Всю ночь и следующий день, иногда впадая в короткое забытье сна, я ждала, что придут охранники и уволокут меня прочь. Но охранник появился лишь вечером — тот самый, который провожал меня к дому Аттилы накануне. Вместе с девочкой-гуннкой мы пересекли двор, на котором сегодня не было никого, кроме нескольких охранников и мертвых голов — как страшных стражей, застывших у входа в дом Аттилы. Я внимательно разглядывала лицо девочки, ища на нем хоть какие-нибудь намеки на мою неминуемую гибель. Но либо она ничего не знала, либо ей очень хорошо удавалось это скрывать.

Аттилы еще не было. Мы присоединились к другим слугам, которые тихо переговаривались, сидя за длинным столом. Когда одна из старших женщин передала мне деревянный поднос, я вздохнула с облегчением, думая, что если меня призвали, чтобы подать Аттиле еду, то Эдеко ничего не сказал ему о нашем разговоре. Но позже мне пришло в голову, что все это может оказаться уловкой. Судя по тому, что я слышала об Аттиле, это как раз в его духе: дождаться, пока я принесу ему поднос с мясом, и лишь тогда убить.

Аттила вышел из спальни. Я отставила поднос в сторону, присоединившись к остальным в поклоне. Бросив украдкой взгляд на Аттилу, я пыталась обнаружить какие-нибудь признаки его недавнего разговора с Эдеко. Но он лишь вскользь посмотрел на меня.

Тем временем начали собираться гости. Сегодня пришли только сыновья Аттилы и восемь или девять военачальников, среди которых был и Эдеко. Я поднесла Аттиле вина и даже немного расслабилась, увидев, что он отпил его. Он снова передал чашу по кругу и, когда она вернулась к нему, тихо сказал несколько слов. Я ничего не смогла расслышать. Гости молчаливо кивнули в ответ. Эдеко тоже кивнул, но продолжал держать глаза опущенными, будто не в силах заставить себя взглянуть на хозяина. Я подала Аттиле поднос с его ужином. На этот раз рядом с тарелкой мяса стояла еще одна, с финиками, которую одна из старших женщин добавила в последнюю минуту. Когда Аттила снова схватил меня за запястье, как в прошлый раз, я опять испугалась и вскрикнула. Все в комнате затаили дыхание, но когда он меня отпустил и захохотал, гости тут же подхватили его смех. После этого вечер пошел спокойно, и я решила, что мне не угрожает опасность. Наверное, Эдеко решил, что его тоже сочтут мятежником, как и меня, если он признается, что я так долго подстрекаю к измене.

Все лето и зиму, кроме тех случаев, когда Аттила уезжал из города, я прислуживала вождю гуннов за ужином. Прислушиваясь к его речам, которые он произносил каждый раз перед едой, и к разговорам женщин, я начала неплохо понимать их язык. Да и женщины стали принимать меня как свою, такую же служанку, что было для меня большой удачей, так как Эдеко больше не приходил, чтобы побеседовать со мной. Однажды я попросила девочку, которая стала сопровождать меня в комнату с купальней вместо Эдеко, сказать ему, что я хочу с ним кое-то обсудить. Но когда мы с ней встретились в следующий раз, она передала его слова: ему не о чем со мной говорить, и я не должна больше отправлять к нему посыльных. В те редкие случаи, когда наши глаза встречались в присутствии Аттилы, Эдеко быстро отводил взгляд в сторону. Аттила же, который делал вид, что ему ни до чего нет дела, но замечал все вокруг себя, как-то даже сказал Эдеко: «Что, друг, вижу, ты не поладил со своей гауткой?» Эдеко кивнул и покраснел, а остальные рассмеялись. Так я поняла, что для того, чтобы освободиться от своих обязанностей, касающихся меня, Эдеко сказал своему хозяину, что мы стали близки, а теперь поссорились. И я почувствовала, как в моем сердце появилась нежность. Мне было понятно, как мучается Эдеко из-за своих противоречивых мыслей и обязанностей.

Что касается Аттилы, то после моего первого выхода к нему в качестве прислужницы он перестал обращать на меня внимание, во всяком случае, не выделял среди остальных. Если не считать того, что меня по-прежнему охраняли, пока я находилась в хижине, моя жизнь ничем не отличалась от жизни слуг. Мы все были рабами Аттилы и влачили свои дни в страхе вызвать его гнев, который, как я узнала позже, вспыхивал довольно легко.

Чаще всего Аттила гневался на своих сыновей. Эрнак был единственным исключением. Эллак, самый старший, уже почти мужчина, чаще всего вызывал отцовское недовольство, потому что постоянно забывал о главном требовании: беспрекословном подчинении. Например, однажды Аттила, заметив, что Эллак не съел одно из своих яств, велел передать его Эрнаку.

— Но, отец, я собирался съесть его сам, — возразил Эллак и был неправ.

Аттила, совершенно спокойный мгновение назад, вскочил со своего места, на ходу сбросив поднос на пол, и так сильно ударил Эллака, что тот упал навзничь, сбив ногами стол. Вождь закричал, повелевая сыну встать, но тот лишь лежал и стонал, прикрываясь руками. Тогда Аттила, лицо которого стало одного цвета с накидкой на ложе, подошел к упавшему Эллаку и несколько раз пнул его в лицо, грудь, спину и пах. Он бил так сильно, что я опасалась, не умрет ли молодой гунн. Выплеснув ярость, Аттила вернулся на свое место.

— Эллак, — мягко сказал он. — Теперь передай свою тарелку брату.

Эллак окровавленными пальцами нашел свою тарелку, упавшую на пол и залитую его собственной кровью, подполз к Эрнаку и протянул ее брату дрожащей рукой. Эрнак принял ее, рассмотрел внимательно, а затем с ухмылкой, которая делала его похожим на отца, размазал содержимое тарелки по лицу Эллака. Аттила, смеявшийся очень редко, разразился настоящим хохотом, а гости, затаившие дыхание, пока это все происходило, быстро к нему присоединились. Позже, когда я вместе с остальными убирала беспорядок, то нашла на полу несколько зубов Эллака.

Аттила часто раздавал подзатыльники своим сыновьям, правда, никого он не бил с такой яростью, как Элла-ка. Причиной гнева могло стать что угодно, начиная с того, что сыновья медленно ели, заканчивая тем, что смели говорить без очереди. Но хуже всего было то, что никто никогда не знал о приближении бури. Аттила во время ужина чаще всего казался очень тихим и молчаливым. Он спокойно ел мясо и финики — единственную пищу, к которой прикасался, — и слушал других, не проявляя ни к ним, ни к тому, что они рассказывают, ни малейшего интереса. Поскольку невозможно было определить, когда он начинает сердиться, мальчики часто позволяли себе лишнее. Иногда Аттила делал вид, что не обратил на проступок внимания; вернее, это выглядело так, словно ему не было никакого дела. Но чаще всего реакция следовала моментально. Молодой Эрнак, осклабляясь улыбкой слабоумного, при подобных наказаниях всегда оставался в выигрыше, потому что чаще всего Аттила, выместив свое раздражение на том, кто его вызвал, жестом манил Эрнака к себе и гладил по щеке, будто он не человек, а какой-то домашний зверек.

Однажды во время ужина, на который были приглашены жены Аттилы, Онегиз, один из приближенных вождя, вошел в комнату, таща за загривки двоих гуннов. Увидев их, Аттила вскочил, как всегда, не обращая внимания на свой поднос, и стал страшно кричать. Оказалось, что эти двое сбежали из армии во время похода, и их только что поймали. Поднялась суматоха. Пока Аттила орал, беглецы лихорадочно пытались оправдать свое бегство. И вдруг Херека, одна из жен Аттилы и мать Эллака, бросилась вперед и встала перед двумя провинившимися гуннами, закрыв их собой и в отчаянии раскинув руки. Один из этих мужчин оказался ее дядей, другой — братом. Аттила, никогда не расстававшийся с мечом, оттолкнул Хереку с дороги и одним ударом обезглавил обоих дезертиров. В зале все застыло в мертвой тишине. Послышался лишь стук падающих тел и катящихся голов. Потом Аттила повернулся к Хереке. Он все еще держал в руках окровавленный меч, оскалившись так, что можно было пересчитать зубы. Херека догадалась, что ее ждет, и пала ниц, покрывая ноги Аттилы поцелуями. Я слышала звуки этих лобзаний от своего дальнего стола, возле которого стояла, прижав кулаки к губам, чтобы не крикнуть. Все, за исключением Эрнака, спрятавшего лицо в ладонях, теперь смотрели на клинок, подрагивающий в такт биению сердца своего хозяина, и капли крови, стекавшие с него на голову Хереки. Потом Аттила, явно испытав отвращение при виде женщины у своих ног, принял решение, как ни странно, в ее пользу. Меч опустился, и Аттила выразил свое недовольство, просто попинав жену ногами, в то время как она между вскриками и стонами боли возносила хвалу и благодарение великому мужу. Удовлетворившись, Аттила уселся на ложе и велел снова подать ему еды. Этот приказ стал знаком для гостей вернуться к трапезе и разговорам. И так, несмотря на мертвые тела, отрубленные головы, лужи вытекшей и все еще струящейся крови и Хереку, лежащую посреди всего этого, ужин продолжился.

Был еще случай, когда на ужин привели гунна, обвиняемого в том, что он приласкал одну из жен Аттилы. На этот раз Аттила не спешил вставать со своего места. Он даже неторопливо поставил поднос на пол. Тихим голосом он велел провинившемуся вытянуть вперед руку, которой тот прикасался к его жене. Лицо Аттилы, когда он смотрел на руку, не выражало ничего, кроме удивления. Я думала, что он рассмеется, как в других случаях, когда я ожидала от него более суровой реакции, но он неожиданно взмахнул мечом. В следующее мгновение я увидела в воздухе отрубленную руку, которая упала на один из столов, прямо в тарелку, из которой ел Скотта, приближенный Аттилы. Пока Аттила снова устраивался на своем ложе, несчастный с криками выбежал из комнаты, придерживая изуродованный обрубок. Скотта смотрел на руку в своей тарелке безумными глазами, будто никогда в жизни не видал ничего подобного. Аттила же, глянув на него, улыбнулся, и Скотта поспешил принять соответствующее выражение лица и, щелкнув пальцами, потребовал принести другую тарелку. Но как только все принялись снова есть и разговаривать, Аттила вновь вскочил и пригрозил Скотте изуродовать и его, если тот немедленно не уберет руку отступника с глаз долой.

К весне я уже так хорошо понимала язык гуннов, что смогла разобрать высказывания Аттилы, когда тот собирался снова выступить с войском. На побережье Черного моря жило племя гуннов, которое не признавало владычества Аттилы. Вожди этого племени уже некоторое время получали дары от Восточной империи, желавшей купить их лояльность. Один из этих вождей, Куридах, не ладил со всеми остальными. Он прислал к Аттиле посыльного с предложением: Куридах присягнет на верность великому Аттиле, если тот уничтожит всех остальных вождей его племени. Посоветовавшись со своими предсказателями, Аттила согласился. Поэтому когда в течение нескольких вечеров за мной никто не приходил, чтобы отвести в дом Аттилы, я поняла, что тот выступил в поход.

Аттила отсутствовал всего лишь двадцать дней, но этого хватило, чтобы я снова ощутила себя заключенной. Я была счастлива, когда мое уединение закончилось. На этот раз, в отличие от возвращения Аттилы после набега на римские территории, не устраивалось никаких празднеств, и я с нетерпением стала ожидать новостей о том, что поход обернулся бедой. Но дело оказалось не в этом. В день возращения Аттилы никто не говорил о последнем походе, однако на следующий вечер Онегиз вошел в зал в сопровождении посланца, который объявил, что Куридах выражает благодарность Аттиле за то, что он истребил других вождей и вернул мир их племени. Посол также пообещал, что Куридах не преминет выполнить свою часть договора.

Аттила отставил в сторону поднос и поднялся. Он долго рассматривал посланца перед тем, как заговорить.

— Если Куридах так благодарен, то почему не явился сам — лично выразить признательность Аттиле?

Вопрос прозвучал очень мягко, но я заметила, как пальцы Аттилы сжимают рукоять меча, и затаила дыхание, обходя гостей с кувшином вина. Посланец же низко поклонился и ответил:

— Человеку трудно смотреть на бога, как трудно смотреть на огненный венец солнца. Как может смертный взглянуть на величайшего из богов и не пострадать?

То ли этот ответ был частью послания Куридаха, то ли посол придумал его сам, чтобы спасти свою шкуру, мне сложно сказать.

Главное, что Аттиле понравились его слова. Он довольно улыбнулся и кивнул в ответ. Потом его черные глаза метнулись в сторону Эллака. Аттила отложил меч, чтобы подойти и встать позади старшего сына. Взяв его за плечи, Аттила сказал:

— Передай своему господину, что из своей Любви к нему я решил оказать еще большее покровительство. Этот славный юноша — Эллак, мой старший сын. Он поедет с тобой. Онегиз будет сопровождать Эллака, чтобы помочь ему занять свое место, рядом с Куридахом. Эллак подсобит Куридаху в управлении вашим племенем, и тогда мир в ваших землях воцарится надолго.

По выражению ужаса на лице Эллака и хитрым взглядам, которыми обменялись Аттила и Онегиз, я поняла, что этот щедрый дар был не такой уж радостью как для Эллака, так и для самого Куридаха. И когда на следующий день я не увидела ни Эллака, ни Онегиза, я поняла, что Аттила не стал откладывать исполнение своих планов.

И снова сменились времена года, а я не получала никаких новостей, за исключением того, что Аэций прислал Аттиле новое письмо. Аттила теперь все чаще ужинал в окружении своих военачальников, и большую часть времени они шептались. Меня не покидало ощущение непривычности того, что я день за днем вижу Эдеко и не могу обменяться с ним ни единым словом. Казалось, теперь он меня вовсе не замечал, и я пришла к мысли, что он забыл и обо мне, и о тех чувствах, которые я когда-то у него вызывала. Даже Аттила дал мне некоторое послабление, и хотя меня по-прежнему охраняли в хижине, одна из женщин сказала, что я могу сама приходить во дворец по вечерам. И вот каждый вечер я теперь передвигалась по городу без провожатых, наслаждаясь временной свободой. Я надеялась случайно встретиться с Эдеко и все время подыскивала те несколько слов, которые успею сказать, прежде чем он уйдет. Меня продолжало тянуть к своему народу, особенно к моей бесценной дочери, хотя теперь я понимала, что желание увидеть ее уже неисполнимо. Моя жизнь пройдет в Паннонии. И если я раньше искренне верила, что мне удастся подобраться к Аттиле, зарезать его и сбежать из этого страшного города, то теперь я об этом даже не помышляла. А если и вспоминала о своих планах, то только для того, чтобы посмеяться над ними, — так люди смеются над своими детскими проделками.

Однажды Эдеко не пришел на ужин. Военачальники Аттилы порой отсутствовали на трапезах, поэтому я не обратила на это особого внимания. Но на следующем ужине я заметила, что не было и Ореста, римского прислужника Аттилы. И когда минуло еще несколько вечеров, а эти двое так и не появились, я стала подозревать, что Аттила отправил их с заданием, и, скорее всего, в Восточную империю. Я однажды слышала, как Аттила говорил кому-то из своих людей, что Восточная империя, хоть и платит подати исправно и в срок, до сих пор не вернула всех беженцев-гуннов, как он требовал, и не освободила обещанные по договору земли южнее Дуная. Я решила, что Орест и Эдеко как раз и отправились решать эти вопросы. Мне отчаянно не хватало компании Эдеко. Я не имела ни малейшего представления о том, как далеко находится Константинополь, лишь подозревала, что очень не близко, и не ждала скорого возвращения Эдеко.

Однажды летом ко мне пришла женщина, чтобы сказать, что какое-то время моего присутствия в доме Аттилы не потребуется. Заметив мое беспокойство, она рассмеялась и добавила, что Аттила просто отправился в соседнее селение на востоке, чтобы взять себе еще одну жену — Эскам, которая, по предсказанию его прорицателей, должна была принести ему множество сыновей. Поэтому когда пять дней спустя я услышала стук копыт лошади, мчащейся во весь опор, то решила, что Аттила с невестой уже вернулись. Все слуги бросились готовиться к приему хозяина, за мной приехал охранник, чтобы передать приказ немедленно явиться ко двору. Я обрадовалась этому, потому что даже пять дней одиночества были для меня невыносимы. Я вскочила, торопливо причесалась и отодвинула завесу. Перед моими глазами оказался Эдеко. Он спешивался. Я уронила расческу и отступила в хижину.

У Эдеко сбилось дыхание, словно он долго ехал, но он улыбался и смотрел на меня с выражением какого-то удовольствия. Он наклонился, чтобы поднять расческу, и передал ее мне.

— Я вернулся, — сказал он.

— Да, я вижу, — тихо ответила я.

— Хочешь знать, где я был и что делал?

Я помолчала в нерешительности, не зная, что ответить, но его улыбка показалась мне искренней, и я сказала:

— Я думаю, что ты был в Константинополе и вел переговоры от имени Аттилы.

Он направил на меня указательный палец.

— Ты — умная женщина. Да, именно так. И пока я там был, произошло нечто поистине удивительное. Хочешь, я расскажу тебе об этом?

— Прошу тебя, — взмолилась я, стараясь скрыть радость.

Его взгляд упал на мой кувшин с вином. Я быстро села и похлопала по месту напротив меня. Эдеко тоже опустился наземь и сделал большой глоток из моего кувшина.

— Итак, — сказал он, вытирая рукавом рот, — дай подумать, с чего бы начать. Я отправился в Константинополь с сообщением для императора Феодосия. Со мной поехал Орест, он знает их язык. После того, как мы передали сообщение Феодосию, один знатный римский вельможа, Бигила, знавший мой язык, как и многие другие наречия, отозвал меня в сторону. И я, оставив Ореста развлекаться в императорском дворце, пошел с Бигилой во дворец Хризафия. Это еще одна знатная римская особа, евнух, он в большом фаворе у Феодосия. Дворец этого евнуха поистине великолепен и полон роскоши. Я не ожидал, что подчиненные Феодосия могут обладать дворцами, сравнимыми с жилищами их императоров, и не сдержал удивленного восклицания. Взгляды, которыми обменялись Бигила и Хризафий, убедили меня в том, что мое удивление они истолковали как знак, на который надеялись.

— Какой знак? — удивленно переспросила я.

— Знак того, что я приму у них дары.

— Так они поднесли их тебе?

— Да. Подожди, дай обо всем рассказать по порядку. Они пообещали, что если я убью Аттилу, то смогу вернуться в Константинополь вместе со своими сыновьями, чтобы жить во дворце, подобном этому, и что мои сыновья станут знатными. Так что, как сама понимаешь, твое видение не было предзнаменованием будущего моих сыновей. Оно просто предрекало взятку, которую мне в скором времени могли предложить. Ты, наверное, все напутала.

— Ах, да, я и сама часто думала, правильно ли я истолковала его значение, — отозвалась я, — Что ты ответил этим римлянам, Бигиле и Хризафию?

— Я сказал, что мне понадобятся пятьдесят мер золота, чтобы заплатить людям, которые помогут совершить задуманное.

Я наклонилась к нему и заглянула в ярко-голубые глаза гаута.

— Что же было дальше? — спросила я.

— Хризафий встал с кресла, будто собирался прямо сейчас идти за золотом. Но я сказал ему, что Орест и так уже что-то заподозрил, и если я сейчас вернусь с мешком золота, он все поймет. Я уверил их в том, что Оресту нельзя доверять, его необходимо держать в неведении относительно заговора. И мы приступили к составлению плана. Я решил, что Бигиле следует вернуться со мной в город Аттилы, якобы для перевода ответа Аттилы на письмо, которое готовил ему Феодосий, а на самом деле для того, чтобы переговорить с людьми, которых я найду для осуществления задуманного. А потом я отправлю Бигилу назад с указаниями о том, куда и как они должны будут доставить золото.

Хризафий остался чрезвычайно доволен, хотя по Бигиле было видно, что он ничуть не желает ехать в город Аттилы. Тем не менее, он согласился, и, когда мы встретились на следующий день, Хризафий сказал, что он разговаривал с Феодосием и что император предложил взять с собой Максимуса. Это тоже знатный вельможа, которого знает Аттила, и он отправится с нами, чтобы передать письмо. Этот Максимус и его советник, который тоже должен был поехать с нами, ничего не знали о нашем заговоре.

В пути я вел дальнейшие переговоры с Бигилой. Однажды я подбил его прокрасться к Максимусу, пока тот спал, и выкрасть письмо императора. Оно не было запечатано, и Бигила смог мне его прочитать. К утру он вернул его на место так, что никто об этом не догадался.

Достигнув Паннонии, мы с Орестом оставили римлян в равнине, а сами поехали сюда. Тут мы узнали, что Аттила отправился за новой невестой, и тут же поехали вслед за ним, чтобы известить о прибытии римлян. Сначала он гневался. В письме к Феодосию он ясно высказал требование, чтобы в Паннонию присылали только послов высшего ранга, а Максимус не из их числа. Но когда мы поведали Аттиле, что с римской делегацией прибыл Бигила и что он замыслил заговор и действует от имени Феодосия, его это заинтересовало и весьма развлекло. Он, казалось, даже обрадовался. — Эдеко в сомнении замолчал.

Я сделала глубокий вдох.

— А почему это обрадовало Аттилу? — спросила я. — Это должно было разгневать его еще сильнее.

— Что ты, Ильдико! Это порадовало его по нескольким причинам. Странно, что ты этого еще не поняла. Во-первых, это дает ему новый рычаг управления Феодосием. Сейчас он волен требовать увеличения подати. А еще Бигилу и Хризафия можно заставить заплатить выкупы если, конечно, их оставят в живых. И не забывай, что А г тила очень подозрителен. Он знает, что кто-нибудь из его людей обязательно окажется втянут в заговор против него. Множество подданных Аттилы уже пыталось совершить покушение на вождя. Этот случай дал возможность мне и Оресту доказать свою верность Аттиле, потому что преданность доказывать нужно постоянно. И это, Ильдико, ему очень нравится.

«Нет, Эдеко, — подумала я. — Этот случай дал тебе возможность доказать мне твою верность Аттиле, а го и себе самому».

— И в результате, полагаю, тебя не обойдут милостями, — заметила я.

Эдеко засветился от счастья.

— Так и есть. Во время пути мы остановились в Сардике, где Максимус был кое с кем знаком. Они разместили нас на ночлег и устроили праздник в нашу честь. Лилось много хорошего вина и красивых речей. Орест пил за Аттилу, потом римляне пили за Феодосия. Только Бигила, который уже опьянел, крикнул, что за бога, а имен но гак переводится имя Феодосий, нельзя пить так же, как за простого человека. Под последним он подразумевал Аттилу. Тогда Орест обнажил меч, и я сделал то же самое. Бигила прекрасно понимал, что мы собираемся сделать. Римляне, боясь, что мы зарежем Бигилу на месте, предложили нам жемчуга и шелк в обмен на его жизнь.

Эдеко полез в кожаный мешочек, висевший на его шее, и вытянул руку рядом с горящей лампой. На его ладони мерцало пять диковинных камней, четыре белых и один черный, и они выглядели еще удивительнее на фоне испещренной шрамами руки.

— Знаешь, откуда эти камни, Ильдико?

Я покачала головой.

— С самого дна моря. Они очень дороги и редки. Это жемчуг.

Я взяла черную жемчужину и стала ее рассматривать, остальные Эдеко убрал обратно.

— Я отдам их, чтобы мастер вставил в золотой браслет. Черная — самая редкая. Можешь оставить ее себе.

Я глянула на Эдеко, пытаясь понять, почему он решил сделать мне подарок сейчас, ведь при последнем нашем разговоре он грозил мне смертью. Эдеко ответил на мой взгляд решительно, не отводя глаз, и я внезапно поняла, что эта жемчужина вовсе не была подарком. Мне следовало заплатить за нее негласной клятвой никогда больше не говорить с Эдеко об Аттиле, во всяком случае, не говорить искренне. Я склонила голову и поблагодарила его за подарок теми словами на наречии гуннов, которым он сам меня научил.

Эдеко улыбнулся и расслабился.

— Рассказав Аттиле о заговоре, мы сообщили, что убедили Бигилу прочитать письмо Феодосия и узнали, о чем шла в нем речь. — Эдеко рассмеялся. — Видела бы ты, как радовался Аттила, слушая рассказ о моем хитром розыгрыше бедняги Бигилы. Аттила велел нам возвращаться к римлянам и передать, что нет нужды встречаться, раз уж он знает, о чем написал Феодосий. Мы с трудом сдерживали смех, наблюдая, как вытягиваются лица у Бигилы и его людей. Бигила никак не мог поверить, что мы предали его. А лицо Максимуса! Ха! Это было что-то! Он-то сразу все понял! И пока Бигила и Максимус обменивались многозначительными взглядами, мы сказали, что они могут переночевать на равнине, но к утру должны уйти. А потом оставили их ссориться между собой и решать, какие подношения помогут им вернуть внимание Аттилы. Утром мы отправили к ним Скотту со словами о том, что пора уходить. Как мы и надеялись, они стали обещать еще золота, шелков и жемчужин, лишь бы Аттила их выслушал. Скотта, получивший от нас соответствующий приказ, сначала уехал, подождал некоторое время, но потом вернулся, чтобы сказать, что ходатайствовал за них, и Аттила согласился встретиться после того, как женится на Эскам и вернется в свой город. Женится он завтра. Сегодня вечером я должен возвратиться к Аттиле, чтобы присутствовать на свадьбе. А потом мы приедем в город все вместе, Аттила, Эскам и римляне.

— Что Аттила сделает с Бигилой? — спросила я.

Эдеко пожал плечами.

— Об этом знает только Аттила. А ты присматривайся и прислушивайся ко всему, когда придешь прислуживать, и увидишь, как великий человек обращает в свою пользу даже самые неблагоприятные ситуации.

— Я уже это вижу, — сказала я, глядя Эдеко в глаза.

Он принял мой комплимент со скромной улыбкой.

— Мне пора, — тихо произнес Эдеко, продолжая смотреть на меня и не двигаясь. Потом он взял меня за руку, на ладони которой все еще лежала жемчужина, и сказал: — Я часто о тебе думал, там, вдали, и понял, что, когда женщина остается в одиночестве, без спутника и без свободы, воображение может стать ее врагом. Это я виноват в тех изменнических мыслях, которые когда-то пришли тебе в голову. Я должен был раньше уговорить Аттилу взять тебя на услужение. Увидев тебя в его доме, усердно трудящуюся и так хорошо ладящую с гуннками, я понял, что ты снова стала самой собой, а не той бедной одинокой женщиной, которая пришла в город Аттилы, чтобы принести богу подарок. Я возвращаю тебе свое доверие.

— Ты мудрый человек, — прошептала я.

И так, благодаря этой лжи, наша дружба была восстановлена.