На западном берегу реки Флит, к югу от Гоулден-лейн, стояли недалеко друг от друга дома, построенные для богатых лондонских купцов в бурные времена правления королевы Елизаветы. Дома были вместительными, помещения светлыми и просторными. Жены и дети купцов наслаждались цветущими садами, тянувшимися вдоль берегов Флит, торопливо бегущей на встречу с Темзой. Тридцать лет назад эти дома на берегу реки ценились очень высоко. Но времена изменились.

Богатые переехали в более модные жилища, а эти особняки один за другим были разделены на квартиры, которые сдавались внаем и постепенно пришли в запустение. По соседству с их стенами были выстроены примитивные хижины и сараи, а некоторые пустующие здания растащили на камни и кирпичи. Сейчас, всего через шесть лет после смерти королевы Елизаветы, эту местность населяли бездельники и преступники. Оборванные босоногие мальчишки играли среди развалин, которые заняли место некогда ухоженных садов. Несколько поздних роз цвело даже сейчас, но их никто не замечал.

Река Флит, питаемая родниками сельского Хэмпстеда, превратилась просто в сточную канаву. По течению плыло множество отходов, окруженных пеной. Иногда дети показывали друг другу на распухшее тело дохлой крысы или собаки, выброшенное на илистую отмель, иногда они замечали труп человека, жертву тайного преступления.

Когда здесь разражалась чума, а это бывало почти каждое лето, власти назначали специальных людей разводить большие костры, посыпая их смолой, чтобы очистить воздух. Рабочим платили за то, что они подбирали трупы и свозили их в известковые ямы на полях, за пределами Холборна. Попробовали даже — в разгар летнего поветрия в прошлом году — убрать огромную гору экскрементов и мусора, громоздящуюся у красилен к северу от Флит-стрит.

Но река все равно воняла, и мало кто селился здесь, если мог поселиться где-нибудь в другом месте.

В середине этого неприглядного скопления домов проходил переулок, именуемый Аллея Роз, который шел на запад от Флит-стрит к Шу-лейн и Холборну. Некогда Аллея Роз могла похвастаться несколькими просторными домами из бруса, которыми владели торговцы зерном, имевшие склады ниже по Темзе; но теперь в этих домах обосновались нищие, собиравшиеся вокруг костра на углу улицы, и единственный вид коммерческой деятельности, который имел здесь место — если не считать грязной таверны под названием «Корона» дальше по Шу-лейн и полуразвалившегося дома торговца углем на северном конце переулка, — был тот, которым занимался торговец краденым по имени Мэтью, чей дом был больше… остальных и не был разделен на квартиры.

Входная дверь дома Мэтью была прочной, с хорошими шкворнями и замками, и его окна на ночь крепко закрывались ставнями и засовами. Но в этот вечер, в десять часов, в одном из окон ярко горела лампа, свидетельствующая, что Мэтью дома и считает дневную выручку. Вечер тоже оказался удачным, поскольку многие-горожане покинули дома, чтобы поплясать вокруг костров, устроенных в честь раскрытия Порохового заговора, либо послушать проповеди в церквях. В сумерки, когда торжествующе зазвонили все городские колокола, поставщики Мэтью стали приходить к нему под дождем, либо поодиночке, либо парами; некоторые — с мешками, другие — с полными карманами. Один пришел даже с повозкой, позаимствованной у Петри-уголь-щика, торговавшего в конце переулка, прихватив для охраны парочку крепких ребят — помощников Петри. Но такие удачные ночи выпадали все реже.

Мэтью и его люди, как и полагается, работали в пределах четко обозначенных границ. Помощники Мютью приносили ему то, что украли, он продавал это и делился с ними прибылью. Другие преступники действовали на соседнем участке, и местные констебли оставили Мэтью в покое, потому что он старался, чтобы и они не остались внакладе. Кроме того, он был мирным человеком, его воровская шайка не прибегала к кровопролитию без особой нужды, в отличие от их более злобных соперников, орудовавших на городских улицах.

Но последнее время стало казаться, что обо всех планах Мэтью знает какой-то тайный враг. Например, Мэтью, предупрежденный вчера вечером о том, что на склад, стоявший на берегу Темзы, только что прибыла плохо охраняемая партия шелка, послал туда нескольких своих лучших людей — Броггера Дейви, маленького Пентинка, рослого ирландца Пэта и четырех его соотечественников, чтобы забрать товар. Но им помешали — честно говоря, они едва избежали ареста, — потому что у склада в засаде прятались двенадцать вооруженных сторожей.

Были и другие случаи: местные предприятия внезапно отказались платить его людям обычную дань за защиту; соседние банды устраивали ссоры в тавернах, где гуляли его люди. А местные констебли требовали все больше и больше денег, чтобы Мэтью мог мирно заниматься своим делом, несмотря на усердную работу Стина, бывшего стряпчего с хорошо подвешенным языком, но лишенного права практиковать, жившего рядом с Мэтью и действовавшего в качестве его юридического советника, его клерка и умелого создателя всевозможных поддельных лицензий, необходимых для занятий любым делом в любом районе Лондона.

Мэтью, в старой меховой шапке с ушами, защищающей от ноябрьского холода, которым тянуло с реки, погрузившись в заботы, завершал подсчет вечерних приобретений. По крайне мере, сегодня не было засад. В настоящий момент он был один, если не считать повара на кухне; но скоро соберутся его товарищи по преступлениям, и он уже предвкушал момент, когда выпьет с ними пару пинт эля в «Короне», как вдруг услышал, что передняя дверь медленно открывается. Мэтью, дюжий чернобородый здоровяк, вышел в прихожую и увидел там мужчину, стряхивающего дождь со своего плаща. Незваный гость был в поношенной одежде из грубой шерсти, а через плечо у него был переброшен узел. С ним была собака — большая, косматая, такая же мокрая и грязная, как и ее хозяин; лужицы воды собирались на полу у их ног. Но Мэтью широко распахнул объятия в радостном приветствии.

— Нед! — воскликнул он. — Провалиться мне на этом месте! Мой маленький братик…

Старый глуховатый повар Тью вышел из кухни узнать, что происходит, принеся с собой запах подгоревшей пищи; но Мэтью жестом велел ему уйти, а потом заключил Неда в медвежьи объятия и гулко хлопнул его по спине.

— Входи же, — поторопил он. — Входи. Рад тебя видеть, хотя ты и не отдал мне до сих пор долг после твоего последнего посещения.

Он взял Неда за руку и провел его во внутреннюю комнату, где отмел в сторону листки с подсчетами и налил в два кубка вина из кожаной фляги.

Нед взял кубок и поднял его в знак приветствия.

— Три гинеи. Я не забыл. Я должен был уехать очень быстро.

— Да, я так и слышал. Я всегда говорил тебе, что эти твои модные друзья при дворе навлекут на тебя неприятности.

Нед спокойно сказал:

— Поверь мне, у меня нет друзей при дворе.

Мэтью фыркнул — немного укоризненно.

— Ты провел там достаточно времени. Но мы оба наделали ошибок. Мы с тобой неудачно начали свой жизненный путь, Нед. Ходили к старому Ревиллу, старались быть теми, кем вовсе не были. Учителя. Музыка. Латынь…

— Ревилл хотел помочь нам, — сказал Нед. — И как-никак, это ты пропустил большую часть занятий.

— Я убегал по большей части потому, что мне было скучно. Господи Иисусе, ну что пользы было для меня в латыни или в модной поэзии?

— Я вижу, что математика оказалась полезной.

Нед указал на листки с подсчетами, и Мэтью рассмеялся.

— Значит, я не так уж и навредил себе. Но для таких людей, как ты и я, Нед, единственный способ выйти из вонючей бедности — это нарушать дурацкие законы.

Он откинулся на спинку стула и окинул младшего брата оценивающим взглядом.

— Ты все еще пишешь баллады?

— Да, — ответил Нед. — Да, признаюсь, я их пишу.

— Хорошо.

Мэтью потянулся через стол и придвинул к себе стопку бумаг неопрятного вида.

— Уйма народу жаждет баллад. Если ты вернулся на какое-то время, не напишешь ли несколько штучек для меня?

— Наконец ты решил приобщиться к культуре, Мэтью. Тебе нужны баллады на латыни или на французском? Или без затей — на английском?

Мэтью помахал рукой перед улыбающимся братом.

— Иисусе, Нед, я говорю серьезно. Послушай вот это. Это о лорде Сесиле и его друзьях в тайном совете. Где она, черт побери?

Он пролистал бумажки.

— Вот. Эти стишки расхватали на прошлой неделе.

Он ткнул пальцем в отпечатанный листок.

— Там еще и не такое есть — обо всех любовницах Сесила, и как он страдает от французской оспы. Говорят, он стал богаче самого короля. Можешь ты писать такие штуки? Используя сплетни, скандалы? У меня пай в печатной типографии в Ладгейте; мы продаем такие штуки дюжинами на улицах, по шестипенсовику за штуку. Это, конечно, частная типография…

— Ты хочешь сказать — не имеющая лицензии.

— Я все делаю по правилам! — возразил Мэтью. — Стин сделал для меня прекрасную лицензию, такой можно обмануть даже судью. Это золотая жила, Нед.

— Похоже, стоит попробовать. Это лучше, чем торговать шарлатанским снадобьем от чумы. Помнится, ты пытался этим заниматься, когда я был здесь в последний раз. Сколько баллад тебе нужно?

— Столько, сколько напишешь. Так ты это сделаешь?

— Сделаю. Если только ты сможешь устроить меня где-нибудь на недельку-другую.

Мэтью подумал.

— Здесь есть маленькая спальня на чердаке. Но крыша что-то совсем протекла. Знаю! Ты можешь пожить в той комнате над конюшней, в конце переулка. Ты ее помнишь, эту комнатушку?

— А что сталось с двумя шлюхами, которые жили там? Или я буду жить вместе с ними?

Мэтью потер нос.

— Они переехали. Вот тебе и кров, малыш.

Он стал рыться в кармане в поисках ключа.

— Пожалуй, — сказал Нед. — Спасибо, Мэтью. А как идут дела? Кроме баллад?

— О, процветают, Нед, процветают.

Мэтью допил вино и налил еще.

— Мой маленький братик, — фыркнул он, — снова дома. Кто бы в такое поверил? А теперь расскажи мне обо всем, что ты натворил.

В течение семи лет до того, как Нед бросил свое ученичество у столяра, чтобы искать фортуны при дворе, Мэтью с удовольствием пребывал на избранном им поприще, трудясь разнорабочим на лесном складе в Квинхите. Он не жалел о напрасном учении и о занятиях музыкой. Но годы, проведенные в воровском мире лондонского прибрежного района, оказались очень полезными для него. Он изучил трюки мелких уголовников и завел полезных друзей среди пьянчуг-головорезов, обитающих на пристанях. Когда он поссорился со своим мошенником-нанимателем, то сделал шаг вперед, покончив с работой и вступив в одну из банд; он обосновался в Аллее Роз и завел собственное дело, торгуя краденым.

Хотя Мэтью не одобрял придворную жизнь Неда, он всегда оставался горячо преданным своему младшему брату и теперь слушал, качая головой, короткий рассказ Неда о его странствиях и о том, что он пережил на Нидерландской войне.

— А теперь голландцы были вынуждены заключить мир, — пробормотал он. — Мир с проклятыми испанцами. Кто бы мог в это поверить? Если бы наш король и его советники не бросили бедных голландцев пять лет назад, это было бы совсем другое дело, Нед.

Им подали тарелки с супом, который повар Мэтью, Джон Тью, состряпал на кухне. Тью, старый и полуглухой товарищ Мэтью со времен лесного склада, был мастером вскрывать отмычкой замки на дверях и сейфах, и Нед всегда полагал, что Мэтью держит его у себя именно за это. Не за кулинарное же мастерство. Перекусив, Нед пообещал встретиться с братом позже в «Короне», где он также хотел потихоньку купить приличной еды. Потом он отправился в свое новое жилище.

Все еще шел дождь, и вода скапливалась в переулке, образуя лужи, в которых мусор, выброшенный жителями, превращался в омерзительные острова. Нед поднялся по шаткой наружной лестнице в комнатку над конюшней, где Петри-угольщик держал своих лошадей, отпер дверь, высек искру из кремня, трут задымился. Комната была обставлена сломанной мебелью, выглядевшей так, словно ее впихнули сюда потому, что она больше никому не была нужна.

Он закрыл дверь, зажег свечной огарок над очагом и положил свой узел и лютню на кровать. Пока Варнава обнюхивался, Нед подошел к окну, которое никак не являлось препятствием для стихии, если не считать деревянного ставня, висевшего на одной петле. Из окна он мог видеть дальний конец улицы. Он поставил свечу в пустой очаг и пощупал набитый соломой матрас. Матрас заплесневел. Одеял не было. В общем, в помещении пахло сыростью и казалось, что здесь холоднее, чем снаружи.

В очаге осталось немного дров и угля, и он присел над ними на корточки, чтобы развести огонь и согреть это заброшенное помещение, когда дверь начала медленно открываться. Нед проворно вскочил. Потом успокоился. В дверях стяла девушка лет восемнадцати с вьющимися светлыми волосами, держа в руке одеяло.

— Элис, — сказал он.

Она усмехнулась Неду и бросила одеяло на кровать.

— Я сказала Мэтью, что оно тебе понадобится. Как поживаешь, Нед? Я просто ушам своим не поверила, когда услышала, что ты вернулся. Думала, ты уехал навсегда. Господи, да я была в этом просто уверена.

Она провела пальцами по своим длинным волосам и искоса глянула на Неда. Под полураспахнутым плащом на ней было надето ситцевое платье кричащей расцветки с низко вырезанным корсажем, который почти не скрывал ее пышные груди. Элис жила с Мэтью. Когда-то, когда Нед ненадолго нашел прибежище в доме брата во время одной из своих частых ссор с Нортхэмптоном, она дала ясно понять, что готова переадресовать свои милости ему. Он устоял, но решил, что она не из тех, кто легко отказывается от своего замысла.

Она, прошла дальше в комнату и задумчиво колупнула стену, где осыпалась штукатурка.

— Я пробуду здесь неделю или около того, — сказал он.

— Тебе не удалось разбогатеть, да?

— Пока нет.

Он прошел мимо нее к двери и открыл ее.

— Рад был снова увидеть тебя, Элис. Но мне нужно кое-чем заняться. И разве Мэтью не будет спрашивать, куда ты делась?

Нед заметил искру разочарования, даже обиды, промелькнувшую в ее темных глазах с тяжелыми веками; но она пожала плечами и ответила:

— Ничего, Мэтью подождет. Кто бы мог подумать — ты снова здесь, в Аллее Роз. В конце-то концов, ты всегда презирал своего брата.

— Это не так, — быстро сказал он. — Я очень ему благодарен. Он это знает. Спасибо, что принесла одеяло.

И он выставил свечу наружу, на лестницу, чтобы посветить ей.

Она пошла было, но обернулась, ее глаза цвета дикой сливы сверкали от злости.

— Да, кстати. Ты, верно, не слыхал, поскольку был в отъезде и все такое, о девушке, с которой ты и Мэтью когда-то были знакомы, о девушке, которая изображала из себя изысканную леди. Ее звали Кейт. Кейт Ревилл.

— И что с ней? — спросил Нед.

— Замуж вышла, — сказала она. — И у нее ребенок. Маленький мальчик по имени Себастьян.

— Я знаю.

— Ребенок у нее больной, — продолжала Элис. — Ее маленький мальчик. Родился весной в прошлом году, вот как. Еще и двух годиков нет. В доме всегда толкутся врачи.

— Грустно слышать это.

Он все еще держался за ручку двери.

— А Пелхэм — он строгий с мальчиком, он ругает миссис Кейт, говорит, что она его портит; он заставляет ее плакать. Я знаю, потому что у меня есть подружка, которая иногда помогает там со стиркой. Она слышит все новости.

— Так это или не так, это не мое дело.

И он шире открыл дверь. Она сердито посмотрела на него и наконец пошла вниз.

Нед захлопнул дверь и прислонился к ней. Он думал, что алхимия не так уж странна, как странна реальная жизнь, реальные люди. Как судьба меняет мужчин — и женщин. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. «Разложение мертвого остова надежды…»

Колокола церкви Святой Бригитты на Флит-стрит сообщили, что сейчас десять часов. Он распаковал свои скудные пожитки, потом вышел, насвистывая, в темноту и отправился на встречу с братом в «Корону». Варнава бежал рядом.

По всему Лондону догорали праздничные костры, и все церковные колокола города звонили по случаю ночи Порохового заговора.

Дождь лил в узком переулке, идущем от Кингз-лейн, что между Темз-стрит и рекой. Там, на земле, залитой темнотой, в заброшенном углу за большим складом пеньки, лежало тело Сэма Тернера, бывшего завсегдатая «Трех песенок», прикрытое грудой гниющих парусов, кишевшей крысами. После того как он рассказал напавшим на него все, что мог, о письме к Ариелю и о лютнисте — точнее будет сказать, что он выкрикивал все это снова и снова, лишь бы они оставили его в покое, — его мучения наконец прекратились. Кроме небольшого кровоподтека на руках и лице, не было никаких признаков, по которым можно было бы определить, что он умер насильственной смертью; вот только у него не хватало мизинца на правой руке, отрубленного острым орудием. И при этом крови вроде бы не было, разве только дождь смыл ее полностью.