— Месяц Поедания Маиса и Бобов — это время испытаний. Приближается лето, и, если не выпадут дожди, на город обрушится голод, как это произошло шестьдесят лет назад, когда даже знать вынуждена была продавать собственных детей, чтобы прокормиться. Если жрец с запинкой исполнит слова гимна или священного текста во время жертвоприношения, то бог дождя Тлалок может просто отвернуться от нас — опорожнить свои дождевые тучи где-нибудь далеко за горами и оросить водою поля врагов вместо наших. Жрецы старательно готовятся к празднику. Для участия в нем их придирчиво отбирают и отсеивают множество людей.

— Так ты не прошел этих испытаний? — осторожно поинтересовалась она.

— Испытания я прошел! Я проходил их каждый год, начиная с семилетнего возраста! А ты вот послушай, в чем они заключаются! Во-первых, все это происходит во время строжайшего поста, когда в пищу употреблять можно только маисовые лепешки, да и то раз в сутки, в полдень. И вот с наступлением сумерек перед очагом в Доме Жрецов мы устраиваем подношение богу. Для подношения годятся только круглые предметы — колобки из теста, помидоры, перцы подходящей формы. Все это каждый из нас аккуратно складывает горкой перед горящим очагом, и если какой-нибудь из предметов скатится или, хуже того, горка и вовсе развалится, то тебя ждут неприятности.

— Какие неприятности?

— Об этом я расскажу позже, это целая история. А теперь про другую часть испытаний. Когда подношение пищи закончено, ты раздеваешься и совершаешь жертвоприношение крови.

Как наяву я ощутил боль от прокалывания ушных мочек острыми шипами; я помнил, как сочилась оттуда кровь, стекая по плечам и рукам.

— А потом все бегут к озеру. Ночью вода там просто ледяная, но прыгают в нее все — от мала до велика. Все кричат и барахтаются там — многие утверждают: это для того, чтобы привлечь внимание богов или отпугнуть водяное чудище, — но на самом деле я полагаю, что люди просто пытаются согреться. Позже все сидят в Доме Жрецов, дрожа от холода, до самого полудня. Нет, поспать ты, конечно, можешь, этого никто не запрещает, только уснуть тебе не дает холод и голод, и ты ждешь, когда можно будет поесть. Пищу ты получишь в полдень — немного маисовых лепешек с томатным соусом. И это тоже является частью испытания. Ты жадно запихиваешь их себе в рот дрожащими руками и после этого мечтаешь только уснуть.

— В каком, оказывается, долгу мы перед нашими жрецами, — сказала Лилия. По лицу ее при этом блуждало мечтательное выражение.

— Да ты еще и половины всего не знаешь! В полдень ты идешь не спать, а работать. Например, тебя посылают к Ситлальтепек собирать стебли тростника.

— По-моему, я слышала что-то об этом. Это когда жрецы нападают на прохожих?

— Да, на обратном пути. Если те настолько глупы, что сошли с дороги. Да и что тут удивительного? Шайка полуголодных измученных жрецов, претерпевших чудовищные мучения ради спасения какого-то там урожая, встречает на своем пути неблагодарного откормленного ублюдка, искренне считающего, что его маис и бобы растут сами по себе. Конечно, жрецы ограбят его!

Мои речи звучали так пылко, что я сам был потрясен. Лилию рассказ возбудил не меньше моего. Она слегка раскраснелась, губы приоткрылись. По-видимому, в этот момент она воображала себя таким жрецом, представляла себе голод, усталость, нервное истощение и даже то отдохновение души, которое мы испытывали во время радостных моментов дозволенного нам насилия.

— Это тоже считалось частью испытания?

— Изначально, наверное, да. Ведь если ты мог излить свою ярость на случайного прохожего и как ни в чем не бывало вернуться в храм для продолжения бдений, значит, у тебя был шанс… И вот еще что… Тот, кто возвращался в Дом Жрецов последним…

— Считался провалившим испытания?

— Да.

— И что же дальше было с этим человеком?

— Тогда к тебе начинали придираться. То вдруг обнаруживали, что из твоей горки укатился перчик, или твоя набедренная повязка измазана томатным соком, или вдруг замечали, будто ты клюешь носом во время ритуальной службы. В таких случаях тебя волокли к старшему жрецу и заставляли платить штраф тому… кто тебя обвинил.

— Тому, кто обвинил?! — Лилия не могла скрыть удивления. — Но это же глупо! Ведь вы то и дело обвиняли друг друга!

— Ну да, обвиняли. А как еще, по-твоему, мы проводили время? Это было что-то вроде игры, забавы, которая только и скрашивала наше унылое пребывание там. — Я не мог не улыбнуться, вспомнив, как мы, придя промокшие, промерзшие и усталые с озера, начинали ругаться по пустякам. Постепенно такая тихая перепалка переходила в шумную ссору, и каждый норовил во что бы то ни стало отплатить сегодня тому, по чьей милости был сам наказан вчера. — Штраф, который с нас взимали, напрямую зависел от состояния наших кошельков, поэтому сынкам богатых родителей доводилось выплачивать его чаще других. Я же, будучи сыном бедного простолюдина, научился безукоризненно выполнять все, что от меня требовалось.

За годы учебы в Доме Жрецов я и впрямь накопил целую кипу всякого добра, в котором не видел особой пользы, но хранил как память о своих победах над товарищами. Эти победы я с удовольствием вспоминал все годы учебы, разве что кроме последнего.

— А вот пятый день отличался от остальных.

Я закрыл глаза, как будто так мог прогнать всплывшие словно наяву воспоминания о том последнем предпраздничном дне в последний год моего пребывания в Доме Жрецов. Мне даже захотелось заткнуть уши, дабы не слышать ужасных звуков.

Словно издалека до меня донесся голос Лилии, о чем-то спрашивавшей. Когда я открыл глаза, я не посмотрел ей в глаза, а уставился на ее руки, по-прежнему покоившиеся вокруг коленей.

— На пятый день эти игры заканчивались. Всем тогда становилось не до шуток. Теперь провинности уже не измерялись штрафами и бедный платил наравне с богатым. Если в течение первых четырех дней ты мог откупиться какой-нибудь одежкой или мелочью, то на пятый наступала настоящая расплата. Тебя выгоняли из жрецов. За волосы тебя волокли к озеру и там окунали в воду до тех пор, пока ты едва не захлебывался. А те, кто дружил с тобою с детства, теперь забрасывали тебя камнями. А потом тебя оставляли там в одиночестве, и рано или поздно твоим близким становилось известно о твоей участи.

Да, рано или поздно, твердил я про себя, твои близкие приходили и забирали тебя домой, и это являлось самым тяжким унижением и самым жестоким наказанием.