Аттила, Чанат и Орест сидели за колючими зарослями, посматривая вперед.

Перед ними лежали груды руин некогда процветающего поселения. Гунны собрали весь скот, который смогли, в терновом загоне. Молчаливые жители деревни расположились рядом. Оставшиеся животные паслись снаружи. Вскоре им предстояло пасть от рук нападающих.

— В детстве, — тихо произнес Чанат, — я часто мечтал о славной смерти во время доблестной битвы.

Двое других воинов с любопытством посмотрели на старика. Чанат не принадлежал к тем людям, кто предается воспоминаниям.

— Мои братья и я, — сказал он. — Четверо братьев у меня было, и я похоронил их всех. Мы играли в воинов все долгие летние дни в степи. И все наши мечты походили одна на другую. Став мужчиной, я вырос из тех глупых грез. Но сейчас, состарившись, хотя ратное поле и не утратило своей яркости и героической привлекательности, как и в детских мечтах, я снова хотел бы пасть в бою.

Аттила тихо сказал:

— Детство сделало всех нас такими, какие мы есть.

Разоренной лежала под небесами несчастная деревня, где жил гибнущий народ. Ни крошечной тени, ни деревца. Лишь ровная соленая пустыня и почти высохшее жалкое озеро. Случайно проходящие стада были слишком далеко и избегали людей. Все лучшие охотники уже давно ушли. Они обрекли себя на гибель, попав в руки более жестоких преследователей. Вскоре настанет холодная зима, и тогда, наверное, станет мало травы в низинах. А еще были влачащие жалкое существование бедно одетые люди, цепляющиеся за свою жизнь на этой потертой земле, как блохи за собачью шкуру. Жили для того, чтобы в любой момент быть равнодушно уничтоженными, отправленными в забвение, превращенными в пустой воздух великой силой.

— Не за многое же мы сражаемся, — пробормотал Чанат. — За пространство мрачной пустыни.

— Мы воевали за меньшее этим утром, — ответил Аттила, — за жизнь одного человека.

— Вы глупо поступили.

Аттила засмеялся:

— Твоя благодарность удивляет меня, Чанат.

Старый воин кашлянул и плюнул.

— Я знал, что ты будешь сопротивляться, — сказал каган. — На самом деле я крепко держал рукой аркан и готовился немного охладить тебя.

Чанат пристально посмотрел на него.

— Ты такой осел, ты стал бы спорить, когда враги оказались бы совсем рядом.

Чанат заворчал:

— Это вполне возможно.

— А потом мы бы все погибли.

— Как я и говорил, вы поступили глупо.

Сжав руки и по-прежнему не сводя своих ясных голубых глаз с обезлюдевшего плоскогорья, Орест тихо спросил:

— А ты никогда не делал ничего необдуманного, мудрый Чанат?

— Только если в этом замешана женщина, — зло пробурчал старик и гордо пошел прочь, к другой стороне загона.

Аттила и Орест обменялись улыбками.

Они открыли бурдюк с водой и промокнули горло.

Холодное голубое небо. Тишина. Весь мир замер в ожидании. Только колокольчики коз нарушали гнетущее безмолвие, когда животные в счастливом неведении шевелились и слегка задевали чахлую растительность. Смерть уже приближалась.

— Это напоминает мне о прежних временах, — сказал Аттила. — Это ожидание.

Лоб верховного вождя покрылся испариной.

Орест кивнул. Ручеек пота стекал по лбу и носу верного слуги, хотя день и был холодным. Не поборешь страха перед битвой! Орест махом вытер влагу тыльной стороной ладони.

— Было время, когда мы сражались пешими на зеленых равнинах Манчжурии, — прошептал Аттила. — Тогда лошади заболели, ты помнишь? А когда руководили лесными вождями, которые носили венки из листьев в качестве доспехов?

На лице Ореста появилась слабая улыбка.

— А когда стояли в рукаве Желтой реки, а ты сражался, размахивая лопатой, поскольку меч сломался!

Тот покачал головой:

— Сколько битв мы пережили вместе, да? А теперь эта — разложившаяся деревня возле почти высохшего озера в земле, у которой и имени еще не появилось.

Аттила задумался. Затем сказал:

— Однажды в Италии, когда я был маленьким и стал заложником в Риме, на нас напали римляне. Они хотели меня убить. — Губы кагана изогнулись при этих словах.

— Но другие римляне спасли вас.

— Нашелся один хороший человек. Молодой офицер.

— Но там были добропорядочные римляне, верно?

— Один или двое.

— А мальчик в лагере вашего дяди? Аэций?

Аттила ничего не ответил.

Они выпили еще.

— Перед тем как я пришел к тебе, — произнес Аттила, — к тебе и твоей сестре, в аппеннинскую пещеру, а потом — в ту долину…

— Я не забыл.

— И я, — голос кагана стал тихим и низким.

Наступило молчание, и Орест сказал:

— Тут много того, что нам непонятно.

— Тут много того, чего мы никогда не поймем, — ответил Аттила. — Но война — великий учитель.

Каган прикоснулся рукой к эфесу меча, своего прекрасного оружия с инкрустированной рукоятью, подаренного римским стратегом и представленного народу как Меч Саваша. Люди поверили. А сам Аттила? Кто может сказать… Кто может сказать, во что действительно верил такой человек, как Аттила?

Великий гунн кивнул вдаль.

Орест повернул голову, и ему показалось, как сам горизонт зашевелился. Словно там что-то тлело, а дым был пылью. Верный спутник Аттилы снова вытер пот с лица.

— В обычном набеге участвовало бы всего лишь несколько дюжин, — размышлял Орест. — Это не несколько дюжин. И это — не обычный набег.

— Придет две тысячи. Кутригуры жаждут мести. И мы хотим, чтобы они все были здесь.

Орест, зашипев, глубоко вздохнул:

— Вы безумны. Говорю со всем должным уважением к вам, мой господин. Но вы безумнее, чем хвост у обезьяны.

Некоторое время Аттила молчал, не отрывая тяжелого взгляда от далекого дымящегося горизонта. Глаза кагана сузились, кольца в ушах заблестели в лучах солнца. Он тихо сказал, не поворачиваясь:

— Со всем уважением, мой старый друг, мы хотим, чтобы они все были здесь. И тогда их лагерь останется незащищенным.

И тогда с воем появилось Волчье племя.

Кутригуры пришли, ревя по-звериному, и их вопли становились все громче и ужаснее по мере стремительного приближения. Скуля и взвизгивая, гикая и крича, они выскочили из пыльного облака на плоскогорье. С оглушительным грохотом копыт и барабанов, с высоко поднятыми копьями, с уже прижатыми к тетиве стрелами…

Старая жрица недооценила кутригуров, сказав, что врагов была тысяча, а может, две.

На многих не оказалось почти никакой одежды, небольшие клочки ткани на кутригурах выполняли чисто декоративную функцию. Однако неприятели нашли время, чтобы нарядиться, идя на убийство. Женщины племени наградили мужей заботой и с гордостью послали сражаться, танцуя, улюлюкая и прося вернуться в крови врагов или даже своей собственной. «Пусть никто не придет обратно не окровавленным!» — пели они.

Теперь кутригуры мчались к маленькому дерзкому отряду безымянных и неизвестных врагов. Украшенные шрамами и яркими полосами, с пятнами и линиями, нацарапанными женщинами кончиком иглы, с чернилами, которые медленно, капля за каплей, сочились из еще не заживших порезов. Поводья с перьями и мехом болтались вместе с отсеченными и привязанными за волосы головами врагов или других людей, которые повстречались на пути. Кутригуры были в пестрой одежде с вкраплениями из китайского шелка, в окровавленных накидках зарезанных священников и неподходящих воздушных покрывалах из муслина, принадлежавших девушкам, жившим в разграбленных городах, сейчас уже тоже окровавленных, запачканных и обмотанных вокруг толстых запястий или мощных мускулов в качестве военного трофея и знаков победы. На шее висели браслеты из заячьих лап и накидки из шкуры буйвола.

Мех и шкура волка обладали огромной магической силой. Самые знатные из воинов носили головные уборы с головами волков с вечно разомкнутыми челюстями и ожерелья из нескольких ушей этого животного. На многих были меховые колпаки, проткнутые отвалившимися оленьими рогами, длинные косы захваченных в плен женщин с гордостью вплетали в свои собственные волосы.

Лица, ярко раскрашенные в белый, коричневато-желтый и красный цвета, украшали татуировки. На лбу и щеках виднелись малиновые узоры, должными символизировать бесстрашие, их вывели кончиком меча, который обмакнули в жуков, раздавленных в ступках женщинами. На широких гладких грудных клетках были запечатлены ухмыляющееся солнце, луна и синие лица с извивающимися змеями вместо волос, на пыльных спинах — кровавые отпечатки пальцев, оставленные другими воинами. Бока лошадей украшали птицы, рыбы, ярко-желтые попоны и красноватые отметины. Некоторые появились после того, как туда приложили руки, отсеченные у стонущих пленников.

Одни носили темно-синие тюрбаны, когда-то принадлежавшие персам, а теперь грубо обмотанные вокруг голов или горла, другие — шлемы из сыромятной кожи, которые проткнули рогами быков или сайгаков и усеяли странными магическими изображениями. Кутригуры сжимали в кулаках пучки стрел и даже своими заточенными и заостренными зубами (ведь кое-кто не брезговал и каннибализмом) стискивали еще несколько штук. Некоторые накрасили губы и намазали вокруг рта ярко-красным, желая внушить врагам, что те уже мертвы, а у ртов остались следы крови после последней резни, когда они накинулись на убитых и стали жадно пить кровь.

Такими появились завывающие кутригуры, и из-за жалких колючих зарослей Аттила и избранные заметили несколько просто раздетых неприятелей, носящих лишь браслеты и кольца вокруг толстых запястий. Атакующие гнали лошадей во весь опор, пришпоривая ногами в блестящих сандалиях с дорогими награбленными украшениями. Были они похожи на рассвирепевших шлюх, если тех усадить на коней. На некоторых не было ничего, кроме кожаных ремней на талии с висящими топориками, кинжалами и привязанными головами, где виднелась запекшаяся кровь. С них свисало множество черепов и голов. Кутригуры сжимали зловеще изогнутые остроги и веревки из жгучей крапивы. Даже тела воинов были покрыты осколками битого стекла, яркими шариками, драгоценностями. Некоторые уже испытывали сильное волнение, тяжело и часто дыша и наполовину прикрыв глаза, словно приближаясь к следующей кровопролитной кульминации.

Но люди Аттилы за колючими зарослями знали, как они погибнут, если попадутся живыми, какая им предстоит медленная и мучительная пытка.

Такой легион, насчитывающий много тысяч человек, с воем напал на гуннов в тот день. Внешний вид и гвалт кутригуров производили омерзительное впечатление. Враги с грохотом вздымали облака пыли, сквозь которое они и появились, словно одержимые демонами. Позади шествовала толпа женщин и детей постарше, вооружившихся маленькими ножами и кинжалами для окончательной расправы, которую собирались произвести после свирепой битвы на ратном поле, оглашенном стонами.

Там была и ведьма Энхтуйя.

Пораженный ужасом, маленький отряд Аттилы глянул из укрытия на чудовищное полчище. Люди попытались убедить себя: раньше случалось пережить и кое-что пострашнее, но победа все равно оставалась на его стороне. Но никто даже на мгновение не смог вспомнить, когда. Гунны собрались с духом и положились на своего вождя.

Орест бросил взгляд в сторону и увидел Аттилу, схватившего лук левой рукой. Его лицо приняло воодушевленное выражение, но прежняя сардоническая ухмылка не исчезла даже сейчас. Смех в преддверии смерти… Похоже, несмотря на нелепость и кошмар, в этой безымянной пустоши между последним взрывом хохота и последним вздохом каган собирался одержать своего рода отчаянную победу.

Орест покачал головой:

— Перестаньте улыбаться, заклинаю Аидом, — заворчал он. — Вы заставляете меня нервничать.

— Я просто размышлял, — невозмутимо ответил Аттила, и его улыбка стала еще шире.

— Размышляли о чем?

— Я просто размышлял: представь, как отреагируют римские легионы на это завывающее и вселяющее ужас войско. Они сражались со множеством врагов, но ни разу не сталкивались ни с чем, похожим на кутригурских гуннов в дикой ярости.

Орест покачал головой.

— Все должно идти своим чередом, — сказал он и выдернул первую стрелу из рядов в земле под ногами и приложил к тетиве.

— Не стрелять, пока я не отдам приказ!

— Да, мой господин, — пробормотал грек с некоторым сарказмом.

Аттила кивнул в направлении ужасного облака пыли, стремительно приближающегося к гуннам.

— Наблюдай.

Кутригуры легко преодолели ничем не примечательное плоскогорье, по прошествии многих лет ставшее почти совсем ровным. Ветер и безжалостное солнце почти высушили его. Несчастная кучка врагов, в рядах которых насчитывалось менее ста человек, стояла за презренными колючими зарослями и выглядывала из-за края, подобно суркам, высунувшим нос из норы. Вой смешался со смехом, и некоторые из воинов от возбуждения искусали себе губы до крови.

— Пора, — сказал Аттила.

Первые лошади кутригуров показались среди валунов, разбросанных по твердой суровой земле, почти полностью покрытых бледной пустынной пылью. Один конь перевернулся. Остальные замедлили бег, дрогнули и стали продвигаться осторожнее. Разъяренные всадники стегали животных веревками, ремнями и кнутами, но лошади могли скакать по камням не быстрее, чем верблюды идут по песчаным дюнам. Воины, скачущие позади, врезались на полном скаку в еле передвигающийся передний ряд и стали давить друг друга.

Аттила поднял правую руку. Восемьдесят человек не отрываясь смотрели на него, а не на врага.

Каган выжидал. Затем он заметил, как один воин наехал на другого, свернул в сторону и едва ли не упал с коня. Он врезался в третьего кутригура, под которым лошадь в ярости взбрыкнула и налетела на огромный камень, повредив ногу.

Аттила опустил руку.

— Вперед! — закричал он.

Восемьдесят лучников собрались вдоль одной стороны колючих зарослей. Кутригуры в слепом гневе и по неопытности не окружили их, а сбились в одну толкающуюся и двигающуюся по кругу массу.

— Они прежде не атаковали укрепленные позиции, — сказал Орест.

Аттила кивнул:

— Даже столь слабо укрепленные, как наши.

Стрелы посыпались на врагов, каждый лучник выпускал по дюжине в минуту. Они взлетали высоко в вечное голубое небо и затем падали вниз, проламывая шлемы и доспехи из бычьей кожи и вонзаясь в мозги, мясо и кости. Казалось, идет дождь. Тысячи стрел поразили кутригуров в первую минуту. Сотни получили ранения и не менее сотни умерли на месте. Лошади становились на дыбы и метались, в агонии и в припадке безумия кусая друг друга.

Наконец откуда-то сзади, из рядов беспорядочно окруженных всадников, донесся властный голос. Где-то старый зловещий вождь со щеками со следами оспин и почти плоским носом стал отдавать приказы. Шеренги толпящихся всадников начали отступать, а воины — разделяться. Те, кто находился на левом фланге, перешли в галоп первыми. Между кутригурами появилось свободное место. Стрелы, сыпавшиеся с неба, падали в пыль и не достигали цели. Всадники стали расходиться дальше и занимать свои позиции. Затем все поскакали галопом. Они разделились и мчались с нарастающей скоростью. Но не к колючим зарослям, через вероломную груду камней, а вокруг. Кутригуры неслись, выкрикивая военные лозунги и быстро двигаясь, словно сами демоны из пыли, вокруг чащи с шипами, и стрелы восьмидесяти гуннов Аттилы все чаще не попадали в кружащиеся мишени. Затем враги стали прицеливаться и стрелять. Дисциплина у них была плохой, а особой меткостью кутригуры, как уже выяснилось в результате проверок, не отличались. Но неприятелей оказалось очень много, и они выпускали все новые и новые стрелы… И усилия стали приносить плоды.

Аттила мрачно кивнул. Он ожидал этого.

Каган приказал своим людям пригнуться и продолжать стрелять.

Сквозь неразбериху, мелкую пыль и мелькающие копыта гунны заметили, что кутригуры ловят оставшийся скот, коз с висящими ушами и костлявых быков, пригибают к земле и убивают. Они прислонили горящие факелы к нескольким деревенским лачугам, и пламя взметнулось в небо.

Стучавшие зубами от ужаса и не способные проронить ни слова жители поселения собрались в глубине колючих зарослей, в палатке с деревянными стенами. Старая жрица беспрестанно шевелила губами, шепча заклинания, хотя никто не мог слышать ее слов из-за грохота яростной битвы, криков людей, пронзительного ржания лошадей и бесконечного града стрел, попадающих в тонкие перекрытия над головами.

Скачущие во весь опор кутригуры также стали целиться в быков внутри колючих зарослей и в нескольких оставшихся лошадей. Жители деревни воспринимали предсмертные муки животных как свои собственные. У них не было убежища, и казалось невозможным ничего сделать. Теперь все поняли, почему Аттила отдал ранее приказ увести большинство лошадей куда-нибудь в безопасное место, в зеленую и нетронутую долину за линией горизонта, недосягаемую для людей и летящих стрел.

Двое из воинов Аттилы упали, раненые в грудь. Колючие заросли были препятствием для коней, но не для стрел. Но ничего больше сделать не удалось. Теперь мчавшиеся кутригуры начали разбираться и вместо того, чтобы стрелять в небо, выпускали стрелы прямо в шипы. Одни решительно шли по камням и собирались по периметру колючих зарослей, но их тут же поражали длинными копьями. Другие с грохотом падали в ров, выкопанный ворчащими воинами Аттилы, неаккуратно, но затянутый отрезками холста, посыпанного песком, и заканчивали тем же самым образом. Но земля была слишком твердой, а времени слишком мало, чтобы гунны превратили его в мощное препятствие. Там лишь могли переломать ноги и свалиться с лошадей несколько всадников из передних рядов, но не более. Аттила предусмотрел и это и пробормотал:

— Теперь как в Риме, но так придется сделать.

Он приказал своим людям лечь на землю. В тот момент Есукай покачнулся и завертелся на месте, схватившись за предплечье и громко крича от гнева: в руке застряла стрела. Чанат снова вскочил на ноги и побежал к нему, не подчиняясь приказу и волнуясь за Есукая.

Воины лежали пластом на земле и как можно лучше прицеливались сквозь шипы, но теперь численное превосходство стало слишком явным. Один из воинов Аттилы неожиданно поднял голову — туда, прямо в темечко, попала стрела. Он повернулся в сторону, глаза закатились, и гунн замертво упал в пыль.

Много кутригуров погибло за колючими зарослями, но врагов не становилось меньше, появлялись все новые бойцы, которые шли дальше и перепрыгивали через тела убитых товарищей. Руки защищавшихся, хотя и твердые как сталь, начали уставать. Каждый раз, натягивая тетиву, они испытывали такое ощущение, будто внутри все разрывается. Каждый из воинов выстрелил не менее сотни раз. В запасе еще оставались стрелы. Но лучники были обычными людьми из плоти и крови. А кутригуры, как шакалы, чувствовали запах, шедший от раненых, и приближались.

Кое-кто попридержал лошадей и все-таки попытался пробраться через груду камней, но тут же был сражен стрелой. Однако некоторые сделали то, что воин-гунн никогда бы совершил добровольно, и это стало неожиданностью. Они слезли с лошадей, упали на землю и проползли приблизительно сто ярдов на животе, направляясь к колючим зарослям. Зажав топорики, кинжалы, дубинки и короткие копья между зубами, кутригуры с трудом продвигались, петляя и толкаясь локтями и коленями, подобно армии ящериц. Они не отрывались от земли, держась разбросанных камней, поэтому оставались труднодоступной мишенью. Люди Аттилы пригнулись и стреляли, однако цель оказалась слишком мелкой, и часто стрелы с твердым наконечником лишь царапали валуны, скользили по пыльной поверхности и падали.

Некоторые уже были достаточно близко, чтобы наброситься с длинными лассо, веревками и крюками с бородкой, смогли немного разрушить колючие заросли и пролезть внутрь. Заостренные столбы остановили бы всадников, но не пеших или ползущих на животах, как рептилии. Тогда кутригуры выпрямились и, обнаженные, побежали с воем внутрь, подняв оружие над головой. Теперь предстояло отчаянно биться лицом к лицу, как и предвидел Аттила.

— Отряд Аладара! — закричал он, стоя в круге. — Налево от меня! Не дайте там пройти!

Гунны кинулись туда, где прорывались кутригуры, и все превратилось в хаос и пыль.

Видя, что битва подходит к концу, Чанат откинул в сторону свое грозное оружие, свой лук, последнюю надежду для воинов, и поднял меч. Его тупое лезвие покрылось засечками и зазубринами за шесть десятилетий кровопролитных боев. Аттила мельком заметил, что старик гордо выпрямился, выглядывая из колючих зарослей и готовясь к предстоящей атаке. Каган повернулся в сторону и несколько секунд не мог смотреть ни на Чаната, ни на кого-то еще.

Затем вынул свой меч и стал ждать.

Голый дикарь шел на старика, тыкая в него коротким копьем. Чанат низко взмахнул мечом. Нападавший отступил назад, пронзительно визжа, словно обезьяна, и в свою очередь, защищаясь, опустил копье. Чанат сделал шаг к нему, подняв руку для второго правостороннего удара. В последнее мгновение старик стремительно повернулся на пальце ноги, описал полукруг и атаковал сзади, заняв новую и неожиданную позицию и приблизившись слева к неприятелю. Затем выпрямился, вытащил меч из ребер убитого и снова кинулся в бой, ни разу не взглянув на дикаря.

Неподалеку сражался Орест сразу с двумя кутригурами. Чанат опрокинул на землю одного из них и отсек голову. Грек бился молча, как кот, и, по-видимому, с не меньшим удовольствием.

Но все-таки ранений Чанату избежать не удалось. Он продолжал сражаться, но с каждым новым ударом шея кровоточила все сильнее. Старому гунну было необходимо отдохнуть. Но на боле боя о покое можно только мечтать и обрести его лишь в могиле. «Хорошо, пусть так!» — закричал Чанат. Еще один кутригур повернулся и обратился в бегство, и кто-то из отряда Аладара пустил стрелу в спину врагу. Тот упал на землю.

Старый гунн приблизился к своему кагану, весь в крови и пыли. Шея покрылась запекшейся коркой, кожаная куртка лохмотьями свисала с широкой груди.

— Гьюху и Кандак, — хрипло сказал он, дернув головой. — Вы отослали их вместе с лошадьми. Это подкрепление?

— Нечто вроде, — ответил Аттила.

— Тогда где они? Если они вскоре не появятся, то будет уже поздно. А нам нужны свежие силы.

— У Гьюху и Кандака нет того, что можно назвать свежей силой, — сказал Аттила. — Даже наоборот. Они вернутся слабыми.

Чанат нахмурился и недовольно пробормотал, что сейчас не время для головоломок и тайн:

— Загадками войны не выиграешь.

Каган лишь поднял бровь, затем повернулся, воткнув меч в грудную клетку кутригура, перепрыгнувшего через разрушенные заросли, пробравшегося сквозь столбы и побежавшего вперед, оскалив зубы, словно росомаха.

За ползущими врагами всадники услышали приказ, исходящий от хитрого старого вождя: никто не смог бы столь долгое время руководить Волчьим племенем, не будь он коварнейшим и беспощаднейшим человеком. Затем одни стали передавать горящие факелы по рядам, а другие разделились и начали брать стрелы из повозки. Женщины раздавали их, улыбаясь и оживленно болтая. Эти стрелы были плотно упакованы в смолистый камыш, который не замерзает и не ломается в болотах даже при очень сильном холоде. Некоторые оказались пропитанными нефтью из пустынных месторождений. Если их один раз зажечь, то они не погаснут до тех пор, пока не сгорят полностью. От факелов, которые кутригуры держали в руках, пламя перекинулось и на эти огненные стрелы. Враги подняли их вверх и размахивали, словно знаменами победы, по пути зажигая оставшиеся из полыхающих лачуг деревни. Неторопливо выбрав цель, воины стали обстреливать гуннов в колючих зарослях. Пламя тут же охватило сухой терновник и стало быстро распространяться.

Огонь вспыхнул прямо перед лицом Ореста и Аттилы, и оба воина тут же упали навзничь. Грек слегка зашатался.

Случилось то, что предвидел Аттила. Едва загорелись колючие заросли, на пути неприятеля возникла непроходимая огненная преграда, послужившая отличной защитой для гуннов. Такую же роль сыграли и столбы. Когда терновник превратится в груду черного дымящегося пепла, кутригурам придется пробираться без лошадей. И маленький отряд, состоявший из воинов и искателей приключений, будет мгновенно вырезан, несмотря на храбрость и доблесть.

Град стрел не прекращался. Боец из группы Аладара, сдерживавший натиск там, где враги прорвались через колючие заросли, сделал шаг назад и стал медленно отступать сквозь шипы к хижине, в которой, сжавшись от ужаса, сидели жители деревни. Он осторожно гладил стрелу с белым оперением, воткнувшуюся в живот, идя спокойно и неторопливо и перебирая перья, словно это был птенец. Воина настигли еще две стрелы, как будто пущенные наудачу и попавшие в спину, пока тот шел. Гунн упал и испустил дух.

Его пронзительный вопль слышали все жители деревни, съежившиеся под деревянными перекрытиями.

Первые лошади споткнулись и свалились в ров за колючими зарослями, лишь сверкнув копытами. Оскалив зубы, животные громко ржали. Они отчаянно пытались уцепиться за осыпавшиеся стены суровой незаметной западни перед колючими зарослями, которые теперь возвышались над головами. Там кони и всадники стали легкой добычей для гуннов. Но теперь ров был наполовину наполнен мертвыми и умирающими, а колючки горели и постепенно превращались в руины.

Спешившиеся воины бесстрашно приблизились к чаще с шипами, как раз вдоль другой стороны заваленного котлована, и стали стегать своих оставшихся в живых лошадей длинными веревками, сбивая колючки и оттаскивая их прочь. Кони и люди давили друг друга во рву, пешие несли топоры к потемневшим от огня столбам и разрубали на части. Мчались самые опытные кавалеристы кутригуров, по-прежнему горя желанием сражаться.

— Аладар! — отчаянно закричал Аттила. — Приведи сюда людей! Не давайте врагам пройти, что бы ни случилось!

Аладар со своим отрядом кинулся через круг и сделал большее, чем просто удержание нападавших. Он набросился на веревки с кинжалом и разрезал их, а воины, упав на колени, укрылись в тени вставших на дыбы лошадей кутригуров и стали стрелять прямо во всадников. Один из неприятелей уже почти соскользнул со своего споткнувшегося коня, но все-таки смог встать на ноги. Он вытащил длинный изогнутый меч и посмотрел на Аладара. Тот подбежал к кутригуру сбоку и ударом сзади снес макушку черепа, которая завертелась в воздухе, словно обеденная тарелка с костями. Однако враг по-прежнему стоял в позиции для нападения, широко раскрыв удивленные глаза. Его мозги вытекали через открытый череп, как серая каша, пузырящаяся через край котелка.

Аладар завертелся на пятке и вспорол кутригуру живот, вскрыв желудок. Обреченный на смерть еще долго оставался в живых и мог видеть, как собственные тусклые кишки вываливаются на землю, подобно куче скрючившихся угрей. Потом он испустил дух.

Неподалеку Есукай провел рукой по лицу и глубоко вздохнул. Струя ярко-красной крови закапала из подмышки. Стрела прошла дальше, чем казалось.

Орест отъехал от разваливающихся горящих колючих зарослей и посмотрел на Аттилу. Белки глаз сверкали на потемневшем от сажи лице. Грек не произнес ни слова. А что можно было сказать?! Они вместе пробивались через разрушенную войной Италию еще в юности, ускользая и от готов, и от римлян. Похоронили третьего спутника — плоть и кровь Ореста, любимую маленькую сестру Пелагию. Они не понесли ни одного поражения. Бежали из римского легионерского стана и перешли Дунай под непрерывным огнем. С тех пор сражались по всей Скифии, а заодно — вдоль широких песчаных берегов Желтой реки и на изумрудно-зеленых лугах Манчжурии. В отрочестве воевали в испепеленных землях Трансоксианы, в горах и крутых спусках Хорасана против могущественных правителей из династии Сасанидов. Вели странные и жуткие битвы среди руин Кушанской империи, сражались на стороне индийских князей и против иных индийских царей, добивались вместе золота и славы. А теперь оказались здесь — в этой земле, у которой, по выражению Ореста, и имени-то еще не появилось. И раньше приходилось сталкиваться с запущенностью, но не столь ужасной. Все, казалось, ополчилось против гуннов.

Аттила знал, о чем думает Орест и остальные воины, силы которых постепенно таяли. Каган повернулся и уверенно, как и подобает завоевателю, зашагал рядом с ними, вращая сверкающим мечом над головой. Громко, заглушая грохот битвы, Аттила заявил, что это вовсе не конец. Никому не суждено здесь сложить голову! Гуннам по-прежнему предстояло сражаться и разрушить Рим, а затем выступить против Китая. Мир принадлежал им. Аттила сказал, что слышал об этом от Астура, творца всего живого. Гибель — не здесь и не сейчас. Конечно, каждый воин в глубине сердца чувствовал: именно тут и должно было это случиться, время пришло. Они погибнут, сражаясь посреди колючих зарослей и под градом стрел, пронзаемые мелькающими мечами кутригуров. Но все-таки гунны почему-то верили в Аттилу.

Верховный вождь отдал краткий приказ, и изможденные, но вымуштрованные воины тут же выполнили его, покинув брешь в терновнике, отойдя от столбов и отступив назад. Теперь, по-видимому, самым логичным казалось бы собраться всем вместе, из последних сил отчаянно защищая деревянную палатку. Но лучшей мишени для смертоносных стрел кутригуров придумать было невозможно. Аттила же велел воинам снова разделиться на группы по десять человек и, сколько бы ни осталось в живых, сражаться, образовав подвижный отряд.

Это был хитрый ход. Кутригуры не могли пускать стрелы в общую массу. Поскольку таковой не оказалось, существовала вероятность попадания в своих же соплеменников. Когда свирепые дикари ворвались внутрь, им пришлось атаковать каждую группу по отдельности. Нападая на одну, кутригуры тут же несли большие потери от стрел другой в тылу или на фланге. Эта военная тактика при малой численности войска оказалась самой верной. Сила и ловкость обращения с мечом, которыми обладали люди Аттилы, их фанатичная преданность друг другу и своему властителю производили ужасающее впечатление. Ряды врагов таяли с невероятной скоростью. Хотя никто, кроме одного человека, не знал этого, но отряды гуннов сражались подобно миниатюрным римским легионам. Для раздробленной, сбитой с толку, неуклюже передвигающейся кавалерии кутригуров они оказались непобедимыми.

Дым и пыль застилали небо, крики животных оглашали окрестности чаще, чем вопли людей. Усталость опускалась на плечи бойцов, кровь заливала лицо: удар — и гибель, и снова удар — и снова гибель. Сколько это продлится? Тогда истощение станет причиной смерти, а не бесстрашие или сила врагов. Подобное нередко случается с воином. Убивает его усталость, а не что-либо еще.

Орест, Аттила и ближайшие из спутников сражались спина к спине у восточной границы круга, пытаясь приблизиться к центру. Но неприятель продолжал наступать. Сменить позицию казалось неосуществимым. Оставаться в живых было единственным, что могли сделать гунны.

Аттила громко закричал, пытаясь привлечь внимание. Орест повернулся и увидел нависшего над собой кутригура — высокого, худощавого юношу с длинными волосами, зачесанными наверх и сильно замазанными белой глиной, с лицом, забрызганным пятнами свежей крови, с украшенным лентами копьем наперевес. Грек взмахнул горизонтально длинным мечом и направил клинок в живот неприятелю. Тот замер, опустил оружие и снова схватил его вертикально двумя руками, приняв простую позицию для атаки. Так можно было отразить удар нападавшего, быстро повернуть копье, даже если древко сломалось бы, и двинуться на неприятеля. Но Орест действовал вопреки ожиданиям кутригура. Он выполнял один из своих самых любимых трюков — как обычно, молча и невозмутимо, будто тренировался с другом.

В тот момент, когда копье кутригура наклонилось, и враг перешел в оборону, грек изменил направление удара и точным молниеносным движением перенес оружие через голову юноши, поправил руку на эфесе, когда сверкнул меч, и затем с силой опустил его сзади на ноги противника, перерезав сухожилия, мускулы и раздробив наполовину кость.

Через мгновение он вынул меч, выпрямился и снова взял его в правую руку. Ноги ошеломленного воина изогнулись, будто мышцы полностью вылезли оттуда, и кутригур осел на колени в лужу собственной крови, все еще не понимая, что случилось, что пошло не так? Ему и не было суждено это понять. Боги оказались благосклонны в тот день и даровали юноше смерть. Ведь каждый день смерть хочет забрать всех и каждого, а жизнь подходит к концу, когда боги разрешают ей сделать это.

Орест вонзил лезвие в кутригура и снова вынул свой меч. Затем поставил ногу на поясницу убитого и толкнул бездыханное тело в объятые огнем колючие заросли.

Это была не просто битва. Она более походила на казнь.

Но гунны проигрывали. Несмотря на жестокость, храбрость и ту смертоносную ловкость, с которой сражались воины, стало ясно: поражения не миновать. Около дюжины уже погибло, от кроваво-красных ран стонало вдвое или втрое больше человек. От усталости воины едва держались на ногах. Количество же врагов не уменьшалось: когда с воем погибал один дикарь, на его месте тут же появлялись двое других. День казался бесконечным.

Аттила по-прежнему скакал на лошади среди своих людей, выстраивал в определенном порядке, уклоняясь от мелькающих копий, нетерпеливо кружился и рассекал любого, с ревом идущего на него, почти надвое до пояса. Когда каган пытался приказать гуннам повернуться в другую сторону, то, услышав голос предводителя, воины воспрянули духом и стали сражаться еще отчаянней. Но они терпели поражение!

Наконец солнце стало садиться в тот короткий холодный зимний день. А битва все не кончалась. В лучах заката бойцы казались фантастическими созданиями с огненными очертаниями, марионетками в руках богов, которые затеяли какую-то игру теней со смертельным исходом. В ратном поле, залитом кровью, была некая ужасная красота: небо окрасилось в ярко-рыжий цвет, одни воины стонали и изгибались, падая прямо в объятия товарищей и тут же испуская дух, другие распевали короткие боевые кличи и снова ввязывались в драку, чтобы убить того, кого успеют, прежде чем их самих отправят на тот свет.

Высоко над головами показалась стая диких гусей, и вновь черные тени заслонили солнце. Некоторые воины замерли посреди битвы и посмотрели наверх. Они не могли ни о чем думать, не находилось нужных слов для выражения того, что творилось в сердце при виде безмолвных призраков с черными крыльями, проплывающих где-то далеко в небе и скрывающихся на западе в лучах палящего и исчезающего за линией горизонта солнца.

В одно мгновение произошли три события. Чанат застонал, перестал сражаться и укрылся среди горстки других воинов. Аттила прямо перед глазами гуннов, объятых ужасом, уронил голову и схватился за грудь. Затем из его рук выпал меч. Каган немного покачнулся, и в этот момент воины увидели, что в предводителя попала стрела с черным оперением. Рана не была пустяковой. Наконечник застрял между ребрами в плотной грудной мышце, хотя и не задел сердце. Аттила отломал древко и откинул его прочь, прикрыл рану кожаной курткой, завязал узлом и снова выпрямился.

Почти в тот же самый миг донесся таинственный звук откуда-то издалека, приглушенный и зловещий, проникший сквозь пелену пыли. Сражающиеся замерли и зашатались, будто сонные. Один из кутригуров остановился, занеся руку для удара, и повернулся в сторону. В тот момент его могли убить, но снова донесся звук, и противник — Есукай, бок которого от плеча до бедра был залит кровью, — также затих и как слепой посмотрел на запад.

В третий раз послышался этот звук, невероятно печальный, заставивший дрожать воздух и землю. Кутригуры перестали сражаться. Старый вождь повернулся и застыл. Словно некий невидимый бог дал сигнал закончить битву. На ратном поле воцарилась тишина. Оно замерло в ожидании.