Сабаудия

Брунгильда быстро вошла в открытую дверь. Она плотно сжимала губы, словно что-то задумала. Я хотела встать, чтобы подать ей чашу для омовения, но увидела, что валькирия сама направилась к ней. Она торопливо окунула руки в воду и вытерла их о свою тунику. Проходя мимо Гуннара, чтобы сесть за обеденный стол рядом с ним, Брунгильда не преминула наклониться к нему и коснуться щекой его щеки. Б ответ он схватил ее пальцы и прижал к губам, по-прежнему не отрывая взгляда от Сигурда. Я, мать и Хёгни тоже не сводили с него глаз. Сигурд же уставился в свою миску, будто надеясь, что это удержит Брунгильду от ее ежевечернего представления, а нас — от напряженного ожидания реакции Сигурда. Мы все превратились в стражей, встревоженных поведением Брунгильды.

Отношение валькирии к моему брату разительно переменилось на следующий же день после возвращения Сигурда от франков, поэтому я была уверена в том, что по приезде между Сигурдом и Брунгильдой что-то произошло. Но в тот день я внимательно за ними наблюдала и не видела, чтобы Сигурд украдкой бросал взгляды на валькирию или чтобы она искала встречи с ним. Что бы ни изменилось в их отношениях, это случилось незаметно — с помощью взглядов, брошенных походя, или пары слов, которые мне не удалось расслышать. Теперь каждый раз, оказываясь рядом с Гуннаром, Брунгильда обязательно касалась его лица или руки и каждый вечер после ужина просила его сесть рядом с собой. Гуннар, которого должны были бы радовать подобные перемены, выглядел смущенным и озадаченным не меньше всех нас. Он сразу же отвечал на ее прикосновения, явно сгорая от желания, но когда валькирия звала его присоединиться к ней на длинной скамье, замирал в некотором сомнении. Его задумчивый и пристальный взгляд в такие минуты часто обращался к Сигурду, и я понимала: Гуннар тоже думал, что возвращение Сигурда непонятным образом вызвало перемены в поведении Брунгильды. Может, он, как и я, подозревал, что Брунгильда изображает безразличие к Сигурду и нежность к Гуннару, чтобы отвести от себя подозрения в любовной связи с моим женихом. Судя по всему, Сигурд и Брунгильда не предполагали, что такое поведение произведет обратный эффект.

— Это должно случиться завтра, — объявила Брунгильда, потянувшись за своим рогом для питья.

Она имела в виду свое предсказание, что тепло, до сих пор стоявшее на дворе, несмотря на давнее окончание сезона сбора урожая, предвещает несчастье. Это пророчество не выходило у нас из головы вот уже несколько дней, но Брунгильда так и не объяснила, о каких именно несчастьях идет речь. Моя названная сестра говорила, что дар всегда проявляется неожиданно. Иногда предсказатель может вглядеться в огонь или тень человека и ясно рассмотреть будущее, а иногда все усилия заканчиваются лишь туманными очертаниями грядущего.

— Ты все еще не знаешь, что именно это будет? — Сигурд отважился посмотреть на валькирию.

— Нет, но я написала защитные руны на всех четырех стенах нашего дома. Здесь нам ничто не угрожает.

Гуннар быстро поднял глаза, уже готовый выказать свою радость, как заметил, что Брунгильда все еще не сводит взгляда с Сигурда, и отвернулся.

Сигурд покраснел.

— А что же будет с остальными? — спросила я. С того времени, как мы вместе ходили на реку, я заговорила с валькирией впервые. — Ты написала руны на стенах домов наших работников?

— Я собираюсь сделать это утром, — ответила Брунгильда, отвернувшись от меня и протянув свой рог моей матери, чтобы та наполнила его.

— Я поеду с тобой, — предложил Гуннар. — Мне будет приятно посмотреть, как ты делаешь то, ради чего рождена.

— Буду рада твоей компании, — ответила валькирия.

— Может, вам стоит отправиться туда уже сегодня вечером, — настаивала я. — Если это гунны или…

— Нет, не гунны. — Она обожгла меня взглядом. — И не римляне.

— Но ты же сказала, что не знаешь наверняка…

— Я не знаю, что именно случится. Но я знаю, чего не будет.

— Оставь Брунгильду в покое, — велел Гуннар. — Ей виднее.

Хёгни встал и пошел к двери, чтобы взглянуть на небо. Он поступал так каждый вечер, с тех пор как вернулся в дом. После полудня на горизонте стали собираться облака, и вдалеке послышался рокот грома. Теперь облака приблизились и стали еще ниже и тяжелее, приобретя зловещий зеленоватый оттенок. К столу Хёгни вернулся с улыбкой.

— Погода скоро переменится, — сказал он. — С чем бы нам ни пришлось встретиться завтра, это произойдет в прохладе, слава богам! — Из нас именно Хёгни меньше всех верил предсказаниям валькирии.

В этот момент Гуннар резко оттолкнул от себя тарелку.

— Ты не доел! — воскликнула мать. Будто стараясь отвлечь себя от напряжения, повисшего в доме после возвращения Сигурда, она с головой погрузилась в домашние хлопоты.

— Это все проклятая жара, — воскликнул Гуннар. Он встал из-за стола и принялся ходить из угла в угол. Его пухлое лицо было угрюмо, а туника отяжелела от пропитавшего ее пота. — Боги специально наслали на бургундов это… испытание, которое нас ждет, — добавил он. — Я чувствую это.

— За что? — вскрикнула мать. — Мы не сделали ничего, что оскорбило бы их!

— Может, и сделали. Вернее, не все, а один из нас. — С этими слова Гуннар метнул горящий взгляд в сторону понурившегося Сигурда.

Тот не смотрел на Гуннара, но тем не менее стал напряженным.

В зале повисла тишина, которую нарушил смех Брунгильды.

— Ты говоришь так из-за жары, любимый, — сказала она. — Вернись к столу и поешь с остальными.

Гуннар со вздохом сел за стол, но тарелку придвигать к себе не стал.

— Боги презирают слабых, — тихо добавила она, глянув в мою сторону. — И любят тех, кто смел и не боится взять то, что им нужно от жизни.

Гуннар заглянул Брунгильде в глаза и благодарно улыбнулся, решив, что она говорит о нем.

— Я вот часто думаю, — сказал Гуннар. — Интересны ли еще люди богам? Во всяком случае, судьба бургундов их больше не волнует.

— Ни слова больше! — воскликнула мать. — Ты вызовешь их гнев, который падет на всех нас!

— Он и так падет на нас, скажу я это или нет! — крикнул Гуннар.

— Ты противоречишь себе, милый, всякий раз, когда начинаешь говорить! — рассмеялась Брунгильда.

Гуннар повернулся к валькирии и вгляделся в ее лицо. Потом наклонился к Гуторму. Мальчик, почувствовав его взгляд, тут же поднял глаза от своей миски.

— Когда остатки народа, выжившего после истребления, хотят восстановить свое королевство, — тихо, но отчетливо произнес Гуннар, — то чтобы понять, какая их ждет судьба, они ожидают рождения первого ребенка. Вот первый ребенок, родившийся у нас после разгрома. Посмотрите на него.

Глаза матери наполнились слезами.

— Никогда не думала, что услышу от тебя подобные слова, — прошептала она. — Тебе мало того, что ты гневишь богов? Ты хочешь разгневать еще и своего отца?

— Так Гуторм — первый ребенок, родившийся после осады? — радостно воскликнула Брунгильда. — Странно, п чему ты раньше мне об этом не сказал?

— Боялся — как только ты узнаешь, что мы обречены, то сразу же покинешь нас, — ответил Гуннар.

Мать выскочила из-за стола. Она подхватила на руки Гуторма, который успел сцапать кусок хлеба и запихать себе в рот, и понесла его в сторону спальни.

Но не успела мать до нее дойти, как в дверь ворвался такой сильный порыв холодного ветра, что сдвинул с места рог Хёгни и перенес на другой край стола миску Брунгильды, единственную, стоявшую пустой. Мать замерла на месте. Потом опустила Гуторма на пол, посмотрела на беспорядок на столе и пошла за тряпкой.

— Видишь, что ты натворил! — закричала она на Гуннара. Тот лишь рассмеялся в ответ.

И тут начался дождь. А вместе с ним пришла гроза.

— Закройте дверь! — приказала мать.

Хёгни встал и направился к двери. Перед тем как ее затворить, он какое-то время постоял в проходе. Обернувшись, Хёгни сказал:

— Будет сильный ураган. Наверное, это и есть то испытание, которое предвидела Брунгильда.

— Но она сказала, что это случится завтра, — зло огрызнулся Гуннар.

Брунгильда пожала плечами и ответила только после того, как утих раскат грома.

— Сегодня, завтра… Испытания не знают времени. Хёгни может быть прав. Ну и что? Наши стены в любом случае нас защитят.

Гуннар потер лоб.

— Прости, — пробормотал он. — В моей голове никак не улягутся мысли о последних событиях.

Дождь пошел еще сильнее, гром теперь не затихал, а мы погрузились в молчание. Мать, успев вытереть мед, вытекший из рога Хёгни, и налить ему нового, теперь принялась убирать крошки с того края стола, где сидел Гуторм. Когда дом наполнился грохотом, мать остановилась и вместе со всеми остальными посмотрела наверх.

Звук казался ужасающим. Такого никто раньше не слышал. Он был гораздо громче шума дождя. Мне подумалось, что это боги стучат яростными кулаками в крышу нашего дома. После слов Гуннара это казалось мне вполне вероятным.

Хёгни побежал назад, к двери, и снова отворил ее, не обращая внимания на мольбы матери оставить дверь закрытой. Сначала он распахнул ее так широко, что я увидела: вечер превратился в ночь, а ночь наполнилась огнем. Потом Хёгни внесло порывом ветра внутрь дома. Он с трудом добрался до двери и затворил ее, но перед тем, как закрыть полностью, просунул наружу руку. Когда же он вернулся, его глаза чуть не выпрыгивали из орбит. Хёгни протянул сомкнутый кулак к Гуннару и Брунгильде и раскрыл ладонь. В ней лежал кусок льда размером с яблоко.

— Крыша этого не выдержит, — воскликнул он, стараясь перекричать грохот.

Мать выронила тряпку и стала бить себя в грудь.

— Что происходит? — закричала она. — Это конец? Конечно, конец близок, раз Тор бросает в нас камнями из Валгаллы! — Она кинулась к Гуторму, схватила его, прижала к себе и начала рыдать.

Грохот не стихал, и мое сердце билось в том же бешеном ритме. Я молча молилась Водену и Тору, когда ко мне повернулся Сигурд и произнес:

— Не бойся.

Тут с другого конца стола послышался смех Брунгильды.

— Что, Гудрун, страшно? — спросила она, сверкая глазами.

Я удивилась тому, что она смогла нас услышать, поскольку мне самой показалось, будто Сигурд шепнул.

— Чего же мне бояться? — сказала я. — Я полностью полагаюсь на могущество твоих рун.

Ее глаза превратились в щелочки.

Хёгни, наблюдавший за ней, нервно рассмеялся.

— Похоже, сегодня погода всем нам придала смелости, — заметил он.

Раздался новый раскат грома. Мы замолчали и стали ждать, когда же он окончится, но гром все не стихал. Он грохотал и грохотал, становясь все громче и ближе. Наконец он даже заглушил стук града о крышу, все еще продолжая усиливаться. Сигурд наклонился ко мне и очень тихо произнес:

— Я должен поговорить с тобой наедине.

Я тут же бросила взгляд на Брунгильду, чтобы понять, слышала ли она нас, но валькирия, склонив голову, прислушивалась к грохоту. Тогда я оглянулась на стену, на которую опиралась спиной. Стена дрожала вместе с полом под моими ногами, будто сама земля дышала и шла волнами. У меня заболели уши, я стала задыхаться. Мне хотелось одного: соскользнуть под стол и спрятаться там. Так бы я и поступила, не посмотри на меня в тот момент Брунгильда.

Рев и грохот усилились еще больше. Гуторм подбежал ко мне и забрался на руки. Я глянула на мать. Та по-прежнему сидела на коленях и плакала, откинув голову и покачиваясь из стороны в сторону. Она обхватывала себя руками за плечи, будто прижимая Гуторма. Тут я вспомнила о просьбе Сигурда и повернулась к нему, но увидела, что он напряженно замер, широко раскрыв глаза от ужаса и нелепо, как-то по-детски, улыбаясь. Я неожиданно почувствовала, что готова рассмеяться. Посмотрев на Гуннара, я заметила, что он переводит взгляд со стены на стену, будто пытаясь понять, которая из них рухнет первой. Он так крепко держал Брунгильду за руку, что костяшки его пальцев побелели. Хёгни стоял позади него, склонив голову набок и не обращая внимания на тающий в его руке кусок льда. Его глаза были так же широко распахнуты и смотрели прямо перед собой невидящим взглядом. Заметив, что его губы шевелятся, я догадалась, что они произносят: «Мы обречены». Да, я тоже решила, что это конец, и жалела лишь об одном: я буду умирать, видя злобную усмешку Брунгильды.

Я прикрыла ладонями уши Гуторма и снова попыталась вернуться к своим молитвам, но в голове крутились лишь слова Хёгни. Тогда я закрыла глаза и стала ждать смерти. Вдруг, когда нам казалось, что рев и грохот уже достигли своего апогея, гром стал затихать. Вместе с ним смолкла и барабанная дробь по крыше. Теперь до нас доносился только шелест дождя. Никто не двигался, мы будто ожидали, что нас вновь накроет шквал. Потом Гуннар рассмеялся и отпустил руку Брунгильды.

— В следующий раз, когда Брунгильда скажет, что мы в безопасности, ты ей поверишь! — сказал он Хёгни.

Тот сонно улыбнулся в ответ. Мать, все еще стоя на коленях, посмотрела на каждого из них по очереди, затем на стены. Ее лицо было белее первого снега. Она медленно поднялась на ноги и застыла, опустив руки.

— Принеси нам меда, — сказал ей Гуннар. — Сегодня у нас есть повод для праздника.

Мать посмотрела на него, будто не слыша, и хриплым голосом произнесла:

— Будем надеяться, что у работников тоже все в порядке.

Как потом выяснилось, это не было счастливым концом. Позже, когда гром и ветер улеглись, мы взяли факелы и вышли под дождь, чтобы оценить ущерб. Он оказался ужасающим. Три огромных дуба возле нашего дома, те самые священные деревья Водена, под защитой которых мы строили свое жилище, были вырваны с корнями. Будто сам Воден в ярости выдрал их из земли собственной рукой и бросил как щепки. Когда это зрелище открылось перед нашими глазами, Гуннар вскрикнул, пал на колени и стал бить себя в грудь. Брунгильда, стоявшая позади Гуннара, положила руку на его плечо.

Вырванные деревья стали символом грозной силы, нанесшей по нам удар, но были не единственными пострадавшими. Позже мы обошли окрестности и узнали, что ураган стер с лица земли одну из хижин наших слуг. Но все остальные дома по странному стечению обстоятельств остались нетронутыми. Вскоре мы обнаружили мертвого теленка и трех овец. Хёгни побежал осматривать хранилища.

Вернулся он верхом на собственной лошади и рассказал, что конюшня выдержала, только дверь сорвало, и он не смог ее найти. Лошади были в порядке, лишь сильно напуганы. Два амбара обвалились, один остался целым, но из него ветром выдуло большую часть зерна. Хёгни сказал, что поедет в дом Васкара, — он хотел убедиться, что там все целы. Затем он собирался осмотреть остальных. Гуннар попытался удержать его, уверяя, что нет смысла ехать затемно, но Хёгни был тверд в своем измерении, поэтому Гуннар пошел за своим конем и отправился вместе с братом.

На следующий день даже Брунгильда поднялась пораньше, чтобы выйти к вывороченным деревьям и ждать возвращения Хёгни и Гуннара.

Мать готовилась к худшим новостям и все утро что-то бормотала себе под нос. Разглядев, как братья выехали из леса, она сказала скорее самой себе, чем остальным:

— Я не вынесу этого. На этот раз я не смогу все начать сначала.

Я думала о том же, но когда Хёгни и Гуннар приблизились, то увидела, что на их лицах нет того выражения отчаяния, которого я ожидала.

Хёгни спешился первым.

— Все живы, — сказал он с некоторым удивлением. — Небольшие разрушения на севере. Там тоже был ураган, и лед падал с неба. Но поголовье скота не пострадало. И дома целы.

Теперь уже и Гуннар соскочил с коня. У него было такое выражение лица, будто он находился в трансе.

— Мы словно избраны, — прошептал он. — Будто бы нас хотели предупредить… или проучить. — Гуннар моргнул, затем повернулся к Брунгильде. Положил дрожащую руку ей на плечо. — Если бы не твои руны… — начал он, но его взгляд снова обратился куда-то вдаль, а рука соскользнула и безвольно повисла вдоль тела.

Поскольку Гуннар и Хёгни не пригласили Сигурда на утренний объезд, он взялся возглавить работы по уборке. Гуннар решил, что не нужно восстанавливать хижину Бекмара, которую разрушило ураганом. На землях наших работников стояло множество пустых домов, да и мы не заметим, если у нас будет на одного слугу меньше. Таким образом, считал Гуннар, мы не нарушим воли богов, которые уничтожили хижину Бекмара. Они захотели ее снести и снесли. А почему еще они стали бы это делать? Теперь Гуннар все время говорил о богах с тем же почтением, которое раньше выказывал только Брунгильде. Он был полон решимости разобраться, в чем заключалось их предупреждение, и уже мог с уверенностью заявить об одном: боги желали, чтобы он женился на валькирии, причем сделал это поскорее. Иначе они не вызвали бы у нее желание написать руны на стенах нашего дома и тем самым спасти наши жизни. Значит, свадьбу больше нельзя откладывать. Мы ждали только, пока работники закончат приготовления к зиме и к нам вернутся наши слуги. Тогда мы забьем скот, как всегда делаем в начале сезона холодов, чтобы избежать зимнего падежа. Свадьбы у нас обычно совпадали по времени с пирами и празднествами, следовавшими после забоя скота.

Тем временем Сигурд поставил новую дверь в конюшню и разделал животных, погибших во время урагана. Он разрубил мясо на части, которые Гуннар и Хёгни разделили между работниками в обмен на их зерно. Затем Сигурд занялся дубами, решив нарубить из них поленьев для печи. Весь день до нас доносился стук его неутомимого топора.

Наблюдая за Хёгни, я поняла, что брат впал в немилость у своей красавицы, сестры Васкара, потому что он прекратил свои ежевечерние поездки в их дом. Я надеялась, что Хёгни придет ко мне за утешением, но он не стал этого делать. Дни напролет он проводил с Гуннаром, уезжая куда-то из дома. А по вечерам мы собирались в зале все вместе, и у меня не получалось поговорить с Хёгни наедине. Как, впрочем, и с Сигурдом. Я могла принести ему обед и посидеть рядом, пока он ест, но попросила об этом мать. Она согласилась без лишних вопросов. У меня были свои причины избегать Сигурда. С той памятной ураганной ночи я думала, что он решил раскрыть свое сердце и рассказать о себе и Брунгильде. После разговора с валькирией возле реки я держала себя в руках лишь мыслью о том, что она солгала, и не желала терять этой опоры.

Теперь меня больше всего беспокоило пренебрежение, которое мои братья выказывали Сигурду. Однажды утром я проснулась, полная решимости побеседовать об этом с братьями. Я не собиралась откровенничать с ними, а желала лишь выведать причину перемены их отношения к побратиму. Еще я надеялась услышать признание Гуннара о том, как он боится, что Брунгильда любит Сигурда, — чтобы я, ради его же блага, могла разубедить в этом брата.

Меня ничто не держало в доме. Я была свободна уйти, куда мне хотелось. В то утро мать почувствовала себя неважно и решила полежать, пока ей не станет лучше. Гуторм, которому редко выпадала возможность понежиться в объятиях матери, с радостью остался с ней. Шепотом, чтобы не разбудить Брунгильду, я сказала матери, что с радостью сделаю и свою, и ее работу, но позже, а сейчас хочу побыть в одиночестве. Она грустно посмотрела на меня и кивнула.

К тому времени братья уже должны были вернуться с охоты. Я решила их встретить. В лесу они ходили разными тропами, но возвращались всегда одним путем. Проходя мимо Сигурда, я поприветствовала его, и он оставил свою работу, чтобы обернуться и улыбнуться мне. В эти дни его улыбка выглядела как-то жалко, и я думала, что виной тому наша с ним скорая свадьба. Если бы Гуннар не спешил так жениться на Брунгильде, я бы освободила Сигурда от обязательств передо мной, чтобы он женился на валькирии сам.

Южная часть леса использовалась только для охоты, и я раньше там не бывала. Братья говорили мне, что в той стороне есть зыбучие пески, но я считала, что буду в безопасности, если не стану сходить с тропинки. Что же касалось волков и другого зверья, то я старалась об этом не думать. Убеждала себя в том, что я всего лишь маленькое пугливое существо, как сказал обо мне Сигурд, и на самом деле никаких опасностей нет. Эти мысли поддерживали меня до тех пор, пока тропинка не кончилась.

Я села на камень и напомнила себе, что Брунгильда всегда бродила в одиночестве. Мне казалось, что ее бесстрашие и было одним из тех качеств, за которые ее полюбил Сигурд. Правда, она обладала оберегавшим ее Даром. Я вслушивалась изо всех сил, стараясь различить стук копыт коней моих братьев, но улавливала лишь ветер, шевеливший кроны деревьев. Шло время, и я начала беспокоиться.

Я предположила, что есть и другой путь, пусть и не такой явный, как тот, что привел меня сюда, на поляну с голубикой. Тропинка уходила куда-то дальше, в глубь леса. Я немного подумала, потом отломила несколько веточек с начавшей засыхать ягодой, и направилась по тропинке в лес, рассыпая ягоды по пути, чтобы найти дорогу обратно. Когда ягоды закончились, я снова села. Пока я ждала, надеясь набраться храбрости, чтобы идти дальше, до меня донеслись голоса, которых я так ждала.

Однако мне не хотелось звать братьев и обнаруживать свое присутствие до тех пор, пока не буду уверена в том, что голоса принадлежат именно им. Пока же завывания ветра не давали мне такой уверенности. Я встала и пошла меж деревьев, молясь о том, чтобы не наткнуться на воров или снежных великанов. Но вскоре я разглядела вдалеке коней моих братьев, а затем и их самих, сидящих бок о бок на большом камне. Нас разделяли густые заросли, но я увидела, что лица их были мрачны, и мне подумалось: может, не стоит подходить к ним сейчас с разговорами. К тому же вряд ли они поверят, что я зашла так далеко одна, без коня и оружия, только для того, чтобы побеседовать. Вся моя идея показалась мне бессмысленной, но пока я решала, что же делать дальше, до меня донесся голос Гуннара, он произнес имя Сигурда. Я испугалась, что, заметив меня, они подумают, будто я подслушиваю, и опустилась на колени. И тут же поняла, что узнать, о чем они говорят, мне не помешает. Я поползла между деревьями и остановилась лишь тогда, когда стала хорошо различать их голоса. В ужасе от того, что меня могут обнаружить, я затаила дыхание.

— Мне это тоже часто снится, — говорил Хёгни. — Достаточно одного этого меча, — если он действительно так хорош, как Сигурд его описал, — чтобы защитить нас от римских мытарей, когда они придут в следующий раз. Но мы за все это время даже не раскопали это место, чтобы посмотреть, есть ли там золото, — и он резко засмеялся. — Зная Сигурда, ты должен понимать, что всегда есть шанс…

— Я об этом и говорю, — перебил его Гуннар. — Этот парень — любитель приукрасить. Ну что, раскопаем и посмотрим? Он уже давно мог бы предложить нам это сделать.

— Что? Мы кто, воры? Держи себя в руках. Ты должен совладать с собой, потому что все бургунды берут с тебя пример. А если тебя поймают?! Да ты и так увидишь сокровище, когда Сигурд и Гудрун поженятся.

— Ну да, только боюсь, это будет лишь ничтожная его часть.

Хёгни пожал плечами.

— Не надо так думать. Может, он и развратник, но он никогда не был скупым.

— Не согласен… насчет его щедрости. Вряд ли он теперь заплатит за Гудрун хороший выкуп.

Хёгни рассмеялся.

— Опять за свое? Похоже, мы все время говорим об одном и том же.

— А ты не хитри. Хоть ты и прикидываешься таким же невинным, как Бальдр, мысли у тебя те же, что и у меня.

— Страсть к валькирии лишила тебя разума. И озлобила воображение.

— Вот только не надо про разум и недобрые мысли. Ты видел, как он на нее смотрит?

— Я тоже на нее сморю. И что с того?

Они немного помолчали, пока Гуннар обдумывал сказанное. Затем он заговорил хрипло и так тихо, что мне пришлось напрягать все силы, чтобы его расслышать.

— Мы больше не мужчины. Погибни мы в ночь урагана, то оказались бы в Хеле, рядом с женщинами. Боги любят тех, кто берет от жизни то, что хочет, как сказала Брунгильда. А она знает богов. Мы должны подготовиться к битве с врагами, как подобает мужчинам. Что хорошего, если бургундское королевство воспрянет из пепла, но люди станут говорить о нем как о королевстве, состоящем из одних женщин?

Хёгни снова рассмеялся.

— И с кем же ты собираешься биться, Гуннар? С гуннами? Римлянами? Сначала тебе придется сразиться с франками, если ты лишишь жизни одного из них. А пока они — наши единственные верные союзники.

— Но если мы сумеем доказать им, что у нас были причины… Время пришло, говорю тебе. У нас есть такая возможность. Не будем же по-женски прятаться от нее! Ты недальновиден и не знаешь мира, брат. Ты как червь, который ползет целый день по земле и не видит, что творится за ближайшим листом. Что такое жизнь одного человека по сравнению с будущим целого народа?

— Человек, о котором ты говоришь, — твой побратим. И у тебя нет доказательств того, что он нарушил…

— Нет? Подними голову и посмотри на верхушки деревьев!

— Ну, я поднял голову. И вижу, что ты — всего лишь мечтатель. Ты говоришь так, как говорил, когда мы были мальчишками. Это золото ничего не изменит. Его слишком мало. Золото привезли сюда на одной лошади. Да, конечно, с его помощью можно выкупить кого-то из наших слуг в следующем году, но что будет через год после этого? А дальше? В конце концов мы станем такими же, как сейчас: небольшим племенем, окруженным империями. У нас нет иного выбора: мы должны продолжать жить, как раньше: сеять и собирать урожай, рожать детей и надеяться на то, что наше будущее станет лучше настоящего.

— Червь! Неужели тебя не тяготит, что сейчас мы способны одолеть разве что дикого кабана? Что мы проводим вечера как женщины, беседуя о домашних заботах? Неужели тебя устраивает такая жизнь?

— Я счастлив быть таким, какой есть. Я — семя, из которого в будущем…

Гуннар схватил Хёгни за плечо и резко встряхнул.

— На этот раз боги на нашей стороне. Таких ураганов еще никогда не бывало! Да это же ураган внутри урагана! Боги устроили его возле нашего порога, чтобы показать, что пришло наше время. И если мы выступим вперед, то они поведут нас, мы получим их защиту! Станешь ли ты отрицать, что боги хотели нам что-то сказать?

Хёгни высвободился из его хватки.

— Признаюсь, меня это озадачило.

— Ну?

— Все равно нельзя нарушать кровную клятву без веской причины.

Гуннар резко всплеснул руками.

— Да есть у меня причина. Именно это я и пытаюсь тебе объяснить! Неужели ты думаешь, что я способен нарушить такую клятву просто так?

— Ты еще не спрашивал Брунгильду об этом.

Гуннар опустил руки.

— Спрошу.

— Ты это уже говорил. Спросишь, когда женишься на ней. А пока не вижу смысла это обсуждать.

Гуннар покачал головой.

— Разве ты не понимаешь? Тогда будет слишком поздно. Он к тому времени гоже женится, а его наследник уже станет расти в утробе нашей сестры. Это нужно сделать до свадьбы.

— А как же франки?

— Мы можем отдать им часть золота и сказать, что это все сокровище.

Хёгни отвернулся.

Гуннар сверлил его затылок пристальным взглядом. Спустя какое-то время Хёгни снова обратился к брату.

— Ты должен спросить ее немедля, — сказал он.

— Не могу. Боги хотят, чтобы она стала моей женой. Ее руны так же ценны, как золото Сигурда. Именно поэтому боги послали ее мне. Ты сам видел, что бывает, когда я ей перечу. Я не должен рисковать и настраивать ее против себя до свадьбы.

— Ты должен спросить ее сейчас, иначе я не стану участвовать во всем этом.

Повисло долгое молчание. Потом Гуннар заговорил:

— Хорошо. Сделаем по-твоему. Я спрошу ее.

Когда Гуннар произносил эти слова, я уже ползла обратно на тропинку. Я слышала, как Хёгни что-то сказал в ответ, но уже не могла разобрать слов. Отойдя подальше, чтобы братья меня не увидели, я вскочила и побежала. Я неслась изо всех сил, прижимая одну руку ко рту, чтобы не кричать, чтобы меня не стошнило, а другую — к сердцу, стараясь не дать ему разорваться надвое. Теперь мне не было никакого дела до зыбучих песков и волков. Я думала только о Сигурде. Я спешила к Сигурду, чтобы предупредить его. Мне как-то удалось выбраться на первую тропинку, и тогда я помчалась еще быстрее. Но, добежав почти до края леса и услышав ровный звук топора Сигурда, я заставила себя остановиться и все обдумать. Глядя сквозь деревья на Сигурда, я поняла, что чуть не совершила опрометчивый поступок. Мне стало ясно: расскажи я Сигурду о том, что слышала, — и у него появятся достаточные основания для убийства заговорщиков. Я спряталась за деревьями и попыталась успокоиться. Я должна что-то сделать, но так, чтобы братья не погибли в результате моих действий.

Мне никак не удавалось навести порядок в обрывочных мыслях, успокоить лихорадочно бьющееся сердце и остановить текущие из глаз слезы. Я бросилась на землю и стала смотреть на покрытый мхом холмик. Слезы застилали взор, но я заставила себя собраться. Спустя какое-то время я стала дышать ровнее. Гуннар упоминал о недальновидности. Насколько же недальновидна была я сама? Какой-то демон внутри меня уговаривал не делать ничего и позволить событиям принять их собственную форму, не искаженную моими желаниями. Гуннар прав — клятва на крови нарушена. Лишить Сигурда жизни и присвоить его золото — вполне возможное отмщение. Есть ли у меня право вмешиваться? Если бы отец был жив, я бы ответила на этот вопрос отрицательно. Но что, если Гуннар ошибается? Правда, это маловероятно… Однако имеет ли это значение, когда речь идет о будущем всех бургундов?

Я не могла думать. Мысли мои оставались лишь какими-то тенями, и я не в силах была довести ни одну из них до логического вывода. Я встала и направилась обратно в лес. Шла, сгорбившись, как старуха, глядя наземь. Я скажу братьям, что слышала их разговор, а затем паду на колени и стану молить не делать того, на что они решились. Я выхвачу у Хёгни его короткий меч, висящий на груди, и пригрожу убить себя, если они не согласятся.

Я остановилась. Если я скажу им, что мне известно об их замысле, не заставит ли их это поторопиться с его воплощением? Они знают, что мне нельзя доверять в том, что касается Сигурда. Я развернулась и пошла обратно, теперь уже медленнее. Дойдя до границы леса, спряталась за теми же деревьями, которые стали свидетелями моего недавнего смятения. Проведя рукой по лицу, я заметила, что оно отекло и покрылось царапинами от попыток вызвать физическую боль, чтобы отвлечь от мук разума. Сигурду будет достаточно одного взгляда на меня, чтобы понять, что случилось нечто ужасное. И я не могу вернуться в дом, не вызвав любопытства у матери или Брунгильды.

Я села, вытянув ноги и опершись спиной о дерево. Листвы на нем уже не осталось. Небо над головой было холодного голубого цвета, как глаза Брунгильды. Желанное спокойствие приходило ко мне постепенно. Теперь мне казалось, что я стала слишком спокойной. По непонятной мне причине разум мой сосредоточился на тонких голых ветках, сквозь затейливый узор которых виднелось небо. Наверное, я даже уснула, потому что голубизна и серебро вокруг меня вдруг сменились на сплошную серость, а та, в свою очередь, — на пустоту. Потом пустота снова стала голубой и серебристой, и в момент этого перехода мой разум обрел ясность. Мысли стали похожи на серебристых рыбок, плавающих в чистых водах, и я наблюдала за их неторопливым движением без всякого труда. Теперь я знала, что делать.