Глава третья
На одной из шпал майор поплясал дольше обычного.
– Вот здесь, – сказал. – Поднимите грунт…
В твердую осыпь вонзились кирки и лопаты. Удар, еще удар, и Небольсина зашатало… Под шпалами лежал мертвец, и черная коса обвивала череп. Кто он? Или девица из Самары (землекоп-невеста), или работяга еще с Амуро-Уссурийской ветки?
Вкусно пахло в морозном воздухе хорошим табаком француза.
– Пошли далее, – сказал Дю-Кастель.
Добрались до моста, и майор не поленился сбежать под насыпь. Долго ползал, осыпая ногами завалы рыхлого снега под сваями. Выбрался наверх, стуча сапогами по рельсовым стыкам.
– Мост не фирменный, – сообщил, – и скоро рухнет.
– Катастроф не было, – ответил Небольсин.
– Не было потому, что сейчас злая русская зима. Мороз и лед сковали мост. Но весною он… рухнет!
И, ничего не выслушав в ответ, Дю-Кастель направился дальше.
– Вот здесь, – он опять поплясал на шпалах.
Снова ударили кирки, обламывая лед. Сине-зеленые шинели, вперемешку с костями, выступили из-под полотна дороги. Это покоились вечным сном, кажется, австрияки.
– Хоронить летом негде, – оправдывался Небольсин. – Один неосторожный шаг в сторону – и человек вязнет в трясине…
Стройно шумели вдали леса – все в белых снеговых шапках.
– Но я не вижу русских! – кровожадно заметил Дю-Кастель.
Небольсин повернулся к рабочим.
– Эй, Павел! – позвал он прораба. – Майор прав: а где же русские? Черт возьми, куда вы их всех подевали?
Размахивая киркой в опущенной руке, в рысьем малахае набекрень, к ним подошел Павел Безменов:
– Кладбище одно… на всех. Этот француз может плясать сколько угодно, до наших он не допляшет. Потому как наших-то мы поглубже хоронили, вот они мослами и не выпирают.
– Переведите, – сказал Дю-Кастель.
Небольсин перевел – как есть, всю правду-матку.
Из трубки француза долго сыпались золотые искры.
– Триста пятьдесят миллионов золотом, – заметил француз. – Не кажется ли вам, господин Небольсин, что это слишком дорого? Летом трупы разложатся, песок над ними осядет, шпалы провиснут. А рельсы уйдут на выгиб…
Гукнул, подъехав к ним, паровоз. Из будки по пояс высунулся Песошников и бросил на шпалы грязную ветошь.
– Аркадий Константинович! Чего он тут шумит?
– Да ну его к бесу! Дурак какой-то… Его бы сюда, на наше место. Мы и без него знаем, что у нас плохо.
Молча разошлись по вагонам. Тронулись далее.
В оправдание Небольсин подавленно сказал:
– Отчего умирали? – спросил Дю-Кастель, невозмутимый.
– Как правило – скорбут. Крупозная пневмония. Потом бугорчатка легких… Ну и сыпной тиф, конечно же!
– Достаточно, – перебил его Дю-Кастель. – Я вас понял. Это и есть ваш… рамазан!
Ехали дальше, и теперь с каждым поворотом колес Небольсину чудился скрежет костей под рельсами. Дорога рассекала тундру по костям и по золоту – дорога чисто военного значения. Об этом и заговорил неглупый майор Дю-Кастель:
– Мурман ближе всего к нашим коммуникациям. Почти в два раза ближе Архангельска! И – не замерзает! Это сейчас почти единственная связь с нами. Скагеррак и Каттегат заняты немцами. Дарданеллы закрыты турками. Мы не отрицаем: да, нам необходимо, чтобы Россия воевала в полную мощь своих возможностей. И поэтому мы, ваши союзники, вправе требовать от России прекрасного состояния этой дороги… Вы согласны?
– Вполне… Вспомните, майор, Чехова.
– ?!
– Позвольте я напомню вам его рассказ «Злоумышленник»…
Небольсин решил развеселить мрачного француза. Но случилось как раз обратное. Вынув трубку изо рта, Дю-Кастелъ сказал:
– Все русские последнее время напоминают мне вот этих «злоумышленников». Они разбирают пути, не ведая, что по этим путям должна пробежать судьба их нации…
На станции Сорока была подготовлена встреча. Сам исправник поднес Дю-Кастелю хлеб с солью. Почтенно стояли старики поморы, впереди них – бабы, в шелковых платках, из-под которых глядели кокошники, унизанные жемчугом. И щелкали семечки.
– Здорово, бабы! – с ходу рявкнул на них Дю-Кастель.
– Мы тебе не бабы, – отвечали сорокские, – мы честные мужние женщины. А сам ты есть мужик неотесанный…
– Что они говорят мне? – нахмурился Дю-Кастель.
– Русские бабы болтливы, – увильнул Небольсин от ответа.
Но бабы, поводя круглыми боками, уже удалялись по тропинке в гору, где стояла их Сорока, – такие торжественные и независимые… Вслед за ними лениво брели, покуривая и судача, мужики-поморы…
Стараясь больше не разговаривать, они доехали до Петрозаводска, и здесь Небольсин решил распрощаться (так и не добравшись до Званки). Дю-Кастель захлопнул свой проклятый блокнот.
– Предупреждаю, – заявил искренне. – Отзыв мой о дороге будет отвратителен. Эксплуатация безобразная! Мы, союзники, должны вмешаться. Я видел только шпалы, только рельсы, по которым катились только вагоны, но я не увидел магистрали – в том значении, как принято понимать это. Именно в таком тоне я и буду докладывать генералу Всеволожскому, который заведует в вашей стране военными сообщениями…
Грустный и удрученный, Небольсин остался стоять на перроне. Если бы доехать до Званки, там и Петроград рядом. Санкт-Петербург! – колыбель его жизни, где на Фурштадтской еще сохранилась старая квартира, наверняка не топленная, с книгами и удобной мебелью в полосатом тике. А вечером, завернувшись в шубы, мчаться в санях на Ковенский переулок, где поджидает она…
Небольсин навестил Буланова – потрепанного бюрократа-путейца, начальника Петрозаводского узла и вокзала.
– Яков Петрович, выручите. Десять бутылок мартеля – ваши! Буланов сразу начал проявлять волнение, свойственное всем алкоголикам перед близкой выпивкой:
– Десять? Ах, такая роскошь по нашим временам… Вы, мурманские, просто персики, а не люди. Давайте, куда вам надо?
– Соедините: Петроград, семьдесят восемь – пятьдесят шесть, Ядвига Сасская-Лобаржевская.
– Тьфу, гадость! – честно отреагировал Буланов. – До чего же я ненавижу этих полячишек и жидов.. – Но все же соединил Небольсина с Петроградом.
Прислонив к уху трубку, Аркадий Константинович с трудом сдерживал нетерпение. Он так все ясно представлял… Вот разлетаются белые двери ее комнаты, она пройдет, стройная, вся обструеиная шелками японского халата с чудовищными драконами…
– Господин Тартаков? – раздался в трубке дивный голос.
– Ядвига, это я… презренный Аркашка!
– Аркадий! Где ты, милый? Ты дома?
– Увы, только из Петрозаводска, до Питера не добрался.
– Ах, как это славно, что ты меня вспомнил…
Она говорила ему о своих занятиях: да, Тартаков в восторге от ее голоса, да, Зилотти прослушал ее, да, профессор Большакова находит ее мимику прекрасной…
– Ты не поверишь, – говорила Ядвига, – все от меня в бешеном восторге. Просто у меня нет ни одного вечера свободного. Меня разрывают на части… Целую, милый. Я спешу.
Небольсин оставил трубку в полном любовном изнеможении.
– Вы бы знали, Яков Петрович, какая она дивная, чудная!
– Кто? – тупо спросил Буланов.
– Она…
– Брось ты это дело, Небольсин. Я жил в Варшаве… Такие язвы – не приведи бог! Что тебе, русских мало?
– Нет, – переживал Небольсин. – Она, конечно, необыкновенная женщина. Сейчас вот учится в консерватории. Отец ее видный в Польше сановник… Еще раз спасибо, Яков Петрович.
Поезд из Петрограда, спешащий на Мурман (по костям и по золоту), подхватил и Небольсина в свои уютные вагоны.
Обошел весь состав – в надежде разыскать знакомцев. Встретил только одного – отца Ионафана, настоятеля заполярной Печенгской обители (что на самом берегу океана). Грудь под панагией колесом – бравая. В мочке уха – большая, как у дикаря, дырка от долгого ношения серьги. А из-за ворота подрясника выглядывает клочок застиранной тельняшки. Таков был отец настоятель, бывший боцман с бригады крейсеров. Над монахом висела сейчас громадная связка бубликов, а меж ног терхалась пачка потрепанных книжек, перехваченная бечевкой. Среди них Небольсин успел разглядеть четырехтомник лекций Ключевского по русской истории.
Присел рядом, чтобы поболтать:
– Откуда, отец Ионафан?
– Из Питера, путейска-ай. Знал бы, так лучше бы и не ездил.
– Чего же так?
– Дурно жизнь складывается. Народец воет. Воевать ни солдат, ни матрос не желают. Устала Россия… бедная!
– А воевать придется. – Небольсин раскрыл портсигар.
– Давай, согрешу… – Монах сунул в бороду душистую папиросу – Когда-то баловался… ишо на флоте! Вот что я тебе скажу, инженерна-ай, по совести: коли народ воевать не желает, так хрен ты его заставишь. Не станет воевать, и все тут! Баранку вот – хошь? Я дам тебе баранку…
– Нет. Не хочу. Спасибо.
– А чего ты сам в печалях? – спросил отец Ионафан. Небольсин вкратце рассказал о своей поездке с Дю-Кастелем.
Настоятель тихой обители пустил всех по матушке.
– Плюнь! – сказал. – Ране, когда у нас здеся один «Бакан» плавал, ну – ладно, куды ни шло: позвали крейсера да подлодки английские. А сейчас у нас свой флот вырос – гнать их всех в три шеи… Баранки-то, говорю, кусишь? Поешь баранку!
– Да нет. Спасибо.
Печенгский настоятель с огорчением перебрал в пальцах сухо гремевшую связку бубликов.
– Это очень плохо, – сказал он вздыхая, – что ты не желаешь моей баранки покушать.
– Отчего же так плохо, отец Ионафан?
– А оттого что… зажрался ты! Вот как я тебе скажу. Все вы тут зажрались на английских харчах. Посмотрел бы ты, как сердешные бабы в Питере маются. Дров нет. Керосину нет. С утра, ни свет ни заря, по номерам за хлебом встают.
– Как это – по номерам?
– А так. В ладонь плюнут и номер впишут. По номеру и получишь хлебушко. Во-от! А ты от баранки моей нос воротишь. Нет, инженерна-ай. Видать, тебя еще гусь жареный не щипал за это самое. Погоди, – пригрозил, – еще сухарику радехонек будешь.
– Отец Ионафан, – поднялся Небольсин, задетый за живое, – пойдемте в ресторан, и обещаю вам, что в этом поезде, вышедшем из Петрограда, вы найдете все, начиная от балыков и икры!
– То ресторан, – разумно ответил отец-настоятель. – А я тебе про очереди на улицах говорю. Простой народ по ресторанам не шлындрает. Это вы здесь деньгу на дороге лопатой гребете. Вам, вестимо, рестораны эти самые не заказаны…
В ресторане было много женщин – как правило, жен морских офицеров, спешивших к своим мужьям, подальше от грозного Петрограда, ставшего вдруг – в преддверии грозных событий – неуютным и опасным. Женщины кормили детей; локоны девочек были украшены бантами, мальчики в фиолетовых матросках чинно вели себя за столом… Слышался французский говор.
Лейтенант флота, удивительно загорелый, сидел в конце вагона-ресторана, доедая жаркое и посматривая в окно. А там, за промерзлым окном, вставали из-под снега «бараньи лбы», источенные шрамами битв в ледниковых сражениях, – поезд громыхал через водораздел между Белым и Балтийским морями… «Карелия, – подумалось Небольсину невольно, – прекрасная страна!»
– Вы позволите присесть? – спросил он у лейтенанта.
– Ради бога. Пожалуйста.
Небольсин заказал себе индейку, вина и белого хлеба.
Ему быстро все подали на хрустящих салфетках. Лейтенант флота зорко перехватил взгляд Небольсина, устремленный на него.
– Извините, – смутился Небольсин. – Я обратил внимание на ваш прекрасный загар. Здесь мы от этого давно уж отвыкли.
– Возможно, – ответил офицер. – Я еду из Севастополя. Чего другого, а солнца там у немца не занимать.
– А у вас там есть очереди… Хотя бы за хлебом?
– Нет. На Черном море очередей нет. В Москве – да, есть. Причем очереди теперь называют в народе хвостами.
– Вы едете на нашу флотилию? – спросил Небольсин.
– Да. Позвольте представиться: лейтенант Басалаго, Михаил Герасимович. Бывший флаг-офицер оперативной части при адмирале Эбергарде.
– Но Эбергарда… уже нет, – с улыбкой заметил Небольсин. – Черноморским флотом командует вице-адмирал Колчак.
– Я уважаю Колчака, – кивнул ему Басалаго. – Как хорошего минера. Как полярного исследователя. Но… поймите меня правильно: Колчак слишком неразборчиво поступил с офицерами, которые достались ему в наследство от адмирала Эбергарда.
– Разогнал? – спросил Небольсин, и Басалаго поморщился:
– Пусть будет по-вашему: разогнал… И – достойных! Имя каперанга Ветлинского вам ничего не говорит?
– Ни-че-го.
– Ветлинский как раз и был начальником оперативной части штаба Черноморского флота при Эбергарде.
Небольсин иногда умеет быть безжалостным.
Басалаго задумчиво поиграл на скатерти коробком спичек.
– Может, оно и так: «Гебен» и «Бреслау» мы упустили. Но Колчак лишил нас возможности исправить карьеру в честном бою… Сейчас Ветлинский командует «Аскольдом»… Из Тулона он просил меня перебраться на Мурман, куда и приведет свой крейсер.
– Вина? – предложил Небольсин, наклоняя бутылку.
– Благодарю. Достаточно. – Басалаго помолчал и неожиданно признался: – Про Эбергарда можно говорить и вкривь и вкось. Но его поставил над флотом его величество. Сам государь император! А кто поставил над флотом выскочку Колчака? Вопрос был неожиданным для Аркадия Константиновича.
– Кто? – переспросил он.
– Думские либералишки, толстосумы, вроде Гучкова. Небольсин на это ничего не ответил, но для себя сделал вывод, что этот загорелый, как дьявол, офицер из Севастополя наверняка придерживается монархических воззрений. И еще непонятно, за что именно изгнал его с Черного моря адмирал Колчак…
Ковыряя спичкой в зубах, Небольсин вернулся в вагон. Проходя мимо печенгского настоятеля, путеец сказал:
– Напрасно не пошли, ваше преподобие. Индейка была отличная, просто прелесть индейка!
– Вот-вот, – махнул отец Ионафан, – шишку с макушки ты сшиб, а елки так и не заметил…
Вечером Небольсин снова встретился с лейтенантом Басалаго. По мере продвижения состава на север заметно принизились к земле деревья, но заметно росло количество и вместимость винной посуды. Еще на выезде из Петрозаводска встречались скромные шкалики. На перегоне до Кандалакши зазвякали объемистые литровки с ромом. А за Полярным кругом поперли открыто в вагоны гигантские четвертухи. Север вступал в свои права, и лейтенант Басалаго заметил Небольсину:
– Говорят, у вас тут здорово пьют?
– Что значит «пьют»? У нас не пьют, а хлещут. Арктика-то совсем рядом. Не выпив, дня не начинают. И вы привыкнете!
– И вина достаточно?
– Мы его не варим, а под полой не прячем. От французов – вина, от англичан – ром и виски… Хоть залейся!
– А как союзники относятся здесь к офицерам нашего флота?
– Превосходно, – ответил Небольсин и, помолчав, добавил: – Правда, они требовательны, с ними не избалуешься…
– Да. Я знаю англичан. Когда они рвались в Дарданеллы, я как раз состоял при штабе адмирала Гепратга офицером связи. Тогда-то я впервые увидел крейсер «Аскольд», правда, лишь через оптику башенных дальномеров!
Так они мило поболтали, после чего решили убить время за картами. Когда поезд приближался к Мурманску, Небольсин успел продуть лейтенанту восемьдесят рублей. Басалаго играл отлично – смекалисто, отчетливо, с риском. Над копейкой не трясся. И по игре можно было ощутить, что у этого офицера из Севастополя большая воля и быстрая хватка ума… Человек острый!
– Если вам затруднительно, – сказал лейтенант Басалаго, – можете сейчас не отдавать. Как-нибудь потом, при случае.
– Нет. Я человек не бедный. Здесь нам платят такие деньги, какие не снились путейцам даже на сибирских магистралях. Если честно говорить, – признался Небольсин, – то я только ради денег и пошел на эту каторгу.
– Вот как? – удивился Басалаго, – спокойно принимая выигрыш.
– Точнее, ради одной женщины… Полячка из Вильно. Сейчас учится пению. Все от нее в восторге! И к сердцу красивой женщины, согласитесь, надобно дорожку слегка позолотить.
– Согласен… А что там сверкает вдали?
– Церковь. Мы проезжаем Колу, через десять верст будет Романов-на-Мурмане. Берегите свои карманы, – напутствовал Небольсин, – здесь масса деклассированных личностей, переодетых в солдатское и матросское платье…
Басалаго набросил на шею кашне из черного шелка.
– На Черном море таких расстреливают… А здесь?
– Здесь стреляют кому не лень. Даже часовых убивают…
За окном вагона понеслись ряды теплушек. На горе курились дымками «чайные домики», словно неприступные форты, обвитые колючей проволокой. Поезд начал сбавлять ход.
– Где же город? – спросил Басалаго удивляясь.
– Мы уже в городе… Поздравляю с приездом. Перрона нет, еще не успели выстроить. Прыгайте на эту бабу с мешком – вам будет мягче падать… Хэлло, хоп!
Басалаго поставил чемодан на снег. Возле барака станции, покуривая, стоял лощеный поручик в ярко начищенных сапогах. Новенькая портупея обтягивала его тонкую фигуру, словно приводные ремни, опутывающие бездушную машину. Провожая долгими взглядами офицерских дам, растерянно озиравших печальную панораму города, поручик даже не шевелился. Только глаза бегали…
– Кто этот важный истукан? – поинтересовался Басалаго.
– Сейчас я его расшевелю, – сказал Небольсин и закричал: – Севочка! Идите-ка сюда… Представляю: лейтенант Басалаго, бывалый черноморец, флаг-офицер и прочее.
– Эллен, – назвал себя поручик с легким поклоном.
– Не просто поручик Эллен, – расшифровал Небольсин, – а мурманский Малюта Скуратов, возглавляет тайное «Слово и дело». Извините, лейтенант, я… одну минутку. – И отозвал поручика в сторону: – Слушайте, Севочка, что-нибудь с этим вагоном-американкой у вас выяснилось?
– Откуда? Даже самого вагона найти не можем.
…Первым делом Небольсин отыскал контрагента Каратыгина.
– Господин Каратыгин, хватит! – сказал он ему. – Немедленно, завтра же, отправляйтесь на станцию Тайбола.
– Ни за что не поеду, – сразу заявил Каратыгин.
– Почему, не поедете, черт бы вас взял? Ведь это ваш участок.
– Вы разве не знаете рабочих? – отвечал Каратыгин.
Зиночка Каратыгина (жена его) надула губки.
– Аркадий Константинович, – вступилась хитрая бабенка, кокетничая напропалую, – миленький вы мой, неужели вам так хочется, чтобы я в цветущей молодости осталась вдовою?
Только сейчас – случайно – Небольсин заметил, что чулки-то на ногах у Зиночки были… ажурные. Но какая может быть связь между пропавшим вагоном, контрразведкой и этим ворюгой Каратыгиным – этого Небольсин установить не мог. Как-то невольно инженер стал обращать внимание на женские ноги. Обнаружил ажурные (явно краденые) еще только на ногах своей бывшей пассии – Матильды Ивановны Брамсон. Эта дама была женою начальника гражданской власти на Мурмане и многое знала – от своего старого мужа.
Вот и сейчас при встрече она успела шепнуть:
– Приготовьтесь. Вас ждут крупные неприятности…
«А ну вас всех к черту!» – решил тогда Небольсин, и примитивная Дуняшка на время его утешила…
