Бравый конвой моего брата выстроился в линейку, готовый следовать за своим начальником после того, как мы вышли от императора, но он взмахом руки отпустил их, и мы пересекли двор одни в полной тишине, если не считать стука его сандалий и шлепанья моих босых пяток. Он заговорил со мною, только когда мы оказались за воротами и я повернулся, чтобы уйти.

— Нам надо поговорить, Яот.

На небе уже появлялись звезды.

— Ты же знаешь, я не располагаю собственным временем, — напомнил я. — И так уже опоздал. Вот если хозяин как-нибудь отпустит меня…

Голос его звучал напряженно, когда он отрезал:

— Это связано с императорским делом! Ты же не думаешь, что я буду терять свое время и обсуждать с тобой свои личные вопросы? — И уже более мягко он прибавил: — Мне надо показать тебе кое-что. Тогда ты поймешь, почему для императора так важно найти этих колдунов.

— Я уже и так понял. Он же доходчиво дал мне понять, что я окажусь в горшке с тушеным маисом и бобами, если не разыщу их. А для меня это куда как важно!

Лев не стал дожидаться, пока я договорю, и зашагал через площадь. Бросив беспокойный взгляд на небо, я пустился догонять его.

— Куда ты идешь?

— Во дворец Ахаякатля.

Дворец, некогда построенный для ныне покойного отца Монтесумы, располагался на противоположном конце огромной площади Сердце Мира. Теперь он использовался как склад оружия и ценностей и посему надежно охранялся, хотя и стоял темный и на вид пустынный.

Стражники у входа, только глянув на моего брата, тотчас пропустили нас, даже не кивнув. Взяв в руки горящий факел, он повел меня по звенящим эхом коридорам.

— Послушай, я же сказал, что не располагаю собственным временем. Император не погладит тебя по головке, если я не смогу сослужить ему службу, так как хозяин забьет меня до смерти за опоздание…

Не обращая внимания на мои возражения, брат еще раз завернул за угол и остановился. Пристроив факел на подставку в стене, он оглянулся на меня и молча указал на что-то, лежавшее у него под ногами.

Мы находились в тесной, абсолютно пустой комнатенке. Здесь не было ничего, кроме одного предмета, который Лев, по-видимому, и собирался мне показать, — огромного деревянного сундука, стоявшего на полу посреди помещения.

— Что это? — спросил я с подозрением.

— Открой.

Крышка оказалась гораздо тяжелее, чем у тех плетеных сундуков, к которым я привык. На первый взгляд под нею не было ничего примечательного — только несколько старых одежек и еще парочка каких-то незнакомых мне предметов.

— Одежда? — удивился я. — Это что же, император хочет, чтобы я еще и стиркой занялся?

— Подними ее, — раздраженно произнес брат. — Подними и пощупай, тогда увидишь.

Поверх всей этой кучи лежала какая-то одежда наподобие женской, только с длинными рукавами и воротом как у жрецов и имперских посланников, когда они облачаются для особо торжественных случаев. Одежда эта была белая и расшита каким-то неизвестным мне узором, который, как я заметил даже при тусклом свете факела, сильно выцвел. Но не покрой и не этот узор насторожили меня, а ткань — тончайшая, почти невесомая, она прямо-таки ускользала сквозь пальцы, но когда я попробовал натянуть ее, то обнаружил, что она прочнее любой ткани, когда-либо оказывавшейся в моих руках.

— Ну? И что думаешь?

— Получше хлопка будет. — Потрясенный этим открытием, я почтительно положил ее на место и захлопнул крышку сундука. — Получше хлопка!

— Этот сундук выбросило на сушу на восточном побережье Божественного Моря несколько лет назад. Большую часть вещей из него Монтесума раздарил владыкам городов Тескоко и Тлакопана, ну а это оставил себе.

Пальцы мои еще чувствовали ткань, которую я только что щупал, а в голове крутился недавний разговор с Монтесумой.

— Император упоминал о чужестранцах с островов в Божественном Море, бледнолицых бородатых людях. Не их ли это вещи? — Я теперь уже начинал понимать, что так встревожило императора, — уж больно неземной вид был у этой невиданной ткани.

— Их. Эти и другие. Вот, посмотри. — Крышка сундука снова со скрипом открылась, зловеще нарушив тишину пустого пространства, и Лев вытащил что-то из него. Это был продолговатый узкий предмет, поблескивавший в свете факела.

— Какое-то оружие! — воскликнул я.

Предмет оказался чем-то вроде меча, разве что сам клинок был не из закаленной древесины, обрамленной по краям острым обсидиановым лезвием, а из цельного куска металла, немного похожего на серебро, только более тусклого и твердого.

— Покрепче бронзы будет, — заметил мой брат. — Помнишь, что сделали с нашими войсками тарасканцы несколько лет назад при помощи своих бронзовых мечей и копий? А теперь представь, как бы воевали наши воины, если бы имели оружие из такого вот металла, а не из древесины, кремния и обсидиана!

— А наши торговцы! Как бы они поживились, продавая такую вот одежду! — прибавил я, кивая на открытый сундук. — Ведь император это имел в виду?

— Он имел в виду, что те, кто обладает такими вещами, должны быть подобны богам, — бесстрастно заметил мой брат, опуская меч, но не расставаясь с ним. — А с богами, как известно, не шутят. По дошедшим до меня слухам, эти чужестранцы приплыли из-за Божественного Моря на лодках размером с дворцы. Они завоевали майя такими вот мечами и еще каким-то оружием, исторгающим из себя гром, огонь и дым и мечущим смертоносные камни.

Голос его задрожал. Лев всегда был набожным — слишком набожным даже для ацтека, — и этот разговор о богах вызывал у него трепет.

— Я так понял, он повелел устроить облаву на этих пропавших колдунов, — сказал я. — Чтобы они могли поведать ему, кто такие эти чужестранцы и что с ними делать.

— Более того, Монтесума считает, будто один из этих бледнолицых чужестранцев может быть самим Кецалькоатлем, вернувшимся, чтобы снова воцариться здесь.

Вот теперь я понял, что вызвало у императора такую озабоченность и желание во что бы то ни стало разыскать колдунов. И я понял, откуда взялся его страх, который я почувствовал даже через деревянную ширму.

Когда-то очень давно все земли, нынче принадлежащие Монтесуме, находились под властью тольтеков. Они прошли поистине удивительный путь развития, и всем самым лучшим вещам — искусству рисования, поэзии, изготовления изделий из ярких перьев тропических птиц и художественной обработки драгоценных металлов — мы, ацтеки, научились у них. Их кровь текла в жилах наших правителей даже после того, как их последний вождь Кецалькоатль — человек, носивший имя нашего бога, Пернатый Змей, — окончил свое правление, уплыв по Божественному Морю на восток к землям майя. По слухам, он должен был когда-нибудь вернуться и потребовать трон у своего потомка, императора Мехико.

Если Монтесума думал об этом, то он не просто надеялся выяснить, кто такие эти загадочные заморские дикари и чего они хотят. Его страшила мысль, что его предок намерен вернуться и, если понадобится, призвать к ответу за его правление. И от колдунов он хотел только одного — чтобы те предсказали ему его собственную судьбу.

— Ну? Теперь-то понимаешь? — продолжал мой брат. — Монтесума боится за свою жизнь, он считает, она под угрозой. Он и так-то был перепуган, если отправил этих колдунов в темницу. Но представь, что творится с ним теперь, когда они оттуда исчезли, будто испарились сквозь прутья клетки. — Его речь была взволнованна; мне оставалось только гадать, как он должен трястись за свое положение, зная, на что способен император. — Если выяснится, что они могли использовать для бегства магию…

— С трудом верится, — задумчиво произнес я. — Конечно, на свете существуют люди, умеющие оборачиваться по желанию птицами или зверьми. Но таких людей мало, а большинство колдунов — мошенники. Они просто используют множество дешевых приемов, одурачивая доверчивых людей. Например, излечивают больного, якобы высасывая какой-то камень из его тела. А на самом деле такой лекарь скорее всего держит во рту камень наготове и нарочно кусает себе щеку, чтобы все увидели, какой тот был окровавленный. Все их колдовство делается примерно таким способом. Конечно, эти люди, может, и улетели, но пока я не увижу перьев на полу темницы, я буду думать, что они ушли оттуда на своих двоих.

— Ушли? Но как?! И куда?

— Если бы я мог ответить на этот вопрос… — Я приумолк, сообразив, что в тот момент, когда я смогу ответить на его вопросы, как раз и начнутся мои настоящие неприятности. — С этим мне и предстоит разделаться, — прибавил я, обращаясь скорее к самому себе.

Мой брат смотрел на меня так, будто у меня только что отросло третье ухо.

— Что значит «разделаться»?

— Не глупи, Лев. — Я старался скрыть раздражение в голосе. — А если император прав и старик Черные Перья знает больше об этих колдунах, нежели показывает? Что тогда? Если бы я мог что-то выяснить — а ведь заранее ясно, это невозможно, — неужели ты думаешь, он позволил бы мне явиться с докладом во дворец? Да он посадил бы меня на кол! Я покойник уже давно, чем бы все это ни кончилось!

— Тогда просто исполняй свой долг, — холодно заключил мой брат.

— Дурни вы все! Я же раб! Какой долг? Перед кем? Долг — это когда за него платят.

Заморский меч дернулся в свете факела — это Лев, мой братец, пытался совладать со своим гневом.

— Ах ты, себялюбивый червь! — вскричал он. — Да кому нужна твоя жизнь? Думаешь, отцу, братьям? Каково им, по-твоему, было видеть, во что ты превратился? И каких трудов стоило мне построить свою жизнь, заработать почет и славу, когда любой, встретив меня, говорил: «А-а!.. Да я тебя знаю! У тебя брат пьяница! Кстати, как это ему удалось избежать сломанной шеи?»

— Я так и знал, что ты опять заведешь этот разговор…

— Сколько лет подряд ты марал в грязи честное имя нашей семьи! Не так, так эдак!.. И вот теперь, когда тебе представилась возможность хоть как-то возместить этот ущерб, ты только и думаешь о том, как бы сделать еще хуже…

— Ну да, а теперь ты станешь говорить, что я обязан тебе жизнью.

— Да, обязан!

Бойкий ответ застрял у меня в горле, потому что братец-то был прав. В глазах защипало при воспоминании о смеющейся толпе, о боли и унижении — мне даже пришлось отвернуться, чтобы скрыть эти горькие чувства.

Я очнулся, только когда услышал свист клинка в воздухе, но опоздал. Братец ударил меня мечом плашмя по лопаткам, отчего я, шатаясь, упал на колени. Обернувшись, я увидел, как он навис надо мной со сверкающим мечом в руке, на губах его застыла зловещая усмешка.

— Такую игру помнишь, братец? — заорал он.

Конечно, я помнил. Как же не помнить? Мы вдруг снова словно оказались мальчишками, играющими в войну. Оружие нам заменяли палки, и я, как обычно, был сбит с ног, а мой верзила братец собирался схватить меня за волосы, что в настоящем бою означало добыть пленного.

— Вот он, мой возлюбленный сын! — Этим злорадным воплем завершался воинский ритуал, когда его пустая рука тянулась ко мне.

Только, похоже, эту игру я все-таки усвоил лучше — не зря так долго учился. Когда пальцы его почти коснулись моих волос, я отдернул голову и впился зубами ему в руку.

Он взревел от боли и ярости. Он пытался вырвать руку, но я вгрызался в нее зубами, словно горностай в кролика. Перед глазами моими поблескивал меч — это братец пытался совладать с собой, чтобы не перерубить мне шею, а потом швырнул его в самый дальний угол комнаты, стараясь освободить руки.

Он навис надо мной, хотел ущипнуть меня за нос, чтобы я разжал зубы, и тогда я изо всех сил ударил его в бок, под ребра.

Когда он упал, я быстро отполз назад и выплюнул на пол его кровь.

Некоторое время мы лежали, тяжело дыша и беспомощно глядя друг на друга.

Чей-то крик вдалеке и топот бегущих ног дали нам понять, что нас слышали. Мы поднялись с пола, устало оглядывая друг друга.

— Что скажешь, братец? — задыхаясь, спросил я, между тем как озадаченные стражники ворвались в комнату у меня за спиной.

— А то скажу, что у тебя совсем нет друзей! — прорычал Лев, направляясь в дальний конец комнаты за мечом. — Сделай для императора то, что он хочет, и тогда, возможно, он возьмет тебя под свое крыло. Только не жди, что я буду возиться с тобой и на этот раз!