко возразил Джанибек.

Семен долго вглядывался в лицо Джанибека. Понял наконец – хану дозарезу нужны деньги, нужно серебро, много серебра. Надо платить эмирам, посадившим его на престол. И Костянтин Василич заплатил. А великого стола он все-таки не получит, так, по-видимому, решил сам Джанибек. И Семен вместе с горечью и досадой вероятной утраты Нижнего почувствовал прилив теплого чувства к этому человеку, все-таки в самом главном не обманувшему его. Лишь бы он подольше усидел на ордынском столе!

– Старший твой поп приедет? – вновь спросил Джанибек.

– Да! – встрепенувшись, отмолвил Семен. (Феогност днями должен был прибыть из Владимира за ярлыками на церковный причт от нового татарского кесаря. Охранные грамоты русской православной церкви давала мусульманская Орда.)

– Скажи своим купцам, пусть опять едут, пусть не боятся меня! – вымолвил Джанибек, насупясь. – В Сарае будет теперь справедливая власть!

«Когда ты укрепишься на столе! – мысленно поправил хана Семен. – А сейчас тебе еще платить и платить своим эмирам нашим, русским серебром! И брать ты будешь с правого и виноватого!» (Значительная часть новогородского выхода уже перекочевала в казну нового хана.) Джанибек охмелел, глаза у него начали блестеть, рука делала неверные движения. Пора было расставаться. Семен встал, склонившись в поклоне. Джанибек поглядел мутно, потом глаза его прояснели на миг:

– Баешь, Ольгерд?! – переспросил он, хищно оскалясь, и махнул рукою, вновь помутнев взором. – Верю тебе! Верю, что ты, пока не осильнеешь, не пойдешь на меня войной!

– Помни, князь! – повторил Джанибек, прощаясь. – Будет суд, и я не стану помогать тебе! Докажешь, что Нижний принадлежит московским князьям, – твое счастье, не докажешь – счастье коназа Костянтина!