4

Еще до захода солнца в море показалась сиракузская флотилия, состоявшая из двадцати пяти триер. Они шли на веслах, и из этого следовало, что флотоводцы были готовы к любой неожиданности.

Диокл находился на берегу в лагере, скрытом длинной дюной, как бы обосабливавшей часть суши. Он был занят тем, что отдавал распоряжения отрядам, прибывшим с ним, чтобы помочь жителям Гимеры выдержать осаду. Он на всякий случай велел навархам быть наготове, дождался наступления ночи и подал сигнал к выступлению: его приказ передавался от отряда к отряду.

Колонна начала совершенно бесшумно продвигаться вдоль моря, шаги воинов смягчал влажный песок. Диокл возглавлял это шествие, за ним под предводительством своих военачальников шли в стройном порядке подразделения сиракузской армии. Часовые, притаившись на гребне дюны, наблюдали за равниной. Они должны были подать сигнал, если бы варвары заметили, что совсем рядом с ними в темноте и абсолютной тишине идет целое войско, армия призраков.

Когда они уже почти добрались до. цели, Диокл выслал вперед разведчиков. Те двинулись навстречу воинам из Гимеры, охранявшим Северные ворота. Прежде чем их начальник успел произнести традиционное «Стой, кто идет!», они сами подали голос:

— Мы — передовой отряд сиракузской армии.

— Да благословят вас боги, — с воодушевлением проговорил командующий. — Мы уж думали, вы не появитесь.

Разведчик свистнул, и армия, рядами по четыре человека, вошла в Северные ворота — на сей раз строевым шагом, оглашая все вокруг стуком своих подбитых гвоздями сандалий. Едва только они вступили в город, как начал распространяться слух о прибытии подкрепления. Взволнованные этим известием жители, покинув свои дома, собирались вдоль дороги, ведущей к агоре. Их радость при виде сиракузцев была столь велика, что им хотелось кричать и аплодировать этим юношам, готовым помочь им ценой собственной жизни, однако они стояли молча, внимательно считая проходивших мимо воинов. Надежда на спасение росла с каждым новым отрядом, появлявшимся перед ними и проходившим в направлении агоры, заметной издалека благодаря своей величественной коллонаде.

— Три тысячи, — сухо констатировал старик, когда мимо прошел последний ряд.

— Мало, — заметил другой с разочарованием в голосе.

— Верно, — подтвердил первый, — но это ведь отборные воины. Ты видел, как они маршируют? Как один человек. Выстроившись в ряд, они превращаются в настоящую стену, и каждый из них стоит троих.

— Будем надеяться, — без особой уверенности высказался второй, — мне кажется, больше помощи не будет.

Промолвив это, он пошел прочь и вскоре растворился во мраке.

Диокл, расположившись со своей армией на агоре, держал совет с военачальниками Гимеры.

— Я возьму на себя верховное командование, если вы ничего не имеете против, — начал он.

Никто ему не возразил.

— Сколько людей имеется в вашем распоряжении? — осведомился он осторожно.

— Семь тысяч, — последовал ответ. — От восемнадцатилетних юношей до пятидесятилетних мужчин.

— Нас три тысячи — итого десять. Этого достаточно. Завтра мы выступим фалангами. По две тысячи человек в ряд, пять рядов. Фронт получится несколько вытянутым, но это ничего. Мы будем в первом ряду, потому что наши воины не измотаны в боях, кроме того, среди моих людей нет никого старше тридцати лет. Каждый из них взял с собой запас провизии на четыре дня, так что вы должны будете обеспечивать нас только водой.

Командующий армией Гимеры выступил вперед:

— Я хочу поблагодарить тебя и твоих людей за то, что вы пришли к нам на помощь. Завтра вы убедитесь в том, что поступили правильно.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответил Диокл. — А теперь давайте спать. Мы атакуем их на рассвете, не нарушая тишины и не оглашая окрестности звуками труб. Сами разбудим варваров перед тем, как ввергнуть их в вечный сон.

Воины расположились на ночлег под портиками, на кипах соломы. Вскоре весь город смолк. Диокл проверил, есть ли у людей все необходимое, а потом сам стал готовиться ко сну.

В это мгновение перед ним, словно из ниоткуда, появился Дионисий.

— Вижу, все идет по плану.

— Верно, — подтвердил Диокл, — и завтра мы окончательно сведем счеты с варварами, там, на равнине.

— Есть еще и другие, на холме, — тебе ведь об этом известно, не так ли? — заметил Дионисий.

— Я не нуждаюсь в твоих подсказках.

— Ну и отлично. Я только не понимаю, почему ты так торопишься начать наступление.

— Мне кажется, это очевидно. Чем меньше времени мы проведем вдали от дома, тем лучше.

— Впопыхах такие дела не делаются. Я бы постарался получше изучить ситуацию и расположение сил противника. Ведь на нашем пути могут встретиться засады и ловушки.

— Здесь командуешь не ты.

— К сожалению, это так, — ответил Дионисий и удалился.

Как и запланировал Диокл, они выступили на рассвете, отдохнув и восстановив силы. Но они успели пройти лишь около одного стадия, как в лагере врага тревожно зазвучал боевой рог. Вскоре армия Карфагена вышла в открытое поле: то были ливийцы в светлых туниках, с железными пластинами на груди, защищающими сердце, со щитами, раскрашенными в цвета их племен; сикулы в длинных одеждах из грубой шерсти охристого цвета, в кожаных шлемах и доспехах; сиканы с деревянными щитами, украшенными изображениями животных, покровительствующих их родам; иберы, в чеканных поножах, отделанных оловом, в белых туниках с красным подбоем, в кожаных шлемах, увенчанных красными гребнями, сообщавшими им вид чуть ли не магических существ; балеарцы, размахивающие своими пращами, так что те свистели в воздухе; всадники-мавры, с темной блестящей кожей и густыми гривами курчавых волос. Они скакали на горячих жеребцах Атласа, сжимая в руках длинные копья и щиты, обитые кожей зебр и антилоп. Армия, состоявшая из представителей множества народов, подчинялась тем не менее горстке карфагенян, облаченных в восточные доспехи воителей, а именно в заметные издалека конические шлемы, тяжелые кожаные панцири, раскрашенные в яркие цвета, из-под которых выглядывали зеленые и охристые туники.

Все эти воины, вероятно, вышли в бой, как то было принято, натощак, однако они издавали громкие крики, грозно потрясали оружием, воодушевление карфагенян заметно росло по мере того, как их становилось все больше: таким способом им удавалось преодолеть страх, охватывающий человека перед сражением. На пороге грядущей схватки они пытались наполнить свои пустые желудки яростью к врагу.

Греки, напротив, продвигались в абсолютной тишине и идеальном порядке. Но когда взошло солнце, их начищенные до блеска щиты ослепительно засверкали, а земля дрогнула под тяжелым размеренным шагом.

Балеарские пращники попытались обрушить на противника смертоносный град камней, но укрывшимся за стеной щитов эллинам это не причинило никакого вреда. Расстояние же между противниками сокращалось настолько, что исключало использование лучников. И тогда по приказу Диокла греческая фаланга устремилась вперед, быстро оказавшись лицом к лицу с противником. Две армии сошлись в яростной схватке, и вскоре вопли наемников карфагенян превратились в предсмертные стоны. Передние ряды, состоящие из ливийцев, сикулов и мавров, натолкнувшись на частокол копий, пронзавших их, и испытывая давление подпирающих сзади соратников, не могли оказать сколько-нибудь эффективного сопротивления, так как легкое оружие наемников было практически бессильно против тяжелых щитов и металлических доспехов сиракузцев.

Дионисий, сражавшийся на левом фланге вместе с воинами из Братства, ударом копья с первой же попытки поразил находившегося перед ним предводителя мавров — рыжеволосого и голубоглазого бербера с Атласа — и рассек мечом его товарища, бросившегося вперед, чтобы отомстить за соплеменника. И хотя становилось все более явно, что противник несет весьма ощутимые потери, Дионисий продолжал кричать своим воинам:

— Держите строй! Сомкните ряды! — и бил копьем по щитам тех, кто слишком выбивался из строя, побуждая их таким образом снова встать на свое место.

Сопротивление карфагенской армии, ожидавшей встречи с уставшими, отчаявшимися людьми, приняло форму затяжного боя с сиракузскими гоплитами, неприступными, как утесы. Когда же был сражен военачальник карфагенян и враги растоптали его, армия стремительно обратилась в бегство.

Диокл, ощутивший уверенность в победе, приказал своим людям преследовать противника, более не заботясь о поддержании целостности фаланг. Для жителей Гимеры с каждым поверженным врагом повышались шансы на сохранение их города. Поэтому они с особым рвением предавались истреблению карфагенян, совершенно не заботясь о боевой дисциплине. И, видимо охмелев от этого кровопролития, они не заметили, как Ганнибал Гиско произвел переброску своих войск на левом фланге, сосредоточив их ниже по склону холма.

Зато на это обратил внимание Дионисий: он приказал дать сигнал на отход войск. Диокл, уже считавший, что лагерь противника у него в руках, бросился к нему, яростно крича:

— По какому праву ты отдал распоряжение трубить отступление? Я велю схватить тебя за неповиновение, я тебя…

Дионисий, не дав Диоклу окончить фразу, с размаху ударил его кулаком по лицу. Тот рухнул на землю, а Дионисий приставил свой меч к горлу трубача, переставшего было оглашать окрестности звуками своего инструмента, и спокойно приказал:

— Продолжай.

Снова зазвучала труба, и ей начали вторить другие. Воины попытались вернуться под знамена, установленные по распоряжению Дионисия посреди лагеря под прикрытием отряда. Одним удалось снова встать в строй, но других, и их было немало, окружили и прикончили, прежде чем они оказались в безопасности, среди товарищей. Диокл, наконец осознав, что события приняли трагический оборот, тоже стал прилагать невероятные усилия к тому, чтобы спасти тех, кого еще можно было спасти. Так или иначе, по истечении часа ему удалось восстановить боевые порядки и начать отступление в сторону города.

Жители Гимеры, уже принявшиеся было ликовать по поводу грядущей, по их представлениям, победы, теперь наблюдали с башен, не будучи в силах что-либо предпринять, как в засаде, устроенной Ганнибалом, гибнут их сыновья. Когда армия проходила через Восточные ворота, повторилась грустная картина, всегда сопутствующая возвращению воинов с поля боя: отцы, матери, жены и невесты столпились вдоль дороги, с тревогой пытаясь разглядеть своих родных и близких среди идущих, намеренно снявших шлемы, чтобы их легче было узнать. Ужасно было видеть, как по мере продвижения уцелевших на лицах горожан угасала надежда. При этом отчаяние одних представляло собой разительный контраст с радостью, охватившей других, разглядевших в строю сына или мужа, целого и невредимого.

По призыву военачальников все собрались на агоре. Прибывшие туда же старейшины торжественно-скорбно известили о том, что насчитано три тысячи павших на поле боя. Весь цвет юношества скосила беспощадная смерть, тела молодых воинов лежали на равнине, оставленные на милость варваров и одичавших собак. Каждый раз в ответ на произнесенное имя не следовало отклика, но раздавался пронзительный вопль. Рыдания матерей звучали все громче и громче, постепенно превращаясь в траурный хор. Часто оказывалось, что погибли и отец, и сыновья, — и целые семьи навсегда лишались возможности продолжить род. Не отозвались также триста пятьдесят воинов из сиракузского войска.

Дионисий добровольно вызвался вести переговоры с карфагенянами о выдаче пленников, в случае если таковые имеются, и о перемирии, необходимом для выноса павших. Диокл, несмотря на всю свою ненависть к нему, вынужден был отдать должное его мужеству и одобрил эту инициативу.

Дионисий выступил через Восточные ворота в сопровождении двух старейшин, безоружный, с непокрытой головой, но в доспехах и наколенниках. Парламентеры отправились прямо туда, где среди равнины Ганнибал Гиско велел возвести себе шатер: полководец восседал на позолоченной скамье и раздавал награды наиболее отличившимся в сражении наемникам.

Карфагенский военачальник оказал Дионисию весьма холодный прием и, прежде чем тот начал разъяснять суть своих предложений, объявил через толмача, что ни о каком перемирии и речи быть не может, так как он явился, чтобы отомстить за своего предка Гамилькара, а потому мира не будет до тех пор, пока не будут истреблены все жители Гимеры.

Дионисий, подойдя почти вплотную, указал рукой в направлении объятого мертвящей тишиной поля брани и произнес:

— Там, среди павших в бою, покоятся четверо моих друзей, воины моего отряда. Я должен забрать их тела: мы поклялись в том друг другу. Если ты позволишь мне хотя бы это, я пощажу твою жизнь, когда ты будешь наконец повержен.

Ганнибал Гиско ушам своим не поверил, когда ему перевели столь дерзкие слова.

— Ты… ты пощадишь мою жизнь? — повторил он и разразился смехом.

— Именно так, — подтвердил Дионисий невозмутимо.

— Сожалею, — с ухмылкой ответил предводитель карфагенян, — но я не могу делать исключений. Довольно уже и того, что я отпущу тебя назад, в город, целым и невредимым. Я хочу, чтобы все там от тебя узнали о том, что их ожидает.

— Раз так, — промолвил Дионисий, — знай: ты сделал первый шаг к своему бесславному финалу. Тот, кто не имеет милосердия к мертвым, не заслуживает милосердия живых. Прощай.

Он вскочил на коня и направился в город, дабы сообщить о неблагоприятном исходе своей миссии.

В Гимере царил переполох и неутихающее волнение. Так, отдельные прохожие прямо-таки набрасывались на него с криком:

— Предатели! Подлецы!

— Что они такое говорят? — спросил Дионисий у сопровождавших его старейшин, но те лишь пожимали плечами, не зная, как объяснить подобное поведение своих сограждан.

— Не обращай внимания, — попытался кто-то успокоить его. — Они потеряли рассудок. Война — ужасная вещь.

Дионисий ничего не ответил, но он чувствовал, что происходят странные события. Это нашло свое подтверждение, когда он оказался на агоре, там, где собирались военачальники сиракузской армии и откуда в этот момент как раз выходили переполненные яростью полководцы Гимеры.

— Что случилось? Объясните! — обратился к ним Дионисий.

— Спроси у своего главнокомандующего! — ответил один из них и двинулся прочь. Они даже не поинтересовались у него, чем кончилось его посольство, — настолько были вне себя от гнева.

Диокла окружили старейшины города: они толпились вокруг него, восклицая и умоляя.

— Что происходит? — вскричал Дионисий возмущенно. — Кто-нибудь разъяснит мне наконец что происходит?

Вопли немного стихли, один из старейшин, узнав его, подошел ближе и с грустью в голосе пояснил:

— Командующий сиракузской армией велел покинуть город.

— Что? — воскликнул потрясенный Дионисий. — Что ты сказал?

— Ты ведь слышал, — заметил вдруг оказавшийся рядом Диокл. — Город следует покинуть.

— Ты сошел с ума. Ты не можешь так поступить.

— Я твой командир, и я требую почтительного к себе отношения! — вскричал Диокл, вне себя от ярости. На левой его скуле был ясно виден синяк, полученный утром.

— Почтение нужно заслужить, — возразил Дионисий. — Эти люди бились со сверхчеловеческой храбростью, они имеют право на нашу помощь, а мы можем им ее оказать. Ганнибал потерял почти вдвое больше нас. Мы можем высадить здесь десант с кораблей и…

— Ты не понял: флот Ганнибала движется к Сиракузам. Мы должны немедленно возвращаться, а до того — спасти всех, кого можно будет спасти.

Дионисий пристально и с некоторым сомнением посмотрел на него:

— Кто тебе это сказал? Кто?

Диокл, казалось, колебался, потом ответил:

— Да побывал здесь кое-кто, пока ты отсутствовал.

— Кое-кто? Что значит «кое-кто»? Ты его видел? Ты с ним говорил? Тебе известно его имя? Кто-нибудь в городе его знает?

Диокла, видимо, разозлил этот поток вопросов.

— Я не обязан отчитываться перед тобой в своих решениях. Ты — мой подчиненный, — сорвался он на крик, — и ты лишь обязан выполнять мои приказы!

Дионисий подался вперед:

— Да, я подчиненный — здесь, на войне, согласно закону единоначалия, но мы вернемся в Сиракузы, и я снова обрету статус гражданина. Тогда ты перед Народным собранием сможешь обвинить меня в том, что я ударил тебя, а я тебя в том, что ты совершил государственную измену. И будь уверен, все мои сподвижники из Братства поддержат это обвинение.

Было видно, что Диокл с трудом сдерживал гнев.

— Город невозможно защитить, ты это понимаешь? Мы потеряли треть наших людей, и вполне возможно, что флот Ганнибала направляется к Сиракузам, воспользовавшись нашим отсутствием. Все так говорят, и это наверняка правда.

— Ты берешь на себя огромную ответственность, — с укором заметил Дионисий. — Судьба Гимеры в твоих руках, и на них же останется кровь этих людей. — Он развернулся, чтобы уйти, но Диокл окликнул его:

— Погоди. Стой, говорю тебе! И вы, горожане, тоже послушайте. Созовите ваших полководцев, убедите их выслушать мой план. Вы сами поймете: это единственный разумный выход из сложившейся ситуации.

Прошли часы, прежде чем предводители городского ополчения согласились вернуться. Дионисий и другие сиракузские военачальники тоже присутствовали на собрании. Диокл обратился к ним со следующими словами:

— Мне понятны ваши чувства. Знаю, что вы поклялись защищать город до последнего вздоха, но подумайте, заклинаю вас: к чему приведет ваша жертва? Зачем отдавать свои жизни, если вы все равно не сможете спасти ваших жен и детей? Быть может, вы собираетесь погибнуть с мыслью о том, что они станут рабами и будут оставлены на милость жестокого победителя? Послушайте же меня. Я разработал план: он состоит из трех частей. Сегодня новолуние, под покровом темноты мы посадим женщин и детей на корабли и переправим их в Мессину. Там они будут в безопасности.

Затем еще одна группа последует за нами в Сиракузы по суше, под прикрытием прибрежных дюн.

После этого флот вернется и в предрассветных сумерках заберет оставшихся. Те, для кого не найдется места на кораблях, могут спрятаться где-нибудь в сельской местности или добраться до Сиракуз, где они получат необходимую помощь. Когда орды Ганнибала ворвутся в Гимеру, то найдут ее обезлюдевшей.

В зале совета повисла гробовая тишина, никто не смел проронить ни слова: одна лишь мысль о том, что придется покинуть город, где они родились и жили, казалась ужаснее смерти. Наконец один из присутствующих встал и ответил за всех:

— А теперь послушайте нас, сиракузцы. Мы решили сопротивляться, несмотря ни на какие жертвы. У наших ворот стоит не просто варвар, но кровожадный зверь, поклявшийся истребить нас за то, в чем мы не виноваты.

Мы намерены сражаться, хотя вы, пообещавшие нам содействие, теперь не оставляя нам выбора, так как вынуждаете нас сдаться, хорошо знаете, что сами мы не сможем противостоять ему. Твой план — безумие, и ты это прекрасно понимаешь. У тебя там стоит двадцать пять кораблей — и это не торговые суда, а боевые триеры. Как ты собираешься перевезти на них столько людей? Тебе, несомненно, известно, что многие останутся здесь, беззащитные, под угрозой ужасной смерти. Мы просим тебя одуматься и остаться с твоими воинами, чтобы биться вместе с нами. Мы заделаем пролом и будем сражаться до последней капли крови. Ты не раскаешься, если останешься. Умоляем тебя об этом! Не покидай нас, богами заклинаю тебя!

— Сожалею, — ответил Диокл, — но ваш город невозможно защитить. Возвращайтесь в свои дома, соберите женщин и детей. Времени осталось мало: уже наступает вечер.

— Предатели! — раздался гневный возглас.

— Негодяи! — вторил ему другой.

Но на Диокла это не произвело никакого впечатления, и он с невозмутимым видом удалился в направлении Восточных ворот. Дионисий же воспринимал эти обвинения, можно сказать, кожей, словно они огнем были выжжены на ней, однако что-либо ответить или сделать он не мог.

Как только настала ночь, люди стали покидать город. Шествие представляло собой грустную картину. Женщины никак не могли заставить себя выпустить из объятий мужей, дети выкрикивали имена отцов, отчаянно плача, и их почти силой приходилось уводить прочь. Дионисию поручили проводить их почти до самого берега и проследить за тем, как будет проходить посадка на корабли. Остатки сиракузской армии двинулись в путь вдоль берега под прикрытием дюн. За ними тянулись горожане, около тысячи человек, стремившихся как можно дальше уйти от стен обреченного города. Воины, которым пришлось всю ночь слушать приглушенный, душераздирающий плач женщин и детей, навсегда оставляющих свою землю, шли молча, подавленные.

В третьем часу утра флот достиг окрестностей Мессины. Дионисий велел высадить беженцев: около пятидесяти его людей должны были сопровождать их до города. Сам он с горсткой остальных направился в обратный путь, время от времени помогая гребцам, стремясь вернуться в Гимеру до восхода солнца.

Увы, западный ветер сильно задержал их в пути, несмотря на огромные усилия, прилагаемые теми, кто вел суда, и когда они наконец добрались до Гимеры, взорам их открылось ужасное зрелище.

Ганнибал тайно велел сделать второй подкоп, и когда его опоры выгорели, обрушился большой участок стены. Это произошло прямо на глазах у сиракузских моряков, в тот момент как раз заходивших в порт. Наемники карфагенян ворвались в город, уничтожая всех, кто попадался им на пути, многих взяли в плен.

Дионисий, пользуясь тем, что находился на борту флагманского корабля, в смятении бросился к наварху.

— Скорее, причаливаем, — начал было командовать он, — высаживайте всех воинов. Варвары сейчас наверняка разбрелись по городу и занимаются грабежами. Если мы нападем на них плотным строем, то сможем переломить ситуацию и…

Наварх жестом прервал его.

— Об этом не может быть и речи. Мне велено спасти население города и как можно скорее вернуться в Сиракузы, а не ввязываться в бой. Увы, здесь больше некого спасать. С ними все кончено, мы больше ничего не можем для них сделать. — Он повернулся к кормчему и приказал: — Курс на восток. Поднять паруса, мы пойдем через Мессинский пролив.

Огромная триера развернулась носом к северу, прежде чем двинуться на восток, в направлении Мессины; остальные, одна за другой, последовали за ней, держась вдоль берега. Воины, толпившиеся на палубе, старались не смотреть на оставляемую ими землю, но ветер все равно доносил до них несколько приглушенные расстоянием крики жителей разоряемого города.

«Три тысячи пленников подвергли жесточайшим пыткам, невзирая на возраст и пол, а потом предали смерти — на том самом камне, на котором, по преданию, погиб предок вождя карфагенян, Гамилькар. Городские стены разобрали, город разрушили, а храм, построенный в честь победы в великой битве с карфагенянами, выигранной семьдесят два года назад, полностью сровняли с землей.

Гимера погибла спустя двести тридцать девять лет со дня своего основания. Наконец, пресытившись местью и своим триумфом, Ганнибал Гиско с богатой добычей вернулся в Панорм, где ждали корабли, готовые доставить его на родину, в Карфаген. Флот варваров, как выяснилось, угрожал Сиракузам только в воображении проявившего свою полную несостоятельность верховного командования, прежде уже давшего погибнуть Селинунту, таким образом открывая варварам путь к сердцу Сицилии».

Филист перестал диктовать, и писец опустил перо в футляр.

— На сегодня хватит, — объявил он. — Мы запечатлели уже слишком много печальных событий.

Писец поклонился и вышел из комнаты. Филист взял свиток папируса, покрытый еще не высохшими письменами, и пробежал глазами несколько строк, описывавших мученическую смерть одного из самых прекрасных и славных городов греческих колонистов. Он вздохнул и провел рукой по лбу, словно пытаясь ослабить разрушительное воздействие этих образов. Из окна было видно, как триера входила в Северный порт; вскоре она уже стояла пришвартованная. Солнце подбиралось к горизонту, в его косых лучах особенно эффектно смотрелись акротерии храма Афины; крики чаек и ласточек, возвращавшихся в свои гнезда под крышей грандиозного святилища, перемешивались меж собой.

Он позвал слугу:

— Беги в порт, узнай, какие новости доставил только что приставший корабль, и сразу же возвращайся с докладом.

Слуга опрометью бросился исполнять поручение, а Филист принялся бродить взад-вперед по своему кабинету, размышляя о том, что могло приключиться с Дионисием, уже давно не подававшим о себе вестей. Рассказы о расправе над Гимерой потрясли город, и после прибытия Диокла с несколькими тысячами несчастных беженцев, пополнивших число тех, кто пережил гибель Селинунта, укрывшись в Акраганте, жителей Сиракуз охватило тягостное чувство тревоги. Всего несколько месяцев назад Карфаген был для них лишь далекой метрополией с небольшой колонией на островке западнее Сицилии. Теперь же он превратился в серьезную угрозу, нависшую над греческими полисами. Последние трагические события лишь подтверждали эти опасения.

А то, что Диокл оставил у стен Гимеры непогребенные тела сиракузских воинов и их товарищей, повергло в глубокое горе и подавленность около сотни семей в Сиракузах, где почти все друг друга знали.

Многие пропали без вести, и Филист спрашивал себя: «Не среди них ли Дионисий?» Он был одним из самых сильных и храбрых воинов, он всегда первым обрушивался на врага и последним покидал поле боя. В общем, такие, как он, наиболее уязвимы для ударов судьбы.

Слуга вернулся, когда солнце уже село, и принес важные известия:

— Один из военачальников, прибывших на этой триере, — член Братства, он хочет встретиться с вами с глазу на глаз под портиком храма Аполлона, когда стража в первый раз протрубит отбой.

— Что ты ему ответил? — спросил Филист.

— Зная вас, хозяин, я ответил, что вы придете, а если нет, то пошлете меня условиться о встрече.

— Молодец, я так и думал, что на тебя можно положиться. А теперь принеси мне плащ и отправляйся на кухню ужинать.

— Может быть, хотите, чтобы я освещал вам путь фонарем, хозяин? Скоро станет совсем темно.

— Нет, обойдемся без этого. Мне достаточно будет света луны.

Филист отправился в условленное место, как только услышал звуки трубы, раздававшиеся с городской стены, и двинулся по дамбе, соединявшей центр Сиракуз с островной частью города. Вскоре он очутился в узких, извилистых улочках старого города. Добравшись до площади перед храмом, он осмотрел пространство под портиком, но никого не обнаружил. Подождав еще немного, он вышел на пустынную площадь, пересек ее и поднялся по ступенькам, ведущим к галерее.

Навстречу ему из-за колонны вышел человек и обратился к нему:

— Это ты — Филист?

— Да. А ты кто такой?

— Меня зовут Хабрий. Я из Братства и знаю Дионисия. — При этом Хабрий показал красовавшийся у него на запястье кожаный браслет с вырезанным на нем изображением дельфина.

Филист закатал рукав туники: на его руке красовался такой же.

— Я привез послание от Дионисия, — прошептал Хабрий.

— Слушаю тебя.

— Он велел передать тебе, что жив и здоров, но предпочел бы умереть, чем стать свидетелем того, что произошло в Гимере.

— Я хорошо его понимаю. Что еще?

— Он в Мессине, но не намерен возвращаться в Сиракузы и просит тебя помочь ему.

— Говори.

— Ему нужны деньги…

— Я так и думал, а потому захватил их с собой, — сказал Филист, берясь за сумку, висевшую у него на поясе.

— Еще он хочет, чтобы ты передал это письмо девушке по имени Арета. Она находится сейчас в Акраганте, в доме Теллия, — добавил посланец, вручая ему маленький кожаный футляр цилиндрической формы.

— Она получит его не позднее чем через три дня.

— Если девушка решит остаться в Акраганте, ты можешь спокойно возвращаться домой. Если же она захочет отправиться в путь, Дионисий просит тебя во имя связывающей вас дружбы обеспечить ее безопасность.

— Скажи ему, чтобы не волновался. Я лично всем этим займусь. — Филист отдал ему деньги и собрался было уходить.

— Есть еще кое-что, — задержал его Хабрий и знаком попросил приблизиться.

— Слушаю тебя, — ответил Филист с некоторой настороженностью.

— Прошлой ночью в Мессину прибыл Гермократ с десятью кораблями и несколькими сотнями наемников.

— Ты серьезно? — с некоторым недоверием спросил Филист.

— Все именно так, поэтому Дионисий и не хочет возвращаться. Ты должен сообщить об этом всем своим товарищам по Братству, пусть они будут готовы. В том числе и к сражению, если на то будет необходимость.

— В том числе и к сражению, — повторил Филист и подумал о многочисленных членах тайного общества, с нетерпением ждущих возможности биться бок о бок с Дионисием. — Послушай… — проговорил он, но человек, назвавшийся Хабрием, уже исчез.