Старая криптомерия
В неурочный утренний час, когда храмовый колокол не должен звонить, его тяжелые мерные удары разносились над деревней и замирали далеко в горах. Сегодня истекал срок, отпущенный Такуану на поимку Такэдзо, и деревенский люд гурьбой валил к подножию холма, чтобы узнать, совершил ли монах невозможное. Известие о том, что он сдержал обещание, распространилось со скоростью лесного пожара.
– Такэдзо поймали!
– Неужели? Кто же сумел?
– Такуан!
– Невероятно! И голыми руками?
– Вранье!
Толпа напирала, чтобы взглянуть на преступника, который был привязан за шею, как дикий зверь, к перилам галереи перед главным входом в храм Сипподзи. Некоторые словно вросли в землю, уставившись на Такэдзо, будто перед ними предстал злой дух горы Оэ. Такуан, добродушно улыбаясь, сидел чуть поодаль, на ступенях, опершись на локти, и старался снять излишнее возбуждение в толпе.
– Жители Миямото, – выкрикивал он, – теперь вы можете вернуться с миром на свои поля. Воины скоро покинут нас!
Такуан сделался героем для запуганных крестьян, их спасителем и защитником от дьявольских козней. Одни кланялись ему до земли, другие протискивались к нему, чтобы коснуться его руки или одежды, третьи пали на колени. Такуан, придя в ужас от этих проявлений благодарности, поднял руку, требуя тишины.
– Слушайте, мужчины и женщины Миямото! – обратился он к толпе. – Я должен сказать вам нечто важное.
Шум мгновенно утих.
– В том, что Такэдзо пойман, нет моей заслуги, – продолжал Такуан. – Не я привел его сюда, а закон природы. Нарушивший его неизменно терпит поражение. Все должны уважать этот закон.
– Не смеши людей, – донеслось из толпы, – не природа, а ты поймал его!
– Не скромничай, монах!
– Мы воздаем тебе по заслугам!
– Забудь про закон! Тебя надо благодарить!
– Ладно, – сказал Такуан, – благодарите. Я не против. Но вы должны отдать дань уважения закону. Что сделано, то сделано. А сейчас хочу попросить вас об одной очень важной услуге. Мне нужна ваша помощь.
– Какая? – раздался голос из любопытной толпы.
– Что нам делать с Такэдзо? Вы все знаете представителя дома Икэды. Так вот, с ним было заключено соглашение. Я должен был бы повеситься на криптомерии, если бы в течение трех дней не привел беглеца. В случае успеха судьбу Такэдзо поручено решить мне.
В толпе зашумели:
– Мы слышали про уговор!
Такуан сел.
– Что с ним делать? Ужасное чудовище перед вами. По правде, не так уж он и страшен. Он совсем не сопротивлялся, слабак! Убьем его или отпустим?
Поднялся гул голосов, возражавших против помилования Такэдзо. Кто-то крикнул:
– Убить его! Он опасен, он преступник! Если мы его отпустим, он станет проклятием нашей деревни.
Такуан молчал, взвешивая возможный исход разговора. По толпе катился гул голосов.
– Убить его! Смерть!
В это время вперед протиснулась старая женщина, энергично оттолкнув дюжих мужчин. Это была Осуги. Она добралась до ступенек, уперлась взглядом в Такэдзо, затем повернулась к толпе. Она закричала, потрясая деревянной палкой:
– Мало просто убить его! Пусть его сначала подвергнут пыткам! Взгляните на эту омерзительную рожу! Ах ты, гадкая тварь! – Осуги принялась колотить Такэдзо, пока не выбилась из сил. Такэдзо только морщился от боли.
Осуги угрожающе уставилась на Такуана.
– Что вам нужно? – спросил монах.
– Из-за этого убийцы загублена жизнь моего сына, – трясясь, прокаркала Осуги. – Без Матахати у нас некому стать главой рода.
– Простите, – возразил монах, – если говорить начистоту, то Матахати – человек заурядный. Не лучше ли объявить наследником вашего зятя и передать ему благородную фамилию Хонъидэн?
– Как ты смеешь так говорить? – опешила надменная старуха и вдруг разрыдалась. – Мне нет дела до твоего мнения. Никто его не понимает. Он не плохой, он мое дитя!
Старуху снова охватила злоба.
– Он сбил Матахати с толку, сделал шалопаем вроде себя! – завопила она, указывая на Такэдзо. – Я имею право с ним расквитаться!
Обращаясь к толпе, Осуги крикнула:
– Разрешите мне решить судьбу Такэдзо! Я знаю, что с ним делать.
Чей-то сердитый голос из задних рядов заставил старуху замолчать.
Толпа раздвинулась, словно по ней пробежала трещина, и Чахлая Борода быстро прошагал к галерее храма, кипя от гнева.
– Что здесь происходит? Что за балаган? Все вон! Марш на работу! Все по домам!
Толпа колыхнулась, но никто не торопился уходить.
– Вы что, оглохли! Все по домам! Чего ждете?
Самурай грозно наступал на толпу, сжимая эфес меча. Первый ряд попятился в испуге.
– Стойте! – закричал Такуан. – Добрым людям нет нужды уходить. Я собрал их, чтобы обсудить участь Такэдзо.
– Молчать! – скомандовал самурай. – Тебя никто не спрашивает. Посмотрев на Такуана, Осуги и толпу, самурай загремел:
– Симмэн Такэдзо совершил тяжкие преступления против законов провинции. Он бежал с поля боя в Сэкигахаре. Чернь не имеет права определять ему наказание. Преступника надлежит выдать властям.
– Неправда, – покачал головой Такуан. Предваряя возражение Чахлой Бороды, монах предостерегающе поднял палец. – Мы договаривались о другом.
Честь самурая оказалась под угрозой.
– Такуан, ты получишь денежное вознаграждение от правительства за поимку Такэдзо. Как официальный представитель князя Тэрумасы, я принимаю задержанного под свою ответственность. Пусть его судьба вас больше не тревожит. Забудьте о нем!
Такуан рассмеялся, не затрудняя себя ответом. Его распирало от хохота.
– Ты слишком развеселился, монах! – сурово промолвил самурай. – Что смешного? Шутки в сторону!
Самурай шипел и брызгал слюной, как кипяший чайник.
– Развеселился? – переспросил Такуан, продолжая смеяться. – Смотри, Чахлая Борода! Не собираешься ли ты отказаться от честного слова и нарушить уговор? Тогда я немедленно отпускаю Такэдзо на волю. Предупреждаю!
Толпа ахнула. Люди попятились назад.
– Согласен? – спросил Такуан, обращаясь к самураю, и потянулся к веревке, которая связывала Такэдзо.
Самурай ошеломленно молчал.
– Развяжу его, – продолжал монах, – и толкну прямо на тебя. Потрудитесь сразиться между собой. Потом арестуй его, если сможешь.
– Подожди!
– Свое обещание я выполнил, – сказал Такуан, сделав вид, что распутывает веревку.
– Остановись, говорю!
На лбу самурая выступил пот.
– Почему?
– Потому что… – Самурай не находил слов. – Он связан, так зачем же его развязывать? Он наделает новых бед. Слушай, Такуан! Можешь сам его убить. Вот мой меч. А мне достаточно головы Такэдзо. Так будет справедливо.
– Отдать голову? Никогда в жизни! В обязанности священнослужителя входит хоронить людей, а не выдавать их тела или части оных. Это запятнает честное имя монахов. Кто же доверит нам своих покойников, если мы начнем их раздавать. Так недалеко и до упадка всех храмов.
Такуан не мог удержаться, чтобы не поддразнить самурая, хотя тот все крепче сжимал меч. Посерьезнев, монах обратился к толпе:
– Посоветуйтесь и дайте мне ответ. Эта женщина считает, что Такэдзо нельзя сразу убивать, а надо прежде помучить. Может, привязать его на несколько дней к ветке старой криптомерии? Прикрутим за руки и ноги и выставим на позор. Вороны могут выклевать его глаза. Подходит?
Никто не ответил, потому что предложение показалось слишком жестоким. Одна Осуги сказала:
– Такуан, ты воистину мудрый человек. Привяжем на неделю, нет, на десять или даже двадцать дней. А потом я добью его.
Такуан поспешно кивнул в знак согласия.
– Быть посему!
Он отвязал веревку от перил и повел Такэдзо, как собаку на поводке, к дереву. Пленник шел не сопротивляясь, с поникшей головой. Казалось, он глубоко раскаивается в своих прегрешениях, так что самые добросердечные в толпе начали его жалеть. Но захватывающий вид «дикого зверя» продолжал манить толпу, и она дружно двинулась вслед за монахом. Крестьяне подтянули Такэдзо на девятиметровую высоту и крепко-накрепко привязали его к толстой ветке. Такэдзо больше походил на соломенную куклу, чем на живого человека.
После похода в горы Оцу стали одолевать приступы странной меланхолии, когда она оставалась одна в своей комнате. Она не могла понять причины, ведь одиночество было привычно ей. Да и в храме не так уж часто приходится оставаться одной. В храме ей было по-домашнему уютно, но Оцу чувствовала себя более одинокой, чем на пустынном горном склоне в течение трех долгих дней, пока ее спутником был лишь Такуан. Она полдня пыталась разобраться в своих чувствах, сидя, подперев голову руками, за маленьким столиком.
Оцу поняла, что те три дня помогали ей разобраться в себе. Одиночество, думала Оцу, как голод, оно точит изнутри. Быть одинокой – значит чувствовать необходимость в чем-то жизненно важном, чего она еще не могла определить.
Ни окружавшие ее люди, ни спокойная жизнь в храме не могли сгладить чувства одиночества, которое постоянно терзало Оцу. В горах ее окружали лишь тишина, деревья и туман, но там с нею был и Такуан. Для нее было откровением то, что Такуан стал как бы частью ее существа. Его слова отзывались в сердце, они согревали и дарили свет, какой не дают ни костер, ни лампа. Оцу простодушно решила, что она одинока, потому что рядом нет Такуана.
Сделав это открытие, Оцу поднялась из-за стола, но к окончательному выводу все же не пришла. Решив судьбу Такэдзо, Такуан большую часть времени проводил, запершись в гостевой комнате с самураем из Химэдзи. Он часто уходил в деревню, и ему было недосуг беседовать с Оцу, как недавно в горах. Оцу снова села.
Был бы у нее друг! Хотя бы один, которому она бы доверяла, на которого могла бы положиться, кто-то сильный и близкий. Этого ей недоставало, она страстно, до самозабвения жаждала обрести надежного друга.
Конечно, оставалась ее флейта, но девушке в шестнадцать лет бамбуковая дудочка не ответит на все вопросы и сомнения, терзающие девичью душу. Пора кому-то довериться, окунуться в жизнь с головой.
– Отвратительно! – вслух произнесла Оцу. Ее ненависть к Матахати не утихала. Слезы закапали на лакированный столик, глаза покраснели, голова казалась нестерпимо тяжелой.
фусума за спиной Оцу тихо отодвинули. В храмовой кухне ярко горел огонь, готовили ужин.
– Вот где прячемся! – раздался вкрадчивый голос. – Сидим, и целый день в праздности прошел.
На пороге стояла Осуги. Оцу опешила на мгновение, но быстро взяла себя в руки и пригласила старую женщину сесть. Осуги уселась, не заставляя себя долго упрашивать.
– Моя дорогая невестка, – начала она напыщенным тоном.
– Да, госпожа, – ответила Оцу, низко склоняясь перед старой каргой.
– Ты признала наши родственные отношения, и я хочу кое-что сообщить тебе, но сначала угости меня чаем. Я разговаривала сейчас с Такуаном и самураем из Химэдзи, и служка не удосужился подать чай. Горло пересохло.
Оцу послушно принесла чай.
– Речь о Матахати, – сразу взялась за дело старуха. – Я не верю всему, что болтает враль Такэдзо, но, похоже, Матахати жив и находится в другой провинции.
– Неужели? – холодно отозвалась Оцу.
– Полной уверенности нет, но настоятель храма как твой попечитель согласился на твой брак с моим сыном. Семейство Хонъидэн приняло тебя невесткой. Верю, ты не откажешься от данного слова, каким бы ни оказалось будущее.
– Да, но…
– Ты ведь не нарушишь уговор?
Оцу тихо вздохнула.
– Ну вот и хорошо! Я очень рада, – сказала Осуги, считая разговор законченным. – А то люди всякое болтают. Кто знает, когда вернется Матахати, поэтому я хочу, чтобы ты перебралась из храма ко мне. У меня больше нет сил работать, старшую невестку особо не погоняешь, у нее в собственной семье дел по горло. Нужна твоя помощь.
– Но я…
– Кому, как не невесте Матахати, войти в семейство Хонъидэн?
– Не знаю, но…
– Ты что же, не хочешь переезжать к нам? Не по душе жить у меня? Любая девушка прыгала бы от радости.
– Дело в том, что…
– Нечего ломаться. Собирай вещи!
– Прямо сейчас? Может, подождать немного!
– Чего ждать?
– Пока Матахати вернется.
– И не думай! – решительно отрезала Осуги. – Вдруг начнешь думать о других мужчинах. Мой долг – следить за твоим поведением. В доме буду учить тебя полевым работам, уходу за шелковичными червями, покажу, как делать прямой шов. И научу, как должна держаться женщина из хорошего дома.
– Я понимаю, но…
У Оцу не было сил протестовать. Голова раскалывалась, грудь теснило от упоминания Матахати. Она еле сдерживала слезы.
– Кстати, – продолжала Осуги, надменно вскинув голову и не обращая внимание на смятение девушки. – Не знаю, что этот сумасшедший монах намерен делать с Такэдзо. Меня это беспокоит. Последи за обоими, пока Такэдзо жив. Не спускай глаз и днем и ночью. Особенно ночью, потому что Такуан способен на любую выходку. Возможно, они в сговоре.
– Вы не против, если я останусь в храме?
– На время. На две части не разорвешься. Придешь со своим скарбом в дом Хонъидэнов в тот день, когда голова Такэдзо упадет с его плеч. Ясно?
– Да.
– Смотри не забудь! – грозно проворчала старуха, покидая комнату. В ту же минуту, словно поджидая, когда Оцу останется одна, на сёдзи легла тень. Мужской голос тихо позвал:
– Оцу!
Подумав, что это Такуан, Оцу кинулась отодвигать сёдзи и отпрянула в изумлении: перед ней стоял самурай. Войдя в комнату, он схватил Оцу за руку и горячо заговорил:
– Ты была добра ко мне. Я только что получил приказ возвращаться в Химэдзи.
– Жаль.
Оцу пыталась освободиться, но самурай крепко держал руку.
– До них, видно, дошли слухи о здешних беспорядках, – продолжал он. – Будь у меня голова Такэдзо, я бы доложил, что выполнил свой долг с честью, и был бы оправдан. Но упрямец Такуан не хочет мне уступать. Не желает даже слушать. Я верю, что ты поддерживаешь меня, поэтому пришел. Вот письмо. Прочти его незаметно для чужих глаз.
Самурай вложил ей в руку письмо и поспешно удалился. Оцу слышала его торопливые шаги.
Это было не просто письмо – к нему была приложена золотая монета. Послание было прямолинейное – самурай предлагал Оцу обезглавить Такэдзо и доставить голову в Химэдзи, где автор письма сделает Оцу своей женой, так что девушка проживет в покое и довольстве до конца своих дней. Подпись – Аоки Тандзаэмон. Эту славную фамилию, по свидетельству ее обладателя, носит один из самых почтенных самурайских родов провинции. Оцу не расхохоталась лишь потому, что была слишком возмущена.
– Оцу, ты поужинала? – донесся голос Такуана. Оцу продела ноги в сандалии и вышла на галерею.
– Не хочется. Голова разболелась.
– Что это у тебя в руке?
– Письмо.
– Еще одно?
– Да.
– От кого?
– Такуан, ты чересчур любопытен.
– Любознателен, девочка, а не любопытен.
– Хочешь взглянуть?
– Если можно.
– Время скоротать?
– А почему бы нет?
– Ладно.
Оцу протянула Такуану письмо. Прочитав его, монах долго смеялся. Оцу невольно заулыбалась.
– Бедняга! Дошел до того, что готов на подкуп и любовью и деньгами. Уморительное сочинение! Мир облагодетельствован бравыми и прямодушными самураями! Он в таком отчаянии, что умоляет молоденькую девушку снести преступнику голову. И глуп настолько, что пишет об этом!
– Письмо меня не беспокоит, – сказала Оцу, – но что мне делать с золотом?
Она передала монету Такуану.
– Немалая сумма, – сказал Такуан, прикидывая вес монеты на руке.
– Это меня и тревожит.
– Успокойся? Потратить деньги – не проблема. Такуан направился ко входу в храм, где стоял ящик для пожертвований. Прежде чем опустить монету, он поднес ее ко лбу в знак преклонения перед Буддой, но в последний момент передумал.
– Лучше деньги оставить у тебя. Вдруг пригодятся.
– Мне не нужны деньги. От них одни неприятности. Могут спросить, откуда они взялись. Лучше сделать вид, что я их никогда не видела.
– Золото уже не принадлежит Аоки Тандзаэмону. Оно превратилось в подношение Будде, а Будда даровал его тебе. Храни монету на счастье.
Без лишних слов Оцу спрятала монету в оби. Затем, взглянув на небо, произнесла:
– Ветер поднялся. Как бы гроза не собралась. Дождя не было тысячу лет.
– Конец весны, нужен хороший ливень. Он смоет опавшие цветы, не говоря уже о том, что взбодрит приунывших крестьян.
– А как же Такэдзо?
– Такэдзо?.. – задумался монах.
В этот момент с ветви криптомерии раздался голос:
– Такуан, Такуан!
– Такэдзо, ты? – спросил монах, запрокинув голову. На Такуана обрушился поток брани.
– Свинья в монашьем облачении! Грязный враль! Встань под деревом – скажу тебе кое-что!
Ветер с силой раскачивал ветви, заглушая голос Такэдзо. Кружившие на ветру иглы хлестали лицо Такуана, обращенное вверх. Монах смеялся.
– Как вижу, ты полон сил. Прекрасно. Надеюсь, это естественная бодрость, а не та, которая возникает при мысли о близкой смерти.
– Заткнись! – закричал Такэдзо, переполненный не столько силой, сколько гневом. – Если бы я боялся смерти, то не дался бы вам в руки с вашими веревками!
– У тебя не было выбора, ты ведь слабый, а я сильный.
– Вранье! Сам знаешь!
– Хорошо, давай по-другому: я умный, а ты круглый дурачина.
– Согласен. Я действительно сглупил, попав в твою западню.
– Не буянь, обезьяна на дереве! Себе навредишь. Истечешь кровью, если она в тебе еще осталась. И вообще, это не достойно мужчины.
– Послушай, Такуан!
– Слушаю.
– Была бы у меня охота сразиться с тобой там, в горах, раздавил бы тебя одной ногой, как огурец.
– Весьма нелестное сравнение. Но теперь поздно сожалеть. Забудь о случившемся. От сожалений толку мало.
– Заманил сказочками, святоша. Подлость! Я поверил, а ты меня предал. Согласился прийти сюда, думая, будто ты не такой, как все. Никогда бы не поверил, что подвергнусь такому унижению.
– Короче, Такэдзо! – нетерпеливо прервал Такуан.
– Зачем тебе все это? – вопило сверху соломенное чучело. – Почему сразу не отрубили голову? Лучше бы сам придумал мне казнь, не полагаясь на кровожадную толпу. Ты монах, но ты должен знать «Бусидо».
– Знаю получше тебя, бедное дитя, сбитое с толку.
– Уж лучше бы меня поймали крестьяне. Они, по крайней мере, добрые.
– Разве это единственная ошибка, Такэдзо? А что ты прежде натворил? Стоило бы поразмыслить о прошлом, пока прохлаждаешься наверху.
– Заткнись, лицемер! Мне нечего стыдиться. Пусть мать Матахати обзывает меня как угодно, но он мой друг, самый лучший. Я считал своим долгом рассказать карге о ее сыне. А что делает она? Натравливает на меня толпу, придумывает пытки. Прорывался через заставы с одной целью – сообщить Осуги о ее бесценном сыночке. Разве это нарушение кодекса воина?
– Не о том толкуешь, болван! Ты даже не понимаешь, что к чему. Думаешь, если ты храбр, то уже самурай. Заблуждение! Преданность другу считаешь своей добродетелью, но чем дальше, тем больше вреда ты причиняешь себе и окружающим. И каков же результат? Сам себе устроил западню. – Монах помолчал. – Кстати, красиво там наверху, Такэдзо?
– Негодяй! Я тебе все припомню!
– Скоро ты забудешь обо всем на свете. Пока не стал куском сушеного мяса, рассмотри хорошенько огромный мир вокруг. Поразмышляй над родом человеческим и перестань печься только о себе. Когда оставишь бренный мир и воссоединишься с предками, расскажи им все, что накануне смерти ты услышал от человека по имени Такуан Сохо. Они возрадуются, узнав о прекрасном наставнике, пусть даже ты постиг смысл бытия слишком поздно и навлек позор на доброе имя семьи.
Оцу, оцепенело стоявшая поодаль, вдруг набросилась на Такуана:
– Это уже слишком, Такуан! Я все слышала. Ты жесток к беззащитному человеку. Ты верующий или только прикидываешься? Такэдзо верно говорит, он и вправду доверился тебе и сдался без сопротивления.
– Как ты смеешь! Бывший союзник теперь против меня!
– Сжалься, Такуан! Мне ненавистны твои слова! Если хочешь покончить с ним, убей! Такэдзо готов умереть. Так пусть уйдет с миром из жизни.
Оцу от возмущения начала трясти Такуана за грудь.
– Прекрати! – неожиданно жестко произнес Такуан. – Женщины в таких делах не смыслят. Придержи язык, или подвешу тебя рядом с ним.
– Не замолчу! – возразила Оцу. – У меня есть право говорить. Кто провел с тобой в горах три дня и три ночи?
– При чем тут поход в горы? Такуан Сохо накажет Такэдзо по своему разумению.
– Вынеси приговор! Убей Такэдзо сейчас! Ты не имеешь права издеваться над полумертвым, подвешенным на дереве.
– Единственная моя слабость – высмеивать дураков вроде Такэдзо.
– Бесчеловечно!
– Уходи! Оцу, оставь меня одного!
– Не уйду!
– Не упрямься! – закричал Такуан и локтем с силой толкнул Оцу.
Придя в себя от потрясения, Оцу разрыдалась, припав к стволу дерева. Она не подозревала, что Такуан способен на такую жестокость. Жители деревни верили, что монах подержит Такэдзо несколько дней связанным, но потом смягчит наказание. Теперь Такуан признался, что ему нравится смотреть на мучения Такэдзо. Оцу содрогнулась от кровожадности мужчин.
Если Такуан, которому она безгранично доверяла, настолько бессердечен, то весь мир должен быть страшнее дьявола. И у нее не останется никого, кому можно довериться…
От ствола исходило удивительное тепло, словно в огромном, в десять обхватов дереве струилась кровь Такэдзо.
Вот кто истинный сын самурая! Как отважен! Оцу видела, что и Такэдзо мог быть слабым, когда Такуан связывал его в горах, и Такэдзо мог плакать. До последнего момента Оцу разделяла мнение толпы, поверхностно зная Такэдзо. Что в нем дурного, за что его ненавидели, как демона, и травили, как зверя?
Плечи Оцу сотрясались от рыданий. Слезы падали на толстую кору дерева. Ветер шумел в кроне криптомерии, раскачивая ветки. Первые капли дождя упали ей за ворот и покатились холодной струйкой по спине.
– Пошли, Оцу! – крикнул Такуан, прикрывая голову руками. – Промокнем!
Оцу не отвечала.
– Во всем ты виновата, Оцу. Плакса! Захныкала – расплакались и небеса.
Такуан продолжал уже серьезно:
– Ветер усиливается, надвигается сильная буря, пойдем в дом. Не лей слезы попусту из-за человека, обреченного на смерть. Идем!
Забросив полы кимоно на голову, Такуан побежал под навес храма.
Ливень обрушился через несколько секунд, потоки дождя хлестали землю. Вода стекала по спине Оцу, но она не двигалась. Холодное мокрое кимоно облепило тело, но она не могла оторваться от старого дерева. Поглощенная мыслью о Такэдзо, Оцу не замечала дождя. Она не рассуждала о том, что страдает вместе с ним. Ею овладели новые для нее мечты о настоящем мужчине. Оцу молча молилась за спасение Такэдзо.
Девушка ходила вокруг дерева, пытаясь разглядеть Такэдзо, скрытого мглой и бурей. Звала его, но не получала ответа. Оцу решила, что Такэдзо считает ее членом семейства Хонъидэнов или другого дома, враждебно настроенного.
«Такую бурю он не перенесет, – в отчаянии думала Оцу, – наверняка умрет к утру. Неужели на свете нет человека, который спас бы Такэдзо?»
Оцу бросилась к храму, подгоняемая порывами ветра. Позади главного здания храма находились кухня и кельи монахов. Ставни везде были наглухо закрыты. Вода, хлеставшая из водостоков, устремлялась вниз по склону холма, прорезая глубокие промоины.
– Такуан! – закричала Оцу.
Она принялась громко колотить в стену его кельи.
– Кто там? – раздался голос изнутри.
– Это я, Оцу!
– Почему ты до сих пор не у себя?
Такуан открыл сёдзи и в изумлении уставился на Оцу. Его мгновенно окатило потоком, от которого не спас даже широкий карниз.
– Входи, быстро! – скомандовал он, пытаясь схватить ее за руку, но Оцу отпрянула от него.
– Нет! Я к тебе с просьбой, а не сушиться. Умоляю, Такуан, сними его с дерева.
– Что? Никогда! – твердо сказал Такуан.
– Ты должен, Такуан! Век буду тебе благодарна.
Оцу упала на колени в грязь и умоляюще протянула руки к монаху.
– Сама я не могу, но ты должен помочь. Прошу тебя! Ты не допустишь, чтобы Такэдзо умер!
Шум непогоды заглушал голос Оцу. Стоя под холодными струями Дождя, Оцу походила на истового верующего, закаляющего дух под ударами ледяного водопада.
– Я пала ниц перед тобой, Такуан! Умоляю! Я подчинюсь любой твоей воле, только освободи его!
Такуан молчал. Глаза были закрыты, как двери храма, где хранится потаенный Будда. Монах глубоко вздохнул, открыл глаза и взорвался от ярости:
– Марш домой! Немедленно! Ты не крепкого здоровья, чтобы болтаться под ливнем, заболеть хочешь?
– Прошу тебя, прошу! – тянулась к нему Оцу.
– Я пошел спать. Советую и тебе.
Голос Такуана был холоден, как лед. Монах исчез в келье. Оцу продолжала на что-то надеяться. Она пробралась под галереей к тому месту, над которым находилась келья Такуана.
– Такуан, для меня нет ничего важнее! Такуан, слышишь? Ответь! Ты дьявол, Такуан! Бессердечный, хладнокровный демон!
Некоторое время монах терпеливо слушал, не отвечая, но Оцу мешала ему заснуть. Наконец он выскочил из кельи и завопил:
– На помощь! Воры! Воры под нашей галереей! Держите их!
Оцу выскользнула под дождь и скрылась, досадуя от неудачи, но она не хотела сдаваться.
