Они миновали Мегалисберг и повернули на запад вдоль горного хребта. Затем, через два месяца после того как оставили реку Лимпопо, добрались до бурского поселка Луи Тричард. Шон оставил Мбежане устраивать лагерь на широкой площади перед церковью, а сам отправился на поиски врача. В округе был только один врач, Шон отыскал его приемную на втором этаже, над магазином, и отвел к фургонам. Шон нес его сумку, а врач, седобородый, не привыкший к подобным трудностям, бежал за Шоном, стараясь не отставать. Когда они пришли, он отдувался, весь потный. Шон ждал снаружи, пока врач осматривал Катрину, а когда он наконец вышел из фургона, Шон нетерпеливо набросился на него:

– Что вы думаете?

– Я думаю, минхеер, что вы должны ежечасно благодарить Создателя. – Врач удивленно покачал головой. – Невероятно – ваша жена выжила, несмотря на черную малярию и потерю ребенка.

– Значит, она в безопасности? Болезнь не вернется? – в тревоге спрашивал Шон.

– Сейчас она в безопасности… но еще очень больна. Может пройти год, прежде чем ее силы полностью восстановятся. Я не могу дать вам никакого лекарства. Старайтесь не волновать ее, хорошо кормите и ждите, пока время ее излечит. – Доктор поколебался. – Есть и другой ущерб. – Он постучал пальцем по лбу. – Горе – страшный разрушитель. Ей нужны любовь и мягкость, а через шесть месяцев ей понадобится ребенок, чтобы заполнить образовавшуюся в ней пустоту. Дайте ей эти три вещи, минхеер, но прежде всего дайте ей любовь. – Врач достал из жилета часы и посмотрел на них. – Время! Времени так мало! Мне пора, ждут другие больные. – Он протянул Шону руку. – Ступайте с Богом, минхеер.

Шон пожал ему руку.

– Сколько я вам должен?

Врач улыбнулся. У него было коричневое лицо и голубые глаза; улыбаясь, он становился похож на мальчика.

– Я не беру платы за слова. Хотел бы я сделать для вас больше!

Он торопливо пошел по площади, и стало видно, что его улыбка обманчива – на самом деле он старик.

– Мбежане! – сказал Шон. – Возьми большой бивень из фургона и отнеси в кабинет врача над магазином.

На следующий день Катрина и Шон пошли на утреннюю службу в церковь. Во время пения гимнов Катрина не могла стоять. Она тихо сидела на скамье, глядя на алтарь, шептала слова гимнов, и глаза ее были полны печали.

Они провели в Луи Тричарде еще три дня, и принимали их очень хорошо. К ним в лагерь приходили пить кофе и смотреть слоновую кость, женщины приносили свежие овощи и яйца, но Шону не терпелось двинуться на юг. И на третий день они начали последний отрезок своего пути.

Теперь к Катрине быстро возвращались силы. Она отняла у слуг – к их плохо скрываемому разочарованию – заботы о Дирке, вскоре оставила носилки и ехала, как всегда, на козлах переднего фургона. Тело ее полнело, на щеках сквозь желтую кожу начала показываться краска. Но хотя общее состояние улучшилось, Катрину продолжало одолевать уныние, и тут Шон ничего не мог поделать.

За месяц до Рождества 1895 года караван Шона поднялся на невысокую цепь холмов над городом, и они увидели внизу Преторию. В каждом саду пурпурными облаками цвели жакаранды, оживленные улицы говорили о процветании Трансваальской республики. Шон расположился на окраине – просто свел фургоны с дороги и устроил лагерь у обочины, а как только лагерь был разбит и Шон убедился, что Катрина не нуждается в его помощи, надел свой единственный костюм и подозвал лошадь. Костюм был сшит по последней моде, но четыре года назад и должен был облекать животик, который Шон отрастил во время жизни в Витватерсранде. Теперь он свободно болтался на теле, но туго натягивался на ставших более мощными руках. Лицо Шона почернело от солнца, густая борода спускалась на грудь, скрывая то обстоятельство, что жесткий воротничок рубашки больше не застегивается на шее. Сапоги потерлись почти доверху, и на них не было ни следа ваксы; они совершенно утратили форму. Пот оставил темные пятна на шляпе; ее поля нависали над глазами, и приходилось сдвигать ее назад. Поэтому неудивительно, что прохожие бросали на Шона любопытные взгляды, когда он ехал по Черч-стрит и рядом с ним бежал рослый мускулистый дикарь, а с другой стороны – большая собака. Они протискивались между фургонами, забившими центральные улицы, миновали фольксраад – парламент Трансваальской республики, проехали мимо домов, стоявших поодаль от дороги среди просторных цветущих садов, и наконец добрались до делового района, расположенного у железнодорожной станции. Шон и Дафф покупали здесь припасы у одного лавочника, и теперь Шон вернулся к нему. Магазин почти не изменился – слегка поблекла вывеска, но на ней по-прежнему значилось «Гольдберг, импортер и экспортер, продавец шахтного оборудования, купец и владелец универсального магазина. Покупаем золото, драгоценные камни, шкуры, кожу, слоновую кость и другие дары природы». Шон спешился и бросил повод Мбежане.

– Расседлай, Мбежане. Я надолго.

Шон вступил на тротуар, приподнял шляпу, здороваясь с двумя проходящими женщинами, и вошел в здание, где совершал свои сделки Гольдберг. Один из продавцов торопливо приблизился к нему, но Шон покачал головой, и продавец вернулся за прилавок. Шон увидел в дальнем конце магазина Гольдберга – хозяин разговаривал с двумя покупателями. Шон был готов подождать. Он бродил вдоль полок, заваленных товарами, проверял на ощупь качество тканей, принюхивался к коробкам с сигарами, рассматривал топор, снял со стойки ружье и прицелился в стену, пока мистер Гольдберг не проводил покупателей до двери и не повернулся к Шону.

Гольдберг низенький и толстый, коротко стриженный, с наплывающей на воротничок шеей, смотрел на Шона, и в глазах его не было никакого выражения – он перебирал в уме карточки, ища нужное имя. Потом ослепительно солнечно улыбнулся.

– Мистер Кортни, не правда ли?

Шон улыбнулся в ответ.

– Совершенно верно. Как дела, Иззи? – Они обменялись рукопожатием.

Мистер Гольдберг опечалился.

– Ужасно, ужасно, мистер Кортни. Я очень встревожен.

– Несмотря на это, выглядите вы неплохо. – Шон потрогал его живот. – Вы пополнели!

– Можете шутить, мистер Кортни, но говорю вам: дела идут ужасно. Налоги и тревоги, налоги и тревоги. – Мистер Гольдберг вздохнул. – А теперь еще эти разговоры о войне.

– О какой войне?

Шон нахмурился.

– О войне, мистер Кортни, между Британией и республикой.

Шон перестал хмуриться и рассмеялся.

– Ерунда, даже Крюгер не может быть так глуп! Угостите меня кофе и сигарой, мы пойдем в ваш кабинет и поговорим о деле.

Лицо мистера Гольдберга застыло, веки сонно опустились.

– О деле, мистер Кортни?

– Совершенно верно, Иззи, на этот раз я продаю, а вы покупаете.

– А что вы продаете, мистер Кортни?

– Слоновую кость.

– Слоновую кость?

– Да, двенадцать полных фургонов.

Мистер Гольдберг печально вздохнул.

– Слоновая кость сейчас не в цене, спрос на нее упал. Вы вряд ли сумеете ее продать.

Это был великолепный ход – если бы два дня назад Шону не сообщили текущие цены, он мог бы и поверить.

– Досадно, – сказал он. – Ну, если вы не заинтересованы, поищу кого-нибудь другого.

– Все равно пойдемте в мой кабинет, – сказал мистер Гольдберг. – Поговорим. Разговоры ведь ничего не стоят.

Два дня спустя они еще продолжали разговор. Шон привел фургоны и выгрузил бивни на заднем дворе магазина. Мистер Гольдберг лично взвесил каждый бивень и записал данные на листок бумаги. Потом вместе с Шоном они подсчитали общий вес. И сейчас подошли к заключительному этапу переговоров – договаривались о цене.

– Послушайте, Иззи, мы уже потратили два дня. Есть справедливая цена, и вы ее знаете… так давайте на этом покончим, – сердито говорил Шон.

– Но я потеряю деньги, – жаловался Гольдберг. – Я ведь должен зарабатывать на жизнь. Каждый человек имеет право зарабатывать на жизнь.

– Идет, – Шон протянул руку. – Будем считать, что договорились.

Мистер Гольдберг еще секунду поколебался, потом вложил свою пухлую руку в кулак Шона, и они, оба довольные, улыбнулись друг другу. Один из помощников мистера Гольдберга считал соверены, выкладывая их по пятьдесят штук вдоль прилавка, потом Шон и Гольдберг пересчитали их и окончательно ударили по рукам. Шон наполнил золотом две брезентовые сумки, хлопнул мистера Гольдберга по спине, взял еще одну сигару и, тяжело нагруженный, направился в банк.

– Вы снова пойдете в вельд? – спросил вслед ему мистер Гольдберг.

– Да, очень скоро! – ответил Шон.

– Не забудьте здесь свои припасы.

– Я обязательно вернусь, – заверил его Шон.

Мбежане понес одну сумку, Шон – другую.

Шагая по тротуару, Шон улыбался, и ветер относил дым сигары назад, за его голову. В мешке золота есть нечто такое, что позволяет человеку чувствовать себя восьми футов ростом.

Ночью, когда они лежали рядом в темном фургоне, Катрина спросила:

– У нас хватит денег, чтобы купить ферму, Шон?

– Да, – ответил Шон. – Хватит на лучшую ферму на всем полуострове Кейп… а после новой поездки хватит и на то, чтобы построить дом и амбары, купить скот, вырастить собственный виноград, и еще кое-что останется.

Катрина недолго помолчала.

– Значит, мы возвращаемся в буш?

– Еще одна поездка, – сказал Шон. – Еще два года, и мы отправимся на Кейп. – Он обнял ее. – Ты ведь не возражаешь?

– Нет, – ответила она. – Думаю, это мне нравится. Когда мы едем?

– Не сразу, – рассмеялся Шон. – Вначале немного развлечемся.

Он снова обнял жену – она все еще была очень худа: прижимая ее к себе, он чувствовал кости.

– Несколько красивых платьев тебе, моя милая, а мне костюм, который не выглядит модной тряпкой. Потом посмотрим, какие развлечения может предложить нам этот город. – Он замолчал: в его голове появилась новая идея. – Черт побери! Я знаю, что мы сделаем. Наймем карету и поедем в Йоханнесбург. Снимем номер в «Гранд-отеле» и немного там поживем. Будем мыться в фарфоровой ванне и спать на настоящей кровати. Парикмахер приведет в порядок твои волосы и подровняет мне бороду. Будем есть раков и пингвиньи яйца… Не помню, когда я в последний раз пробовал свинину или баранину. – Шон говорил без устали, а когда на мгновение смолк, Катрина негромко спросила:

– Разве танцевать не греховно, Шон?

Шон улыбнулся в темноте.

– Конечно!

– Хочется разок пожить в грехе – ну, не слишком, немного, чтобы понять, каково это.

– Вот и посмотришь, – сказал Шон как можно более алчно.