Рваное Нёбо тут же устроился в высокой юрте Красного Зоба и предложил Аттиле тоже там отдохнуть. Видя, что каган ранен, вождь бывших кутригурских гуннов пододвинул к нему кушетку и послал за целительницей.

Главарь разбойников с удовольствием опустился на овчину.

— Мы — одинаковые, ты и я, — сказал Рваное Нёбо. Аттила ничего не ответил. — Мы — властители. А наши племена — больше не пустынные или степные гунны, или обитающие на востоке горные гунны. Мы, гунны, станем единым народом и будем вселять ужас всем, кто живет на земле.

Он передал Аттиле чашу с кумысом и сделал глоток из другого кубка.

— Крестьян, за которых ты сражался, очень трудно защищать, — продолжал Рваное Нёбо. — Это — рабы. Почему ты бился за них?

Аттила откинул назад голову и закрыл глаза.

Рваное Нёбо не останавливался:

— Мы знаем о вас, древнем народе Ульдина, о том, как вы ушли на запад. Мы думали, вы исчезли за краем земли, вторглись в отдаленные территории и поплатились за это. — Вождь мрачно кивнул. — Как же мы ошибались! И какая цена ждала нас сегодня!

При входе в палатку что-то зашевелилось, и Рваное Нёбо встал.

— Твоя целительница. Я оставлю вас.

Женщина опустилась на колени перед Аттилой, не говоря ни слова и не поднимая лица. Она очень осторожно развязала кожаную куртку и аккуратно убрала мокрую ткань с груди. Сердце целительницы замерло. Наконечник проник достаточно глубоко. Но пузырей крови на губах не было, следовательно, стрела не задела легкое, хотя и прошла очень близко. Раненому, вероятно, придется набраться терпения.

— Вытаскивай, — пробормотал Аттила. — Давай.

Женщина взялась за длинный и тонкий стальной наконечник. Ей тоже придется быть сильной.

Прошло много времени, когда целительница наконец смогла зашить зияющую рану конским волосом и маленькой иглой, положить припарки из вскипяченных трав на входное и выходное отверстия и обмотать грудь крепкими белыми льняными бинтами.

Какой же силой, должно быть, обладал этот воин!

Внезапно Аттила схватил целительницу за тонкое запястье, и от неожиданности и боли она закричала.

Раненый поднялся.

— Не пытайся отравить меня, когда притворяешься, что лечишь, женщина. Тебе это не удастся. Я выживу, несмотря на яд. И убью тебя.

Она и не сомневалась, что так и случится.

Был то яд или нет, но каган быстро слабел. Стрела проникла глубоко, и, когда целительница извлекала наконечник из тела, Аттила испытал сильную боль и потерял много крови. Вероятно, в рану попала какая-то инфекция. Но пока от нее не шло того зловония, которое появляется, когда боги отмечают избранного печатью смерти, хотя саму стрелу вынули уже давно.

Аттила боролся. Лицо стало бледным, теперь началась лихорадка. Гунны лечили жар всеми известными средствами, натягивая над раненым толстые овечьи шкуры, пока его лицо не становилось мертвенно-бледным и мокрым от пота, словно лед, тающий под лучами солнца. Давали пить только самую чистую и свежую воду прямо из реки. Ее брали вверху по течению каждое утро на рассвете.

Но лихорадка не спадала, и временами Аттила бредил, произнося таинственные и страшные слова и стихи, звучавшие как пророчества о конце света. Он невнятно и бессвязно бормотал об ужасном властителе, падении горящих городов, о великом льве, орле и сутулом звере с жесткими волосами, который еще придет в страну и отомстит за двенадцать долгих грешных лет. Женщина вытерла раненому лоб, дала попить и пожалела несчастного, которого мучили кошмары.

Появился Маленькая Птичка. Каган едва мог разглядеть шамана.

— Это яд, — прошептал он, — но не женщина тому виной.

Отдышавшись, Аттила сплюнул.

— Где ты был во время битвы? Я забыл тебя.

— Где я был? — переспросил Маленькая Птичка. — Выживал, вот где я был.

Аттила слабо улыбнулся. Скосив глаза, он посмотрел на шамана и увидел старого, уставшего человека с грустным взглядом. Каган совсем забыл, сколько лет уже исполнилось шаману. Маленькая Птичка всегда казался неподвластным времени, но не сейчас.

Аттила протянул руку, и шаман взял ее в свою, словно сын, берущий руку отца на смертном одре. Толстые извивающиеся и бугорчатые вены стали плоскими и почти невидимыми, будто кровь исчезла оттуда. Однако голос Маленькой Птички остался по-прежнему радостным и веселым — столь противоречивым было его сердце.

Шаман сказал, что, по-видимому, Рваное Нёбо — один из сыновей старого вождя, Красного Зоба.

— Старший?

Маленькая Птичка покачал головой.

— Первый, имеющий право на жизнь. — Глаза шамана сверкнули. — Он — не единственный великий вождь, убивший отца. Таковы слухи.

— Хватит, Маленькая Птичка, — прохрипел умирающий каган. Шаман был уже весьма немолодым человеком, но не мог отказаться от своих жестоких колких замечаний и острых шуток. Говорить подобным образом было свойственно характеру шамана и природе его мудрости. Даже в те моменты Маленькая Птичка склонял голову и утирал со щек слезы, думая, что Бог нагибался именно так, ложась у врат, ведущих в потусторонний мир, в гроб из окровавленной овчины, делая несколько последних судорожных вздохов, вздымая и напрягая грудь, а в венах, легких и во всем несгибаемом теле разливался яд и начиналось загнивание. Уже недалеко был тот момент, когда врата смерти откроются, высунутся серые от пыли руки и утащат шамана с собой, затем снова закроются, и Маленькая Птичка исчезнет навсегда. Причин жить он видел не более, чем в случае, если бы вдруг солнце на небе погасло, словно свеча. Другой каган, похожий на Аттилу, шаману был не нужен; все оставшиеся дни Маленькая Птичка провел бы где-нибудь в уединении.

Над головой кружились облака. На полу палатки блеснул луч солнечного света — и исчез.

Орест сидел рядом с Аттилой весь день и всю ночь. Вряд ли он сомкнул глаза. Иногда каган вскрикивал, задыхался и кашлял. Из зараженных легких летели брызги.

Орест громко велел всем убраться из палатки. Затем грек зарыдал:

— Мой брат… — И стал качать на руках голову верховного вождя. Дыхание Аттилы было едва уловимым и затрудненным, а лицо — зеленым и желчным.

Однако одну посетительницу это вряд ли испугало. Она прошагала по лагерю, опираясь на палку и неся кувшин воды, не обращая внимания на крики и вопросы. Ею оказалась старая жрица из деревни.

— Откуда ты узнала, что каган болен? — спросил Орест.

— Из сна, — ответила она немного раздраженно. — А ты думал, откуда? Теперь поди прочь.

Жрица что-то сказала кагану низким голосом, затем сняла бинты и начала промывать водой раны.

Она кивнула на кувшин, который принесла с собой.

— Из озера, — добавила жрица. — Пить не очень приятно, зато эта вода залечивает все раны и вымывает болезни. — Старуха ухмыльнулась, обнажив один белый зуб. — Лишь боги знают, что внутри!

Орест осторожно понюхал.

— Соль, — пробормотал он. — Что-то соленое…

Жрица искоса посмотрела на грека.

— Долгие речи сейчас не помогут твоему хозяину. Передай мне те лохмотья.

Раны, казалось, заживали быстрее, когда старуха их мазала, но жар не спадал, и каган по-прежнему слабел. Заражение проникло внутрь организма. Жрица оставалась с Аттилой (с разрешения Ореста) и без устали молилась днем и ночью.

У кутригурских гуннов была своя ведьма — Энхтуйя, волшебница и предсказательница, державшая змей.

Как-то раз вечером Орест и Маленькая Птичка сидели подле своего умирающего властителя. В центре юрты пламя уже почти погасло. Возле входа что-то зашевелилось, и вошла, улыбаясь, ведьма. Ее темная кожа блестела при свете огня.

Когда Маленькая Птичка посмотрел на Энхтуйю, то стал вести себя, словно сумасшедший. Шаман зашипел, завыл и вскочил на ноги, швырнув вперед стул с тремя ножками. Закричал, запрыгал, остановился и снова взглянул на ведьму. Потом снова закричат и запрыгал. Он завопил:

— Убирайся! Вон!

Но Энхтуйя стояла и только шире улыбалась.

Маленькая Птичка побежал обратно, сильно схватил Аттилу за руку и завизжал, что ведьму необходимо выгнать, убить, ее глаза холодны, как у змеи, а внутренности — кишащее гнездо.

— Слушайте меня, не ее, меня! — кричал шаман, наклонив рот почти к уху кагана. — Она не вылечит вас! Она приносит только вред! Выгнать ее, говорю, или змей Анашти сожрет вас и весь народ!

Аттила простонал:

— Уведите ведьму прочь.

— Однако время придет, и очень скоро, — ответила Энхтуйя своим странным голосом, высоким и резким, словно жалящее насекомое. Когда ее уводили, ведьма резко взмахнула рукой. — Время придет, — произнесла Энхтуйя, — и ты будешь слушать.

Случилось именно так, как она и говорила. Еще два раза ведьма появлялась в юрте кагана, и каждый раз Аттила был при смерти. На третий раз он уже не велел Энхтуйе уйти. Маленькая Птичка пришел в бешенство.

Орест вскочил на ноги и стал оттаскивать шамана, сведя ему руки за спиной. Тот попытался ударить грека по лодыжке, но Орест поднял скрученные руки вверх, что причинило Маленькой Птичке сильную боль, а затем бросил противника на пыльный пол.

— Тихо, дурак, — рявкнул он. — Дай своему хозяину немного отдохнуть.

Но шаман не хотел молчать. Маленькая Птичка лежал и что-то бормотал от гнева и страха, свернувшись на земле как зародыш, повернувшись набок и подтянув колени к груди. Орест пинал его, пока тот не вскочил на ноги. Шаман помчался по юрте, упал навзничь и выполз через вход.

Грек снова глянул на незваную гостью. Он уже издалека заметил незнакомку, идущую по лагерю, и стал раздумывать, кто бы это мог быть. Даже Аттила повернул лицо — желтоватое, осунувшееся, покрытое потом.

Женщина производила необычное впечатление. Она отличалась очень высоким — выше, чем у большинства мужчин племени — ростом и очень стройной фигурой. Рыжевато-коричневые волосы, поблекшие со временем, были собраны, намазаны смолой и завязаны в узел на макушке узкой головы, из-за чего незнакомка казалась еще выше. По лицу этой женщины с острыми скулами, выступающими костями и очень тонкими губами невозможно было определить возраст. У нее был темный цвет лица, а кожа походила на мед — не сладкий и бледный мед с горы Гиметт, а коричневатый каштановый мед, мерцающий и переливающийся при свете огня. Но глаза оставались пронизывающе голубыми, как лед в преломляющихся лучах зимнего солнца.

Все вокруг незнакомки казалось жутким и неестественным, даже Орест чувствовал в ней какую-то неопределенность. Наблюдения, которые грек, не говоря ни слова, постоянно вел за людьми и замечал малейшие движения их душ, многому научили верного спутника кагана Аттилы и подсказали, что это — не самая обычная посетительница.

Невозможно сказать, из какого племени происходила женщина с темной блестящей кожей и бледно-голубыми северными глазами. Ее грудь не отличалась мягкостью и округлыми материнскими формами, была ровной и костлявой. Все, кто занимается магией, знают таинственную силу того, что имеет границ. Они упражняются в ловкости и произносят заклинания на перекрестках, не являющихся в прямом смысле дорогой, в полночь, в час колдовства, когда уже прошла ночь, но не наступил день. В Энхтуйе, которая, казалось, представляла собой воплощение призрачности и неизвестности, оставаясь при этом не темной и не светлой волшебницей, не мужчиной и не женщиной, эта сила увеличилась в сотни раз.

Вокруг ее горла висела витая змеиная кожа, как и на запястьях и руках, где змеи сплетались в кольца. То тут, то там к коже Энхтуйи пристали чешуйки, которые тускло мерцали, и при плохом освещении или в мягких отблесках пламени костра ночью среди юрт чудилось, что ее кожа была такой же чешуйчатой, как и любимых змей. В маленьком кожаном мешочке на талии шевелились две живые змеи. Яд этих рептилий вызывал мгновенную смерть. Иногда Энхтуйя доставала змей и играла с ними, гладя извивающиеся тела и прижимая к своим впалым щекам, мурлыча, как ребенок, забавляющийся с котенком.

Змеи смотрели на ведьму немигающими непрозрачными глазами и время от времени высовывали серые языки. Никто не осмеливался подойти к Энхтуйе, пока та держала в руках любимцев. Вероятно, они никогда не кусали хозяйку. Но некоторые утверждали, что такое случалось достаточно часто, поскольку заставить змею не кусаться не проще, чем заставить собаку не лаять. Единственным объяснением, почему ведьма все еще была жива, считалось то, что Энхтуйе покровительствовала лунная богиня. По этой причине яд не оказывал на нее никакого воздействия.

Другие же оставались уязвимыми для рептилий. Это были, как правило, пленники, которых кутригуры иногда пытались посадить на кол на краю лагеря, или раненые, со стоном умирающие на поле боя. Зачастую появляющуюся сквозь дым и сумрак Энхтуйю замечали в образе духа, парящего над смертным одром. Она и там не расставалась со своими любимыми змеями. Ведьма вставала на колени, подобно заботливой сиделке, возле раненых и умирающих, вынимала рептилий, как будто те были маленькими помощниками-врачевателями. Сжимая головы, чтобы рассердить тварей, она опускалась возле воина чужого племени и подносила змей к губам несчастного, словно являлась некоей демонической тенью целительницы, приблизившейся к больному, желая дать чашку воды. Глаза Энхтуйи сияли от восторга, когда она наблюдала за рептилиями, ползущими все ближе к обреченному, который беспомощно барахтался в грязи, вероятно, размахивая обрубком искалеченной руки в поисках точки опоры в пыли, пытаясь скрыться от этих ужасных призраков. Ведьма направляла змею прямо к раненому и улыбалась, наблюдая, как та погружала ядовитый зуб в губы, щеки, глаза жертвы…

Энхтуйя была колдуньей и потому прекрасно знала не только как навредить, но и как вылечить.

Сейчас она опустилась на колени возле умирающего. Не произнесла ни слова, поскольку, подобно любому властителю, ведьма понимала: молчание — сила. Но прозвучал голос Ореста:

— Я наблюдаю за тобой.

Энхтуйя повернулась и пристально посмотрела на грека своими холодными голубыми глазами. Даже Орест почувствовал внутри какую-то дрожь. Затем ведьма кивнула. Она поняла его. И осторожно принялась за дело.

Энхтуйя взяла горшочек и налила туда вонючую и смердящую смесь из меда, соли, бараньего жира и настоев каких-то степных цветов, а затем влила эту ужасную мазь в рот Аттиле. Он тут же стал задыхаться и никак не мог откашляться.

— Я наблюдаю за тобой, — повторил Орест.

Ведьма не отрывалась от своего занятия.

Умирающий каган по-прежнему задыхался от вонючей смеси. Энхтуйя опустила голову и приложила ухо к груди Аттилы. Затем немного пошевелилась и еще раз послушала. Дольше всего она задержалась на правом боку — там, куда и была нанесена рана. Оттуда доносился протяжный, громкий, страшный хрип.

Энхтуйя опять села прямо, засунув руку под одеждой и вытащив длинный и тонкий нож. Через мгновение ведьма наклонилась к кагану, который едва ли находился в сознании, и, кажется, принюхалась, как животное. Затем аккуратно развязала бинты, поднесла кончик ножа к ребрам возле старой раны и воткнула его. Аттила изогнулся и тяжело задышал. Послышался свист, когда воздух проник внутрь.

Ведьма глянула на Ореста из-под черных бровей.

— Если побледнеет, Аттила выживет, — сказала она. — Если станет плотнее и пожелтеет, умрет.

— Вот насколько хватило твоих колдовских сил?! — в ярости воскликнул Орест.

Энхтуйя не обратила внимания на грека и медленно вынула нож из глубокой и узкой раны. Оттуда хлынул гной.

Плечи Ореста опустились, и он склонил голову.

Струя била, словно поток воды весной.

Ведьма убрала гной впитывающей льняной тряпкой. Затем из раны начала сочиться кровь, и Энхтуйя снова прочистила ее. Наконец она заткнула рану маленьким кусочком ткани и соединила края.

Внезапно ведьма встала и вышла из палатки, сказав, что вернется завтра.

Орест спал там, где сидел. Голова грека лежала в ногах хозяина, лежавшего на кровати.

Энхтуйя сдержала свое слово. Каждый день утром и вечером она производила одну и ту же ужасную операцию, и с каждым днем выходило все меньше гноя. На третий день лихорадка спала. Дыхание стало спокойным, и, хотя и работало одно легкое, второе быстро заживало.

Энхтуйя делала припарки и прикладывала пластыри из коровяка, листьев клевера, кипяченой травы пустырника, семян льна, пропитанных соком черного паслена.

Аттила сильно кашлял пару дней. Но на седьмой день после прихода ведьмы он поднялся и стоял на ногах, когда Орест заглянул в палатку.

— Вам нужен покой! — воскликнул грек.

Каган повернулся к своему верному спутнику, в одно мгновение схватил меч со столба, вынув из ножен и взмахнув им. Орест лишь успел наклониться, чтобы избежать серьезных ранений.

Затем снова выпрямился:

— Слава Богу на небесах!

Аттила убрал оружие в ножны и ухмыльнулся.