Глава XIV

Следующее утро было великолепным, и Кэтрин почти не сомневалась, что она будет вновь атакована компанией, собирающейся ехать в Клифтон. Однако, после того как она заручилась поддержкой мистера Аллена, они уже больше не были ей страшны. И все же она предпочитала избежать столкновения, сама победа в котором была бы для нее мучительной, и искренне радовалась, что их было не видно и не слышно. Тилни зашли к ней в назначенное время. И поскольку не возникло никаких новых затруднений, – ничего не вспомнилось, не пришло нежданного вызова и никто бесцеремонным вторжением не нарушил их намерений, – наша героиня весьма противоестественным образом смогла выполнить свое обещание, хотя оно было дано не кому иному, как самому герою романа.

Они решили обойти вокруг Бичен-Клиффа, величественного холма, яркая зелень и нависшие кустарники которого делают его столь заметным с любого открытого места в Бате.

– Когда я на него смотрю, – сказала Кэтрин, пока они шли вдоль реки, – я всегда вспоминаю о юге Франции.

– Вы бывали за границей? – с некоторым удивлением спросил Генри.

– Да нет же, я говорю просто о том, что описано в книгах. Этот холм всегда наводит меня на мысль о стране, по которой в «Удольфских тайнах» путешествовали Эмили и ее отец. Но вы ведь, наверно, не читаете романов?

– Почему же?

– Они для вас недостаточно умны. Джентльмены читают более серьезные книги.

– Человек, будь то джентльмен или леди, не получающий удовольствия от хорошего романа, должен быть безнадежно глуп. Я прочел все сочинения миссис Радклиф, и большинство из них с большим интересом. Когда я взялся за «Удольфские тайны», я не мог оторваться от книги. Помню, я проглотил ее за два дня, и все это время волосы дыбом стояли на моей голове.

– Да, – прибавила мисс Тилни, – я помню, как ты мне начал читать ее вслух. Когда я только на пять минут отвлеклась, чтобы ответить на записку, ты, вместо того чтобы ненадолго отложить книгу, убежал с романом на Эрмитажную аллею, и мне потом пришлось ждать пока ты его не закончишь.

– Спасибо, Элинор. Весьма убедительное свидетельство! – Вы видите, мисс Морланд, насколько необоснованным было ваше подозрение. Вот что со мной сделало желание поскорее узнать о дальнейших событиях. Я не мог всего пять минут подождать свою сестру, нарушил обещание прочесть ей этот роман вслух и в самом интересном месте заставил ее мучиться от любопытства, убежав с книгой, которая, примите во внимание, была ее, и только ее, собственностью! Вспоминая об этом, я испытываю чувство гордости и надеюсь, что этот случай позволит вам составить обо мне хорошее мнение.

– Мне это и в самом деле приятно слышать. Теперь я не буду стыдиться того, что мне нравится «Удольфо». До сих пор я не в шутку думала, что все молодые люди с поразительным презрением говорят о романах.

– Вот именно, поразительным. Можно и впрямь поражаться тем, что они способны презирать книги, которые сами читают наравне с женщинами. Я лично прочел их сотни. Не воображайте, что вы можете соревноваться со мной в знакомстве со всеми Джулиями и Луизами. Коли мы станем считаться, спрашивая без конца друг у друга: «Читали ли вы то», или: «Читали вы это», – я скоро оставлю вас так далеко позади, как – что бы такое придумать в качестве подходящего сравнения? – как сама ваша любезная Эмили оставила позади бедного Валанкура, уехав со своей теткой в Италию. Подумайте, насколько раньше я начал. Я уже учился в Оксфорде, когда вы еще были милой маленькой девочкой и вышивали дома салфеточки ддя подарков.

– Боюсь, что не слишком милой. Но скажите мне все же, не находите ли вы, что «Удольфо» прелестнейшая книга на свете?

– Вы, должно быть, имеете в виду «красивейшая»? Это зависит от переплета.

– Генри, – сказала мисс Тилни, – ты позволяешь себе слишком много! Мисс Морланд, он обращается с вами совершенно так же, как со своей сестрой. Ему всегда хочется поймать меня на том, что я как-то неточно выразилась. А теперь он пробует и с вами затеять ту же игру. Он недоволен вашим употреблением слова «прелестнейшая», и вам лучше побыстрее его заменить, так как в противном случае он будет всю дорогу пилить нас Джонсоном и Блэром.

– Я уверена, – воскликнула Кэтрин, – что у меня и в мыслях не было ничего плохого. Но это в самом деле прелестная книга – почему же мне так ее не назвать?

– Совершенно верно, – сказал Генри. – И сегодня прелестная погода. И мы совершаем прелестную прогулку. И вы обе – самые прелестные молодые леди. Какой же это поистине прелестный мир! Слово подходит ко всему. Быть может, первоначально его использовали, толь. ко чтобы выразить красоту, изящество, утонченность, – говорили о прелестных платьях чувствах или вкусах. Но теперь одним этим словом можно охарактеризовать любое качество в любом предмете.

– В то время как на самом деле, – воскликнула его сестра, – оно может относиться только к тебе, не характеризуя при этом ничего. Ты и впрямь человек прелестный, да вот нрав у тебя известный! Давайте, мисс Морланд предоставим ему размышлять о точности наших выражений, а сами будем восторгаться «Удольфо», пользуясь любыми словами, какие только придут нам в голову. Это действительно интереснейшая книга. Вы любите подобное чтение?

– Сказать по правде, я не очень люблю другое.

– Вот как?

– То есть я могу читать стихи, пьесы и тому подобное и неплохо отношусь к описаниям путешествий. Но историей, настоящей солидной историей я никак не могу увлечься. А вы можете?

– Да, я люблю историю.

– Я тоже хотела бы ее любить. Я иногда читаю исторические книги по обязанности, но они меня только злят или усыпляют. Споры королей и пап, с войнами или чумой на каждой странице! Мужчины – ничтожества, о женщинах вообще почти не говорится – все это невыносимо. И вместе с тем мне часто кажется, что это так скучно. Ведь большую часть того, что там написано, пришлось сочинить. Речи, вложенные в уста героев, их мысли, планы – почти все это надо было придумать, а в других книгах я больше всего люблю выдумку.

– Вам кажется, – сказала мисс Тилни, – что историкам не слишком удаются взлеты фантазии? Они щеголяют воображением, не возбуждая интереса у читателя? Я люблю историю, и меня вполне удовлетворяет смесь истины с выдумкой. Главные факты исторические авторы добывают из архивов – древних книг и летописей, которым, я надеюсь, можно настолько верить, насколько вообще можно верить сведениям о том, что происходит не у нас на глазах. А что касается названных вами маленьких украшений, то они и есть всего лишь украшения, и я воспринимаю их в качестве таковых. Если речь хорошо написана, я читаю ее с удовольствием независимо от того, кем она сочинена, – возможно, даже с большим удовольствием благодаря тому, что вместо подлинных слов Карактакуса, Агриколы или Альфреда Великого передо мной – сочинение мистера Юма или мистера Робертсона.

– Так вы любите историю? И мистер Аллен с моим отцом тоже любят. И два моих брата не питают к ней отвращения. Столько примеров среди, маленького круга моих друзей – просто удивительно! Такая пропорция позволяет мне не испытывать жалости к историческим писателям. Если люди любят читать их книги то все в порядке. А не то – отдавать столько сил, чтобы исписывать огромные тома, в которые, как я думала, добровольно даже никто и не заглядывает, – работать только ради мучения маленьких мальчиков и девочек – такая судьба мне казалась слишком жестокой! И хотя мне известно, насколько это все правильно и нужно, я часто удивлялась самоотверженности людей, которые способны засесть за подобную работу.

– Что маленьких мальчиков и девочек следует мучить, – сказал Генри, – не станет отрицать ни один человек, хоть немного знакомый с жизнью в цивилизованном государства. Но говоря о наших выдающихся историках, должен заметить, что предположение, будто они не преследуют более высокой цели, могло бы их сильно оскорбить. Судя по их методу и стилю, мне думается, они вполне способны мучить читателей в гораздо более зрелом возрасте и с более развитым интеллектом. Я употребляю глагол «мучить», пользуясь вашим собственным языком, вместо, глагола «учить», считая их отныне синонимами.

– Вам кажется нелепым, что я учение назвала мучением. Но если бы вы, подобно мне, привыкли наблюдать, как бедные маленькие дети сперва заучивают буквы, а потом учатся правописанию; если бы вы всю жизнь, подобно мне, видели, какими непонятливыми они бывают на протяжении целого утра и как устает наша бедная мать к его концу, то вы согласились бы, что «мучить» и «учить» в некоторых случаях можно считать одним и тем же.

– Вполне возможно. Но историки не в ответе за трудность обучения грамоте. И даже вас самих, хотя вы, кажется, не слишком склонны к суровым и напряженным занятиям, быть может, удастся убедить, что неплохо пострадать два-три года, чтобы всю остальную жизнь иметь возможность читать. Подумайте, если бы нас не учили чтению, миссис Радклиф писала бы зря – или, быть может, не писала бы совсем!

Кэтрин согласилась, и ее самый жаркий панегирик по поводу талантов упомянутой леди исчерпал тему. Очень скоро Генри и Элинор принялись обсуждать другую, по поводу которой Кэтрин сказать было нечего. Они стали обозревать местность, как это делают люди, занимающиеся живописью, и с жаром знатоков заспорили о том, в какой мере она подходит для пейзажа. В этих вопросах Кэтрин не разбиралась. У нее не было ни малейших представлений о рисовании и художественном вкусе. И она вслушивалась в их разговор с тщетным вниманием, ибо все, что они говорили, было ей почти целиком непонятно, а то малое, что ей удавалось в нем уловить, находилось в вопиющем противоречии со скудными сведениями в этой области, почерпнутыми ею из других источников. Оказывалось, что красивый вид не следует отныне рисовать с вершины холма к что чистое синее небо невыгодно для дневного пейзажа. Она до глубины души стыдилась своего невежества. Неуместный стыд! Тому, кто хочет кого-то к себе привязать, полезно проявить неосведомленность. Обладать хорошей осведомленностью – значит ущемлять тщеславие окружающих, чего разумный человек всегда должен избегать, в особенности женщина, имеющая несчастье быть сколько-нибудь образованной и вынужденная поелику возможно скрывать этот недостаток.

В какой мере естественная простота благоприятствует хорошенькой девушке, было уже разъяснено мастерским пером моей сестры по профессии. И к ее трактовке этой темы я, из чувства справедливости к мужскому полу, добавлю только, что, хотя для более значительной и более легкомысленной его части привлекательность женщины усиливается ее наивностью, между мужчинами все же есть и такие, которые настолько разумны и образованны, что ищут в женщине чего-то большего, чем невежество. Кэтрин, однако, не сознавала своего преимущества – она не знала, что хорошенькая девушка с чувствительным сердцем и самым непросвещенным умом, при отсутствии каких-либо неблагоприятных обстоятельств, не может не привлечь к себе умного молодого человека. В настоящем случае она с огорчением призналась В своей недостаточной осведомленности и заявила, что за умение рисовать была бы готова жертвовать всем на свете. В ответ незамедлительно последовала лекция о прекрасном, в которой объяснения ее спутника были настолько доходчивыми, что она тут же стала любоваться всем, что казалось красивым ему, и к которой она выказала такое серьезное внимание, что он ощутил полнейшее удовлетворение ее выдающимся природным вкусом. Он говорил ей о передних планах, расстояниях и далях, боковых фонах и перспективах, свете и тенях. И Кэтрин оказалась столь способной ученицей, что, когда они поднялись на вершину Бичен-Клиффа, она сама отвергла вид на город Бат в качестве возможного объекта для пейзажа. Восхищаясь ее успехами и боясь утомить ее ум слишком большой дозой премудрости, преподнесенной за один раз, Генри позволил содержанию беседы постепенно измениться, и, легко перейдя от скалистого утеса и засохшего дуба, который он поместил неподалеку от его вершины, к дубам вообще, к лесам, к окружающим их землям, пустующим пространствам, государственным угодьям и правительству, он вскоре оказался в сферах политики. А от политики было уже нетрудно прийти к молчанию. Затяжная пауза, последовавшая после того, как он кратко рассмотрел состояние нации, была нарушена Кэтрин, которая сказала весьма серьезно:

– Я слышала, в Лондоне ждут чего-то ужасного.

Мисс Тилни, к которой главным образом бы. ли обращены эти слова, вздрогнула и поспешно откликнулась:

– В самом деле! В каком же роде?

– Не имею понятия ни о роде, ни об истоках. Я только слышала, что речь идет о чем-то чудовищном – несравнимом со всем, что было известно прежде.

– Боже! Откуда вы это узнали?

– Моя близкая подруга получила вчера письмо из Лондона. Что-то необыкновенно страшное. Можно ждать убийства и тому подобного.

– Вы удивительно владеете собой, рассказывая об этом. Надеюсь, что сообщения вашей подруги преувеличены. И если о подобном замысле известно заранее, правительством будут приняты необходимые меры, чтобы предотвратить его осуществление.

– Правительство, – сказал Генри, сдерживая улыбку, – не обладает ни желанием, ни возможностью вмешиваться в подобные дела. Убийства нужны. И правительству безразлично, в каких масштабах.

Леди посмотрели на него с удивлением. Он засмеялся и прибавил:

– Послушайте, вы хотите, чтобы я помог вам понять друг друга, или же предоставить вам выбираться из этой путаницы своими силами? О нет, я буду великодушен и докажу, что я мужчина, не только щедростью своей души, но и ясностью рассудка. Я терпеть не могу представителей моего пола, которые считают себя достойным иногда снисходить до уровня вашего разумения. Возможно, женский ум недостаточно основателен и остер – недостаточно деятелен и проницателен. Возможно, вам не хватает наблюдательности, интуиции, логики, гения и остроумия…

– Мисс Морланд, не обращайте внимания на его слова. Но будьте добры, расскажите мне, что это за ужасный заговор?

– Заговор? Какой заговор?

– Дорогая Элинор, заговор существует лишь в твоем воображении. Какая несусветная путаница! Мисс Морланд всего-навсего упомянула о новом готовящемся к выходу романе в трех томах дуодецимо, по двести семьдесят шесть страниц в каждом, с фронтисписом в первом, изображающим два могильных камня и фонарь, – ты поняла? Ваши ясные высказывания, мисс Морланд, моя бестолковая сестра неверно восприняла. Вы говорили об ожидаемых в Лондоне ужасах, но вместо того, чтобы сразу понять, как подобало бы разумному существу, что ваши слова относятся только к распространенным изданиям, она немедленно нарисовала в своем воображении собравшуюся в Сент-Джордж-Филдсе трехтысячную толпу, разгромленный банк, осажденный Тауэр, залитые кровью лондонские улицы, вызванный из Нортгемптона для подавления восставших эскадрон 12-го полка легких драгун (надежда нации!) и славного капитана Фредерика Тилни, сбитого с лошади брошенным из верхнего окна кирпичом в самый момент его появления во главе вверенных ему войск. Простите ей ее недогадливость. Сестринская привязанность соединилась здесь со слабостью женщины. Вообще-то она вовсе не так уж плохо соображает.

Кэтрин чувствовала себя достаточно неловко.

– А теперь, Генри, – сказала мисс Тилни, – после того как ты помог нам понять друг друга ты мог бы помочь мисс Морланд понять и тебя самого, – если только ты не хочешь, чтобы она считала тебя непозволительно бесцеремонным по отношению к твоей сестре и великим грубияном по отношению к слабому полу вообще. Мисс Морланд еще не привыкла к твоим чудачествам.

– Я буду счастлив познакомить ее с ними получше.

– Не сомневаюсь. Но этим ты еще не дал необходимых сейчас объяснений.

– Что же от меня требуется?

– Ты это знаешь сам. Изложи свои подлинные взгляды. Объясни, какого ты высокого мнения об умственных способностях женщин.

– Мисс Морланд, я весьма высоко ставлю умственные способности всех женщин на свете, кто бы они ни были, в особенности тех, с кем я имею счастье находиться в одной компании.

– Этого недостаточно. Будь серьезнее.

– Мисс Морланд, никто не судит об умственных способностях женщин так высоко, как я. Мне кажется, что природа дала им так много что они никогда не считают нужным использовать больше половины.

– В данный момент, мисс Морланд, мы не добьемся от него ничего более разумного. Он сейчас не настроен на серьезный лад. Но, уверяю вас, было бы совершенно неверно предполагать, что он способен высказаться несправедливо о какой-нибудь женщине вообще или недоброжелательно обо мне.

Поверить, что Генри Тилни не может поступить плохо, было для Кэтрин совсем нетрудно. Выходки его иногда вызывали у нее удивление, но относился он ко всему всегда правильно. А тем, что было в нем непонятно, она готова была восхищаться так, как будто она это понимала. Вся прогулка показалась Кэтрин чудесной, и, хотя она закончилась слишком быстро, чудесным было и ее завершение: ее друзья зашли вместе с ней в дом, и перед тем, как расстаться, мисс Тилни, обращаясь в равной степени к ней и к миссис Аллен, самым любезным образом попросила Кэтрин доставить ей удовольствие, приняв приглашение послезавтра у них пообедать. Со стороны миссис Аллен не возникло никаких затруднений, а единственная трудность для Кэтрин была связана с необходимостью скрыть переполнившие ее радостные чувства.

Утро прошло так приятно, что совершенно вытеснило из ее памяти мысли о дружбе и сестринской привязанности. За все время прогулки она ни разу не подумала об Изабелле и Джеймсе. Когда Тилни ушли, ей захотелось что-нибудь о них узнать, но на первых порах это оказалось невозможным. Миссис Аллен ничем не могла рассеять ее тревогу по поводу отсутствия сведений о подруге и брате. Около середины дня, однако, Кэтрин под предлогом безотлагательной покупки ярда цветных лент вышла на улицу. На Бонд-стрит она обогнала среднюю мисс Торп, шедшую в Эдгарс-Бил-дингс между двумя самыми очаровательными на свете девицами, которые в течение этого утра были ее любимейшими подругами. От нее Кэтрин узнала, что путешествие в Клифтон состоялось.

– Они выехали в восемь часов, – сказала мисс Энн, – и, поверьте, я не завидую их поездке. Мне кажется, мы с вами счастливо отделались от этой затеи. Ничего не могло быть скучнее – в это время года в Клифтоне ни души. Белл поехала с вашим братом, а Джон повез Марию.

Кэтрин выразила полное удовлетворение, узнав, как все устроилось.

– Еще бы, – поддакнула ей Энн, – Мария сразу согласилась. Она была в диком восторге, надеясь получить удовольствие. Не могу сказать, что восхищаюсь ее вкусом. Что касается меня, я с самого начала решила не ехать, как бы меня ни упрашивали.

Несколько в этом сомневаясь, Кэтрин не удержалась от замечания:

– Я бы желала, чтобы и вы участвовали в прогулке. Жаль, что вы не смогли поехать со всеми.

– Благодарю вас, мне это было ни к чему. Я ни за что не поехала бы сама. Когда вы подошли, я как раз говорила об этом Эмили и Софье.

Кэтрин осталась неубежденной, но радовалась, что Энн располагала подругами, которые могли ее утешить. Вполне успокоенная, она попрощалась с мисс Торп и вернулась домой, довольная тем, что ее отказ не сорвал поездки, и надеясь, что благодаря удовольствию, полученному от прогулки, Джеймс и Изабелла перестанут сердиться на проявленное ею упорство.