«Ксанаду» закончили к концу января, и венчание назначили на двадцатое февраля. Дафф отправил приглашения начальнику и всему составу йоханнесбургской полиции; в ответ полицейские организовали круглосуточную охрану бального зала «Ксанаду», где гости выкладывали на длинные столы свадебные подарки. Шон вместе с Даффом и Канди поехал в «Ксанаду» десятого, чтобы, как выразился Дафф, в последний раз подсчитать добычу. Шон угостил дежурного констебля сигарой, и они прошли в бальный зал.

– Смотрите, смотрите! – восторженно взвизгнула Канди. – Сколько новых подарков!

– Этот от Джока и Тревора, – прочитал Шон на карточке.

– Раскрой быстрей, Даффорд, давай посмотрим, что они нам прислали.

Дафф снял крышку с коробки, и Шон негромко присвистнул.

– Золотой обеденный сервиз! – ахнула Канди. Она схватила тарелки и прижала к груди. – О, я просто не знаю, что сказать!

Шон осматривал остальные коробки.

– Эй, Дафф, этот тебе особенно понравится. «С наилучшими пожеланиями. Н. Градски».

– Это я должен видеть, – сказал Дафф, впервые за месяц проявляя энтузиазм. Он развернул пакет. – Целая дюжина! – воскликнул Дафф. – Норман, бесценный маленький израильтянин! Целая дюжина посудных полотенец…

– Главное – внимание, – рассмеялся Шон.

– Милый старина Норман, как, должно быть, тяжело ему было расстаться с ними! Я подпишу их, вставлю в рамки и вывешу в прихожей.

Они оставили Канди разглядывать подарки и вышли в сад.

– Подготовил фальшивого священника? – спросил Дафф.

– Да, он в гостинице в Претории. Упражняется, чтобы во время церемонии произнести все нужные слова, как опытный святой отец.

– Тебе не кажется, что этот подлог не лучше обычного брака? – с сомнением спросил Дафф.

– Сейчас не самое подходящее время думать об этом, – ответил Шон.

– Да, наверно, ты прав.

– Куда отправитесь в медовый месяц?

– Каретой в Кейптаун, оттуда почтовым пароходом в Лондон и еще месяц на континенте. Вернемся к июню.

– Наверно, хорошо проведете время.

– А почему ты не женишься?

– Зачем? – удивился Шон.

– Ну, тебе не кажется, что ты предаешь наш союз, позволяя мне одному потерять свободу?

– Нет, – ответил Шон. – Да и на ком здесь жениться?

– А та девчонка, что ты в последнюю субботу брал с собой на скачки? Она красивая.

Шон приподнял бровь.

– А ты слышал, как она хихикает?

– Слышал, – сокрушенно признался Дафф.

– Да где уж тут не услышать. Можешь себе представить такое хихиканье каждый день за обедом?

Дафф содрогнулся.

– Да, я тебя понимаю. Но как только мы вернемся, я попрошу Канди подыскать тебе невесту из хорошей семьи.

– У меня есть мысль получше. Ты позволишь Канди управлять твоей жизнью, а своей я буду управлять сам.

– Я очень боюсь, приятель, что именно так и случится.

Градски неохотно согласился на то, чтобы двадцатого принадлежащие им компании: шахты, мастерские, транспортные фирмы – все прекратило деятельность и служащие могли бы побывать на свадьбе Даффа. Это означало, что на день закроется половина предприятий Витватерсранда. Как следствие, большинство независимых компаний тоже решили на сутки прервать работу. Восемнадцатого по холму к «Ксанаду» потянулись фургоны с едой и выпивкой. В приступе благожелательности Шон пригласил на свадьбу весь штат «Оперы». Он с трудом вспомнил об этом на следующее утро и пошел вниз с намерением отменить приглашение, но Голубая Бесси сказала ему, что большинство девушек уже отправились в город покупать новые платья. «Ну и к дьяволу! Пусть приходят. Надеюсь, Канди не узнает, кто они».

В ночь на девятнадцатое Канди предоставила весь обеденный зал и все гостиные «Отеля» для мальчишника. Франсуа явился с шедевром, изготовленным в одной из шахтных мастерских, – огромным ядром на цепи. Это ядро торжественно прикрепили к ноге Даффа, и мальчишник начался.

Впоследствии принято было считать, что строитель, которому поручили ликвидировать нанесенный отелю ущерб, оказался разбойником и что представленный им чек – больше тысячи фунтов – настоящий грабеж. Но никто не мог отрицать, что когда в гостиной играет в бок-бок сотня человек, при этом страдает обстановка и помещение; подвесная люстра, в свой черед, могла не выдержать веса мистера Чарливуда и после третьего подтягивания сорвалась с потолка и пробила дыру в полу.

Не отрицали и того, что полчаса попыток Джока Хейнса сбить с головы брата яблоко пробками от шампанского привели к тому, что разлилось море вина, глубиной по щиколотку, и пол понадобилось перекладывать. Тем не менее все пришли к выводу, что тысяча фунтов – многовато. Но все сошлись в одном – мальчишник был запоминающийся.

Вначале Шон тревожился: ему казалось, что Даффу происходящее не нравится – жених стоял у бара, держа ядро под мышкой и со своей обычной кривой улыбкой слушая сальные замечания гостей. Но после седьмой или восьмой порции спиртного он перестал тревожиться и начал пробовать на прочность люстру. В полночь Дафф уговорил Франсуа освободить его от цепи и выскользнул из комнаты. Никто, в том числе Шон, этого не заметил.

Шон так никогда и не вспомнил, как в тот вечер добрался до постели, но на следующее утро его тактично разбудил официант с кофейным подносом и запиской.

– Сколько времени? – спросил Шон, разворачивая записку.

– Восемь часов, баас.

– Незачем орать, – пробормотал Шон. Он с трудом сфокусировал зрение – головная боль, казалось, выдавливала глаза из глазниц.

«Дорогой шафер, это напоминание о том, что у вас с Даффом в одиннадцать свидание. Рассчитываю, что ты сумеешь доставить его, целиком или по частям. С любовью, Канди».

У паров бренди в горле был вкус хлороформа. Шон промыл горло кофе и закурил сигару. Это заставило его закашляться, и от кашля у него едва не отвалилась голова. Он погасил сигару и удалился в ванную. Полчаса спустя он настолько окреп, что решил разбудить Даффа – прошел через гостиную и распахнул дверь его комнаты. Занавеси еще были задернуты. Шон раскрыл их и едва не ослеп от солнечного света. Он повернулся к кровати и удивленно нахмурился. Медленно подошел и сел на край. «Должно быть, он спал у Канди», – пробормотал Шон, глядя на несмятую подушку и аккуратно заправленное одеяло. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы найти ошибку в этом выводе: «Тогда почему она написала эту записку?» Он встал, чувствуя первые уколы тревоги. В сознании отчетливо возник Дафф: пьяный и беспомощный, он лежал во дворе – или избитый каким-нибудь йоханнесбургским разбойником. Шон выбежал из спальни и бросился в гостиную. На полпути он увидел конверт, заткнутый за каминную полку, и взял его. «Что это, встреча авторской гильдии? – бормотал он. – В этом доме повсюду письма». С шуршанием развернув листок, Шон узнал почерк Даффа с наклоном в обратную сторону. «Первая ужасна, вторая не лучше. Я этого не вынесу. Ты шафер, так что извинись от моего имени перед присутствующими. Вернусь, когда пыль немного осядет».

Шон сел в кресло, дважды перечитал записку и взорвался:

– Будь ты проклят, Чарливуд! «Извинись от моего имени!» Трусливый ублюдок! Улизнуть и оставить меня расхлебывать!

Он бегал по комнате, и халат яростно хлопал его по ногам.

– Извиняться будешь ты сам, даже если мне придется притащить тебя на веревке.

Шон по черной лестнице выбежал из дома. Мбежане на конюшне разговаривал с тремя конюхами.

– Где нкози Дафф? – взревел Шон.

Они не понимая смотрели на него.

– Где он?!

Борода Шона ощетинилась.

– Баас взял лошадь и уехал покататься, – испуганно ответил один из конюхов.

– Когда? – ревел Шон.

– Ночью, семь-восемь часов назад. Скоро вернется.

Шон, тяжело дыша, смотрел на конюха.

– Куда он поехал?

– Баас, он не сказал.

Восемь часов назад. Сейчас он уже в пятидесяти милях отсюда.

Шон повернулся и ушел в свою комнату. Бросился на кровать и налил себе еще кофе. Это ее расстроит. Он представил себе слезы и буйство несдерживаемого горя. Будь ты проклят, Чарливуд! Он пил кофе и думал о том, что хорошо бы тоже уехать, взять лошадь и ускакать как можно дальше. Не я это заварил, и я не хочу в этом участвовать. Он допил кофе и начал одеваться. Посмотрел в зеркало, причесываясь, представил себе Канди, одиноко стоящую в церкви в ожидании, пока тишина сменится перешептываниями, а потом и смехом. Чарливуд, ты свинья, – сморщился Шон. Я не могу ее оставить, ей и так нелегко придется. Надо сказать. Он взял с туалетного столика часы. Уже девять. Будь ты проклят, Чарливуд! Он прошел по коридору и остановился перед комнатой Канди. Внутри раздавались женские голоса, и он постучал, прежде чем войти. В комнате были две подруги Канди и цветная девушка Марта. Все они уставились на него.

– Где Канди?

– В спальне, но вам туда нельзя. Это принесет неудачу.

– Самую большую в мире, – согласился Шон.

И постучал в дверь спальни.

– Кто там?

– Шон.

– Тебе нельзя. Что ты хочешь?

– Ты одета?

– Да, но тебе заходить нельзя.

Он раскрыл дверь и посмотрел на визжащих женщин.

– Выйдите, – резко сказал он, – мне нужно поговорить с Канди наедине.

Они выбежали, и он закрыл за ними дверь. Канди была в пеньюаре; на ее лице видна была тревога ожидания; волосы выбились и свисали, светлые и мягкие.

Она прекрасна, подумал Шон. Посмотрел на пенную массу свадебного платья на кровати.

– Канди, боюсь, у меня плохие новости. Ты можешь меня выслушать?

Он говорил резко, почти грубо, и каждое мгновение было ему тягостно.

Он видел, как с ее лица сбежала краска и оно застыло, стало мертвым, как у статуи.

– Он ушел, – сказал Шон. – Сбежал от тебя.

Канди взяла с туалетного столика щетку и принялась безжизненно расчесывать волосы. В комнате было очень тихо.

– Мне жаль, Канди.

Она кивнула, не глядя на него; она смотрела в свое одинокое будущее. И эта молчаливая покорность была гораздо хуже слез.

Шон почесал кончик носа. Происходящее было невыносимо.

– Прости, я бы хотел хоть как-нибудь помочь.

Он повернул к двери.

– Шон, спасибо, что пришел и рассказал мне.

Ее голос ничего не выражал, словно она умерла.

– Да не за что, – неловко ответил Шон.

Он поехал в «Ксанаду». Здесь на газонах уже собралось множество народу – судя по смеху, уже начали пить. Солнце светило ярко, но жарко не было, на веранде играл оркестр, на зелени выделялись яркие женские платья. «Праздник», – шелестел флажками ветерок над тентами. «Праздник», – говорил смех.

Шон проехал по подъездной дорожке, поднимая руку в знак приветствия. Со спины лошади он заметил Франсуа и Мартина Кертиса: они со стаканами в руках стояли у дома и разговаривали с двумя девушками из «Оперы». Шон оставил лошадь одному из туземных конюхов и направился прямо к ним.

– Привет, босс, – сказал Кертис. – Почему такой мрачный, ведь женитесь не вы?

Все рассмеялись.

– Франсуа, Мартин, пойдемте со мной.

– А что случилось, мистер Кортни? – спросил Франсуа, когда Шон отвел их в сторону.

– Прием окончен, – мрачно сказал Шон. – Свадьбы не будет. – Они уставились на него. – Ступайте, скажите всем. Скажите, что все они получат свои подарки назад…

Он собирался уходить.

– Но что случилось, босс? – спросил Кертис.

– Скажите, что Канди и Дафф передумали.

– Отправить всех по домам?

Шон поколебался.

– А, к дьяволу, пусть остаются и напиваются. Просто скажите, что венчания не будет.

Он прошел в дом. Нашел лжесвященника, который нервно ждал в кабинете на первом этаже. Жесткий воротничок натер ему кадык.

– Ваши услуги больше не нужны, – сказал Шон.

Он взял чековую книжку, сел за стол и выписал чек.

– Это вам за беспокойство. А теперь убирайтесь из города.

– Спасибо, мистер Кортни, большое спасибо.

Обрадованный, явно испытывая облегчение, он направился к выходу.

– Друг мой, – остановил его Шон, – если вы однажды скажете хоть слово о том, что мы собирались сделать, я вас убью. Я ясно выразился?

Шон прошел в бальный зал и дал констеблю несколько соверенов.

– Уберите отсюда всех этих людей. – Он показал на толпу гостей, ходивших меж столами и разглядывавших подарки. – Потом заприте дверь.

На кухне он нашел шеф-повара.

– Вынесите все приготовленное и отдайте им. Потом заприте кухню.

Когда он вошел в кабинет, там на кожаном диване сидела парочка, рука мужчины была под юбкой у девушки; девушка хихикала.

– Тут не бордель! – рявкнул Шон, и парочка торопливо удалилась.

Шон опустился в кресло. Он слышал доносившиеся с лужайки голоса и смех, оркестр играл вальс Штрауса. Это раздосадовало Шона, он мрачно посмотрел на мраморный камин. Голова снова заболела, кожа после ночного кутежа казалась сухой и натянутой.

– Что за беда, что за беда, черт дери! – сказал он.

Спустя час он вышел, отыскал свою лошадь и поехал по дороге на Преторию. Миновав последние дома, Шон повернул в вельд. Он ехал по морю травы, сдвинув на спину шляпу, подставив лицо солнцу и ветру. Шон сидел в седле свободно, предоставив лошади выбирать дорогу.

Уже к вечеру он вернулся в Йоханнесбург и оставил лошадь на конюшне с Мбежане. Ему полегчало – поездка и свежий воздух прояснили голову и помогли увидеть вещи в правильном свете. Он налил себе горячую ванну, забрался в воду, и пока лежал в воде, последние остатки гнева на Даффа улетучились. Он снова владел собой. Выбрался из ванны, вытерся, надел халат и прошел в спальню. На его кровати сидела Канди.

– Привет, Шон.

Она улыбнулась ему нервной неуверенной улыбкой. Ее волосы слегка растрепались, лицо побледнело, на нем не было никакой косметики. И она не сменила пеньюар, в котором Шон видел ее утром.

– Привет, Канди!

Шон взял квадратный флакончик с лавровой мазью и втер немного в волосы.

– Ничего, что я зашла?

– Конечно, нет. – Он начал причесываться. – Я сам собирался к тебе.

Она сидела, подобрав под себя ноги, в такой позе, которую не смог бы повторить ни один мужчина.

– Можно мне выпить?

– Прости, мне казалось, ты не притрагиваешься к выпивке.

– О, сегодня особый день. – Она рассмеялась излишне весело. – Ведь сегодня моя свадьба.

Он, не глядя на нее, налил ей бренди. Ему ненавистно было ее страдание, и он чувствовал, как возвращается гнев. Канди взяла стакан и отхлебнула. Поморщилась.

– Фу, гадость!

– Но тебе будет легче.

– За невесту! – сказала она и быстро выпила.

– Еще? – спросил Шон.

– Нет, спасибо. – Она встала и подошла к окну. – Темнеет. Ненавижу темноту. Темнота все искажает; то, что днем плохо, ночью вовсе невыносимо.

– Мне жаль, Канди, я хотел бы помочь.

Она повернулась, подошла к нему, обхватила руками за шею и прижала испуганное бледное лицо к его груди.

– О, Шон, пожалуйста, обними меня, я так боюсь!

Он неловко обхватил ее.

– Не хочу об этом думать. Не сейчас, не в темноте, – шептала она. – Пожалуйста, помоги мне. Помоги не думать об этом.

– Я останусь с тобой. Не расстраивайся. Садись. Налью тебе еще.

– Нет, нет! – Она отчаянно вцепилась в него. – Не хочу быть одна. Не хочу думать. Пожалуйста, помоги мне!

– Я не могу тебе помочь. Я останусь с тобой, но это все, что в моих силах.

Гнев и жалость смешались в Шоне, как уголь и селитра, и он крепче взял ее за плечи; пальцы погрузились в плоть и наткнулись на кость.

– Да, сделай мне больно. Так я ненадолго забываю. Отнеси меня в постель и причини мне боль, Шон, сильную боль.

У Шона перехватило дыхание.

– Ты сама не понимаешь, что говоришь. Это безумие.

– Это все, чего я хочу. Забыть хоть ненадолго. Пожалуйста, Шон.

– Я не могу, Канди. Дафф – мой друг.

– Он покончил со мной, а я с ним. И я тоже твой друг. О Боже, я так одинока. Не оставляй хоть ты меня! Помоги мне, Шон, пожалуйста, помоги!

Шон почувствовал, как гнев скользнул ниже, по груди и, как кобра, поднял голову от его бедер. Она тоже почувствовала это.

– Да, пожалуйста, да!..

Он поднял ее и отнес на свою кровать. Остановился над ней, срывая одежду. Канди тоже зашевелилась, раздеваясь, готовясь встретить его, впустить в себя и заполнить пустоту. Он быстро пронзил ее мягкую плоть и погрузился в тепло ее тела. В этом не было страсти, не было желания, только жесткое и грубое проникновение к самым границам переносимого. Для него это было выражение гнева и жалости, для нее – акт отвержения. Одного раза оказалось недостаточно. Снова и снова он брал ее, пока окровавленная спина не оставила на простыне темные пятна, пока тело Канди не заполнила боль. Они лежали, сплетясь, влажные и усталые от ярости.

Расслабленный после страсти Шон негромко спросил:

– Помогло?

– Да.

Физическая усталость ослабила барьеры, сдерживавшие ее горе. Не отпуская его, она заплакала.

Уличный фонарь бросал на потолок серебряный свет. Шон лежал на спине, смотрел на этот свет и слушал всхлипывания Канди. Он понял, когда они достигли высшей точки; последующий спуск проходил в молчании. Они уснули и утром проснулись одновременно, словно по договоренности.

– Ты единственный, кто сейчас может ему помочь, – сказала Канди.

– В чем помочь? – спросил Шон.

– Найти то, что он ищет. Мир, себя – назови как угодно. Сейчас этого у него нет. Он одинок, почти так же одинок, как я. Я могла бы ему помочь, я уверена.

– Дафф потерял себя? – цинично спросил Шон. – Ты, должно быть, сошла с ума.

– Не будь так слеп, Шон, пусть тебя не обманывают громкие разговоры и развязные манеры. Смотри на другое.

– На что, например? – спросил Шон.

Она какое-то время молчала.

– Знаешь, он ненавидел своего отца. Я догадалась по тому немногому, что он рассказал. Поэтому он не выносит дисциплины. Поэтому так относится к Градски, к женщинам, к жизни. Подумай об этом, Шон, и скажи: разве он ведет себя как счастливый человек?

– Градски однажды провел его, поэтому Дафф его не любит, – защищал друга Шон.

– О нет, причина лежит гораздо глубже. По-своему Градски – это образ его отца. Он изломан изнутри, Шон, поэтому так цепляется за тебя. Ты можешь помочь ему.

Шон откровенно рассмеялся.

– Канди, дорогая, мы нравимся друг другу, вот и все, у нашей дружбы нет глубоких и мрачных мотивов. Не ревнуй.

Канди села, и одеяло скользнуло к ее талии. Она наклонилась вперед, и ее груди, тяжелые, круглые и серебристо-белые, качнулись в полусвете.

– В тебе есть сила, Шон, сила, которую ты сам еще не видишь. А Дафф видел, и другие несчастные тоже ее видят.

Ты ему нужен, ты ему очень нужен. Присматривай за ним ради меня, помоги ему найти то, что он ищет.

– Вздор, Канди, – в замешательстве пробормотал Шон.

– Обещай, что ты поможешь ему.

– Тебе пора вернуться к себе, – сказал ей Шон. – Начнутся разговоры.

– Обещай мне, Шон.

– Хорошо, обещаю.

Канди выскользнула из постели, быстро оделась.

– Спасибо, Шон. Спокойной ночи.