Цветок груши

Под темными сводами криптомерии птичий хор звучал как песня мифической птицы Калавинка.

Два человека спускались с горы Коя, где посетили пагоды и внутреннее святилище. Они остановились на маленьком арочном мосту, соединявшем внутреннюю и внешнюю части храмовой территории.

– Нуиноскэ, – неторопливо проговорил человек постарше, – жизнь наша – бренный и краткий миг.

Тяжелый домотканый плащ и простые хакама делали его похожим на деревенского самурая, но при нем были превосходное оружие и весьма щегольского вида спутник, который вряд ли оказался бы в обществе деревенского самурая.

– Ты видел могилы, – продолжал тот, что постарше. – Ода Нобунага, Акати Мицухидэ, Исида Мицунари, Кобаякава Кинго – знаменитые военачальники, всего несколько лет назад пребывавшие в здравии. И рядом лежат замшелые камни на могилах великих мужей из кланов Минамото и Тайра.

– Друзья и враги в одной земле.

– Теперь от них остались лишь надгробные камни. Гремели ли слава Уэсуги и Такэды или их деяния пригрезились нам!

– Мною владеет странное чувство, словно мир, в котором мы живем, нереален.

– Может, нечто неземное витает над этими местами?

– Как знать…

– Недаром этот мост зовут Мостом грез.

– Выразительное название.

– По-моему, иллюзия – это истина, равно как просветление – реальность. Будь иллюзии бесплотны, мир не существовал бы. Самурай, посвятивший жизнь сюзерену, ни на минуту не должен усомниться в своем предназначении. Дзэн, которому я служу, являет собой живое учение. В нем воплощен наш грешный мир. Самурай, который дрожит при мысли о непостоянстве или презирает мир, не способен до конца исполнить свой долг. Перейдем от Моста грез в другой мир.

Человек шел с легкостью, необыкновенной для его возраста. Увидев монахов из Сэйгандзи, он хмуро проговорил:

– К чему это?

Монахи из храма, где накануне ночевал пожилой человек, выстроились шеренгой, чтобы пожелать счастливого пути, хотя гость распрощался со всеми утром, избегая формальностей этикета.

Пожилой человек вежливо простился с монахами и заспешил по дороге, вьющейся по склону горы над долиной Кудзюкутани. Ступив наконец в естественный мир природы, он успокоился. Запахи земли вдохнули силы в его подверженную мирским слабостям плоть.

– Кто вы? – раздался голос на повороте дороги.

– Кто вы? – эхом откликнулся Нуиноскэ.

– Простите, вы случайно не господин Нагаока Садо, старший вассал князя Хосокавы Тадатоси? – спросил статный самурай, стоявший посреди дороги.

– Я – Нагаока. Кто ты и как узнал, что я здесь?

– Меня зовут Дайскэ, я – единственный сын Гэссо, который живет отшельником на горе Кудо.

Видя, что названное имя не произвело впечатления на собеседника, Дайскэ добавил:

– Отец принял новое имя, но до битвы при Сэкигахаре его звали Санада Саэмонноскэ.

– Вернее, Санада Юкимура?

– Да, господин. Утром к отцу заходил монах из Сэйгандзи и сообщил, что вы совершаете паломничество на гору Коя. Вы путешествуете, не оглашая своего имени, но отец счел за честь пригласить вас на чай.

– Очень любезно, – ответил после короткого молчания Садо. – Полагаю, мы можем принять ваше приглашение.

– Вы окажете отцу честь, переночевав у нас, – сказал Дайскэ. Садо размышлял, разумно ли пользоваться гостеприимством человека, который считается врагом Токугавы.

– Ну что же, я не прочь выпить чаю с твоим отцом, а ты как думаешь, Нуиноскэ?

– Да, господин.

От деревни на горе Кудо они взобрались еще выше, где стоял одинокий дом, окруженный стеной, увитой плющом. Дом походил на усадьбу мелкого феодала. Во всем чувствовался утонченный вкус.

– Отец вон в том домике под соломенной крышей, – сказал Дайскэ, когда они вошли в ворота.

Во дворе был небольшой огород. Главный дом стоял тыльной стороной к отвесной скале, вдоль веранды рос бамбук, а далее видны были еще два строения.

Садо провели в комнату, а Нуиноскэ опустился на колени перед входом.

– Какая здесь тишина, – заметил Садо.

Вскоре появилась молодая женщина, жена Дайскэ. Подав чай, она тихо удалилась.

Из комнаты открывался вид на сад и долину. Внизу лежала деревня и совсем далеко – городок Камуро. Маленькие белые цветы цеплялись за мох, покрывавший соломенную крышу, в комнате пахло редкими благовониями. Поблизости журчал невидимый ручей. Изысканная обстановка напоминала о том, что дом принадлежал второму сыну Санады Масаюки, владетеля замка Уэда, и что доход его составлял около четырех тысяч коку риса.

Столбы и балки казались тонкими, потолок низким. Стена за нишей-токонома обмазана красной глиной. Единственным украшением в нише была цветущая грушевая ветка в тонкой желто-зеленой керамической вазе. Садо вспомнил Бо Цзюйя и его «Одинокий цветок груши, омытый весенним дождем», стихи о любви китайского императора и Ян Гуйфэй. Ему даже почудились беззвучные рыдания возлюбленных.

Взгляд Садо переместился с цветка на висящий над ним свиток, на котором нетвердым детским почерком было выведено «Хококу Даймёдзин» – имя Хидэёси, данное ему после смерти, когда его обожествили. Рядом висела маленькая табличка, которая гласила, что эта надпись сделана сыном Хидэёси, Хидэёри, в возрасте восьми лет. Садо немного подвинулся, чтобы не сидеть спиной к свитку. Он понял, что приятный аромат исходил от сёдзи и стен, пропитанных благовониями, которые здесь возжигали каждое утро в память о Хидэёси. Вероятно, ежедневно совершались и приношения сакэ, как полагается при почитании синтоистских богов.

«Юкимура по-прежнему предан Хидэёси», – подумал Садо. Он не понимал, почему Юкимура выставляет свиток на всеобщее обозрение. Об этом человеке, выжидающем момента для возвращения на государственную службу, давно должны были донести Токугаве.

Послышались легкие шаги, и в комнату вошел невысокий худой человек в безрукавке и с коротким мечом за поясом. Выглядел он самым обыкновенным человеком. Он низко поклонился гостю. Непритязательная скромность хозяина смущала Садо. Формально Юкимура отказался от своего звания, став ронином под именем Дэнсин Гэссо, но он оставался сыном Санады Масаюки, а его старший брат Нобуюки был даймё, приближенным к Токугаве. Садо был простым вассалом, занимая более низкую ступень в обществе.

– Вы ставите меня в неловкое положение вашей учтивостью, – проговорил Садо, склоняясь в поклоне. – Ваше приглашение – неожиданная честь для меня. Рад видеть вас в добром здравии.

– Мне тоже приятно повидать вас, – ответил Юкимура, выпрямляя спину, хотя Садо все еще не поднял головы. – Я слышал, что князь Тадатоси вернулся в Будзэн.

– Да, пошел третий год со дня кончины Юсая. Тадатоси решил, что настала пора вернуться.

– Неужели третий год?

– Да. Я сам был в Будзэне, хотя не понимаю, зачем Тадатоси ветхая развалина вроде меня. Я состоял еще при его дедушке.

После формальностей, положенных по этикету, начался непринужденный разговор.

– Вы поддерживаете связь с Гудо, нашим наставником в учении Дзэн? – спросил Юкимура.

– Нет, я давно ничего о нем не слышал. Ведь я впервые встретил вас в его комнате для медитаций. Вы были тогда мальчиком, вас привел отец.

– Да, много страждущих стремилось тогда к Гудо в поисках утешения, – произнес Юкимура. – Он принимал всех, старых и молодых, даймё и ронинов. Помните, в ту пору у ног Гудо сидел молодой ронин из Мимасаки по имени Миямото…

– Миямото Мусаси?

– Да-да, Мусаси. Он поразил меня глубиной мыслей, хотя ему было всего двадцать лет. Он всегда был одет в невероятно грязное кимоно.

– Да. Недавно я слышал о нем в Эдо.

– У него большое будущее. Гудо говорил, что Мусаси проник в суть Дзэн. Потом Мусаси исчез, а года два назад до меня донеслась молва о его блестящей победе над школой Ёсиоки.

– Я встретился с ним совершенно случайно, – сказал Садо. – В провинции Симоса он научил крестьян обороняться от бандитов, а потом помог им преобразить дикую пустошь в плодородные поля.

– Да, этот ронин из тех людей, которых Гудо называл жемчужиной в бескрайнем синем море.

– Вы действительно так считаете? Я рекомендовал Мусаси Тадатоси, но отыскать его оказалось труднее, чем жемчужину. Я твердо верил, что такой самурай на государственной должности будет служить не за жалованье, а ради осуществления своих идей. Он никогда не изменит своему идеалу. Не исключено, что Мусаси предпочтет гору Кудо дому Хосокавы.

– Что?

Садо лишь засмеялся в ответ, притворившись, будто оговорился.

– Вы, конечно, шутите, – проговорил Юкимура. – В теперешних стесненных обстоятельствах я не могу нанять даже слугу, не говоря об известном ронине. Сомневаюсь, что Мусаси придет, если я его приглашу.

– Известно, что Хосокава на стороне Токугавы, а вы – главная опора Хидэёри. Увидев свиток, я восхитился вашей преданностью.

Юкимура сделал вид, что обиделся.

– Его подарил мне один человек в замке Осака в обмен на портрет Хидэёси. Я берегу этот свиток, но Хидэёси давно мертв. Времена меняются, Осака приходит в упадок, а клан Токугава набирает силу. Я не могу нарушать присягу и менять сюзерена.

– Думаю, что все гораздо сложнее. Простите мою откровенность, но всем известно, что Хидэёри и его мать ежегодно направляют вам крупные суммы денег, так что вы мгновенно можете выставить войско в пять-шесть тысяч ронинов.

Юкимура иронически засмеялся.

– Увы, молва далека от истины. Уверяю вас, Садо, нелепо превозносить человека, забыв его истинное положение в жизни.

– Не гневайтесь на меня. Вы пришли на службу к Хидэёси совсем молодым. Он любил вас больше других, а ваш отец говорил, что вы – Кусуноки Масасигэ нашего времени.

– Вы смущаете меня.

– Разве это неправда?

– Я хочу дожить остаток дней в покое здесь, на горе, где царит Закон Будды. Я простой смертный. Я хотел бы возделывать землю, увидеть внука, есть осенью гречишную лапшу, а весной – лакомиться свежей зеленью и прожить долгую жизнь вдали от войн и слухов об усобицах.

– Это действительно предел ваших желаний? – простодушно спросил Садо.

– Можете посмеяться над стариком, но я осознал, что жизнь – это радость. Иначе какой смысл жить?

– Ну и ну! – с наигранным удивлением воскликнул Садо. Они беседовали около часа за чаем, поданным женой Дайскэ. Наконец Садо сказал:

– Я отнял у вас много времени своей болтовней. Нуиноскэ, нам пора идти.

– Не спешите! – остановил Юкимура. – Сын и сноха приготовили лапшу. Это простая деревенская еда, но надеюсь, вы не откажетесь отведать ее. Если вы хотите заночевать на постоялом дворе в Камуро, у вас еще много времени.

Дайскэ зашел спросить отца, можно ли подавать ужин. Юкимура встал и пошел вперед по коридору в глубь дома. Все сели, и Дайскэ подал Садо палочки со словами:

– Еда скромная, но извольте все же попробовать.

Жена Дайскэ, не привыкшая к гостям, смущенно протянула Садо чашечку сакэ, от которой тот отказался. Вскоре Дайскэ ушел с женой.

– Что за шум? – спросил Садо хозяина.

Доносившийся шум походил на стук ткацкого станка, только был погромче.

– Это деревянное колесо крутильной машины, которая вьет веревку. Моя семья и все слуги изготовляют веревки, чтобы заработать немного денег. Мы давно привыкли к шуму, но я прикажу остановить колесо, чтобы оно не докучало гостям.

– Мне оно совсем не мешает. Пусть работает.

Садо рассчитывал, что составит представление о состоянии дома по еде, но так ничего и не понял. Юкимура казался окутанным тайной и совсем не походил на того молодого самурая, которого Садо знал в далеком прошлом. Садо услышал приглушенный шум из кухни, словно там происходило движение людей, порой доносился звон пересчитываемых монет. Опальные даймё не могут заниматься каким-либо тяжелым трудом и понемногу распродают имущество. Возможно, Осака перестала снабжать Юкимуру средствами, но не верилось, что он испытывает денежные затруднения.

Садо предполагал, что Юкимура заведет разговор о доме Хосокавы, но хозяин ни слова не упомянул об этом.

Странно, но Юкимура не поинтересовался, почему Садо прибыл на гору Коя. Садо охотно ответил бы на этот вопрос. Много лет назад Хидэёси направил Хосокаву Юсая в храм Сэйгандзи, где тот прожил долгое время. С тех времен на горе Коя остались книги и некоторые вещи Юсая, которые семья пожелала вернуть в дом. Садо договорился с храмом о возвращении семейных реликвий Тадатоси.

Нуиноскэ, все это время сидевший на веранде, выказывал заметное беспокойство. Отношения между Осакой и Эдо, мягко говоря, были не из лучших. Почему Садо так рискует? Прямая опасность Садо, конечно, не грозила, но Нуиноскэ слышал, что Асано Нагакира, правитель провинции Кии, получил указание держать гору Кудо под неусыпным наблюдением. Если люди Асано донесут, что Садо тайно посетил Юкимуру, сёгунат заподозрит дом Хосокавы в вероломстве. «Настал мой час», – подумал Нуиноскэ.

Небо нахмурилось, налетел ветер, заморосил мелкий дождь. Нуиноскэ, пройдя через коридор, заглянул в комнату, где сидел Садо с хозяином.

– Пошел дождь, господин, – сказал Нуиноскэ. – Не пора ли нам в путь?

Садо немедленно поднялся и начал прощаться, благодаря в душе находчивость Нуиноскэ. Юкимура его не удерживал.

– Дай нашим гостям шляпы от дождя и проводи их до Камуро, – попросил он сына.

У ворот Садо поблагодарил хозяина дома за гостеприимство.

– До скорой встречи, – сказал Садо. – Мы можем сойтись и в дождь, и в ветреный день. Желаю доброго здоровья!

Когда Садо, Нуиноскэ и Дайскэ вошли в Камуро, они увидели связанного человека, которого везли на лошади. Лошадь вел монах в белом облачении. Заметив Дайскэ, монах окликнул его, но тот притворился, что не слышит.

– Тебя зовут, – сказал Садо, обменявшись с Нуиноскэ многозначительным взглядом.

Дайскэ больше не мог изображать, что не видит монаха.

– А, Ринсёбо! – произнес он. – Прости, я не заметил тебя.

– Я только что с перевала Киими, – громким взволнованным голосом сообщил монах. – Человека из Эдо, о котором нас предупредили, я увидел в Наре, и мы его выследили. Пришлось силой взять его. Он здорово сопротивлялся. Теперь осталось доставить его в Гэссо и заставить говорить…

– Что это ты болтаешь? – прервал его Дайскэ.

– О человеке, которого везу. Он – лазутчик из Эдо.

– Замолчи, болван! – зашипел Дайскэ. – Знаешь, кто со мной? Нагаока Садо из дома Хосокавы.

Ринсёбо тупо уставился на Садо и пробормотал:

– Хосокавы?

Теперь Садо и Нуиноскэ изобразили безмятежность на лицах. Дайскэ, отведя монаха в сторону, что-то зашептал ему. Он вернулся к гостям, и Садо сказал:

– Иди домой. Мы сегодня доставили вам много хлопот.

Они распрощались. Когда гости отошли достаточно далеко, Дайскэ обратился к монаху:

– Какой же ты глупец! Пора бы научиться прежде открывать глаза, а потом уже рот. Отец рассердится.

Человек в монашьем одеянии, конечно, не был монахом. Это был Ториуми Бэндзо, один из старших вассалов Юкимуры.