Глава XXVII

Новое утро принесло следующее, совершенно неожиданное послание от Изабеллы:

"Бат, апрель,

Моя обожаемая Кэтрин!

Я получила два Ваших милых письма с величайшей радостью и должна принести Вам тысячу извинений в том, что не ответила на них раньше. Мне в самом деле стыдно за свою лень. Но в этом ужасном месте не хватает времени решительно ни на что. Со дня Вашего отъезда из Бата я бралась за перо, чтобы написать Вам, чуть ли не ежедневно. Но какой-нибудь пустяковый повод непременно меня от этого отрывал. Умоляю Вас, напишите мне поскорее и адресуйте письмо нам домой. Слава Богу, завтра мы покидаем это мерзкое место. С тех пор как мы с Вами расстались, оно больше меня не радовало – все потускнело и все стоящие люди отсюда уехали. Хотя, если бы мы с Вами могли встречаться, мне, я уверена, не было бы дела до всех остальных, ибо Вы для меня дороже кого угодно. Я очень беспокоюсь о Вашем замечательном брате, который не дает о себе знать, с тех пор как уехал в Оксфорд. Меня тревожит, что мы с ним друг друга не поняли. Но Ваше доброе участие все исправит: он – единственный человек, которого я когда-либо могла полюбить и на самом деле любила. И я верю, что Вы его в этом сможете убедить. Весенние моды уже почти забыты – шляпки теперь носят такие ужасные, что Вам даже трудно себе представить. Надеюсь, Вы приятно проводите время, но боюсь, что Вы обо мне и не вспоминаете. Не стану Вам ничего рассказывать из того, что могла бы, о семье, в которой Вы живете, ибо хочу быть великодушной и не желаю Вас восстанавливать против тех, кем Вы дорожите. Но так трудно понять, – на кого можно положиться! И, увы, молодые люди никогда не знают сегодня, что им взбредет на ум завтра. Рада Вам сообщить, что молодой человек, к которому я испытываю особенное отвращение, покинул Бат. Это определение позволит Вам догадаться, что я имела в виду капитана Тилни, который, как Вы можете вспомнить, особенно меня изводил и преследовал перед Вашим отъездом. Впоследствии он держал себя еще хуже и буквально стал моей тенью. Многие девицы попались бы на его удочку – так еще никто ни за кем не ухаживал! Но я слишком хорошо изучила этот коварный пол. Два дня назад он уехал в свою часть, и я надеюсь, что буду избавлена от встречи с ним навсегда. Он самый большой вертопрах, какого я когда-либо видела, – необыкновенно противный. Перед отъездом он дня два не отходил от Шарлотты Дэвис – я жалела о его вкусе, но не уделяла ему никакого внимания. В последний раз мы с ним столкнулись на Бат-стрит, и, чтобы он не мог со мной заговорить, я тут же зашла в магазин. Мне даже смотреть на него не хотелось. После этого он направился в Галерею, но я бы за ним не пошла ни за какие блага на свете. Как он отличается от Вашего брата! Умоляю Вас, сообщите мне о нем что-нибудь. Мне его мучительно жалко: перед отъездом он выглядел таким несчастным – из-за простуды или чего-то еще испортившего ему настроение. Я бы написала ему сама, если бы не потеряла его адреса. К тому же, как я Вам уже намекнула, боюсь что ему чем-то не понравилось мое поведение. Ради Бога, объясните ему все, чтобы он успокоился. А если он будет еще сомневаться, – несколько присланных им слов или его визит в Патни, когда он окажется в Лондоне, все поставят на место. Я уже сто лет не была ни в залах, ни в театре, если не считать вчерашнего вечера. Мы пошли с Ходжесами из озорства по дешевым билетам – они меня туда просто затащили. Я не желала, чтобы они говорили, будто я заперлась из-за отъезда Тилни. Мы встретились случайно у Митчеллов, и они сделали вид, что страшно удивлены, застав меня там. Я знаю им цену: одно время мы почти не здоровались, но теперь они – воплощение дружбы. Меня, впрочем, не так-то легко провести – не на такую напали! Вы знаете, я ведь тоже себе на уме. Энн Митчелл попыталась соорудить себе тюрбан вроде того, в каком я была неделю назад на концерте. Ничего путного у нее не получилось. Наверно, он шел только к моему своеобразному лицу – так, по крайней мере, утверждал тогда Тилни, уверяя, будто все мною любуются. Но он – последний человек, чьи слова для меня хоть что-нибудь значат. Теперь я ношу все только пурпуровое. Я понимаю, что кажусь в нем уродиной, но мне безразлично – это ведь любимый цвет Вашего замечательного брата! Не теряйте же ни минуты, моя любимейшая, моя обожаемая Кэтрин, и напишите сейчас же ему и той, которая вечно… и т. д.".

Такое явное лицемерие не могло ввести в заблуждение даже Кэтрин. Непоследовательность, противоречивость и лживость письма бросились ей в глаза с первых же строк. Ей было стыдно за свою бывшую подругу и стыдно, что когда-то она могла ее любить. Выражения привязанности Изабеллы были настолько же отвратительны, насколько никчемны ее извинения и бесстыдны ее просьбы. «Писать Джеймсу, чтобы ее выгородить? Нет, Джеймс никогда больше не услышит имени Изабеллы из уст своей сестры!»

Когда Генри вернулся из Вудстона, она рассказала ему и Элинор о спасении их брата, – искренне их поздравив, – и с негодованием прочла вслух наиболее существенные места письма. Закончив чтение, она воскликнула:

– Знать не хочу никакой Изабеллы и всего, что с ней связано! Она должна считать меня дурочкой – иначе бы она так не писала. Но, быть может, благодаря письму я научилась разбираться в ней лучше, чем она разбирается во мне. Я поняла, что она собой представляет – тщеславная кокетка, которой не удались ее козни. Вряд ли она хоть когда-нибудь была привязана ко мне или к Джеймсу. Лучше бы я ее вообще не встречала!

– Пройдет немного времени, – сказал Генри, – и вам покажется, что вы с ней и вправду никогда не встречались.

– Не могу понять одного. Ее планы в отношении капитана Тилни провалились. Но чего все это время добивался он сам? Почему ему понадобилось за ней ухаживать, ссорить ее с моим братом, чтобы затем улизнуть?

– Оправдать намерения Фредерика, если я их правильно понял, мне, признаюсь, трудновато. Он, как и мисс Торп, полон тщеславия. Разница между ними лишь в том, что благодаря большему здравому смыслу ему его тщеславие пока не повредило. Если результат его поведения не снимает с него вины в ваших глазах, – лучше нам оставить его в покое.

– Значит, вы уверены, что на самом деле он вовсе не был ею увлечен?

– Совершенно уверен.

– И хотел, чтобы в это поверили другие, только из озорства?

В знак согласия Генри кивнул головой.

– Что ж, в таком случае его поведение мне не нравится. Хотя все обошлось для нас с вами благополучно, мне это не по душе. Получилось, что он не причинил большого вреда, поскольку у Изабеллы, кажется, вообще нет сердца, которое он мог бы разбить. Но представим себе, что она бы в него влюбилась по-настоящему.

– Мы должны были бы прежде представить, что у Изабеллы есть сердце, которое может разбиться, то есть что она совсем иное существо. В этом случае с ней по-иному бы и обращались.

– На вашем месте защищать своего брата вполне естественно.

– А если вы защищаете своего, вам незачем особенно огорчаться по поводу разочарования, пережитого мисс Торп. Впрочем, ваши чувства настолько проникнуты врожденной порядочностью, что на них не оказывают влияния ни семейные узы, ни жажда мести.

Этот комплимент заметно подсластил горечь переживаний в душе Кэтрин. Фредерик не мог быть так непростительно виноват при том, что Генри был так хорош. Она решила не отвечать Изабелле на письмо и выбросить его из головы.

Назад: Глава XXVI

Дальше: Глава XXVIII