Я стоял за воротами темницы Куаукалько, наслаждаясь полуденным солнышком, уже успевшим осушить все вокруг, свежим воздухом и тщательно выметенной землей под ногами.

Я наблюдал за людьми вокруг меня — одни шли неспешным шагом, другие куда-то торопились, третьи беззаботно прогуливались вдоль канала. Я пытался понять, что отличает всех этих прохожих от несчастных страдальцев в тюрьме. Я разглядывал их яркие узорчатые плащи, свидетельствующие о ранге и достижениях их обладателей, выискивал в толпе тех, кто получил право на ношение серег и губных пластин. Я рассматривал и женщин, их юбки и ярко расшитые блузы, их лица, вымазанные желтой охрой, и прически. Волосы женщины просто распускали, либо коротко подстригали, или собирали в косу, некоторые укладывали их в солидную прическу, отличавшую знатных дам, — два разделенные пробором хвоста на затылке подкалывались кверху наподобие рогов. Иногда в толпе попадались и важные особы, например, школьный учитель с бритыми висками, косматый вымазанный сажей жрец с табачным мешочком из шкурки оцелота или какая-нибудь титулованная персона в хлопковом шарфе. Когда я осматривал свою одежду — грубую простецкую накидку и набедренную повязку безо всяких там перьев и драгоценных украшений, которые рабам позволено было носить в угоду хозяину, — я как-то сразу успокаивался. Я чувствовал себя в своей среде, среди равных мне людей; я был таким же, как они, или, во всяком случае, стал бы таким же совсем скоро — как только помылся бы.

Внезапно что-то всколыхнуло эту толпу — какое-то едва уловимое движение, напоминающее рябь на воде, вызванную всплеском крупной рыбины. Вглядываясь в бурлящую толпу, я проследил за этим шевелением до самого того места, откуда оно исходило. Поверх голов я разглядел небольшую группу людей, деловито направляющихся к дворцовой лестнице — той самой лестнице, по которой поднимались вчера вечером мы с братом.

Мне показался очень знакомым этот трепет толпы, через которую не церемонясь дюжие молодцы с дубинками прокладывали путь своему начальнику. А вскоре и его желтый подол мелькнул на нижних ступеньках.

Я растерянно посмотрел в сторону хозяйского дома, потому что пока не решил, как же мне поступить. Вообще-то хозяин предоставил мне большую свободу действий, если разрешил выполнять приказы императора и наведаться в тюрьму. Времени на раздумья у меня не было, зато имелось что сказать моему братцу.

Лев занимал свою часть дворца Монтесумы — палату стражников, нечто среднее между жилыми покоями и оружейным складом, — вместе с такими же, как он, судебными исполнителями. Все они были простолюдинами, достигшими нынешнего положения благодаря своим деяниям, и их плебейское происхождение сполна отражалось в облике их теперешнего жилья. Все они выросли в крохотных глинобитных домишках, где всю мебель составляли лишь несколько тростниковых циновок да какой-нибудь плетеный сундук. Сейчас же стены их обиталищ трещали под тяжестью огромных выложенных из перьев картин и звериных шкур, наполовину скрывавших прелесть настенных росписей, а пол был сплошь уставлен низенькими столиками и обитыми кожей стульями с высоченными спинками. Почести, коими власть щедро осыпала моего братца и ему подобных за их боевую доблесть, приучили их жить красиво.

Много времени ушло на то, чтобы уговорить часовых пропустить меня внутрь, поэтому когда я наконец добрался до брата, он уже нежил свое могутное тело в кресле, попивая шоколад. Глядя на аппетитную пену в его чашке, я только догадывался, каким хлопотным, наверное, был процесс приготовления этого напитка. Его, вероятно, тщательно взбивали, потом долго томили на огне и подавали горячим, но до определенной степени.

Он взглянул на меня поверх чашки.

— Извини, что не предлагаю тебе такого же. Я ведь не ждал твоего прихода.

— Ничего страшного, — добродушно отозвался я. — Тебе ведь туда наверняка стручковый перец кладут, а я ненавижу шоколад с перцем. Как твоя рука?

— Прекрасно. — Даже под толстыми слоями повязки я не без гордости разглядел, как раздулась и распухла его левая рука. — Горячая моча с медом и не такое лечит. А что тебе надо? Ты в тюрьме был?

— Был.

— И что тебе удалось выяснить?

— Что колдунов там больше нет.

Он сердито поставил чашку на пол, расплескав драгоценный напиток.

— Ты все потешаешься, я вижу?

— Отнюдь. Потешаться-то, похоже, не над чем. Меня сделали ставкой в какой-то игре между императором и главным министром, и такое свое положение я никак не могу назвать потешным.

— Тогда отыщи для Монтесумы этих колдунов, — равнодушным тоном ответил он, снова беря в руки чашку. — И игра эта закончится.

— Не так-то просто это сделать. Мой хозяин говорит, что колдунов у него нет. Император, похоже, верно догадался насчет того омовенного раба, который покончил с собой вчера. Он был одним из колдунов, и мой хозяин считает, будто находятся они у того торговца, владельца погибшего.

— И ты ему веришь?

— Может, верю, а может, нет. Вот побеседую с тем торговцем и все выясню. — Я смотрел, как брат пьет свой дорогостоящий напиток. Я точно знаю, что, найди он меня умирающим от жажды, он для пущих моих страданий на глазах у меня вылил бы на землю целую бутыль воды. Впрочем, и я скорее всего поступил бы с ним так же. — Только сначала я хотел бы кое-что узнать. А именно: кто придумал назвать мое имя императору?

Чашка дернулась в руках моего брата, ударив его по зубам. Но он ничего не сказал.

«Я слышал весьма лестные отзывы о тебе, раб», — припомнились мне слова императора.

— Ведь это ты, не так ли? — Это подозрение, как семечко, зародилось в моей голове еще во время нашего визита во дворец Ахаякатля. Только с тех пор оно там основательно прижилось и пустило цепкие корешки. — А ну отвечай, ублюдок! Ведь это твоих рук дело? Ведь это ты впутал меня в эту историю? Зачем ты это сделал?

— Зачем я обратил на тебя внимание императора? — Мой братец осушил свою чашку и аккуратно поставил ее на пол. — А как ты думаешь? Чтобы у тебя появилась возможность хоть что-нибудь самостоятельно выполнить в этой жизни! Я же вчера говорил тебе, ты можешь поправить ущерб, который нанес нашей семье, и совершить что-то, чем бы мы стали гордиться.

— Ну да, нашу семью, конечно же, будет распирать от гордости, когда с меня живьем сдерут кожу за то, что я попер против своего хозяина, — ответил я с горькой усмешкой. — И это только в том случае, если император окажется прав и старик Черные Перья действительно скрывает где-то этих колдунов. А вдруг это не так? Что, по-твоему, тогда сделает император?

Мой брат нахмурился:

— Но твой хозяин скрывает их! Раз император сказал, значит, скрывает.

— Он уверен в этом лишь потому, что кто-то надоумил его, вбил ему эту мысль в голову. И вот мне теперь интересно узнать, кто же это был.

— Да что ты говоришь?! — Мой братец с такой силой вцепился в подлокотники, что плетеный каркас кресла затрещал. Лицо его изменилось — сейчас это был не прославленный воин, присевший отдохнуть в минуту досуга, а мальчишка, которого я знал в детстве, отцовский любимчик, добившийся своего нынешнего положения только потому, что неудач боялся больше, чем смерти.

— Я не понимаю, почему ты решил, будто мой хозяин укрывает этих колдунов и что именно я и никто другой должен их искать. Я не вижу тут никакой связи с нашей семьей. Они отвернулись от меня много лет назад, и, что бы я сейчас ни совершил, отношение их ко мне уже ничего не поправит. Ты втянул меня в это совсем по другой причине. По какой-то личной причине.

Он задумчиво взял в руки свою чашку, обнаружил на дне ее только остатки пены и снова отставил в сторону.

— Ладно, — произнес он наконец. — Я скажу тебе, что знаю… Вернее, что слышал… Ну, ты же понимаешь, как мы, воины, относимся ко всяким слухам. — Он не смотрел в мою сторону и вообще, казалось, был в себе не уверен — совсем не походил на моего братца, скорее, на какого-то малахольного юнца, отважившегося рассказать услышанный в школе анекдот, но не умеющего ни начать его, ни закончить и сомневающегося, стоит ли вообще это делать. — Монтесума говорил тебе, что поручил главному министру разыскать этих людей, когда они исчезли. Уж не знаю, как именно выполнял это поручение твой хозяин — все хранилось в большом секрете, — но я слышал, там не обошлось без участия воинов. Я узнал это от человека, разговаривавшего с одним из участников того секретного задания. Как я понял, их посылали в деревню близ Койоакана. — Он помолчал, потом повторил, словно хотел, чтобы я получше запомнил это название: — Койоакан.

— И что же там произошло? — Мне вдруг вспомнились еще одни слова императора — «крайние меры». Что они означали?

— Этого… он не захотел рассказать. — Брат устремил на меня какой-то странный затуманенный взор, придавший его лицу неприступное выражение и отбивший у меня всякую охоту задавать следующие вопросы. Потом он прибавил голосом, для него считавшимся спокойным: — Я могу сообщить тебе только это. Я думаю, император решил, будто твой хозяин вернулся из той деревни с пустыми руками потому, что предпочел вернуться ни с чем.

Я заглянул в темные глаза брата, но так ничего и не сумел понять там. Он что-то скрывал, и, хорошо зная его, я догадывался: он скорее позволит зажарить себя заживо на огне, чем раскроет эту тайну. Впрочем, одна вещь была для меня очевидной. Дошедшее до его глаз или ушей мучило его так, что он уверовал в мою помощь — хотя сам так и не сумел заставить себя рассказать мне об этом.

— Ты считаешь, мне следует отправиться в Койоакан? — произнес я наконец. — Хочешь, чтобы я собственными глазами полюбовался на дело рук старика Черные Перья?