Прошли годы, и сестра Валентиниана, Гонория, превратилась в молодую женщину. Как только она достигла переходного возраста (наступило шестнадцатое лето ее жизни), девушка открыла свое истинное лицо, и имя «Гонория» оказалось невероятно неподходящим для этой заядлой любительницы удовольствий. «О, несовместимое имя! — воскликнул один монах-летописец. — На свете не было столь бесстыдной женщины и столь ненасытной в своих плотских желаниях, как августа Гонория!»

Столь простому писцу, как я, не подобает иметь то или иное мнение о поведении сестры Валентиниана. Но многие другие историки считали по-другому, говоря о ней как о «чувственном демоне», «лакомом кусочке, воспламенявшим плоть мужчин и пронзавшим их души» и даже «Великой Блуднице, чье появление приведет к концу света». Более строгие анналисты писали, что не могли излагать на бумаге ужасные истории, которые слышали о вожделении и распущенности августы, хотя уже вдавались в разнообразные и беззастенчивые подробности. Какой бы ни была правда о Гонории, я, как историк, дающий только достоверные сведения, должен отметить бесспорные факты.

Гонория родилась через три года после брата, в 422 году. Дочь печального Флавия Констанция и его целомудренной и честной жены августы Галлы Плацидии, она в 437 году едва достигла пятнадцатилетнего возраста. Казалось, у девушки было три интереса в жизни: украшение своего тела, привлечение к себе внимания (и мужчин, и женщин), и чувственные удовольствия. Большего различия между матерью и дочерью представить невозможно. Во дворце ходили слухи, что наверняка августа Галла родила ребенка не от благородного и молчаливого Флавия, а, скорее, после визита одного из ненасытных и распутных богов языческого пантеона. Вероятно, Зевс наведался к Галле в виде золотого дождя, как к Данае, или обернувшись лебедем, как к Леде.

Дочь Галлы, подобно дочери Леды, Елене Троянской, была неотразима в глазах мужчин: обе девушки отличались яркой красотой и нескрываемым сладострастием. Гонория стала причиной череды событий столь же гибельных и трагических, как и Елена, устроив похожее развлечение для язвительно усмехающихся сверху богов. Печальная история Трои известна у богов как «Гнев Ахиллеса», люди же помнят ее как «Смерть Гектора».

Если отец и не Зевс, то, вероятно, это был великий Пан или какой-то развратный сатир из свиты последнего, который зачал Гонорию с непорочной и высокомерной Галлой, когда та закрылась в своем ограниченном по собственному желанию и уравновешенном мирке. Огромное различие между матерью и дочерью, конечно, не вызывало сомнений и часто бросалось в глаза.

Одной красоты в женщине не достаточно, чтобы соблазнить мужчину и свести с ума от любви. Она должна еще покорить его взмахом ресниц, неотрывным сияющим взглядом, который бросает в ответ, бездонной глубиной глаз, подведенных темной краской для век, очаровательным выпячиванием карминовых губ, нежным прикосновением пальцами к его руке, наклоном вперед, желая взять, скажем, упавшую салфетку с пола, давая ему возможность мельком увидеть свои сладкие и сочные груди с затвердевшими розовыми сосками, — вот такая женщина завоевывает мужчин, как я говорю, и красотой, и откровенной чувственностью. В этом смысле святой Августин предупреждал нас: «Женщины — самая большая ловушка, которую дьявол уготовал для мужчин». И даже Библия в стихе 34-м главы 14 Первого послания к Коринфянам напоминает нам: «Жены ваши в церквах да молчат; ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит».

Уловки и способы соблазнения августа Гонория прекрасно усвоила с ранних лет. Как только ее тело стало приобретать более женственные формы, во дворце начали верить в сплетни, будто она требует сексуальных удовольствий от рабов. Ни Агриппина, ни Мессалина не были столь развращенными. В Равенне, сомнительном в нравственном отношении городе, где находилось около двадцати тысяч рабов, каждый из них обязывался выполнять приказы господина или госпожи. Так что слуг, желающих удовлетворить ее похоть, всегда оказывалось множество.

Более шокирующим стало безразличие августы к тому, являлись ли ее партнерами в любовных играх мужчины или женщины. Так Сафо с острова Лесбос, чьи произведения почти не сохранились для потомков (слава Благопристойности!) получала удовольствие там, где видела его. Ее страсть распространялась не только на мужчин, но, будучи более всеобъемлющим чувством, на людей в целом.

Говорили, что особую роль в пробуждении в августе Гонории желания испытывать плотские радости сыграла одна примечательная личность. Как-то раз в личные покои Гонории вошла новая рабыня с рабовладельческих рынков Александрии. Ее звали Сосострида, что на древнеегипетском языке означало просто «Сестра» и служило обычной формой выражения теплых чувств к невольнику. Другие имена рабов, свидетельствовавшие о большем, чем привязанность. Они напоминавшие тем, кто носил их, о долге доставлять удовольствие хозяину по его требованию и обозначали «желание», «поцелуй», «наслаждение», «любимый» и даже «сексуальность». Сама Сосострида вполне могла выбрать любое из этих необычных названий — как оказалось, таков был ее горячий темперамент. «Сестра» являлось, вероятно, более неясным словом; но существовало немало рабовладельцев, находивших извращенное удовольствие в приглашении своей «сестры» ночью в постель.

Сосостриде исполнилось восемнадцать-девятнадцать лет. Она была родом из Египта — стройная, темнокожая и очень красивая девушка. Теперь вы знаете, какова репутация у египтян — и у мужчин, и у женщин. В древние времена, до появления на свет Христа, в Египте процветала крайняя распущенность, а женщины весь день прогуливались не только с голыми ногами, но даже с голой грудью. Вечером они сидели за столом с мужьями и друзьями мужей, бесстыдно ведя беседу, словно были умом равны мужчинам! Их полные круглые груди гордо и развратно лежали на всеобщем обозрении, красота их темных сосков подчеркивалась с помощью небольшого количества косметики и румян!..

Но я отступаю от темы.

О Сосотриде и августе Гонории я слышал от одного писца во дворе Равенны. А тот, в свою очередь, узнал обо всем от самой египтянки, оказавшейся позднее в его собственной постели. Он получил крайне непристойное и отвратительное удовольствие от ее рассказов о развлечениях в юности в объятиях и мужчин, и женщин. Вот такими порочными были времена. И хотя верно, что у лжи короткие ноги, и слухи не столь беспочвенны, например, когда августа спешит сообщить на рыночной площади о делах, творящихся в ее спальне, я думаю, есть какая-то прискорбная правда в картинах, промелькнувших в моем изумленном воображении после мрачных подробностей, изложенных тем бесстыдным писцом. С тех пор я прокручивал эти эпизоды в голове снова и снова много раз, руководимый единственно желанием узнать, могли ли они действительно иметь место или нет. Сейчас возникает такое ощущение, будто я сам был свидетелем таких ужасных сцен.

Августа Гонория обыкновенно принимала ванну вечером и утром, а затем сонно лежала на кушетке, а рабы умащивали и массировали ее тело, используя теплое масло с ароматом лепестков роз. Вскоре заметили, что это задание выполняла исключительно Сосотрида, а остальных невольников выпроваживали подальше. Более того, днем взгляды, которыми обменивались госпожа и рабыня, казалось, означали большее, нежели просто теплые отношения, которые могли существовать между августой и ее служанкой. Словно их взоры соединяла некая недозволенная тайная страсть, лишь усиливавшаяся из-за неясных улыбок, даримых друг другу на публике, будто они молча вспоминали о наслаждениях предыдущей ночи и с нетерпением ждали удовольствий от ночи следующей. Говорили, иногда после наступления темноты из личных покоев августы Гонории слышались крики, звучавшие странно для слуха тех, кто всегда полагал, что такие стоны женщины мог вызвать только муж, исполняющий свои супружеские обязанности.

Действительно, если верить слухам, самые худшие опасения двора имели основания. Уже с первой ночи у Гонории Сосотрида начала использовать привораживающие масла на своей госпоже, нежно шепча, что она великолепно знает это искусство. Другие рабыни помогали юной августе выйти из ванны, заворачивали в мягкое покрывало, переносили на широкую кушетку с подушками, клали на живот и заботливо растирали.

Затем египтянка брала свою чашу с парфюмерными мазями, лила их в ложбинку на спине Гонории и тонкими и изящными коричневыми руками начинала втирать масла и массировать ее плечи и шею, спину и бока. К удивлению других рабынь, Сосострида запустила руки под мягкое белое покрывало, лежащее на нижней части тела августы, а также массировала ее гладкие белые ягодицы.

Через несколько минут покрывало сдвинулось в сторону и бесшумно упало на пол, оставив Гонорию обнаженной и незащищенной, но, казалось, та ничуть не возражала. Затем, к крайнему изумлению присутствовавших рабынь, которые, не будучи египтянками, никогда не смели позволить себе подобной вольности с госпожой из правящей семьи, Сосострида снова взяла чашу и направила маленькую струйку золотистого масла между бедер августы, которые тогда еще невинно и крепко были сжаты вместе.

Наглая египтянка, понимая по улыбке, играющей на ее устах, уселась возле своей госпожи на кушетку, а не встала на колени рядом с ней, как подобает рабам. Она была одета в длинную белую тунику, небрежно схваченную вокруг талии красным поясом. Теперь, чтобы удобнее сесть на кушетку, хотя и без приглашения, Сосострида бесстыдно задрала платье почти до колен, выставив на всеобщее обозрение длинные гладкие ноги и демонстрируя красивые кожаные сандалии, дерзко высоко зашнурованные в развратной манере большинства проституток Субурры.

Египтянка низко склонилась к госпоже, желая теснее прижаться к ее рукам, но, делая это, ее сочные груди под белой льняной туникой с шокирующей откровенностью мелькнули возле спины августы, и Гонория задрожала при этом движении, даже не подумав объявить выговор. Затем бесстыдная рабыня начала кончиками пальцев дразня водить вверх и вниз по гладкой блестящей щели, от ягодиц до колен, и обратно, но дразня, словно они были заняты вовсе не работой, а непорочной игрой.

Далее (перед широко открывшимися от удивления глазами других рабынь) Сосострида раздвинула белые бедра юной госпожи. Склонившись, она распустила волосы, встряхнула головой и начала ласкать своими длинными черными волосами бедра Гонории, перенося их то вверх, то вниз — на ягодицы, на спину.

Волосы Сосостриды были великолепного для египтянки цвета, насыщенного иссиня-черного, длинными, прямыми и доходили ей почти до талии. Сейчас рабыня использовала их не как простое украшение, а как орудие соблазнения. Под ее нечистыми манипуляциями августа Гонория издала тихий стон и, к своему удивлению, казалось, приподняла немного ягодицы и изогнула стройную спину. Когда Сосострида снова села на шелковые подушки возле нее, случилось, что ее бедра больше не были сжаты, а немного раздвинулись, словно объятые сладострастным предвкушением. Египтянка улыбнулась, и ее улыбка была полна победы. Она снова погрузила кончики пальцев в чашу с благовониями.

Тогда, как говорят (хотя я удовольствием не поверил бы), Гонория слегка повернула голову и прошептала остальным рабыням приказ покинуть комнату. И все они покинули спальню. Но женщины, будучи рабынями своих страстей, а заодно крайне любопытными сплетницами, не исчезли, а спрятались в соседней прихожей, желая оставаться рядом с дверьми, а затем бесшумно снова открыть их и подсматривать через разрисованные занавесы за тем, что происходит между египтянкой и их госпожой.

Казалось, Сосострида и здесь действовала с умом, поскольку через несколько минут бросила взгляд туда, где скрылись остальные рабыни. Она вызывающе посмотрела на них, хотя едва ли могла видеть в темноте. Египтянка изогнула брови и улыбнулась, словно прекрасно знала об их местонахождении и наблюдении. Она даже наслаждалась от сознания того, что ее способ удовлетворения августы доступен для глаз посторонних.

Теперь Сосотрида… Но тут я должен прервать свое повествование ради соблюдения приличий. Есть много о чем рассказать, очень много. Но пусть эта постыдная похоть не оскверняет страниц моей скромной хроники. Другие писатели с более низкими моральными принципами могут говорить о любовниках августы Гонории, как им заблагорассудится, получая за это свои грязные деньги. Да минует меня такая судьба, о Музы!

Нет возможности рассказать все, что я знаю об августе Гонории, не выходя за рамки приличий. Долго той ночью стояли в укрытии рабыни, наблюдая. Они слышали еще больше стонов и вздохов, видели своими глазами столько возмутительных развратных манипуляций между девушкой и девушкой, что это заставило бы покраснеть самую бесстыжую портовую шлюху Коринфа. Как же рассказывать новые подробности, не оскорбив до глубины души своих благопристойных читателей? Как говорить о распутных девицах (одна — дочь императора, а другая — простая рабыня), которые провели всю ночь за выдумыванием разных извращений и получали от этого массу доселе неизведанных ярких удовольствий, о которых ранее и не мечтали? Как рассказывать о ночи, когда они снова накидывали друг на друга какую-то одежду, но лишь для того, чтобы усилить восторг, испытываемый при виде полуобнаженного тела? Ведь это всегда считается более непристойным, чем абсолютная неприкрашенная нагота, что известно любой проститутке! Какие слова найти для рабыни, усаживающей госпожу на кушетку, обувающей на ноги хихикающей августы собственные красные кожаные сандалии с высокой шнуровкой, застегивающей тонкую золотую цепочку вокруг ее стройной девической талии, наносящей помаду на ее уже припухшие вишневые губы и подводящей темной краской ее глаза? А та, прежде невинная девушка, внешностью и поведением стала походить на роковую соблазнительницу из снов любого добропорядочного мужчины! И рабыня-египтянка…

Но нет, меня бросает в дрожь при мысли об этом. Я больше не скажу ни слова. Стыдно. Было бы крайне неверно излагать новые подробности подобного грехопадения.

Сейчас моя лампа гаснет, холмы Италии за окном погружаются в ночной сон, слышен лишь одинокий крик филина. Тут я должен прерваться. В моем возрасте нехорошо работать так поздно, силы скоро иссякнут. В тихом скриптории становится прохладно, но я чувствую, как странно быстро бьется мое сердце, словно из-за большого напряжения. Появилось и невероятное возбуждение.

Достаточно сказать, что августа Гонория, как я говорил, бесстыдно предавалась плотским удовольствиям, которым уделяла особое внимание. И эти наслаждения она получала равным образом с мужчинами и женщинами, даря те же низменные радости им в ответ и не делая между ними никаких различий. А это — верный признак характера человека крайне неразборчивого и легко увлекающегося. Но было бы неправильно далее задерживаться на жалких личных делах августы…

Итак, пора в кровать, и да убережет меня Господь от непристойных и нечистых мыслей!