Я. забралась на крышу нашего дома, чтобы согнать оттуда коз, но потом осталась там, чтобы посидеть среди одуванчиков, которые за ночь расцвели на дерне. Со своего места я видела все, что происходило за крутыми красными крышами домов наших слуг, до самого леса, который отмечал границы нашего пастбища и обступал курган с могилой моего отца. Там, на кургане, кто-то играл, взбегая по одной его стороне и скатываясь по другой.

— Гуторм, — тихо произнесла я, погрозив пальцем.

Конечно, он не мог меня слышать, во всяком случае, так, как слышат остальные люди. Брат находился слишком далеко от меня. И все же он уловил мои слова. Только он один обладал даром слышать, невзирая на расстояния. В то же мгновение Гуторм замер на вершине кургана и стал внимательно осматривать все, что было в поле его зрения, пока не увидел меня. Потом он вскочил и помчался, смешно выбрасывая в стороны коротенькие ножки и размахивая руками. Когда он проносился мимо коров, овец и коз, те не обращали на него ни малейшего внимания, в отличие от некоторых слуг, которые боялись моего брата и, заметив его поблизости, еще усерднее принимались за работу. Пробегая по лугу, Гуторм споткнулся и упал. Потом поднялся и уставился на свои ноги, будто удивляясь тому, что они его подвели. Мне стало ясно, что он уже забыл обо мне.

— Гуторм, — снова прошептала я.

Вскоре брат прыгал возле дома и издавал странные горловые звуки. Я указала ему на камень с плоской вершиной, по которому козы забирались на крышу. Когда Гуторм залез на него, я схватила брата за руки, чтобы помочь подняться. Но он целиком положился на мои силы, и вместо того, чтобы втащить Гуторма, я свалилась с крыши.

Я расшибла колено, ударившись о камень. Гуторм упал на меня. Боль в ноге и тяжесть брата изгнали из меня остатки нежности, которую я испытывала к нему всего мгновение назад.

— Бесстыжий! — крикнула я. — Ты же знаешь, что нельзя играть на могиле отца! Сколько раз тебе об этом говорила!

Он скатился с меня и сел. Я тоже уселась и стала рассматривать свое разбитое колено, видневшееся сквозь порванную одежду.

— Что, если бы тебя увидел Гуннар? Как думаешь, чем бы тогда закончилось твое веселье?

Гуторм начал плакать. Ему было уже семь лет, но он часто лил слезы. Гуторм совсем не разговаривал, лишь ревел да ворчал.

— Прекрати рыдать, — сказала я. — Это ничего не изменит. Иди сюда. Мы вместе сходим к отцу и попросим его простить тебя, иначе со всеми нами случится что-нибудь ужасное.

Гуторм протянул мне руку.

— Теперь опустись, — сказала я, когда мы подошли к могиле.

Я легла ниц, чтобы показать брату, что он должен делать. К тому времени он перестал плакать и решил, что я предлагаю ему поиграть в новую игру. Ему показалось, что если он будет достаточно долго меня толкать, то я с радостью скачусь с кургана, так же, как он сам делал незадолго до этого. Прошло немало времени, пока мне удалось успокоить его и настроить на серьезный лад. Но как раз тогда, когда я собралась обратиться к отцу с просьбой простить Гуторма, я услышала стук лошадиных подков о землю и мужской смех. Звуки доносились со стороны леса, но не с западной тропинки, которая вела к домам наших вольнонаемных работников, а с юга. Там охотились братья.

Я быстро поднялась, решив, что это гунны. Наши слуги считали: как только гунны поймут, что оставшихся в живых бургундов хватило для того, чтобы основать новое поселение, они обязательно вернутся и уничтожат нас всех без остатка. И я разделяла эти опасения. Перед тем как покинуть Вормс, мы слышали о том, что Бледа и Аттила, предводители крупного племени, которое напало на нас, призывали гуннов объединиться под их началом, чтобы сокрушить всех врагов. Сама я не видела этих свирепых воинов, потому что нас с матерью спрятали сразу же, как началось нашествие. Люди говорили, что вожди гуннов сильны и неутомимы, как лошади, и не боятся смерти. Я слышала, что Аттила выглядел страшнее Бледы, и в своих снах часто видела человека с расплющенным носом и скудной бородой, в глазах которого плескалась такая злоба, что мужчины вздрагивали, а женщины падали в обморок. Я никогда не думала о том, что обладаю даром провидения, но эти сны казались такими реальными, что, в конце концов, я поверила: придет день, когда я взгляну в глаза этого человека и увижу в них собственное отражение. Поэтому, несмотря на заверения братьев, что гунны слишком заняты, завоевывая страны и империи, чтобы вспомнить об остатках народа, некогда насчитывавшего более сорока тысяч человек, я по-прежнему очень боялась гуннов.

— Отец! — торопливо взмолилась я. — Избавь меня от страха и надели отвагой, которую пристало иметь урожденной бургундке!

Но мужчины подходили все ближе, и мне становилось все страшнее.

У нас не оставалось времени убежать на пастбище, поэтому мы с Гутормом ползком пробрались в укрытие дальнего склона кургана. Когда мужчины вышли на открытое пространство к востоку от нас, мы выскользнули в лес. Там, спрятавшись за деревьями, мы ожидали услышать боевые кличи гуннов. Посмотрев на Гуторма, я обнаружила, что он смешно зажмурил глаза и так плотно прижался щекой к стволу дерева, будто желал слиться с ним. Мне стало стыдно, потому что брат всего лишь подражал мне. Но все же я не сразу смогла покинуть свое укрытие, чтобы взглянуть, что происходит на пастбище.

Наверное, лихорадочное биение моего сердца, всполошенного страхом перед Аттилой, помешало мне раньше догадаться о том, что группа подъехавших людей была слишком мала, чтобы оказаться тем страшным врагом, которого я представила. Наблюдая за тем, как Гуннар спустился с холма, где стоял наш дом, широко раскрыв руки для объятий, я почувствовала, как краснею от стыда за собственную глупость. Один из приехавших был стариком. Второй выглядел молодо. Его волосы оказались длиннее, чем у других спутников, что в землях франков считалось признаком благородного происхождения. Гуннар обнял сначала старца, потом молодого мужчину. Это и был Сигурд.

Я знала, что Гуннар рассердится, если я сразу выйду навстречу гостям, но мне не удалось сдержаться. Я схватила Гуторма за руку, и мы побежали вдоль леса, стараясь не попадаться никому на глаза, затем свернули вдоль восточного края поля, которое работники боронили плугом с запряженным в него волом. Когда мы достигли домов слуг, стоявших в ряд, один за другим, нам стало гораздо проще пробираться вперед, оставаясь незамеченными. Франки принимали приветствия брата как раз возле восточного крыла, у последнего из домов. Именно позади него я и спряталась. Гуторм, конечно же, был рядом со мной.

Я лишь раз посмела выглянуть из укрытия, и когда я заметила, что Сигурд запнулся на полуслове и покраснел, то поняла, что он увидел меня боковым зрением. Меня тоже охватил жар, и я сползла в укромное место, чтобы предаться приятным мыслям. Только Гуторм продолжал выглядывать из-за стены, чем мог выдать наше укрытие. Я схватила его и попыталась затащить обратно, но он узнал Сигурда, и теперь его было не удержать. Я представляла себе, как эта картинка выглядела со стороны: ребенок, выскакивающий из-за дома и отбивающийся от руки, которая тянула его назад. Поэтому, услышав внезапный взрыв смеха, я поняла, что мы обнаружены. Я подождала, пытаясь понять, будет ли ругать меня Гуннар, и, ничего не услышав, медленно вышла из укрытия, придерживая одежду так, чтобы не было заметно, что она порвана.

— Посмотри, сестра, — сказал мне Гуннар. — К нам сегодня приехал твой друг. — Я подняла глаза и встретилась взглядом с Сигурдом. Но Гуннар тут же обнял его за плечи и со смехом развернул в сторону нашего дома.

К тому времени все франки уже спешились, и некоторые слуги побросали свои дела и стали распрягать лошадей. Когда франки отправились в дом, а слуги повели их лошадей, я смогла внимательно рассмотреть прибывших, чтобы понять, кто на этот раз приехал с Сигурдом в наши владения. Конечно, стариком оказался Грипнер, дядя Сигурда, и теперь, успокоившись и снова обретя способность мыслить, я поняла, как странно видеть его здесь. В прошлый раз, когда мы встречались в Вормсе почти год назад, он уже жаловался на то, что стал слишком стар для дальних поездок верхом. А теперь он здесь, в Сабаудии, которая находится гораздо дальше нашего предыдущего поселения. Да и вообще, удивительно, что франки приехали так рано, в самом начале сезона посевов.

Гость, последним вошедший в наш дом, тоже оказался мне знаком. Реган, гном, был советником Сигмунда, отца Сигурда. Грипнер и Реган никогда особо не ладили, и после смерти Сигмунда гном перестал сопровождать глав рода в поездках. Я уже давно не видела Регана и сейчас была совсем не рада его лицезреть. Гномы стары, как само время, и встретиться с ними, особенно если они тебя не любят, — плохой знак. Реган меня вовсе не любил. Он вообще не жаловал всякого, кого считал соперником во влиянии на Сигурда. То, что он приехал вместе с Грипнером, говорило о важности их визита.

Я взяла Гуторма за руку, и мы побежали к домику Марты. Старой Марты не оказалось дома — скорее всего, ее позвали помогать матери по хозяйству, когда увидели подъезжающих франков. Но я знала, она не обидится, если я зайду в ее отсутствие и воспользуюсь нитками, чтобы заштопать дыру на платье. Закончив починку, я повела Гуторма к реке, которая огибала восточную часть наших полей. Там, в тихой заводи, мы искупались. Теперь, снова чистые, в достойном виде, мы вернулись к могиле отца, чтобы закончить дело, начатое чуть раньше.

Гуторм, любивший вздремнуть в середине дня, когда солнце стояло высоко, был сонным и просто слушал, как я молила отца простить шалости брата. Решив, что отец удовлетворен моими молитвами, я стала просить прощения для себя — ведь меня обуревали желания, противоречившие его планам. У меня не было никаких оснований считать, что нынешний визит Сигурда имеет какое-то отношение ко мне, но я всем сердцем надеялась: он приехал, чтобы просить у братьев разрешения жениться на мне. Нам с Сигурдом исполнилось по восемнадцать, — мы как раз достигли возраста для раздумий о браке. Но в тот самый момент, когда я умоляла отца послать мне знак о перемене его решения, я знала наверняка, что мое желание глупо. По пути в Сабаудию отец, уже предчувствовавший свою кончину, ясно дал понять братьям: его единственная дочь должна вступить только в тот брак, который послужит интересам бургундов. Мы уже были в прекрасных отношениях с франками и от брака с ними ничего не могли выиграть. Решение отца не стало для нас сюрпризом, потому что еще в Вормсе, когда речь заходила о моем замужестве, имя Сигурда не звучало ни разу. После смерти отца Гуннар, человек более суровый, чем отец в дурное время, взялся напоминать мне о его желаниях. Брат велел мне не встречаться с Сигурдом наедине, случись тому навестить нас.

Я привела Гуторма к священным дубам, которые росли недалеко от нашего дома, позволила ему прилечь и положить голову себе на колени, пока пела песнь о Бальдре. Я знала ее наизусть, мне нравилось, что я могу петь ее и предаваться грусти и жалости к себе. Бальдру однажды приснилось, что он принял жестокую смерть. Проснувшись утром, он рассказал об этом Фригг, своей матери. Поскольку Бальдру никогда не снились подобные сны, Фригг поняла, что это было предупреждением. Она обошла все живое: луну, солнце и землю, день и ночь, ветер, огонь и воду, дерево и камень, реку и гору, цветы, птиц и зверей, прося всех их поклясться, что они не причинят вреда Бальдру, доброму богу невинности и света. И все живое поклялось этого не делать. Только у одной омелы забыла Фригг попросить это обещание. Однажды она вспомнила о своем упущении, но лишь пожала плечами, потому что никто не станет ожидать зла от безвредной омелы.

Как же тогда повеселились боги! Они бросали в Бальдра камни и стволы деревьев, горящие факелы и многое другое, но все эти предметы не долетали до Бальдра и падали у его ног. Никому эта игра не приносила столько радости, как самому Бальдру. Однажды коварный Локи, который знал об омеле, потому что сам заставил Фригг забыть о ней, сделал игрушечный лук для Гота, слепого бога. Вложив вместо стрелы омелу, Локи указал Готу, куда стрелять. Из-за слепоты Гот не участвовал в этой игре и теперь был рад, что его пригласили. Он смеялся, когда омела взмыла в воздух. С ним смеялись все остальные. Но когда омела ударила Бальдра, и тот пал замертво, все замолчали. Все, кроме Локи и Гота. Их хохот громом разносился над каждым холмом, каждой долиной, каждой землей всех миров.

Гуторм уснул. В который раз я подумала, что он очень похож на невинного Бальдра и так же, как он, уязвим. Оторвав взгляд от его милого лица, я увидела, как мать спускается от дома, неся в одной руке кувшин с молоком, а другой — придерживая что-то, завернутое в полу ее юбки. Она улыбнулась, посмотрев, как спит Гуторм, но когда она передавала мне хлеб и сыр, достав их из складок юбки, стала серьезной.

— О чем они говорят? — спросила я, стараясь не выдать своего волнения.

— Ни о чем таком, что касалось бы тебя.

У меня оборвалось сердце, но я приняла хлеб и сыр, пытаясь казаться спокойной. Гуторм открыл глаза и, увидев еду, быстро сел и присоединился ко мне. Мать тоже немного поела, но мысли ее были чем-то заняты, и она то и дело оглядывалась на дом.

Мы закончили, и мать, стряхнув крошки с колен, поднялась на ноги. В солнечном свете ее стареющая белая кожа казалась тонкой, а морщинки возле рта и бровей — глубокими.

— Когда мужчины выйдут, — строго сказала она, — жду тебя на кухне. Не мешкай, поможешь мне печь хлеб. Сегодня вечером его понадобится много.

— А когда они выйдут?

— Я думаю, скоро, — ответила она, потом повернулась и направилась обратно в дом.

Гуторм закрыл глаза и тут же снова уснул, по-прежнему положив голову мне на колени. Я оперлась спиной о дерево и тоже собиралась последовать его примеру, но мысль о том, что Сигурд находится где-то рядом, не давала мне покоя. Я смотрела на двери нашего дома и ждала. Спустя некоторое время дверь отворилась, и наружу вышел гном, чтобы потянуться в свете солнца. Мне было некуда спрятаться, поскольку голова Гуторма все еще лежала на моих коленях, поэтому я просто затаила дыхание и стала глядеть в сторону, надеясь, что он меня не заметит.

— Эй, девочка! — услышала я и поняла, что меня увидели. Я подняла Гуторма и встала. — Скажи слугам, чтобы привели лошадей, — потребовал Реган.

— Вы не можете так скоро уехать, — выпалила я, не задумываясь.

Мне казалось, мать дала понять, что франки останутся на ночь. Но Реган лишь засмеялся и вернулся в дом.

Я выполнила его просьбу и поторопилась назад. Я как раз стояла среди дубов, когда мужчины покинули дом и сели на своих коней. Сигурд вышел последним, но по обе стороны от него стояли Гуннар и Хёгни. Поэтому я не посмела подойти к Сигурду, а оставалась возле деревьев, пока он меня не заметил. Увидев меня, он сделал почти неуловимый жест подбородком в сторону севера. Если бы за ним в этот момент кто-либо наблюдал, то решил бы, что Сигурд просто смахивает со скулы золотой локон или подставляет лицо полуденному солнцу. Потом он сел на коня и тронулся вперед вместе с остальными. Они поехали через пастбища, в лес, к югу.

— Слушай меня внимательно, братишка, — сказала я, взяв Гуторма за плечи. — Ты должен обойти дом сзади, потом миновать холм и отправиться в лес, к нашему камню-лошади. Оставайся там, даже если услышишь, что тебя позовет мама. Я сама за тобой приду. Мы вместе сядем на коня и уедем в далекие страны. Ты меня понял?

Камень-лошадь был большим валуном, форма которого напоминала голову, спину и круп коня. Я часто водила туда Гуторма поиграть, когда освобождалась от своих обязанностей. Поэтому не сомневалась в том, что брат без труда найдет дорогу. Я повернула Гуторма в правильном направлении, и он, вращая глазами и размахивая руками, бросился бежать. Когда он скрылся из виду, я нахмурилась и пошла к матери.

— Гуторм опять сбежал! — воскликнула я, делая вид, что задыхаюсь от бега.

Мать стояла на коленях возле каменного очага посреди земляного пола. С помощью маленькой железной лопатки она делала в пепле углубления, чтобы испечь хлеб. Обернувшись ко мне, она моргнула.

— Как это могло случиться? Он же был с тобой!

— Да, но все произошло так быстро. Привели лошадей, потом вышли мужчины, и… Ой, наверное, все дело в гноме! Я думаю, Гуторм увидел его и испугался.

Мать вздохнула, чтобы дать мне понять, что недовольна. Потом медленно встала и двинулась к двери. Я пошла за ней и увидела, как она поворачивает голову. Инстинктивно я глянула в том же направлении и заметила Грипнера, сидящего на длинной скамье возле стены. Он повернулся лицом к стене и прикрывал рот сложенной чашечкой ладонью. Я бросилась к нему и низко поклонилась.

— Добрый господин, простите меня. Я не видела вас, иначе бы…

— Иди, иди, — перебил он меня, и, когда махнул рукой, я заметила, что он улыбался.

С трудом сдерживая смех оттого, что Грипнер знает о моем секрете, потому что у него был дар чтения мыслей, я выбежала на улицу и присоединилась к матери. Она заслоняла рукой глаза от нестерпимого солнечного света.

— Позвать его? — спросила я.

— Не надо. Он нас и так слышит. И если бы собирался вернуться, то давно бы уже это сделал, — ответила она и медленно повернулась, осматривая округу. — Ну что ж, видно, придется тебе поискать его. Твои братья и франки поехали на охоту. Как жаль, что приходится отправлять гостей на охоту за собственным ужином. Были времена, когда мы просто… — Мать прервала себя на полуслове и коснулась своих повлажневших глаз. Потом опустила руку и обернулась ко мне. — Иди, пока он не убежал далеко, — сказала она. — И поторопись обратно. Мне нужна твоя помощь.

Обосновавшись в новых землях, братья отправили троих наших вольнонаемных к франкам, чтобы сообщить им о невероятном событии, отметившем смерть моего отца, и передать карту, на которой отмечен путь в Сабаудию. Один из братьев, Хавел, самый старший из троих, всегда был добр ко мне и, не зная о том, что отец повелел мне забыть о своей любви к Сигурду, спросил, не хочу ли передать что-нибудь для него. В тот момент остальные братья находились поблизости, поэтому я попросила сказать Сигурду о том, как красивы наши новые земли и что мы с Гутормом нашли укромное местечко для игр к северу от нашего дома, в березовой роще. Так я надеялась дать ему знать, что, поскольку наша дружба все еще не благословлена, я нашла место, где мы могли бы встретиться наедине.

Теперь же, не чуя под собой ног, я бросилась в эту рощу и побежала к камню-лошади. Солнечный свет рябил сквозь листву и волшебным мерцанием отражался от гладких белых стволов, из-за чего это место становилось каким-то чудесным, — идеальным для встречи с Сигурдом. Он был уже там. Они с Гутормом стояли на коленях возле той части камня, что походила на лошадиную голову, и делали вид, что кормят ее травами со своих рук. Грани, конь Сигурда, пасся неподалеку. Гуторм настолько увлекся игрой, что даже не взглянул на меня, когда я подошла. Сигурд же, заметив меня, лишь улыбнулся и снова заговорил с Гутормом низким, бархатным голосом.

Сердце мое забилось чаще, когда я увидела его. «Мой дорогой… — Стучало в моей голове, когда я подходила. — Любимый!» Но когда я открыла рот, то к своему стыду и отчаянию произнесла совсем другие слова.

— Сигурд, — воскликнула я, — как же я боюсь! — И разрыдалась…

Сигурд вскочил и обнял меня.

— Я слышала утром, как вы шли но лесу, — плакала я.

— Да, я видел тебя и Гуторма за курганом.

— И решила, что вы — гунны.

— Гунны? — Он отстранил меня, чтобы вглядеться мне в лицо. Я попыталась снова прижаться к нему, но он приподнял мне подбородок. — Гунны? — повторил он тихо, в изумлении.

— Я думала, что ты — Аттила, и собиралась взять Гуторма и бежать, оставив других на растерзание.

Сигурд рассмеялся и снова прижал меня к себе.

— Ты бы не сделала этого, — мягко возразил он.

— Боюсь, что сделала бы. Ты не знаешь, какой я стала. Я превратилась в трусиху с тех пор, как мы сюда приехали. Я постоянно думаю о гуннах и все время представляю себе, как буду бежать, когда они появятся. Аттила снится мне так часто, что я боюсь даже в этом признаться.

— Ты бы не бросила остальных.

— Почему ты в этом уверен?

— Я тебя знаю, наверное, лучше, чем ты сама. В тебе сокрыта большая сила. Придет день, и ты в этом убедишься.

— Ну, теперь, когда ты здесь, я не буду мешкать и тут же найду, где именно она во мне скрыта.

Сигурд рассмеялся.

— Она тебе не скоро понадобится. Гунны сейчас заняты более крупной добычей. Недавно мы получили известия о том, что они пошли на Константинополь, захватывая по дороге многие города. Феодосий, император Восточной империи, не смог выстоять против них и стал молить о перемирии.

— Это правда? Мы так давно не получали новостей. Мы оторваны ото всех и находимся так близко к Западной империи, что боимся, чтобы нас там не услышали, когда возносим голоса в хвалебных песнях. Слава богам, что Аэций и гунны все еще союзники. Гунны вряд ли пойдут на Западную империю, пока все будет оставаться, как есть. Ты видел римлян по дороге сюда?

— Ни одного.

К тому времени Гуторм протиснулся между нами. Он стоял на камне, обняв каждого из нас и стараясь прижаться к нам как можно ближе. Мы тоже были вынуждены приблизиться друг к другу, чтобы сохранить равновесие. Увидев, что Гуторм не собирается нас отпускать, мы сели, потянув его за собой. Он стал раскачиваться из стороны в сторону, весело напевая. С тех пор, как я поделилась с Сигурдом своими страхами, с моего лица не сходила улыбка.

— А ты стал выше, — заметила я.

— А ты — еще красивее.

Я вспыхнула. Мне достались от матери блеклые серые глаза и тусклые желтоватые волосы, но не ее стать и прекрасная улыбка.

— Сколько ты еще с нами пробудешь? — спросила я, стараясь поскорее сменить тему, пока он не обнаружил своей ошибки. — Ты должен пообещать остаться с нами как можно дольше. Наш нынешний дом не так велик, как прежний, в Вормсе, но…

Сигурд потянулся ко мне над Гутормом и приложил кончики пальцев к моим губам.

— Не торопись, — тихо сказал он. — Я скажу тебе все, что ты должна знать. Завтра мы поедем на северо-восток, к подножью гор. Там сопровождающие покинут нас, а мы с Реганом вдвоем поднимемся в горы.

Я тихо вскрикнула.

— Золото?

— Да, золото, — подтвердил Сигурд.

Мне все стало ясно. Я посмотрела на свои колени и вспомнила все, что знала о Регане и золоте. Реган ходил по земле с первых дней, когда боги, гномы, эльфы и снежные великаны были здесь столь же привычны, как деревья в лесу. В те опасные времена — люди говорят, даже более опасные, чем нынешние, — гномы и эльфы владели магией, а снежные великаны творили злые дела. Увы, боги больше не облачаются в человеческие тела, и хотя на земле по-прежнему достаточно эльфов и снежных великанов, их стало гораздо меньше, чем раньше. Подобно моему народу, оставшиеся в живых сказочные существа боятся показываться на глаза. А гномов и вовсе почти не осталось. Однажды вечером, приехав в Вормс вместе с Сигмундом, Реган рассказал, что гномы не переносят света и поэтому в большинстве своем погибли, обратившись в камень, так как не успели вернуться в свои пещеры до наступления рассвета. Реган и его братья были своего рода исключением. Их бабушка по материнской линии являлась полугномом-получеловеком. Реган утверждал, что способность его рода обладать магией гномов и выходить на солнечный свет так же безопасно, как на лунный, — это дар богов, которые проявили расположение к бабушке Регана и организовали брачный союз ее родителей. Реган находился на особенном положении, потому что был гномом, который не только знал богов, но и пользовался в свое время их благосклонностью. Он постоянно рассказывал об их деяниях, благодаря чему пользовался непререкаемым авторитетом у Сигмунда.

Регана с горами связывала одна история. Некогда у богов был огромный сундук с золотом, которого там лежало больше, чем кто-либо когда-нибудь видел. Однажды они проиграли этот сундук в кости отцу Регана, Хицмару. Зная о том, что боги коварны и не успокоятся до тех пор, пока не вернут свои сокровища, Хицмар тщательнейшим образом их спрятал. Он решил поместить их в озеро под большим водопадом, который низвергался с обратной стороны холма, где Хицмар жил с Реганом и другими своими сыновьями. Он велел Андвари, младшему брату Регана, превратиться в щуку, чтобы присматривать за золотом. Это поручение стало подарком для Андвари. Гномы любили принимать обличия животных, чтобы ощутить их звериную радость. А на свете нет высшей радости, чем восторг рыбы, проплававшей весь день и всю ночь и не отягощавшей себя ни единой мыслью. Но Андвари нельзя было терять бдительности. Так же как и боги, становившиеся уязвимыми в человеческих телах, гномы рисковали потерять свое долголетие в образе животных. Однако золото долгие годы пребывало в безопасности, а Андвари полюбил свой подводный дом даже больше, чем родной, на холме.

И вот однажды вечером, когда брат Регана От превратился в выдру, чтобы навестить Андвари в озере, злодей Локи заметил, как тот выходил из дома, и проследил за ним до озера. Услышав, как От и Андвари беседуют о золоте, Локи тут же обернулся человеком, бросил камень в Ота, попал между глаз и убил его. Затем он отнес тело Ота в образе выдры туда, где собрались другие боги, чтобы обсудить свои дела. Там он рассказал, как проведал, где находится золото, и боги придумали план.

Тем же вечером несколько богов приняли образ людей и отправились с Локи к дому на холме, в котором жил Хицмар. В то время сам Хицмар, Реган и Фафнер, третий брат Регана, находились внутри. Боги показали Хицмару мертвое тело Ота и сказали, что вернут его к жизни только взамен на взятое у них золото. Но Хицмар был слишком жаден… Он догадался, что боги проследили за Отом. Теперь он боялся, что Андвари перепрячет сокровище в другое место. Хицмар давно уже скучал по золоту, которое Андвари унес в озеро. Что толку в сокровище, если он не мог им наслаждаться? И у Хицмара возник собственный план. Он сказал богам, что без Ота он как-нибудь проживет, а вот с золотом расставаться не станет. И коли боги убили его сына, то теперь должны заплатить за его смерть. Если боги вернут золото и пообещают больше никогда не пытаться снова его отобрать, то этого будет достаточно. Под руководством Хицмара Реган и Фафнер связали богов, пока те были в человеческом обличье. Свободным оставили только Локи, которого отправили к озеру, чтобы он заново отыскал золото. Ему поставили условие: если он не найдет золото, то боги останутся связанными навсегда.

Локи всю ночь сидел возле водопада, забрасывая сети и стараясь поймать щуку Андвари. Наконец, изловив Андвари, Локи пригрозил, что убьет его и проглотит целиком, если тот не покажет, где лежит сундук с драгоценностями. Андвари же настолько свыкся с образом рыбы, что не было ему теперь дела ни до богов, ни до золота. Он показал Локи, где нырять. И как только Локи его освободил, Андвари, смеясь, выскочил из воды и проклял золотой клад. Теперь золото несло неминуемую смерть всем своим обладателям, за исключением гномов, к которым Андвари еще питал теплые чувства.

Локи вернулся в дом на холме и под пристальными взглядами Регана, Фафнера и Хицмара выложил весь клад, предмет за предметом, из сундука на мертвое тело Ота. Потом он рассказал Хицмару и его сыновьям о проклятье Андвари и уверил в том, что он сам и другие боги сдержат обещание, поскольку проклятое золото им не нужно. Тогда Хицмар отпустил богов. После того, как они ушли, Хицмар сказал сыновьям, что сам перепрячет золото в известное только ему место. Реган и Фафнер вступили с ним в спор. Раз уж боги оставили им сокровища в качестве платы за смерть Ота, то им — как братьям — тоже причиталась его часть. Но Хицмар не стал слушать сыновей и, сложив все золото обратно в сундук, превратился в огромного черного медведя, чтобы уволочь сундук за собой. Однако не успел он взяться за сундук, как Фафнер обнажил свой меч…

Пока Реган орошал слезами тело погибшего отца, Фафнер унес сундук с золотом. И когда Реган заметил его отсутствие, тог уже спускался с холма. Мало того, он превратился в большого дракона, что было трудно даже для гнома, и мощными шагами сотрясал землю, удаляясь вместе с сундуком в сторону гор.

— Не могу в это поверить, Сигурд, — промолвила я. — Ты хочешь сказать, что вы с Реганом собираетесь разыскать золото, которое было проклято?

— Проклятье гнома не похоже на проклятье богов. Реган утверждает, что со временем оно теряет свою силу.

— А как же дракон? Фафнер? Он-то не потерял своей силы. Я слышала, как люди говорили, что видели в тех горах дым и языки пламени.

Сигурд молча теребил маленький железный молот, уменьшенную копню молота Тора, висевший на цепочке у него на шее. В его глазах мелькали хитрые искорки, и, вероятно, чтобы скрыть их от меня, он опустил голову.

— Реган говорит, что мы, он и я, вместе сможем одолеть дракона. Реган теперь стар и слаб и уже не так могуществен, как во времена начала мира. Но ум у него по-прежнему острее и изворотливее, чем у всех нас.

Я поднялась с камня.

— «Реган сказал это, Реган сказал то». Ты всегда веришь тому, что говорит тебе этот гном. Но откуда тебе знать, есть ли там вообще золото? Ведь единственное доказательство его существования — слова Регана. Если оно существует на самом деле, почему никто до сих пор его не нашел? Реган наверняка рассказывал эту историю уже очень многим.

— Гудрун, ты меня удивляешь! Что ты говоришь! Ты, так же как и я, знаешь, что не найдется ни одного гаута, настолько бесчестного, чтобы… А Реган — единственный, кому по праву…

— А дракон? Может ли Реган быть хитрее гнома-дракона, который все эти годы только и делал, что обдумывал способы уничтожения своих противников? Не говори мне больше ни слова о россказнях Регана. Нам и так есть о чем подумать здесь, в тени высоких гор. О римлянах, которым мы должны платить подать, чтобы жить в мире. И о гуннах, которые всегда хотят войны.

— Ты просто поражаешь меня, — покачал головой Сигурд. — Наверное, ты действительно изменилась. В Вормсе мои планы часто смущали тебя, но я никогда не думал, что ты выступишь против меня, как сделала сейчас.

Я упала перед ним на колени.

— Ни один из твоих планов еще не был так опасен, как этот, Сигурд. В детстве я вздрагивала всякий раз, когда Реган заговаривал о золоте и драконе. Наверное, я чувствовала, что придет день, и он втянет тебя в свою историю. Я этого не переживу. Если я тебя потеряю…

Сигурд соскользнул с камня, взял мои руки и тоже встал на колени.

— Умоляю, выслушай меня, Гудрун. Реган чувствует, что конец его близок. Он видит это во снах, в различных знаках… Кроме него и Фафнера, который тоже скоро скончается, на земле, наверное, больше не осталось ни одного гнома. И для того, чтобы умереть в покое и получить шанс попасть в Валгаллу, Реган должен отомстить за смерть отца. Он твердо настроен на это, уверяю тебя. Реган отправится в горы, со мной или без меня. Только он сам слишком слаб, чтобы убить дракона, оставаясь в теле человека, и слишком стар, чтобы превратиться в кого-то другого. Я должен пойти с ним. Хоть он и безобиден и никогда в жизни не брал в руки оружия, именно по его советам я развивал мастерство владения мечом. А благодаря его воспоминаниям о том, как он превращался в животных, я умею становиться сильным, как медведь, быстрым, как лиса, и бесшумным, как ястреб. Ты говоришь, что черпаешь во мне свою отвагу. А я черпаю свою — в нем. И я должен ему помочь.

Слушая Сигурда, я пообещала себе не произносить ни слова, чтобы больше не спорить с ним, решив, что лучше потерять его самого, чем его любовь. Но стоило ему закончить, как мой рот сам собой открылся, и все мои намерения рассыпались в прах.

— Я не верю в то, что Реган настолько слаб, — заявила я, — как не верю и в то, что он близок к смерти. Он гном, Сигурд, гном, который может появляться на солнечном свету. Он использует тебя. Как только ты убьешь дракона, он убьет тебя и заберет все золото.

Сигурд рассмеялся.

— Тот, кто убьет меня, должен быть лучшим воином, чем я. И это не Реган. — Его смех вернул меня к воспоминаниям о Вормсе и о том дне, который мы провели на пастбище, метая копья. Сигурд просил меня бросать в него его собственное копье, которое он ловил одним движением левой руки, потом молниеносно вскидывал его вверх так, что оно уже было готово к новому броску. Мы повторяли это упражнение снова и снова, до тех пор, пока Сигурд не смог выполнять его с закрытыми глазами, лишь прислушиваясь к звуку летящего копья, рассекающего воздух. Мне не хотелось метать копье в Сигурда, потому что я боялась, что он в какой-то момент промахнется и погибнет от моей руки. Но он лишь смеялся, когда я пыталась спорить с ним, так же, как смеялся теперь. И тогда я собрала воедино всю свою отвагу и веру в его мастерство и метнула копье. Увидев, с какой легкостью Сигурд поймал копье, я испытала стыд, потому что верила в него меньше, чем он сам.

— Почему ты должен рисковать своей жизнью ради золота? — пробормотала я.

— Всем людям нужно золото.

— Зачем?

В его глазах опять заметались искры.

— Вспомни, Гудрун: франки ведь тоже были завоеваны римлянами. И хотя те не натравливали на нас гуннов, чтобы стереть с лица земли, многих из нас оторвали от дома, чтобы мы жили как римляне и служили в рядах их армии. Золото дает власть. На него можно купить людей. И вот еще о чем тебе стоит подумать, любовь моя. Если я вернусь с золотом, то буду в состоянии купить тебя.

— Купить меня?

Сигурд присел и потянул меня за собой.

— Когда я вернусь с золотом, покрытый кровью дракона, как думаешь, станут ли твои братья и дальше настаивать на том, что нам не стоит быть вместе? Нет, тогда они захотят поженить нас как можно скорее. И франки с бургундами будут едины и в силе, и в богатстве.

Это никогда не приходило мне в голову… Но мысль о возможном браке с Сигурдом и вера в проклятье, висевшее над золотом, что бы ни говорил об этом Реган, разрывали мой разум на части.

— Что сказали на это братья? — спросила я.

Сигурд засмеялся.

— Они довольны, разумеется. Я еще не говорил с ними о нашей свадьбе, но эта мысль витает в воздухе, высказанная или не высказанная, как было всегда. Конечно же, им приходило в голову, что если я преуспею, то заплачу за тебя богатый выкуп. Но твои братья не глупцы. Теперь, когда я поделился с ними своим планом, они хотят убедиться в крепости моих намерений по отношению к ним, независимо от того, поженимся мы или нет. Хитрый Гуннар потребовал, чтобы сегодня вечером я побратался с ним и Хёгни, дав клятву на крови.

— Хитрый Гуннар? — Пришла моя очередь изумляться.

Сигурд снова рассмеялся.

— Не глупи, Гудрун. Все годы, что я знал твоих братьев, они ни разу не заговаривали о своей любви к Сигурду, сыну Сигмунда, благородному франку. Теперь же, когда я могу стать Сигурдом, убийцей дракона и обладателем его сокровищ…

Я отодвинулась от него и заговорила резко:

— Ты несправедлив к моим братьям. Они всегда тебя любили. Если они предложили смешать свою кровь с твоей, то только поэтому и ни по какой другой причине. Они не станут делать подобного ради кучки золотых монет. И если ты решил принять их предложение только ради того, чтобы я никуда не делась, то…

Сигурд опустил глаза.

— Конечно, — прошептал он. — Прости меня. Я лишь хотел показать тебе…

Я подняла руку, чтобы он не повторял своих оскорблений. Решения и поступки моих братьев были их личным делом. Кровное родство обязывало меня защищать их, и Сигурд знал об этом.

— А что говорит Грипнер? — спросила я, чтобы сменить тему.

Вопрос, казалось, застал Сигурда врасплох, и он долго думал, перед тем как на него ответить.

— Мой дядя — старый человек.

— Да, но он обладает Даром. Ему наверняка есть что сказать.

— Его видения больше не надежны. И он первый признается в этом. — Сигурд вытер руки о тунику и встал. — Надо идти, пока нас не хватились.

Я быстро поднялась и повернулась к Гуторму. Он стоял возле коня Сигурда и уже собирался подойти к нам. Сигурд обнял меня, но у меня не было сил ответить на объятие. Тогда он быстро отпустил меня и направился к коню. Проходя мимо Гуторма, он быстро подхватил его и запечатлел на лбу звонкий поцелуй, к великому удовольствию мальчика. Затем, поставив его на землю и не оглядываясь, сел на Грани и скрылся за мерцающими стволами берез. Я тут же пожалела о своем приступе злобы, но не нашла в себе смелости снова позвать его.

Мать занималась хлебами, когда мы с Гутормом вошли в дом. Она выкладывала тесто на каменные плиты, окружавшие очаг, и даже не посмотрела на нас. Грипнера не было. Я встала на колени и начала помогать матери.

— Ты ведь встречалась с ним, да? — мрачно поинтересовалась она.

— Ты сказала, что его дела не имели ко мне никакого отношения. — Гуторм тыкал тесто пальцем. Мать шлепнула его по руке и дала для игры старую деревянную миску. — Но, понимаешь, когда Сигурд вернется с золотом, Гуннар будет глупцом, коли не даст нам пожениться.

— Если он вернется, то Гуннар, скорее всего, позволит вам сыграть свадьбу.

— Тогда почему ты сказала…

Она серьезно посмотрела на меня.

— Ты — дочь своего отца, Гудрун, а не брата.

По дороге в Сабаудию отец говорил, что уже слишком стар, чтобы приносить пользу. В некотором смысле это было правдой. Он больше не мог выдержать дорогу верхом, поэтому ехал на повозке, запряженной быками, как ребенок; он лишь наблюдал и мало говорил. Иногда его голова падала на грудь, и он засыпал. Его часто мучила боль. Я знала об этом не потому, что он жаловался, а потому, что время от времени его лицо неожиданно искажалось гримасой. К тому времени его волосы поседели, а лицо так глубоко изъели морщины, что при улыбке они разбегались в разные стороны. Память уже начинала ему изменять, а иногда, казалось, он просто не находил слов, чтобы выразить свою мысль. Когда это происходило, он требовал, чтобы рядом с ним сажали Гуторма, и, обняв младшего сына, улыбался и загадочно рассматривал небо, будто бы отца ожидала иная судьба, не такая, как всех нас.

Среди нашего народа не принято чтить смерть от слабости, которая приходит вслед за старостью. Валгалла — это место для храбрых мужчин, которые погибают в битве. Те же, кто умирает своей смертью, вместо Валгаллы попадают в Хель, чтобы остаться там, среди женщин, детей, трусов и других людей, которые при жизни не сумели научиться владению мечом. Там они будут подчиняться темной богине, имя которой повторяет название места, которым она правит. Но существует и другая возможность. Однажды вечером мать отвела нас в сторону и подготовила отца. После еды он потребовал медвежьи шкуры, которые воин надевает чтобы придать себе мужества в бою. Отец собирался принести себя в жертву Водену, чтобы тем самым купить себе место в Валгалле. Для того чтобы облачиться, ему понадобилась помощь Хёгни и Гуннара. Братья молча делали свое дело, бросая друг на друга многозначительные взгляды. Когда отца одели, Гуннар и Хёгни сели на длинную скамью, стоявшую вдоль стены зала, где уже расположились мы с матерью.

Гуторм тоже был с нами. Он устроился на полу и играл с подолом моего платья. Казалось, даже он понимал, что происходило нечто важное, поскольку через некоторое время бросил игру и стал наблюдать за отцом вместе со всеми нами.

Издалека донеслись первые раскаты грома. Тор приветствовал нас на новой земле, давая знать, что вскоре дарует нам дождь, необходимый для вызревания первого урожая. Мы слушали его приветствия и смотрели на отца в свете факелов. Он глубоко дышал, делая вдохи через нос, и глядел прямо перед собой широко раскрытыми глазами. Очевидно, он даже не замечал нашего присутствия и прислушивался к голосу, которого никто из нас не улавливал. Тянулись мгновения, отец стал дышать еще глубже, а его глаза раскрылись еще шире, казалось, что они выскочат из глазниц. Губы отца были сжаты, вокруг них собрались глубокие морщины. Мне почудилось, что отец стал выше. Тут гром загрохотал громче. Внезапно отец закричал и вскочил. Я почувствовала, как тоже встала, повинуясь порыву обнять отца. Но Хёгни, державший меня за руку, сильнее сжал пальцы. Отец выбежал в открытую дверь, подняв над головой меч. И тут же, будто мы были органами одного тела, все бросились за ним, толпясь и толкаясь возле порога, чтобы увидеть, что станет делать отец. В медвежьих шкурах он выглядел гораздо крупнее, а его неистовые крики, казалось, принадлежали другому, более молодому человеку, — истинному воину. Тор увидел и услышал его, потому что с небес вдруг вырвался мощный ломаный столп огня и ударил прямо в то место, где стоял отец, приветствуя мечом Валгаллу. Для старого воина нет большей чести, чем погибнуть от удара молнии. И вот Тор избрал отца для чертогов Валгаллы.

Помогая матери, я думала, есть ли у меня право противиться желаниям человека, так сильно любимого богами. Не настроит ли это богов против меня? К тому же, я могла запятнать и себя, и своих братьев, так как, говоря о том, что мой брак должен послужить интересам бургундского народа, отец едва ли имел в виду несколько золотых монет. Не исключено, что братья сейчас находят выгоду в моей свадьбе с Сигурдом, поскольку за эти годы они стали моими союзниками.

Мы устроили пир в честь франков, а потом взяли факелы и направились к краю леса, к месту погребения отца. К тому времени мужчины выпили много меда, и в воздухе разносились крики и пение. Слуги услышали шум и вышли из своих домов, чтобы присоединиться к нам в ночной прохладе. Так мы и стояли. Наши тела, голоса и свет факелов образовывали полукруг. Франки, бургунды и слуги бургундов. По центру полукруга Гуннар, Хёгни и Сигурд опустились на колени и руками выкопали яму в земле. Хёгни собирался обнажить свой меч, но Гуннар остановил его, сжав пальцами запястье.

— Нельзя исключать Гуторма из нашего братства, — сказал он.

— Для меня это будет честью, — ответил Сигурд, осматривая полукруг в поисках мальчика.

Найдя его, он поманил рукой, и Гуторм неуверенно вышел. Тогда Хёгни вынул меч из ножен и вонзил его кончик в свою ладонь под одобрительные крики франков и бургундов. Гуторм был зачарован видом струящейся крови и стал издавать рычащие звуки, и, когда крики стихли, франки, стоявшие близко к нему, разразились оглушительным хохотом. Сигурд жестом приказал им замолчать. Тогда Гуторм попытался сбежать, но Гуннар схватил его за руку. Мать, стоявшая рядом со мной, прикусила губу.

— Ему страшно, — крикнула я.

— Успокойся, пришла твоя очередь, — настаивал Гуннар, не обращая внимания на мои крики. И стал готовиться проткнуть ладонь Гуторма окровавленным мечом, но мальчик вдруг вырвался и бросился ко мне.

И снова франки засмеялись. Гуннар уже собирался пойти за Г'утормом, как Хёгни крикнул:

— Он не понимает наших ритуалов. Оставь его, пусть стоит с женщинами.

Гуннар уступил и вернулся к Хёгни. Взяв меч, он быстро проткнул свою ладонь и передал оружие Сигурду. Тот сделал то же самое. Потом Сигурд и Гуннар сжали истекающие кровью руки друг друга, и их кровь, смешавшись, потекла по рукам и туникам в своеобразный сосуд-хранилище, который они вырыли в земле.

— Брат! — крикнул Гуннар.

— Брат! — отозвался Сигурд.

Потом Хёгни и Сигурд соединили руки в рукопожатии и повторили тот же ритуал. В свете факелов было видно, как блестят глаза Хёгни. Когда Гуннар, Хёгни и Сигурд покрыли землей место, где хранилась их смешанная кровь, сделали над ним небольшое возвышение и положили сверху камень, толпа разразилась громкими криками.

Вернувшись в дом, вся наша компания снова подняла питьевые рога, и началось бурное веселье. Вскоре Сигурд, ставший побратимом моих братьев, осмелел и покинул свое место рядом с Грипнером, место для почетных гостей, и пересел ко мне, на длинную скамью. Я прижала руку к его руке в знак того, что больше не сержусь.

Грипнер попросил принести арфу Гуннара. Получив ее, он запел старым надтреснутым голосом о вестготах, смелых и умных гаутах, которые ворвались в империю многие годы назад и под руководством Аларика Смелого развязали великую войну, чтобы римляне не забывали о том, что и они уязвимы.

Следом арфу взял молодой франк, которого я никогда не видела раньше. Он пел о том, как первое племя гаутов, завоеванное гуннами, вынуждено было забыть собственные традиции, посвятив жизнь служению гуннам.

Потом Грипнер снова попросил арфу. На этот раз он пел о плаче франков, потерпевших поражение от римлян, и о доблестных воинах, обнаживших свои мечи против Аэция. И песнь его была так хороша, что Гуннар со слезами на глазах снял один из своих золотых перстней и подарил его Грипнеру в благодарность за песню. Ничто так не трогало сердце Гуннара, как красивые слова, свитые воедино с нитью музыки и сотканные в сказание о прошлом. Все мы не оставляли надежд на будущее, Гуннар же отказался от них, когда мы покидали Вормс. Отсутствие надежды наполнило его сердце горечью, а горечь сделала его злым. Музыка и стихи остались единственным средством пробудить его сердце.

Вдохновившись песней Грипнера, Гуннар взял арфу и спел франкам то сказание, которое они все ждали: о смерти отца. Они уже знали, как это произошло, но им не терпелось услышать обо всем в подробностях. Искусство, с каким Гуннар поведал им об этом событии, наполнило их великой радостью.

В то время как франки по-прежнему поднимали свои питьевые рога за удачу отца и дар Гуннара, Сигурд прошептал мне: «Придет день, и обо мне будут петь точно так же».

Я глянула на него. Сигурд улыбался, его глаза блестели от выступивших слез, он смотрел на мужчин, продолжавших выкрикивать одобрительные восклицания песне Гуннара.

— Это так важно для тебя? — спросила я.

— Да, — резко ответил он. — Нет для меня большего желания, чем быть упомянутым в залах благородных гаутов вечерами, когда их сердца легки, а мысли спокойны.

Моя любовь к Сигурду была широка, как небо, держащее на себе весь мир от начала до конца, но весь этот день мне приходилось отгонять от себя мысль о том, что он оказался либо глупцом, так легко поддающимся влиянию Регана, либо, того хуже, стяжателем, которому золото дороже людей. Теперь же, глядя в восторженное лицо Сигурда, отражающее его мысли, я вдруг все поняла.

Сигурд хотел того, к чему стремятся все мужчины, — чтобы его помнили, а в памяти своей — любили.

Огонь в очаге уже чуть теплился, и некоторые франки уснули прямо над своими питьевыми рогами. Гуннар больше не поддавался на уговоры спеть, но продолжал играть на своей арфе, повторяя мелодии, которые мы слышали ранее, и напоминая об историях, которые они сопровождали. И так хорошо его пальцы справлялись со своей работой, что спящие улыбались, а бодрствующие сворачивали свои плащи в подушки и подкладывали под головы. Хёгни принес свой набитый соломой матрас и предложил его Сигурду, но тот отказался. Тогда Хёгни притащил покрывало из овечьей шкуры, которым я укрывалась по ночам, и они с Сигурдом укутали им меня. Потом Сигурд взял меня за щеку рукой, все еще покрытой кровью моего брата, и уложил мою голову к себе на плечо. Так мы и спали вместе, сидя на жесткой скамье в окружении других людей и не испытывая необходимости описывать друг другу всю глубину своего счастья.