19
Как хитромудрый мастер-златоков
Простой металл покроет позолотой,
А выдает, мороча простаков,
За золото и хвалится работой,
Вот так и он — наводит глянец, чтобы Подделку сделать наивысшей пробы.
Эдмунд Спенсер (ок. 1552–1599). Королева фей. Книга 4, песнь V, стих 15
На другой день — первый день декабря — мастер Тобиас Джебб заставил подмастерьев работать в своей мастерской в Людгейте допоздна, потому что спрос на его товар по случаю приближающихся праздников был очень велик.
Робин устал и проголодался. Прошлой ночью он лег поздно, потому что пытался при свече расшифровать письмо к Ариелю. Он хотел вернуть его Неду вечером, надеялся, что Нед простит его. Робин тщательно изучал письмо и как никогда был уверен, что оно представляет собой большую ценность.
Но часы тянулись мучительно медленно. Тобиас, который только что закончил набор серебряных блюд для одного богатого заказчика, наблюдал за тем, как Робин и другой подмастерье, Уилл Фревин, золотили их.
Мальчики часто делали это и раньше, но все же серебряных дел мастер наблюдал за ними орлиным взором, пока они мочили льняные тряпки в хлориде золота и сжигали в пепел, а потом натирали пеплом поверхность каждого серебряного блюда, пока оно не начинало блестеть позолотой.
Это был прекрасный трюк и, в общем-то, законный, если мастер сообщал о нем заказчику. Конечно, Тобиас, будучи человеком честным, всегда сообщал. Но когда он отвернулся, чтобы приготовить новый раствор хлорида, Уилл Фревин, в обращении которого с Робином в последнее время появилось какое-то лукавство и чрезмерное дружелюбие, подмигнул ему и прошептал:
— Такими золотыми тарелками можно одурачить много народу, верно, Робин? Нажить целое состояние.
Робин, который не любил Фревина, не обратил на это внимания и продолжал молча натирать серебряную тарелку, которую держал в руке, черной от пепла тряпкой, пока ее поверхность не превратилась мало-помалу в золотую. Он надеялся, что Нед со своим письмом обойдется и без трюков.
Наконец, серебряных дел мастер решил, что тарелки достойны его богатого клиента, и запер их в дубовый сундук, в который прятал на ночь ценные вещи. Фревину было велено принести угля для печки миссис Джебб. Робину было приказано прибраться и подмести пол.
А после этого Тобиас сказал Робину, что его работа еще не кончена; он не получит ужина до тех пор, пока не сходит с поручением на пристань Вул, примерно в миле отсюда, и не заберет новый молоточек, заказанный тамошнему кузнецу.
Город был во власти холодной декабрьской ночи. Тьму, опустившуюся над ним, лишь немного рассеивал свет луны, и туманная сырость поднималась от реки. Остатки снега растаяли, но воздух все равно был промозглый. Робин торопливо, сколько хватало сил, шел через город к пристани Вул, забрав молоточек, он сунул инструмент глубоко во внутренний карман, потом, совсем ослабев от голода, потому что не ел ничего, кроме корки хлеба и жидкой каши в полдень, пустился в обратный путь, надеясь, что от скудного ужина, который миссис Джебб с большой неохотой предлагала подмастерьям мужа, хоть что-то останется. Еще он думал на бегу о Неде и его письме; и поэтому прошло некоторое время, прежде чем он понял, что свернул не там, где надо.
Он не знал, где находится, и когда увидел темную громаду Тауэра, нависшую перед ним, то понял, что, наверное, пошел на восток вместо того, чтобы идти на запад. Еще больше его смутило, что темная улица впереди была загорожена медленно двигающейся повозкой, которую тянули вверх от реки две крупные лошади. Повозка была накрыта просмоленной парусиной и охранялась сзади и спереди шестью дюжими бородатыми мужчинами с палками, которые на каждом шагу оглядывались со свирепым видом. Робин, решив, что от них не стоит ждать ничего хорошего, попятился в какой-то дверной проем, когда они подошли ближе.
Тут повозка застряла — колесо попало в яму. Людям пришлось с силой толкать повозку, чтобы вытянуть ее; они вспотели и сыпали ругательствами, но старались не повышать голоса, как заметил Робин. Пока тянули и толкали повозку, парусина соскользнула, и блеснул металл. Блестели орудийные стволы — пушки, — и так близко, что он различил стоящие на них клейма.
Кто-то выругался и торопливо натянул парусину снова, чтобы спрятать поклажу. В этот миг подъехал еще один человек — верхом. Остальные явно знали его, потому что повернулись к нему с почтительным видом и начали что-то объяснять. Всадник был одет не просто, как они, на нем было строгое и хорошо сшитое платье джентльмена. Он спешился и обошел вокруг повозки, оценивая сложившееся положение. Робин вжался в дверь. Но подъехавший был остроглаз и заметил его.
Он медленно подошел к Робину. Лицо у него было тонкое и холодное, глаза светлые, серо-синие. Он схватил Робина за плечо.
— Что ты здесь делаешь, мальчик?
Зубы Робина выбивали дробь.
— Ничего, сэр. Прошу вас… меня послал с поручением хозяин… я опаздываю…
— Тогда почему ты прячешься?
— Я только хотел уйти с дороги, сэр…
Тот легко толкнул мальчика правой рукой, и Робин увидел у него на мизинце кольцо с рубином, которое блеснуло, как кровь.
— Разве тебе никто не говорил, что опасно находиться на улице после вечернего звона? А теперь быстро убирайся отсюда, мальчик. Здесь тебе не место.
Задыхаясь от страха, Робин проскользнул мимо повозки и всю дорогу бежал по темным городским улицам.
Уилл Фревин в последние дни внимательно следил за Робином, и как только Робина послали с поручением, Уилл пошел в крошечную комнатушку на чердаке рядом со своей комнатой, чтобы порыться в его скудных пожитках.
Уилл был из уважаемой семьи. Его отец торговал углем и платил хорошие деньги, чтобы выучить Уилла. Уилл возмущался, что ему навязали общество Робина, нищего мальчишки из работного дома, который при этом все, за что ни брался, всегда делал лучше Уилла.
Все время прислушиваясь к шагам на лестнице, Уилл быстро просмотрел изношенную одежду, хранившуюся в старом дубовом сундучке Робина. Он нашел на дне аккуратно завернутые в рваное одеяло стеклянные трубки и маленький пеликан — стеклянный сосуд с носиком, который представлял собой некоторую ценность и в котором он узнал сосуд мастера Тобиаса. Уилл ухмыльнулся.
— Попался, — прошептал он.
После чтого он начал исследовать соломенный матрас Робина. Под ним он ничего не нашел. Но отдвигая его в сторону, он понял, что в матрасном тике есть дыра, и, сунув туда руку, обнаружил книгу мастера Тобиаса об алхимии. И сложенный смятый лист бумаги.
— Никак не ожидал, — тяжело сказал серебряных дел мастер, — я и представить себе не мог, что мне вот так отплатят за мою щедрость к сироте, которого я взял из работного дома.
Робин наконец вернулся, выполнив поручение, и нашел Тобиаса Джебба, ожидающего его с констеблями, стоящими по обе стороны от него. Робин в ужасе отпрянул.
— Сэр, — промолвил он, — я сделал, что вы велели. Вот молоточек. Простите, что я так долго…
Тобиас указал на стол, и Робин увидел там стеклянные трубки и книгу по алхимии, которую собирался отнести Неду. Он сказал в отчаянье:
— Я взял это только на время…
Констебли подошли ближе. Мастер Тобиас поднял руку.
— Один момент.
Он подошел ближе к дрожащему Робину.
— Я нашел кое-что еще, что ты, полагаю, также украл. И я хочу знать в точности, откуда ты это взял.
Робин увидел, окончательно впав в отчаянье, что его хозяин держит в руке письмо к Ариелю. Он сказал:
— Мне одолжил его один мой друг. Прошу вас. Позвольте мне вернуть ему письмо…
Тобиас Джебб мрачно улыбнулся.
— Так я и думал. Это ты тоже украл. Кто этот так называемый друг, которого ты ограбил?
— Я… я не помню, как его зовут…
Тобиас взял Робина за ухо и повернул лицом к себе.
— Я хочу знать, где ты взял это письмо. Это письмо, на котором нарисован лев — символ самого Джона Ди, да, и его девиз: «Qui non intelligit aut discat aut taceat». Посидишь в тюрьме, подумаешь и скажешь мне, как тебе на самом деле попало в руки письмо, написанное доктором Ди. Говорю тебе в последний раз — отвечай, у кого ты украл его.
— Я не могу.
Боль в ухе была почти невыносимой.
— Я не знаю его имени…
— Где он живет, у тебя тоже выпало из памяти?
— Да! То есть… я не знаю, где он живет…
Тобиас отшвырнул Робина так резко, что он упал на колени. Тогда серебряных дел мастер велел констеблям увести его, как уличенного в воровстве.
Когда Робина выводили из комнаты в сопровождении констеблей, шедших с обеих сторон, он увидел, что Уилл Фревин ухмыляется ему, глядя из темноты, а мастер Тобиас, поднеся письмо поближе к свечке, исследует его, и в глазах старика горит страсть.
С рассвета Френсис Пелхэм усердно трудился над тем, что умел делать лучше всего: выбивал ответы из тех, кто предпочитал хранить молчание.
После посещения дворца принца Генриха у него возникло чувство, что битва, которую он ведет против католиков, стоит того, чтобы ее выиграть. В это утро пришло короткое сообщение от одного из его многочисленных осведомителей о том, что старая леди Монтэгю только что умерла, а Пелхэм знал — и все это знали, — что она укрывала священников. Ее дом в Саутуорке, рядом с мостом, был известен соседям как «маленький Рим», и говорили, что за сложным лабиринтом потайных комнат и запертых дверей у нее была крошечная часовня с кафедрой, и там днем и ночью горели свечи, освещающие идолопоклоннические гипсовые фигуры. Говорили, что она привечала иезуитов, приплывших на корабле в Грейвсенд; они подошли на веслах к ее дому поздней ночью, чтобы отдохнуть и подкрепиться, прежде чем разъехаться в разные стороны и распространять римскую отраву среди английских селян.
Все знали, что у старой леди Монтэгю есть покровители. У нее были могущественные друзья при дворе, среди которых не последней была королева Анна, регулярно слушавшая мессу в своей личной часовне в Гринвиче. Поскольку королева Анна была иностранка, пришлось ей простить такое поведение, граничащее с изменой; но ей позволили и простирать свое покровительство на английских подданных, а это было, по мнению Пелхэма, жестокой ошибкой.
Теперь леди Монтэгю умерла. И Пелхэм, вместе с несколькими дюжими помощниками, получил разрешение не от кого иного, как от сэра Уильяма Уада, возглавлявшего официальное преследование католиков, произвести обыск в ее доме.
И вот в глухие предрассветные часы он постучал в дверь именем короля, очистил дом от тех, кто в нем еще оставался, — домоправительницы, горничной и двух слуг, которые ушли, радуясь, что на них не пало никаких подозрений, и послал своих трех дюжих подчиненных обойти дом. Эта работа была для них привычной. Они крались из комнаты в комнату, простукивали стены, разводили огонь, чтобы выкурить тех, кто мог прятаться в больших каминных трубах, искали отверстия, просверленные в покрытых панелями стенах, через которые можно было ночью накормить священника водой или жидкой кашей.
Сначала они работали тихо, внимательно прислушиваясь к любому шуму, любому движению, если только это не был топот крыс под половыми досками. Но они ничего не нашли, и поскольку рассвет уже занимался над городом, Пелхэм все больше начинал тревожиться. Он был уверен, что найдет здесь что-то такое, что сможет восстановить его все уменьшающееся состояние и подарит благосклонность его хозяев.
За окнами дома оживали улицы Бэнксайда. По переулку грохотали подводы торговцев, а с реки доносились крики лодочников. Пелхэм приказал своим помощникам отбросить осторожность, потому что скоро прибудут могущественные родственники леди Монтэгю, чтобы войти во владение домом, и делать ему здесь будет нечего. Он коротко приказал им срывать со стен куски панелей, отодвигать большие кровати и поднимать половые доски. Они проработали еще час. Когда солнечный свет проник сквозь узкие окна и осветил беспорядок в комнатах, они остановились, чтобы отдохнуть, устав от трудов. Пелхэм был близок к отчаянью.
А потом он услышал приглушенный кашель.
Пелхэм молча указал на часть стены, откуда, по его мнению, донесся звук. Люди принялись за работу с новым усердием они оторвали панель, которая при простукивании казалась сплошной, швырнули ее на пол и увидели узкое отверстие, тоннель всего в четыре фута длиной между комнатами. В конце, где тоннель немного расширялся, находился священник, согнувшийся и трясущийся от страха. Они чуть не задохнулись от вони, исходившей от его тела, от его экскрементов. Рядом с ним стоял пустой кувшин из-под воды и оловянная миска в пятнах засохшей подливки, которая, возможно, находилась здесь уже не один день.
Помощники Пелхэма вытащили священника из этой дыры. Он был стар, тело у него было иссохшее и съежившееся под просторной священнической одеждой. Когда помощники. Пелхэма поставили его на ноги, он тут же упал и лежал неподвижно, подогнув колени к подбородку, поросшему белой щетиной. «Похоже, — подумал Пелхэм, пятясь от исходившей от него вони, — что он не может стоять после сидения в такой тесноте». Но все же ему удавалось громко молиться в лежачем положении, бормотать молитву, предшествующую исповеди, повторяя «mea culpa», пока помощники Пелхэма сооружали самодельные носилки из двух шестов, которыми они прощупывали отверстия, и снятой с одной из кроватей льняной простыни, которую привязывали узлами к шестам. Пелхэм подумал, что, когда они займутся этим священнослужителем в Тауэре, тот пожалеет, что не умер в этой дыре.
Полученные Пелхэмом инстукции состояли в том, что, если он найдет что-нибудь, он должен немедленно доложить об этом Уаду в Уайтхолл, поэтому, предоставив своим людям доставить узника в тюрьму Маршалси, он нанял лодку вверх от Лондонского моста, мысленно повторяя свой доклад и придя к выводу, что за поимку этого священника его ждет не только похвала, но и нечто более весомое — денежное вознаграждение. Возможно даже, что священник выдаст кого-нибудь при дознании, увеличив при этом прибыль Пелхэма. Он старался обуздать свои резвые мысли, пока лодочник упорно греб мимо Блэкфрайарза и Темпл-гарденз к лестнице Уайтхолла, но он не мог не предаваться надеждам.
Надежды его возросли еще больше, когда он услышал, спросив коменданта Уада, что сначала его желает видеть столь высокопоставленная особа как сэр Роберт Сесил — лорд-казначей короля и главный секретарь.
Должно быть, вести о его успехах разносятся быстро, несмотря на запутанные переходы Уайтхолла. Неужели сейчас его лично поблагодарит за сегодняшнюю работу один из самых могущественных людей королевства? Кажется, так, потому что его провели по освещенным свечами коридорам наверх по лестницам в одно из внутренних святилищ дворца, в комнату, где собирается тайный совет, но где сегодня его главный член, Роберт Сесил, сидел один за большим столом.
Пелхэм низко поклонился. Слуги и клерки держались в отдалении. Сквозь единственное окно он видел шпили городских церквей, блестящие под бледным зимним солнцем.
Наконец Сесил сказал:
— Итак, я слышал, что вы, мастер Пелхэм, — охотник за католиками.
Некоторые называли Сесила самым умным человеком в Англии; без сомнения, он был и самым богатым, потому что хорошо кормился на службе государству. Пелхэм снова наклонил голову.
— Милорд, я имею честь служить сэру Уильяму Уаду в этой должности.
Теперь изящные пальцы Сесила вертели гусиное перо, лежавшее перед ним на столе.
— Я слышал в последнее время, что некоторые из ваших помощников, мастер Пелхэм, излишне старательны в преследовании католиков.
Пелхэм был ошеломлен. Он сказал:
— Милорд, я и не знал, что можно быть слишком усердным при исполнении гражданского и нравственного долга.
Сесил поджал губы, затем произнес:
— Мы не воюем с теми, кто придерживается католической веры, мастер Пелхэм. Мы ни с кем не воюем. Его величество король хочет, чтобы в его королевстве царил мир. Если человек не отказывается присягнуть на верность королю, то стоит проявить терпимость. Вы меня понимаете? Преследования католиков, в которых нет необходимости, вызывают сложности с нашими друзьями дома и за границей.
Католики. Друзья за границей. Испанцы… Пелхэм глубоко вздохнул.
— Милорд, мое единственное желание — служить королю и его слугам. Всегда.
Сесил придвинул к себе какие-то бумаги и перелистывал их. Вдруг он поднял глаза.
— Сэр Уильям Уад сообщает мне, что в настоящее время у него больше нет для вас работы, мастер Пелхэм. Он благодарит вас за верную службу, но сожалеет, что больше не может держать вас на должности охотника за католиками. Мы должны приспосабливаться к временам, в которые живем. Без сомнения, вы найдете другую работу где-нибудь еще, и очень скоро. Всего хорошего.
Вот оно что. И никакой возможности просить, оспорить. Слуга уже открыл перед ним дверь. Пелхэм вышел, хромая, с горечью думая: это из-за испанского брака. Король Яков хочет женить принца Генриха на католической инфанте, как и Сесил, потому что инфанта принесет в приданое испанское золото…
Пелхэм не помнил, как он выбрался из лабиринта дворов и зданий, составляющих дворец Уайтхолл, и снова оказался у реки. И тогда им постепенно начало овладевать отчаянье. Он безработный. И если он не найдет способа выплатить свои растущие долги ростовщику — пока не придет его корабль, — он погиб окончательно.