Глава 32
А с отцом Герасимом, произошло следующее. Не был на свою беду ученый иерей вельяминовский навычен к хитрому разговору с сильными мира сего.
Несмотря на все его сбивчивые и горячие уговоры, воеводы московские, не дослушав, передавали пленного попа один другому, и так Герасим, не добившись лицезреть великого князя Дмитрия, был привезен со своим злосчастным мешком на Москву.
Поп, да еще вельяминовский? Попади Герасим к Тимофею Васильичу Вельяминову – иной был бы и толк, и как бы еще инако поворотило судьбу митрополичьего стола! Но попал он в конце концов к Александру Миничу.
Александр Минич был вельяминовский враг. Да и не понял существа дела из путаных объяснений отца Герасима, усталого, давно не кормленного, впавшего уже в отчаяние от своих напрасных попыток кому-либо и что-либо изъяснить. Фряги, римский престол, Литва – это все было далеко и непонятно Александру Миничу, одно прояснело: что, может быть, через этого своего попа и сам Иван Вельяминов задумал воротить на Москву. А этого-то Александр не хотел! И потому в конце концов отец Герасим со своим доносом на Митяя оказался у Митяя же, в глухом подвале митрополичьих хором.
Пыткою руководил сам Митяй. Бестрепетно смотрел в дымном свете смоляного факела, как лезут из орбит кровавые глаза старика, когда закрученная веревка стягивает ему череп, слушал стоны и хруст выворачиваемых на дыбе предплечий, сам жег старое вздрагивающее тело свечой. Отец Герасим стонал, многажды падал в обморок, и тогда его снимали с пыточного колеса и отливали водою. Уже и угрюмые палачи отворачивали смурые лица (и им соромно было пытать иерея!), когда наконец, не добившись никакой поносной хулы на Вельяминовых или надобных ему признаний, Митяй прекратил пытку. Старика, чуть живого, с выломанными руками, в последний раз облили водой и бросили в земляную яму, прикрытую тяжелой доской. Много позже один из тюремных стражей по собственному разумению принес и опустил в яму краюху хлеба и кувшин с водою: не то еще и умрет!
А Митяй, воротясь к себе все еще разгоряченный гневом и пытками, вдруг струсил. Подумалось: а как помыслят иные, с кем говорил этот поганый поп?
Фряги не раз и не два снабжали Митяя деньгами, пересылали грамоты из Константинополя и назад, и Митяй к этому попривык, не чая уже никоторого худа от добровольных приносов латинян. И тут – судьбы православия! Литва!
Папский престол! Приходило думать, и думать приходило крепко!
А тут еще Тимофей Вельяминов во двор. От того отделался, князь вопросил… Теперь гнусного попа и убить было опасно! Одна оставалась надея: ненависть князя Дмитрия к Ивану Вельяминову. Только она и могла спасти. А и князь вопросил, с неохотою, но вопросил-таки об иерее треклятом! И что тут сказать? Первое брякнулось (и помогло, и поверили!), что-де был с тем попом мешок зелий лютых, а мыслилось – отравить князя великого!
И пошло. Кругами пошло! «Зелья лютые», «отрава»… Кто проверял? Кто задумался хоть, как мог пришлый со стороны иерей отравить великого князя?
Но не то дивно, что поверили, а то, что поверили и впредь, на долгие века поверили написанной в летописях нелепице!
Дивно, что шесть столетий верили! Да и поныне в серьезных трудах у вроде неглупых людей повторяется вновь и вновь: «зелья лютые» и «отравить князя». Впрочем, врачам и в прежние веки почасту не везло на Москве! А уж травникам и тем паче. У одного нынешнего, ныне покойного, целителя из книги его посмертной (лечебника!) целую главу о ядовитых травах выпустили, не позволили напечатать, хотя, казалось бы, это-то и должен всякий травник в первую голову знать! Дабы не ошибиться на свою или чужую беду. Нет!
Верно, и тут «зелья лютые», и не ровен час кто-то, пользуясь лечебником тем, какого ни на есть «князя» отравит?
Увы! Люди в суевериях своих мало изменились, а то и совсем не изменились за тысячи лет, что уж о веках говорить!
Окольничий Тимофей узнал о поиманном отце Герасиме уже спустя время, когда содеять было ничего нельзя и оставалось воззвать к единственному человеку на Москве, коего мог послушать великий князь, – к игумену Сергию.
И не будь Сергия, сгнил бы отец Герасим в погребе невестимо.
Сергий пришел из своего далека, прослышав о казни вельяминовского попа. Уже шли осенние затяжные дожди, он был мокр и в грязных лаптях. И таков, в грязных лаптях и мокрой, пахнущей псиною суконной свите, и зашел в княжеский терем. Стража не посмела его остановить. Отступила челядь, боярин, засуетясь, кинулся в ноги Сергию. Никем не остановленный игумен поднялся в верхние горницы, прошел в домовую княжескую часовню. «Позовите великого князя!» – сказал, точнее – приказал слугам. И князь Дмитрий пришел к нему! Пришел багрово-красный, понимая уже, о чем будет речь, и низя глаза, вспыхивая, выслушал строгие слова укоризн. Ибо не имел права даже и князь великий имать и пытать облеченного саном пресвитера, тем паче не отступника, не отметника Господу своему!
Митяй вынужден был после того расстаться со своею добычей. И единое, что сумел и посмел совершить, – отослал Герасима в далекую северную ссылку, в Лачозеро, откуда, чаял, ни слухи, ни пересуды о совершенном им над вельяминовским попом злодеянии не добредут до Москвы.
Итак, дождливым осенним днем, когда уже в воздухе порхали белые крупинки близкого снега, облаченный в мужицкий дорожный вотол, поехал многотерпеливый вельяминовский поп в едва ли не первую на Московской Руси ссылку в места зело отдаленные, куда, не преминул помянуть летописец, когда-то еще при первых владимирских князьях сослали Даниила Заточника, также чем-то не угодившего князю своему.
