Большой мост на улице Годзё
«Поле около храма Рэндайдзи… девятый день первого месяца…»
От извещения сердце Мусаси учащенно забилось, но его внимание отвлекла острая боль в левом глазу. Проведя ладонью по веку, он вдруг заметил крошечную иглу на вороте кимоно. Осмотрев себя, он нашел еще пять иголочек, застрявших в ткани и блестевших, как кристаллики льда на утреннем солнце.
«Интересно!» – пробормотал Мусаси, вытаскивая одну иголочку и внимательно разглядывая ее. Иголочка походила на швейную, но была без ушка для нитки и не круглой, а треугольной. «Старая ведьма! – прошептал Мусаси, с содроганием оглядываясь на лодку. – Я слышал про стреляющие иголки, но не мог предположить, что старуха воспользуется ими. Я был на волосок от серьезной неприятности».
С присущей ему аккуратностью Мусаси выбрал все иголки и воткнул их в воротник кимоно, чтобы на досуге внимательно их изучить. Мусаси знал о противоречивом отношении военных к этому виду оружия. Одни считали его действенным средством устрашения, если выдувать иглы в лицо противника, другие воспринимали иголки с насмешкой.
Сторонники игл утверждали, что древняя техника их применения родилась из игры швей и ткачих, приехавших в Японию из Китая в седьмом веке. Иголки не относились к самостоятельному наступательному оружию, но применялись как отвлекающий маневр до эпохи сёгуната Асикаги. Другие, отрицая существование древней техники, все же признавали, что в давние времена существовала игра в стреляющие иглы. Полагая, что подобной игрой могли развлекаться женщины, они отвергали возможность усовершенствования «стреляющих иголок» до уровня боевого оружия. Сторонники этого мнения указывали, что слюна во рту человека смягчает жар и холод, разбавляет вкус кислого и соленого, но не может уменьшить боль от иголок, когда их держат за щеками. Им возражали, что можно овладеть умением безболезненно держать иголки во рту, метко выплевывая их противнику в глаза.
По мнению скептиков иголки наносят незначительный вред, даже при сильном и точном выбросе. В лучшем случае иголки опасны лишь для глаз, но попасть в них трудно. Метиться надо непременно в зрачок, иначе толку от иголки не будет.
Мусаси слышал немало подобных споров и был, скорее, на стороне скептиков. Убедившись на себе в поспешности выводов об иголках, он в который раз задумался о непредсказуемых последствиях неточных сведений.
Осуги не попала в зрачок, но глаз Мусаси слезился. Он отыскивал среди вещей какую-нибудь тряпицу, чтобы вытереть глаз, и вдруг услышал за спиной треск разрываемой ткани. Оглянувшись, он увидел девушку, которая отрывала кусок рукава от нижнего кимоно красного цвета.
Это была Акэми. Голова ее не была убрана в новогоднюю прическу, кимоно измято. На босых ногах были сандалии. Мусаси не мог вспомнить ее, хотя лицо девушки казалось знакомым.
– Это я, Такэдзо… вернее Мусаси, – произнесла неуверенно девушка, протягивая ему лоскут. – Что-то попало в глаз? Не три, иначе еще хуже станет. Промокни слезы.
Мусаси молча взял лоскут и прижал его к глазу. Вторым он уставился на девушку.
– Помнишь меня? – с надеждой в голосе спросила Акэми. – Неужели забыл?
Лицо Мусаси оставалось бесстрастным.
– Вспомни, пожалуйста!
Молчание Мусаси стало последней каплей, переполнившей чашу страданий Акэми. Поверженная несправедливостью и жестокостью, она стремилась к Мусаси, уповая на него, как на последнюю надежду. Сейчас Акэми поняла, что призрачный лучик света порожден ее фантазией. Комок подступил к горлу Акэми, она всхлипнула. Она закрылась рукавом, пытаясь сдержать рыдания, но плечи ее вздрагивали. Горько плачущая Акэми пробудила в памяти Мусаси образ невинной девочки с колокольчиком на оби, которую он знал в те далекие дни, когда жил в Ибуки. Мусаси обнял ее за хрупкие плечики.
– Акэми! Конечно, я помню тебя. Как ты здесь очутилась? Никогда бы не подумал, что повстречаю тебя здесь. Вы уехали из Ибуки? Как поживает твоя мать?
Вопросы Мусаси шипами вонзались в Акэми, особенно больно ранило имя матери, Око. Естественно, что Мусаси поинтересовался старым другом.
– Матахати по-прежнему с вами? Он должен прийти сюда сегодня утром. Не видела его?
Каждое слово убивало Акэми. Плача на груди Мусаси, она отрицательно покачала головой.
– Разве Матахати не придет? Что с ним? Как я узнаю, если ты только рыдаешь?
– Он не… не придет. Он не… не получил письма.
Акэми уткнулась в грудь Мусаси, содрогаясь от плача. Она хотела рассказать ему так много, но все смешалось в ее горячечном мозгу. Как рассказать, какую ужасную судьбу уготовила ей мать? Как описать страшные дни, пережитые в Сумиёси и во время бегства в Киото?
Лучи новогоднего солнца заливали мост. Движение на мосту оживилось. Девушки в ярких кимоно, спешащие в храм Киёмидзу совершить новогодний обряд, мужчины в торжественных одеждах, приступившие к исполнению обязательных новогодних визитов. В толпе мелькнула лохматая голова Дзётаро, который и летом и зимой походил на водяного-каппу. Он заметил Мусаси и Акэми с середины моста.
«Что это? – изумился он. – А я думал, что он с Оцу. Какая-то незнакомая девица!»
Дзётаро скорчил недоуменную гримасу.
Сцена потрясла его. Ладно уж, если бы никто не видел, но они стояли в обнимку на самой оживленной улице! Обниматься на людях! Позор! Дзётаро никогда бы не поверил, что взрослые способны на такое. А тут его почитаемый сэнсэй! Сердце Дзётаро учащенно билось. Он испытывал горечь с привкусом ревности. Он настолько рассердился, что готов был запустить камнем в бесстыдную парочку. «Я где-то ее видел! – подумал Дзётаро. – Ага! Я передавал ей письмо Мусаси, адресованное Матахати. Она девушка из чайной, что же от нее ожидать? Откуда они знают друг друга? Надо немедленно сообщить Оцу».
Дзётаро огляделся по сторонам, заглянул через перила вниз, но Оцу нигде не было.
Накануне вечером, готовясь ко встрече с Мусаси, Оцу вымыла волосы и полночи укладывала их в сложную модную прическу. Она надела кимоно, подаренное ей в доме Карасумару, и еще до света ушла молиться в храмы Гион и Киёмидзу, прежде чем отправиться на улицу Годзё. Дзётаро собрался было с ней, но Оцу не разрешила, объяснив, что сегодня день особенный и он ей помешает.
– Оставайся в гостинице, – сказала Оцу. – Сначала я одна поговорю с Мусаси. Приходи на мост, когда рассветет, но не спеши. Не беспокойся, мы с Мусаси дождемся тебя.
Дзётаро разволновался. Он был достаточно взрослым, чтобы понять чувства Оцу, и уже начинал догадываться об отношениях между мужчинами и женщинами. Возня в сене с Котя на постоялом дворе в Коягю разбудила в Дзётаро неведомое ему прежде чувство. Он тем не менее недоумевал, почему Оцу, взрослая женщина, постоянно тоскует, проливая слезы по мужчине.
Оцу он так и не нашел. Мусаси и Акэми отошли в конец моста, чтобы не бросаться в глаза. Мусаси, привалившись к перилам, стоял со скрещенными на груди руками. Акэми смотрела на воду. Они не заметили Дзётаро, прошедшего мимо по другой стороне моста.
«Где она запропастилась? Сколько можно молиться богине Каннон?» – ворчал Дзётаро. Привстав на цыпочки, он вглядывался в толпу на улице.
Шагах в десяти от Дзётаро росло несколько ив. Белые цапли всегда прилетали сюда поохотиться за рыбой, но сегодня птиц не было. Молодой человек с невыбритыми волосами надо лбом стоял, опершись на низкую и вытянутую ветку, похожую на спящего дракона.
Акэми торопливо что-то говорила Мусаси, он кивал ей в ответ. Акэми решила пренебречь гордостью и начистоту открыться Мусаси в надежде на то, что он не оставит ее. Слышал ли Мусаси ее? Он кивал в такт ее словам, но не походил на мужчину, внимающего милой болтовне возлюбленной. Глаза его блистали холодным огнем, выдавая сосредоточенность на чем-то далеком от происходящего на мосту. Акэми не замечала его состояния. Погруженная в страдания, она говорила словно помимо своей воли.
– Я рассказала все, без утайки, – вздохнула Акэми. Придвинувшись к Мусаси, она мечтательно произнесла: – После Сэкигахары минуло почти пять лет. Я переменилась и душой и телом. – По щекам Акэми покатились слезы. – Нет! Я не изменилась. Чувство к тебе прежнее. Не сомневаюсь. Слышишь, Мусаси? Понимаешь меня?
– Хм…
– Пожалуйста, пойми! Я все рассказала. Я уже не тот полевой цветок, каким была, когда мы встретились у подножия горы Ибуки. Теперь я просто поруганная женщина. Как по-твоему, целомудрие – это свойство души или тела? Не порочна ли девственница, обуреваемая похотью? Сердце мое осталось чистым, хотя один человек – не хочу называть его имя – обесчестил меня.
– Хм…
– Я безразлична тебе? Я ничего не скрываю от того, кого люблю. Увидев тебя, я засомневалась, открыть тебе правду или нет. Долгих размышлений не было, я не могу тебя обманывать. Пожалуйста, пойми! Почему ты молчишь? Скажи, что прощаешь меня. Или я заслуживаю твоего презрения?
– Хм… А…
– Я безумею, вспоминая о случившемся со мной.
Акэми прижалась лбом к перилам моста.
– Стыдно выпрашивать у тебя любовь. Я не имею права на нее. Но… я по-прежнему чиста душой. Я берегла свою первую и единственную любовь, как жемчужину. Я сохранила это сокровище и сохраню его, что бы ни послала мне судьба в этой жизни.
Дрожь пробежала по спине рыдающей Акэми. Слезы капали в реку, которая текла, сверкая в лучах новогоднего солнца, навстречу вечно недостижимой надежде, такой же, как и мечты Акэми.
– Хм-м…
Мусаси отвечал на горькие признания Акэми хмыканьем и кивками, но глаза его пристально сосредоточились на чем-то ином. Отец Мусаси как-то заметил: «Ты не похож на меня. У меня глаза черные, а у тебя темно-карие. Говорят, у твоего двоюродного деда Хираты Сёгэна были пронзительные карие глаза. Верно, ты в него удался».
В косых лучах восходящего солнца глаза Мусаси светились, как прозрачный черный янтарь.
«Это он», – думал Сасаки Кодзиро, который давно наблюдал за Акэми, опершись о ветку ивы, похожую на спящего дракона. Кодзиро много слышал о Мусаси, но сейчас увидел его впервые.
«Кто это?» – гадал Мусаси, глядя на молодого человека под ивой.
Взгляды их встретились, и оба ощупывали друг друга глазами, пытаясь оценить волевые качества. Правило «Искусства Войны» гласит, что боевую мощь противника надо уметь определить по кончику меча. Этим и занимались Мусаси и Кодзиро. Как борцы перед схваткой, они приглядывались друг к другу. Каждый имел основания чувствовать недоверие.
«Что-то не нравится мне эта история», – подумал Кодзиро, нахмурившись. Он заботился об Акэми с той поры, как вынес ее из заброшенного храма в долине Комацу, и теперь сцена объяснения с Мусаси выводила его из себя.
«Пожалуй, он охотник до невинных девушек. А она? Не сказала, куда идет, и теперь средь бела дня рыдает на плече у мужчины».
Кодзиро оказался свидетелем их встречи, потому что выследил Акэми.
Мусаси уловил враждебность во взгляде Кодзиро. Он понимал, что начался невидимый поединок с волей противника, неизбежный при встрече постигающих воинские искусства. Кодзиро, несомненно, прочитал вызов во взгляде Мусаси.
«Кто это? – вновь подумал Мусаси. – Видно, что боец. Почему столько вражды в его взгляде? Надо присмотреть за ним на всякий случай!»
Взаимное напряжение воли исходило из самой глубины их сердец. Казалось, что глаза Мусаси и Кодзиро мечут искры. На первый взгляд Мусаси выглядел года на два моложе Кодзиро, но при внимательном рассмотрении Кодзиро оказывался помоложе. Общим было то, что оба находились в том возрасте, когда молодые люди самоуверенно считают себя знатоками в политике, в обществе, в «Искусстве Войны» и во всем на свете. Злой пес скалит зубы, завидев такую же кусачую собаку. Мусаси и Кодзиро на расстоянии почуяли друг в друге опасного соперника.
Первым отвел глаза Кодзиро, издав при этом глухой рык. Всем видом он пытался подчеркнуть презрение к противнику, но Мусаси не сомневался в победе собственной воли. Он обрадовался, потому что противник, не выдержав его взгляда, отступил под натиском его воли.
– Акэми! – произнес Мусаси, положив ладонь на ее плечо. Акэми не отвечала. Она по-прежнему стояла, прижавшись лбом к перилам моста.
– Что за человек вон там? Он тебя знает? Молодой человек, похожий на ученика военного дела. Ты знакома с ним?
Акэми молчала. Она только сейчас заметила Кодзиро и не могла скрыть замешательства.
– Ты говоришь о том рослом юноше?
– Да. Кто он?
– Он… Кто же он?.. Я толком не знаю.
– Ты прежде встречала его?
– О да!
– Воображает себя великим воякой, таская длинный меч и вызывающе одеваясь. Откуда ты его знаешь?
– На днях меня укусила собака, – быстро ответила Акэми, – сильно шла кровь, и я пошла к лекарю как раз в то место, где жил этот молодой человек. Он стал заботиться обо мне.
– Другими словами, вы живете вместе?
– Получилось так, что мы живем под одной крышей, но это ничего не значит. Между нами ничего нет. – Последние слова с трудом дались Акэми.
– В таком случае ты едва ли знаешь много о нем. Как его хотя бы зовут?
– Сасаки Кодзиро. Еще его называют Ганрю.
– Ганрю?
Мусаси слышал это имя. Оно не гремело по всей стране, но было известно в нескольких провинциях среди профессионалов. Кодзиро оказался моложе, чем предполагал Мусаси.
Мусаси еще раз взглянул на Кодзиро, и странное дело – на щеках юноши появились ямочки. Мусаси улыбнулся в ответ. Молчаливый диалог, однако, не был наполнен миролюбием и приязнью, как улыбки Будды и его ученика Ананды, когда их пальцы мяли цветы. В улыбке Кодзиро таился вызов, боевой задор и ирония.
Ответной улыбкой Мусаси принял вызов, но и выразил страстное желание сразиться.
Акэми, оказавшись между решительными бойцами, собралась разрыдаться с новой силой, но Мусаси ее остановил:
– Тебе стоит пойти с этим человеком. Скоро увидимся. Не беспокойся.
– Ты правда навестишь меня?
– Конечно!
– Запомни, гостиница «Дзудзуя», напротив монастыря на улице Рокудзё.
– Хорошо.
Тон Мусаси не устроил Акэми. Она схватила его руку и страстно сжала ее, прикрыв рукавом кимоно.
– Не обманываешь? Обещаешь?
Мусаси не успел ответить, как раздался громкий хохот.
– Ха-ха-ха! О, ха-ха-ха!
Кодзиро уходил, давясь от смеха.
Дзётаро, с отвращением наблюдавший за сценой с другого конца моста, подумал: «Смешнее не придумать!»
Заблудший учитель, Оцу, весь мир ему опостылел.
«Где она?» – досадовал Дзётаро, уходя в город. Он едва спустился с моста, как заметил Оцу, которая пряталась за воловьей упряжкой, стоявшей у ближайшего перекрестка.
– Вот ты где! – завопил Дзётаро, от изумления чуть не уткнувшийся носом в воловью морду.
Оцу против обыкновения слегка подкрасила губы. Она не умела пользоваться белилами и прочими косметическими премудростями, но благоухала духами, кимоно было радостного весеннего цвета – бело-зеленый рисунок, вышитый по малиновому полю. Дзётаро обхватил ее за спину, не заботясь о том, что испортит ей прическу и смажет белила на шее.
– Ты зачем прячешься? Я заждался тебя! Пошли скорей!
Оцу не отвечала.
– Скорее! – крикнул Дзётаро, тряся ее за плечи. – Мусаси здесь, на мосту. Отсюда видно. Я сам разозлился на него, но мы должны с ним встретиться, иначе он уйдет.
Дзётаро тянул Оцу за руку, пытаясь поднять ее. Рукав кимоно был мокрым от слез.
– Ты плачешь?
– Спрячься за повозку, прошу тебя!
– Почему?
– Прячься и не спрашивай.
– Но ведь… – Дзётаро не скрывал досаду. – В женщинах есть ненавистное мне. Их поведение совершенно бессмысленно. Ты твердила, что хочешь увидеть Мусаси, и пролила море слез из-за него. Сейчас, когда он в двух шагах, ты прячешься. Даже меня заставляешь таиться. Чем не забава! Ха! Даже не смешно!
Слова жгли, как удары хлыста. Подняв на мальчика опухшие от слез глаза, Оцу промолвила:
– Пожалуйста, не говори так. Умоляю! Не будь и ты жесток со мной.
– Жесток? Что же я такого сделал?
– Прошу, помолчи. Пригнись, чтобы тебя не увидели.
– Не могу. Везде навоз. Кстати, слышала поговорку: над плачущим в Новый год смеются даже вороны.
– Какая разница. Я просто…
– Давай я буду смеяться. Как тот самурай у ивы. Хохотать над тобой. Первый повод для смеха в Новом году. Согласна?
– Да. Смейся сколько угодно!
– Не могу, – произнес Дзётаро, вытирая нос. – Готов спорить, что знаю причину твоих слез. Ты ревнуешь Мусаси к той женщине.
– Это… ты ошибаешься!
– Именно так. Я знаю. Они меня самого разозлили. Ты должна поговорить с Мусаси. Надо же выяснить, в чем дело.
Оцу не хотела выходить из укрытия, но Дзётаро настойчиво тянул ее, и ей пришлось уступить.
– Мне больно! – закричала она. – Не вредничай! Тебе не понять, каково мне сейчас.
– Знаю. Вне себя от ревности.
– Это не просто ревность.
– Хватит слов. Пошли!
Оцу и Дзётаро вышли из-за повозки. Оцу упиралась, Дзётаро тянул ее за собой.
– Смотри! – воскликнул он. – Акэми уже нет.
– Акэми? О ком ты?
– Девушка, с которой разговаривал Мусаси… Ой, Мусаси уходит! Если мы его не перехватим, он исчезнет!
Дзётаро, выпустив руку Оцу, помчался к мосту.
– Подожди! – крикнула Оцу, торопливо оглядываясь, чтобы удостовериться в отсутствии Акэми. Она почувствовала огромное облегчение, не увидев соперницу. Морщинка между бровями исчезла. Оцу, нырнув за повозку, вытерла глаза, пригладила волосы и расправила кимоно.
– Не копайся, Оцу! – нетерпеливо окликнул Дзётаро. – Мусаси спустился к реке. Не время наводить красоту!
– Где он?
– На берегу! Странно, почему он туда направился?
Они добежали до конца моста. Дзётаро, непрестанно извиняясь, бойко растолкал толпу и пробился к перилам.
Мусаси стоял перед лодкой, в которой дергалась Осуги, пытавшаяся освободиться от веревок.
– Прошу прощения, почтеннейшая, – произнес он. – Матахати, как выяснилось, не придет. Я не теряю надежды вскоре увидеть его и заставить действовать посмелее. И вы должны найти его и забрать с собой в деревню. Пусть живет с вами, как положено почтенному сыну. Это верный способ засвидетельствовать уважение к предкам, гораздо лучший, чем подношение им моей головы.
Мусаси, сунув руку под камышовые циновки, наваленные на Осуги, кинжалом перерезал веревки.
– Ты слишком красноречив, Мусаси. Я не нуждаюсь в твоих советах. Пошевели дурными мозгами и реши, кому быть убитым – тебе или мне.
Старуха выбралась из-под горы циновок. Синие вены выступили на ее лбу. Мусаси был уже на середине реки, с легкостью трясогузки перепрыгивая от мели к мели, от камня к камню. В считанные секунды он добрался до другого берега и поднялся на дамбу.
– Смотри, Оцу! Вот он! – крикнул Дзётаро, кубарем скатываясь к берегу. Оцу поспешила следом.
Ни на воде, ни на суше для проворного Дзётаро не существовало преград. Оцу, облаченная в дорогое кимоно, застыла как вкопанная у кромки воды. Она громко окликала Мусаси.
– Оцу! – услышала она вдруг свое имя.
Оцу оглянулась и увидела Осуги. Оцу вскрикнула, невольно закрывшись на мгновение рукавом, и побежала. Старуха, тряся седыми космами, бросилась следом.
– Стой, Оцу! Негодница! Надо поговорить!
Пронзительные крики Осуги словно вздыбили воды Камо. Старуха уже решила для себя, почему Оцу оказалась здесь. Осуги считала, что Мусаси связал ее, чтобы она не увидела его свидания с Оцу. «Затем, – рассуждала старуха, – Оцу чем-то рассердила Мусаси, и он в гневе ушел. Поэтому Оцу слезно умоляла его вернуться».
«Девчонка неисправима!» – думала Осуги, ненавидя Оцу яростнее, чем Мусаси. Она по-прежнему считала Оцу своей невесткой, не думая о том, что официального бракосочетания не было. Достаточно обещания, данного Оцу. Если Оцу возненавидела жениха, значит, и к его матери она питает злобу.
– Подожди! – кричала Осуги, широко раскрывая лягушечий рот. Оказавшись рядом, Дзётаро чуть не оглох от воплей.
– Что вы собираетесь делать, старая ведьма? – крикнул он, схватив старуху за руку.
– Пошел вон! – огрызнулась Осуги, отталкивая мальчишку. Дзётаро впервые видел ее, не знал, почему убегает от нее Оцу, но сразу сообразил, что старуха очень опасна. Сын Аоки Тандзаэмона, единственный ученик Миямото Мусаси, он не мог стерпеть, чтобы какая-то старая карга толкала его костлявым локтем.
– Не смейте толкаться! – завопил Дзётаро.
Догнав старуху, он прыгнул ей на спину. Осуги стряхнула его с себя и, зажав его голову под мышкой, отвесила ему несколько увесистых шлепков.
– Дьяволенок! Я проучу тебя!
Оцу мчалась, ничего не видя перед собой. Голова шла кругом. Она была молода, полна надежд, подолгу не печалилась, как и все в ее возрасте. Для нее каждый новый день был подобен цветку в солнечном саду. Горести и неудачи составляли часть ее жизни, и Оцу старалась побыстрее забывать их. Она считала, что счастье не бывает и безмятежным.
В первый день Нового года ее жизнелюбие подверглось двум ударам. «Почему, – спрашивала себя Оцу, – Осуги объявилась именно в это утро?»
Слезы и гнев не облегчили душу от пережитого потрясения. В голове мелькнула мысль о самоубийстве. Оцу прокляла всех мужчин на свете, как подлых лгунов. Она то сердилась, то приходила в отчаяние, ненавидя мир и презирая себя. Горе ее было так сокрушительно, что она не могла плакать или хладнокровно рассудить о случившемся. Ее душила ревность. Оцу упрекала себя в недостатке гордости и самообладания. Она твердила себе, что необходимо держать себя в руках. Ей, кажется, удалось скрыть порывы под маской сдержанности, как и подобает приличной молодой женщине.
Оцу не выдала себя ни единым движением, пока странная девушка была рядом с Мусаси. Когда Акэми исчезла, Оцу не могла больше сдерживаться. Она жаждала излить Мусаси все свои думы и чувства. Оцу не знала, с чего она начнет разговор с Мусаси, но твердо решила объясниться с ним.
Жизнь полна неожиданностей. Неточность, малейшая ошибка, допущенная под влиянием момента, способна на месяцы и годы предопределить события. Потеряв на мгновение из виду Мусаси, Оцу оказалась лицом к лицу с Осуги.
В прекрасное новогоднее утро в сад грез Оцу заползли змеи.
Ночной кошмар стал явью. Оцу не раз снилась зловещая физиономия Осуги, и теперь грозная личина предстала ей в неумолимой реальности. Пробежав несколько сот метров, Оцу выбилась из сил. Она задыхалась. Оцу остановилась и оглянулась – Осуги рьяно лупила Дзётаро. Дзётаро отчаянно сопротивлялся, дрыгая ногами и молотя кулаками в воздухе, изредка попадая в старуху.
Оцу знала, что Дзётаро вот-вот схватится за деревянный меч. Было ясно, что и старуха без колебаний пустит в дело короткий меч. Осуги была из сильных духом. Над жизнью Дзётаро нависла угроза.
Оцу оказалась в безвыходном положении: надо спасать мальчика, но она не могла заставить себя подойти к Осуги.
Дзётаро вытащил деревянный меч из-за пояса, но освободить голову из тисков старухи он не смог.
– Ублюдок! – ехидно каркала Осуги. – Что брыкаешься? Лягушкой хочешь стать?
Ее физиономия с торчащими по-заячьи зубами сияла злобным торжеством. Волоча Дзётаро за собой, Осуги твердой поступью надвигалась на Оцу.
Старуха воспряла духом, увидев страх во взгляде Оцу. Осуги сообразила, что выбрала неправильную тактику. Столкнись она с Мусаси, ее коварство было бы мгновенно разгадано, но перед ней была Оцу, нежная, наивная девушка, которую легко обмануть, притворившись сердечной и искренней. «Сначала опутаем ее словами, – ухмыляясь, подумала Осуги, – а потом зажарим на ужин».
– Оцу! – наигранно жалобно позвала Осуги. – Почему ты убегаешь? Пускаешься наутек, едва завидев меня? Скрылась от меня в харчевне «Микадзуки». Не пойму тебя. Ты заблуждаешься, у меня и в мыслях нет злобы против тебя.
На лице Оцу появилось сомнение.
– Правда, бабушка? Не обманываешь? – спросил зажатый под мышкой старухи Дзётаро.
– Сущая истина! Оцу совсем меня не понимает и почему-то боится.
– Тогда отпусти меня, и я приведу Оцу.
– Какой скорый! Вдруг ударишь меня мечом и убежишь?
– Разве я трус? Никогда не поступлю так. Хочу разобраться, из-за чего мы деремся.
– Хорошо. Иди и скажи Оцу, что я больше не сержусь на нее. Прежние обиды в прошлом. После смерти дядюшки Гона я странствую одна, нося его прах с собой. Я – одинокая старая женщина, которой негде преклонить голову. Передай, что я по-прежнему считаю ее дочерью, независимо от моего отношения к Мусаси. Я не прошу ее вернуться в деревню и выйти замуж за Матахати. Хочу, чтобы Оцу выслушала и пожалела меня.
– Хватит! А то я забуду, что ты мне наговорила.
– Хорошо, передай то, что запомнил.
Дзётаро побежал к Оцу и повторил ей слова Осуги. Старуха, демонстративно отвернувшись, села на камень и стала наблюдать за стайкой рыбок, резвившихся на мелководье. Придет ли Оцу? Старуха искоса бросила молниеносный взгляд на девушку.
Оцу колебалась, но Дзётаро убедил ее в том, что опасности нет. Она робко двинулась к старухе, которая, широко улыбаясь, торжествовала победу.
– Оцу, девочка моя! – по-матерински ласковым голосом заговорила Осуги.
– Почтеннейшая госпожа Хонъидэн, – отозвалась Оцу, склоняясь у ее ног. – Простите меня. Пожалуйста, простите. У меня нет слов для оправданий.
– Ничего не говори! Всему виной Матахати, но он по сей день сожалеет, что ты разлюбила его. Признаюсь, я когда-то плохо думала о тебе, но теперь все минуло, утекло, как вода под мостом.
– Значит, вы прощаете мои проступки?
– Как бы тебе сказать? – ответила Осуги менее решительно, подсаживаясь поближе к Оцу.
Машинально ковыряя песок, Оцу вырыла маленькую ямку, в которую мгновенно набралась холодная вода.
– Я прощаю тебя как мать Матахати, но не хочешь ли поговорить с ним? Он сам связался с другой женщиной и, по-моему, не попросит тебя вернуться. Я и сама не позволю ему такой прихоти. Однако…
– Что?
– Может быть, ты повидаешься с ним? Я ему выскажу все без обиняков, выполнив материнский долг. Я успокоюсь, сделав все, что от меня зависело.
– Да-да, – ответила Оцу.
Крошечный краб вылез из песчаной норки и спрятался за камнем. Дзётаро, поймав краба, подошел сзади к Осуги и незаметно посадил его на макушку старухи.
– Думаю, что мне лучше не видеться с Матахати, – продолжала Оцу.
– Я ведь буду рядом. Правильнее будет встретиться и открыто порвать с ним.
– Да, но…
– Договорились. Стараюсь для твоего же блага.
– Если я соглашусь, то как мы найдем Матахати? Вам известно, где он?
– Уж я-то его вмиг отыщу! Недавно я его видела в Осаке. Мы вместе были в Сумиёси, когда он раскапризничался, по обыкновению устроил скандал и оставил меня. Он всегда раскаивается в таких вспышках. Непременно со дня на день появится в Киото, чтобы отыскать меня.
Оцу подспудно чувствовала, что Осуги не говорит всей правды, но непоколебимая вера старухи в никчемность сына возымела действие. Оцу согласилась на встречу, главным образом потому, что предложение Осуги показалось ей правильным.
– А если я помогу вам найти Матахати? – спросила Оцу.
– О, доброе дитя! – воскликнула Осуги, сжимая руку Оцу.
– Да, по-моему, вам следует помочь.
– Пойдем ко мне в гостиницу… Ой! Что это?
Старуха вскочила, пошарила по вороту кимоно и поймала краба.
– Откуда он? – с отвращением воскликнула она, швыряя краба на песок.
Дзётаро сдавленно фыркнул, но Осуги провести было не просто.
– Ты безобразничаешь?
– Я ни при чем! – ответил Дзётаро, на всякий случай отбежав подальше к дамбе. – Оцу, ты уходишь в ее гостиницу?
Осуги не дала Оцу открыть рот.
– Да, идет со мной. Я остановилась в гостинице у подножия горы Саннэн. Я всегда там живу, бывая в Киото. Ты нам больше не нужен, ступай своей дорогой.
– Я буду в доме Карасумару. Оцу, приходи, когда закончишь свои дела.
– Подожди, Дзётаро! – забеспокоилась Оцу, не желая отпускать его. Она побежала к дамбе, где стоял мальчик. Осуги поспешила следом, опасаясь, что Оцу передумает идти с ней. Оцу и Дзётаро успели поговорить без свидетелей.
– По-моему, стоит с ней пойти, – сказала Оцу. – Я вернусь в дом Карасумару при первой возможности. Объясни все хозяину и попроси разрешения остаться у них, пока я не закончу свои дела.
– Не волнуйся, я дождусь тебя.
– Пожалуйста, найди Мусаси!
– Опять за свое! Увидишь его, так прячешься, а потом жалеешь. Не говори потом, что я тебя не предупреждал.
– Глупо поступила.
Осуги вклинилась между Оцу и мальчиком. Все трое направились к мосту. Старуха исподлобья бросала колючий взгляд на Оцу, которой она не доверяла до конца. Оцу, не имея доказательств грозящей ей опасности, в глубине души чувствовала, что угодила в западню.
Когда они ступили на мост, солнце стояло высоко над соснами и ивами, а улицы пестрели новогодней толпой. У объявления, выставленного на мосту, собралось много народу.
– Кто такой Мусаси?
– Что-то не встречал такого имени среди знаменитых мастеров меча.
– Впервые слышу.
– Должно быть, отважный боец, коли пошел на самого Ёсиоку. Стоит посмотреть!
Оцу замерла на месте как вкопанная. Осуги и Дзётаро тоже остановились, ловя обрывки разговора. Имя Мусаси пробегало по толпе, как рябь, поднятая на реке стайкой рыб.
