VIII
Арминий подыскал под прикрытием леса еще одно хорошее местечко, дающее неплохой обзор. Отсюда можно было наблюдать за продвижением римлян в Германию. Рейн, граница между Галлией и Германией, установленная еще в ту пору, когда Цезарь вытеснил германцев с западного берега реки, остался за спинами легионеров. Они находились в сердце родины Арминия, во владениях его народа.
Пришла весна — и, словно перелетные птицы, возвращающиеся на прежние гнездовья, вернулись римляне. И точно так же как птицы вьют новые гнезда, легионеры принялись заново отстраивать свой лагерь в Минденуме.
На сей раз Зигимер последовал за Арминием, чтобы тоже увидеть людей, задавшихся целью лишить германцев свободы. Увиденное произвело на отца Арминия должное впечатление. Арминий почувствовал, что отец испытывает к римлянам невольное уважение, потому что и сам отчасти чувствовал то же самое.
— Они работают усердно, а? — проворчал Зигимер. — И быстро.
— Так и есть. Усердно и быстро, — подтвердил Арминий.
Отец нахмурился.
— Если ты зайдешь за дерево, чтобы облегчиться, а потом выглянешь снова, их частокол за это время заметно вырастет.
— Они не были бы столь опасны, если бы не умели делать все как следует и не знали, что и зачем делают, — вздохнул Арминий. — Римляне покорили множество народов и прекрасно знают, что для этого нужно. До сих пор им всегда сопутствовал успех. И боюсь, если они не наделают ошибок, успех будет сопутствовать им и здесь. В Паннонии они побеждают, несмотря на силу и упорство тамошних повстанцев.
— И ты им помогал, — с упреком промолвил Зигимер.
— Верно, — кивнул Арминий. — Но один человек, на чьей бы стороне он ни сражался, не может повлиять на ход войны.
— Герой… — начал было отец.
— Нет, — перебил Арминий, хотя это и было проявлением неуважения. — Среди прочего римляне заставили меня усвоить: для достижения военного успеха герои не играют особой роли. Их воины вполне могли бы быть крестьянами или горшечниками. Они смотрят на это так: у каждого легионера есть своя работа, и, если он как следует ее выполнит, вся армия победит.
— Но не здесь, клянусь богами! — воскликнул Зигимер. — Мы добыли немало римских голов.
— Я знаю, отец, — мягко согласился Арминий. — Но общий итог побед и поражений все равно в их пользу. Признай: если бы все было иначе, разве они стали бы снова возводить этот лагерь? От Рейна досюда долгий путь.
— Не такой уж долгий, — проворчал Зигимер, не желая признавать очевидного.
Арминию было трудно его в этом винить. При виде деловитого спокойствия римлян ему становилось не по себе. Легионеры работали так, словно были уверены: никто и ничто не может помешать им завершить начатый труд. Впрочем, почему «словно»? Арминий, сам служивший во вспомогательных войсках, знал, что римляне действительно в этом уверены. Таков был один из усвоенных им уроков.
Одни легионеры рубили деревья. Другие обтесывали их. Третьи устанавливали на место, сооружая частокол. Четвертые прокладывали вокруг кольца заостренных древесных стволов защитный ров. Пятые насыпали защитный вал из выброшенной изо рва земли. А часть легионеров в полном вооружении несли караул, чтобы в случае необходимости отразить любую попытку помешать строительству лагеря.
— Как мы сможем их остановить? — пробормотал Зигимер, помрачнев еще больше. — Они похожи на муравьев или пчел, верно? Большой улей римлян…
Он печально покачал головой.
— Да, жалить они могут, спору нет, — отозвался Арминий. — Но, — продолжал он, ткнув себя пальцем в грудь, — это умеем и мы. Просто нужно устроить так, чтобы преимущество оказалось на нашей стороне. Тут мы и нанесем удар!
— Задумано неплохо, сынок. Но многое из того, что задумано неплохо, нелегко осуществить, — покачал головой Зигимер. — Ты только погляди на этих свинских псов! Сразу видно — они приготовились ко всему. Ручаюсь, если мы на них нападем, они будут только рады. Это даст им повод заставить нас пожалеть о том, что мы вообще родились на свет.
— Твоя правда, — отозвался Арминий. — Я помню одну засаду в Паннонии. Паннонцы думали, будто готовят засаду для нас, когда мы разбивали лагерь, но вышло наоборот. Минуций — военный трибун, который командовал нами, — специально выбрал место рядом с лесом, чтобы противники могли собраться в чаще, считая, что там они в безопасности. Паннонцы теснились среди деревьев, а мы, находясь на открытой местности, имели возможность совершить любой маневр, как только они появятся. Ну и задали же мы им, когда они наконец показались…
Арминий вспоминал об этом с улыбкой — ведь тогда он славно сражался, пусть даже заодно с римлянами, и остался победителем. Зато, судя по выражению лица Зигимера, тот был близок к отчаянию.
— Если они всегда так предусмотрительны и дотошны, как нам их одолеть?
— Я уже говорил — их надо заставить совершить ошибку, — ответил Арминий. — Они не боги, отец. Они — люди, со всеми людскими слабостями. И, как любые другие люди, временами допускают ошибки.
— Да, ты уже говорил, — произнес Зигимер тоном умудренного жизнью взрослого человека, урезонивающего юного несмышленыша. — Только вот не сказал, как ты предлагаешь все проделать.
— Не сказал, потому что и сам пока не знаю, — произнес Арминий, как молодой глупый отпрыск, признающийся в том, в чем не хочет признаваться. — Но такой способ обязательно должен быть.
— С чего ты взял? — безжалостно спросил Зигимер. — Тебе хочется, чтобы римляне совершили глупость, но ты потратил уйму времени, объясняя мне, насколько они умны. Умные люди потому и умны, что почти не делают глупостей.
— Почти!
Арминий ухватился за это слово, как утопающий хватается за соломинку.
— Это не значит, что они лишены недостатков. Вовсе нет! Никто не может быть все время ловок и умен.
— Никто, — согласился отец.
Но, произнося эти слова, он смотрел не на римлян, строивших укрепленный лагерь прямо в центре Германии. Нет, он в упор глядел на Арминия.
Щеки и уши молодого человека запылали.
— Мы можем их победить, — упрямо повторил Арминий. — Мы обязаны их победить. Если мы позволим им продолжать в том же духе и дальше, они превратят нас в рабов.
Он выдвинул подбородок, бросая вызов Зигимеру, римлянам, всему и вся, что посмеет противостоять его воле.
— Ну, давай! — обратился он к отцу. — Скажи мне, что я не прав.
Зигимер вздохнул, на сей раз глядя на римских воинов, которые рубили, пилили, копали, возводили. Потом снова вздохнул. На лице его отражалось много противоречивых чувств, но радости среди этих чувств не было.
— Если мы попытаемся выступить против них и потерпим неудачу, Германия никогда не скинет цепи рабства, — наконец сказал он.
— Это правда. Но если мы не выступим, она обязательно будет их носить, — возразил Арминий. — Единственная возможность избавить ее от цепей — это подняться и победить. Тогда наша земля будет свободна! Свободна навсегда!
Зигимер снова уставился на римлян и на сей раз не сказал ни слова.
Квинтилию Вару не нравилось сидеть за обедом вместо того, чтобы возлежать, но здесь, в Минденуме, даже стул со спинкой считался предметом роскоши. При виде настоящего пиршественного ложа, тем более при виде нескольких лож, грубые, лишенные утонченности солдафоны принялись бы ворчать. С одной стороны, можно было пренебречь мнением невежд, но с другой — Вар должен был поддерживать с командирами хорошие отношения. И не только потому, что эти люди выполняли его приказы. Просто ему здесь не с кем было общаться на равных, кроме как с военными. Если бы он испортил отношения с воинами, его собеседниками остались бы одни рабы. В захолустье с ограниченным кругом общения не приходится быть очень разборчивым.
Под бдительным, озабоченным взглядом главного повара два кухонных раба — здоровенных, нескладных германца, прислуживавших в трапезной, — внесли в шатер и поставили на стол огромное блюдо с крышкой. Один из рабов, обмотав руку тряпицей, приподнял крышку, и аппетитный аромат вызвал у Вара, да и не только у него, восторженные возгласы. Некоторые даже захлопали в ладоши. Конечно, в данном случае аплодисменты были неуместны, но можно ли требовать от вояк хороших манер?
— Предлагаю вниманию достойного наместника и гостей кабана, зажаренного с лесными грибами, с гарниром из капусты и репы.
— Такое никогда не надо есть, — заявил Люций Эггий.
Вар сперва решил, что префект неудачно выразился, но потом до наместника дошла игра слов — «не надоест», а «не надо есть». Вар посмотрел на Люция Эггия с большим интересом. Хотелось бы знать, получился ли каламбур случайно, или командир владеет словами лучше, чем могло бы показаться?
Но Вар решил, что сейчас не время ломать над этим голову. Лучше воспользоваться тем, что за столом он самый старший по чину и, стало быть, ему положен самый лакомый кусок. Вар воспользовался своим правом, подхватив с блюда дымящийся кусок свинины, щедро сочившийся жиром. У него потекли слюнки.
Вкус у блюда оказался таким же отменным, как вид и запах. Лучшей похвалы Вару на ум просто не пришло. Жуя, он с улыбкой кивнул повару. Достойный мастер своего дела в благодарность отвесил поклон.
Следующим по чину выбирал мясо начальник конницы Вала Нумоний, отхвативший кусок даже побольше и пожирнее, чем его начальник.
— Хорошо, — пробормотал Нумоний с набитым ртом. — Замечательно!
Повар просиял.
Римские командиры угощались один за другим в порядке старшинства. Один из них, взяв порцию левой рукой, извинился.
— Прошу прощения, друзья.
— Да разве мы не знаем тебя, Синистр, — отозвался Вар.
Этот человек получил такое прозвище неспроста: он действительно владел левой рукой лучше, чем правой, а правая у него обычно выполняла ту же роль, какую у большинства людей играет левая. Левши встречались в легионах нечасто, но все же встречались — Вар знавал еще нескольких. По обычаю, они извинялись за то, что едят не той рукой, какой все.
Грибы были не похожи и на итальянские, и на те, которые Вар ел в Сирии.
«Не лучше, — подумал наместник, — но и не хуже».
— Ты ведь давал попробовать это кушанье животным, прежде чем предложить нам, верно?
— О да, господин! — ответил повар так быстро, что легионеры рассмеялись.
— И то хорошо, — сухо заметил Люций Эггий.
Римские командиры снова рассмеялись. Засмеялся и Квинтилий Вар. Грибы ему понравились, но он знал, что в выборе грибов очень легко совершить ошибку. Причем такая ошибка, скорее всего, окажется последней в твоей жизни.
Один из офицеров поднял чашу.
— Выпьем за то, чтобы прижать Германию к ногтю раз и навсегда!
Вар охотно поддержал тост, остальные с готовностью последовали его примеру, но даже сквозь звон чаш и возгласы донесся чей-то голос:
— А я больше всего хотел оставить Германию позади!
Наместник огляделся по сторонам, пытаясь понять, кто это сказал, — но напрасно. Голос он не узнал, по выражениям лиц тоже не смог распознать говорившего. Да и зачем его искать? Разве можно сердиться на человека, высказавшего то, что на уме у всех, включая самого командующего? Вар тоже больше всего желал вернуться в Галлию, а оттуда — хоть в Италию, хоть куда угодно, лишь бы не оставаться здесь.
Но его желания в данном случае в расчет не шли. Придется остаться здесь и выполнять свой долг.
— Клянусь богами, почтеннейшие, мы призовем эту провинцию к порядку! — возгласил Вар. — И если придется прибегнуть к плети, мы так и сделаем. Германцы должны знать, кто их настоящие господа.
— Слушайте! Слушайте! — громко поддержали его некоторые командиры.
Но нашлось немало таких, которые предпочли оставить слова Вара без внимания. Любопытно, что большинство сторонников Вара прибыли на север вместе с ним в прошлом году, тогда как скептики и молчуны преобладали среди имевших долгий опыт борьбы с германцами.
«Неужели новички слишком самонадеянны? Неужели я сам слишком самонадеян?» — задумался Вар.
А может, ветераны сурового рубежа устали и разочаровались из-за того, что все застыло на мертвой точке? Вар решил, что дело в последнем. В конце концов, с тех пор как он сюда прибыл, германцы вели себя довольно смирно, даже после того, как он начал приучать их платить налоги. А раз так, почему бы им не превратиться в настоящих подданных Римской империи, если наместник будет продолжать следовать намеченным путем? Не они первые, не они последние.
Кроме того, Вар не сомневался: Август не послал бы его сюда, будь задача невыполнимой. Уж кто-кто, а Август знал толк в подобных делах. А ветеранов можно понять. Усталость и нетерпение заставляют их видеть германцев куда более страшными, свирепыми и упрямыми, чем варвары есть на самом деле.
Вар уже добился успеха. И добьется еще больших успехов. Если Август считает, что он на это способен, значит, так оно и есть.
Германцы порой нападали на целые отряды римлян как будто без малейшего повода. А порой римские воины, бродя по окрестностям в одиночку или по двое, встречали к себе только дружелюбное отношение. Всякое бывало, и никто никогда не знал точно, чего ожидать.
Сейчас Калд Кэлий прогуливался по окрестностям с несколькими товарищами. Конечно, они рисковали, но перед уходом сказали в Минденуме, куда направляются, и прекрасно знали: если с ними что-нибудь случится, варвары за это поплатятся.
Понимали это и обитавшие в окрестностях Минденума дикари. К тому же римские воины вовсе не были легкой добычей. Они даже на прогулку отправлялись в шлемах и с мечами у пояса, хотя и не особо тревожились: на всякий случай и чтобы не искушать германцев.
Трудно тревожиться, когда в разгаре весна, из земли пробивается яркая, свежая травка, а на деревьях красуются глянцевые, блестящие листочки, а не только иголки.
Впрочем, при ясном солнце даже мрачные, темные сосны и ели выглядели не такими угрюмыми. Луга пестрели распустившимися цветами, словно ночное небо — звездами, воздух наполняли сладкие весенние ароматы. На ветвях мелодичными голосами щебетали птицы.
— А что, — заметил Кэлий, заслушавшись звонких трелей черных дроздов, — если бы Германия круглый год была такой, тут, пожалуй, было бы неплохо.
Кэлий был родом из земледельческой деревушки к югу от Неаполя, неподалеку от мыса сапога Италии, где приход зимы означал лишь похолодание и затяжные дожди. Снег там почти не выпадал, даже листву теряло меньше деревьев, чем здесь. И вообще жизнь там отличалась размеренностью и монотонностью. Кэлий по всему этому скучал.
— Да, — пробормотал один из его приятелей, всматриваясь в лес, — в Германии было бы совсем неплохо, не будь в ней германцев.
Остальные расхохотались.
«Интересно, чему они смеются?» — подумал Кэлий.
— Очень верно замечено, Секст, — промолвил он вслух, — дело за малым: истребить всех германцев.
— Не напоминай мне о них, — буркнул Секст. — Ничего себе — за малым! Скольких из нас они еще отправят на тот свет, прежде чем мы с ними покончим?
Солнце спряталось за облачком, и день сразу стал казаться не таким приветливым.
— Да, — вздохнул Кэлий, — людей они еще положат немало. Как ни крути, а драться эти дикари умеют.
Из кустов выскочил зайчишка, перебежал тропу и скрылся в высокой траве.
— Вот так же прячутся и эти поганые варвары, — проворчал Секст, указав вслед зверьку.
— Тут есть разница, — заметил Кэлий.
— Какая разница?
Его приятель, как и многие люди, не любил возражений.
— Зайцы прячутся, не беря с собой копий, мечей и луков, — ответил Калд Кэлий.
Секст хмыкнул.
— Да, тут ты прав. К тому же зайцев едят все, кому не лень. Вот бы кто-нибудь сожрал и всех германцев.
Неожиданно из-за деревьев показался завернутый в плащ германец, и Кэлий шикнул на своих приятелей.
— Тише. Некоторые варвары уже знают латынь. Им ни к чему слышать, что мы о них говорим.
— А почему бы и нет? — возразил другой легионер, помладше Кэлия. — Мы говорим правду: пусть знают, каковы они на самом деле.
— Да потому, — пояснил Кэлий, — что командование строго-настрого приказало не задираться с туземцами. Если выяснится, что мы их оскорбляли, нам мало не покажется.
Легионер помоложе (хотя и сам Кэлий был вовсе не стар) что-то недовольно пробормотал, но умолк. Кэлий поднял раскрытую ладонь, приветствуя германца.
Туземец медленно ответил тем же жестом и, еще медленней, направился к римлянам. Варвар был рослым, худощавым, горделивого вида. Его плащ скрепляла бронзовая застежка в виде зверя, глазами которому служили то ли камушки, то ли стекляшки — значит, германец был человеком видным, хотя и вряд ли вождем. Плащ вождя скрепляла бы застежка из золота или серебра, а еще он обязательно носил бы штаны, тогда как у этого германца из-под плаща виднелись волосатые икры. В руке варвар держал копье, длиннее и тяжелее пилумов — метательных копий, которые захватили с собой Кэлий и его товарищи.
— Мы не хотим ссориться, — сказал Кэлий на латыни.
Потом повторил то же самое, воспользовавшись своими скудными познаниями в германском языке. Ему хотелось верить, что туземец понял его слова.
— Не хотите ссориться? — откликнулся тот. — Тогда уходите туда, откуда пришли.
Латынь варвара была немногим лучше германского языка Кэлия, однако дикарь неплохо соображал. Бросив взгляд сначала на свое копье, потом — на римлян, он быстро прикинул численный перевес и понял: стычки лучше не затевать, иначе придется очень недолго жалеть, что он в нее ввязался.
Германец кивнул и со вздохом сказал:
— И я не хочу ссориться с вами — сейчас.
Калд Кэлий кинул на своего приятеля красноречивый взгляд, словно говоря: «Видишь, в конце концов он прекрасно тебя понял!» В ответном взгляде молодого римлянина читалось нечто вроде: «Да, учитель». Оба легионера ухмыльнулись, и Кэлий снова обратился к германцу:
— Если идти по этой тропе, там, дальше, будет маленькая деревня, верно?
— Зачем тебе это знать?
Судя по гневу и тревоге в голосе туземца, тот вообразил, что легионеры хотят сперва сжечь деревню, а потом изнасиловать тамошних женщин. Или наоборот.
— Мы хотели бы купить там… э-э… пива, которое варят ваши люди, — ответил Кэлий.
Вино ему нравилось больше — и какой римлянин в здравом уме считал иначе? Но здесь не было другого вина, кроме привезенного из Ветеры в Минденум, и запасов едва хватало на положенную легионерам порцию. Люди не оставались совсем без вина, но разве этим напьешься? А раз так, сгодится и пиво.
— А-а-а! — гулко протянул германец и снова кивнул, явно успокоившись. — Да, деревня там есть. Да, в ней есть пиво.
— Хорошо. Это хорошо.
Калд Кэлий повернулся к товарищам.
— Пошли, ребята.
Они миновали германца, сойдя с тропы. Варвар при этом отступил в сторону, поэтому получилось так, что ни одна из сторон не спасовала перед другой. Кэлий уже свыкся с такого рода ритуалами: в конце концов, если ты своим поведением не задеваешь достоинства варвара, ему нет нужды доказывать, что он — мужчина.
Во всяком случае, до поры до времени.
Сделав несколько шагов, Кэлий оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что варвар не крадется за ними. Германец смотрел вслед римлянам. Их взгляды встретились, и Кэлий медленно и многозначительно кивнул. Германец тоже кивнул, и оба отвели глаза.
— У нас неприятности? — спросил Секст.
— Нет, — после недолгого раздумья ответил Кэлий. — Во всяком случае, пока нет. Он просто… проверял, понимаешь? Как и я.
Секст кивнул.
— Конечно, чего тут не понять? Я сам без конца кручу головой, едва мы покидаем лагерь.
— Ты в этом не одинок, — заверил Калд Кэлий.
Деревню они увидели, пройдя по тропе еще полмили, — пять или шесть хижин посреди обрабатываемых полей. Однако у Кэлия вид этого поселения не вызывал усмешки. Да, за время своей службы он повидал разные города, но сам был родом из деревни, которая, честно говоря, не так уж сильно отличалась от этой.
Зато при виде германцев, которые мотыжат землю под сев, вместо того чтобы собирать урожай, он до сих пор невольно удивлялся. Хотя чего можно ждать от страны, где летом идут дожди?
За огородами, как и в Италии, ухаживали женщины. Многие овощи были Кэлию знакомы: репчатый лук, салат-латук, вездесущие репа и свекла. Правда, германцы не признавали чеснока: дураки дураками, варвары варварами, они считали, что чеснок плохо пахнет. Но они выращивали кое-какие коренья и зелень, которых не ели римляне. Некоторые Калд Кэлий пробовал — и понял, что сможет съесть их в случае необходимости… Но лучше бы такая необходимость не возникла.
Заговорить с копавшимися в земле женщинами легионеры даже не пытались. Они понимали, что находятся не в Италии. Здесь только сунься к девице — она мигом поднимет писк, и тогда все варвары сбегутся к ней на выручку — с мотыгами, с теслами, со всем, что найдется под рукой.
Из хижины, прихрамывая и опираясь на палку, вышел согбенный седой старец. Присмотревшись, Кэлий увидел, что в руках германца не просто палка, а посох, сверху донизу разукрашенный резными фигурками охотников и зверей. Умелая работа, требующая времени и терпения.
Выйдя на солнышко, старец слегка выпрямился и потянулся, словно пригревшаяся на кочке ящерица. Судя по множеству шрамов, он повидал немало сражений, один его глаз скрывало бельмо, но другой оставался ясным.
— Паке, — сказал старик римлянам.
Даже единственное латинское слово прозвучало не очень внятно из-за акцента, усиленного отсутствием передних зубов.
— Паке, — отозвался Кэлий.
Старик приложил свободную ладонь к уху.
— Мир! — повторил легионер, на сей раз громче.
— Ты пришел за пивом, да? — спросил старик, по-прежнему на латыни.
Он говорил не слишком отчетливо, но все же достаточно понятно. Интересно было бы расспросить, сколько своих шрамов он заработал в схватках с римлянами, а сколько — с германцами из других племен. Но есть вопросы, которые лучше не задавать.
Кроме того, нужно было договориться насчет пива.
— Верно, мы пришли за ним, — с готовностью подтвердил Кэлий.
Остальные легионеры предоставили ему вести переговоры, но поддержали товарища кивками и улыбками.
— У тебя есть серебро? — спросил седобородый.
— Конечно есть.
Кэлий извлек из поясного кошеля денарий. Его товарищи могут заплатить свою долю потом. Сколько бы он ни выпил, он не забудет, что другие легионеры ему задолжали: денарий почти равнялся его дневному жалованью.
Старик издал типично германский горловой звук, видимо, выражавший удовлетворение, и, держа денарий двумя пальцами на вытянутой руке, стал рассматривать его здоровым глазом. Серебряная монета блестела на солнце. Старик смотрел на решку, потому что с другой стороны Кэлий видел чеканный профиль Августа. По лицу варвара медленно расплывалась улыбка.
— Это хорошо.
— Конечно, — подтвердил Кэлий.
Денарий и для него не был пустяком, но для местного стоил гораздо больше. Своей монеты германцы не чеканили и полученные от римлян деньги ценили очень высоко.
Германец произнес что-то на своем языке. Кэлий догадывался, что его слова означали нечто вроде: «Тащите сюда пиво — я получил деньги».
Во всяком случае, познания римлянина в германском языке позволяли ему уловить нечто подобное.
Две работавшие поблизости женщины оставили грядки и ушли в дом. Одна из них выкатила здоровенный бочонок: германцы предпочитали хранить жидкости не в керамических сосудах, а в деревянных бочках. Другая женщина вынесла глиняные кружки и деревянный черпак. Каждый легионер получил по кружке.
— Спасибо, — поблагодарил Кэлий на германском.
Женщина смутилась, потом улыбнулась римлянину. Не красавица, лет на пятнадцать старше его, благодаря улыбке она вдруг показалась ему привлекательной.
Черпак нырнул в бочонок, и женщина, вручившая Кэлию кружку, наполнила ее со словами:
— Твое здоровье.
— Спасибо, — повторил он.
Ему всегда казалось забавным, что и римляне, и германцы говорят о здоровье, когда пьют хмельное. Греческий легионный лекарь как-то раз сказал Кэлию, что греки поступают так же. Ну не смешно ли?
Кэлий отхлебнул пива, напомнив себе, что морщиться нельзя. Конечно, вкус напитка не вызывал у него восторга, особенно в сравнении со сладким вином, но тут уж ничего не поделаешь. Зато пиво, если выпить его в достаточном количестве, веселит почти так же, как вино.
— Я столько проторчал на этой несчастной границе, — заметил Секст, — что — да помогут мне боги! — кажется, начинаю считать пиво вкусным.
— Тогда обратись к лекарю во время его следующего обхода, — рассмеялся Кэлий. — Может, он тебя и вылечит. Тем паче что, перебрав этого пойла, ты завтра и вправду будешь чувствовать себя больным.
— Ну и что? — отозвался Секст. — Зато сегодня мне будет хорошо, а это главное!
Он снова наполнил кружку и с вожделением к ней припал.
Калд Кэлий тоже наполнил свою кружку. А почему бы и нет? Они не на дежурстве. Может, их и побранят за то, что они вернулись в лагерь навеселе, но не такой уж это большой проступок.
— Знаешь, — сказал один из римлян, — если присмотреться к здешним девицам как следует, они не кажутся безобразными. У них есть… Ну, ты понимаешь, что я имею в виду?
Он окинул выразительным взглядом девушку, которая выкатила бочонок.
Кэлий еще не напился до одури — во всяком случае, не до такой одури, — поэтому предостерег:
— Поосторожнее. Если женщины сочтут, что ты ведешь себя слишком развязно, поднимут визг, и сюда живо сбегутся мужчины. Здесь не любят, когда цепляются к их женщинам… Впрочем, это и у нас не всем нравится.
— Знаю, знаю, — ответил легионер. — Но ручаюсь, что за серебряную монету смогу уговорить здешнюю красотку и подставить мне зад, и взять у меня в рот.
— Попробуй. Но если откажется, не приставай к ней.
Кэлий дернул подбородком в сторону полей.
— Не забудь, что мы здесь в меньшинстве.
— Конечно, конечно, — буркнул Секст таким тоном, что стало ясно — ему на это плевать.
Калд Кэлий и остальные легионеры переглянулись. Кэлий даже подумал, не двинуть ли Секста по голове и не уволочь ли обратно в Минденум. Если дурак собирается втянуть их в историю, лучше всего, пожалуй, так и поступить. Они пришли сюда для того, чтобы хорошо провести время, а не для того, чтобы восстановить против себя варваров.
Между тем Секст извлек из кошеля денарий и, держа монету на ладони, подошел к германской девушке. Она была почти с него ростом и почти так же широка в плечах, с крепкими зубами и высокой, упругой грудью.
Язык германцев Секст знал еще хуже, чем Кэлий, но пустил в ход все известные ему слова, а главное, жесты, которые говорили сами за себя. Девушка сказала что-то своей старшей подруге. Что именно, Кэлий не понял, но обе захихикали.
— Ну что, милашка? — обратился к ней Секст на латыни.
Вместо того чтобы дать ему пощечину или с оскорбленным видом удалиться, девушка повела его к одному из фермерских домов. Когда несколько минут спустя они вышли оттуда, на лице римлянина красовалась самодовольная ухмылка, а девица гордо показывала другой женщине полученный денарий.
— Тебе повезло, — сказал Кэлий.
Секст еще пуще расплылся в ухмылке.
— Слушай, если она пошла с ним, может, сходит и со мной! — воскликнул другой легионер, тоже доставая монету.
На сей раз переговоры оказались короче — молодая женщина уже знала, чего от нее хотят, и сразу дала ответ. Через некоторое время легионер выбрался из мазанки, улыбаясь, как идиот.
— Ну и девка! — восхищенно произнес он. — Ну и мастерица, клянусь Приапом!
Кэлий пошел следующим: раз девушка считает это чем-то вроде промысла и варвары не огорчаются, почему бы не воспользоваться случаем? Денарий, конечно, больше, чем он бы заплатил за такие же услуги в Ветере, ну и что? Здесь деньги все равно не на что потратить — не считая этого и пива.
— Много серебра, — радостно промолвила девушка, забрав у него монету.
К концу дня, она, наверное, станет самой богатой в здешней деревушке.
Внутри мазанки было темно. Девица без понуждения встала на колени, а Кэлий положил руку ей на затылок, в чем она ничуть не нуждалась. Девушка сделала все, как положено, и, когда он кончил, сплюнула на пол. Кэлий помог девице подняться, и они вместе вышли из дома.
Короче говоря, бойкая германка ублажила всех римлян, которые заодно прикончили целый бочонок пива. Обратно в лагерь они брели покачиваясь, безмерно довольные. Кэлий не мог припомнить другого столь же удачного дня.
Арминий уставился на горсть серебряных монет, которые показала ему деревенская девушка.
— Неужто твои сородичи убили и ограбили римлянина? — испугался он. — Если так, надо как следует спрятать тело, чтобы никто не узнал, какой смертью он умер. Легионеры жестоко мстят за смерть любого из них. Они…
Он умолк, когда девушка засмеялась.
— Мы никого не убивали, — сказала она и поведала, как именно заработала денарии. — Они платят так много за такой пустяк! Ты только посмотри на это серебро! Я и подумать не могла, что заработаю столько за целую жизнь! А заработала я все это меньше чем за час.
Арминий знал, кто такие проститутки, и во время службы у римлян сам несколько раз прибегал к их услугам для удовлетворения похоти. В Германии о подобном промысле до сих пор знали мало, возможно, потому, что деньги здесь почти не имели хождения. Но если страна окажется под римским правлением и повсюду войдут в обычай денежные расчеты… Сколько еще появится подобных девиц?
Отец веселой красотки не видел в случившемся ничего предосудительного.
— Она же осталась девственницей, значит, все хорошо, — утверждал он. — Раз в брачную ночь она окрасит постель кровью, с ней все в порядке. А об этом позаботилась моя жена. Все нормально — вот так!
Он показал большой палец.
— Но…
Арминию захотелось его ударить.
— Она продавала себя!
— И получила хорошие деньги, — подтвердил германец. — У этих римлян, судя по тому, как они разбрасываются серебром, оно сыплется аж из задниц. У многих вождей меньше денег, чем у нас сейчас.
Он посмотрел на Арминия.
— Вот у тебя есть столько?
— Есть, — буркнул Арминий.
Больше всего ему хотелось, чтобы этот человек бросил ему вызов — тогда с легкой душой можно будет его прикончить. Однако тот лишь бесил его своей дурацкой самодовольной ухмылкой.
Арминий снова попытался объяснить:
— Неужели ты не понимаешь? До того как римляне разбили поблизости свой проклятый лагерь, твоя дочь не сделала бы ничего подобного.
— Думаю, нет, — согласился отец девушки.
На какой-то момент Арминию показалось, что он его убедил, но этот жалкий человек продолжил:
— Конечно нет! Но кто до их прихода дал бы ей такую кучу денег за такую ерунду?
— Нам нужно от них избавиться, — настаивал Арминий. — Или мы уничтожим их, или они нас.
Старший германец уставился на него с выражением, которое, как надеялся Арминий, было просто непониманием.
— Почему ты хочешь избавиться от них, если они помогают нам разбогатеть? Я могу потратить часть этого серебра в их лагере, обменять на вещи, которые у них есть, а у нас нет. Моя дочурка хочет красивые гребни для волос. Трудно отказать ей в этом, поскольку именно она заработала деньги, а? Я даже могу вина купить, если захочу. Я могу и сам сделаться вождем!
— С тем же успехом ты можешь сделаться свиньей.
— Я не знаю, кто ты, но у тебя нет причин говорить со мной так.
Селянин не потянулся за копьем или мечом, но готов был отстаивать свое мнение, пусть даже не подкрепляя его оружием. Так, во всяком случае, показалось Арминию… Хотя ему трудно было представить себя на месте человека, которому пришлось иметь дело со свирепым, могучим с виду, прекрасно вооруженным незнакомцем вдвое моложе его. Самому Арминию не приходилось остерегаться тех, кто вдвое его моложе, они были еще детьми.
Не боялся он и отца бесстыжей девицы, в доказательство чего презрительно повернулся к нему спиной и, не произнеся положенного прощания, зашагал прочь. Если бы соотечественник счел себя оскорбленным и бросился на него, Арминий только обрадовался бы такому повороту событий. Однако он подозревал, что никто на него нападать не будет, — и оказался прав.
Арминия мутило от отвращения к этой деревне, к ее обитателям. Да, римляне действовали не только грубой силой, они в корне меняли образ жизни народов, которых покоряли. Он слышал об этом в Галлии, видел это в Паннонии, а теперь столкнулся с таким у себя на родине. Захватчики походили на горшечников, придававших мягкой глине нужную форму.
Больше того — часто они делали это ненамеренно. Так получалось просто из-за их присутствия здесь. Не окажись военный лагерь так близко от деревни, этот германец остался бы обычным малым. Может, из него никогда бы не вышло героя, вождя, выдающегося человека, но, во всяком случае, Арминию не хотелось бы его отбросить в сторону, словно собачье дерьмо с подошвы сапога. Разве стал бы этот германец гордиться тем, сколько заработала его дочь, на коленях ублажая чужеземцев. И разумеется, его бы совершенно не интересовало вино или, скажем, женские гребни для волос.
Возможно, римляне не осознавали, что все их роскошные безделушки, их излишества являются оружием, причем весьма действенным оружием, — но так оно и было. Вино и предметы роскоши подкупили многих вождей… Арминий сжал кулаки, вспомнив об отце Туснельды.
С помощью серебра (неважно, каким образом оно тебе досталось) можно было купить не только вождей, но и простых людей. И если римляне купят достаточно мужчин и женщин, если убедят их, что образ жизни в империи лучше, чем привычный образ жизни германцев, — что тогда? Тогда народ Германии превратится в римлян. Германцы станут налогоплательщиками, рабами — такими же рабами, какими были сами римляне.
Арминий покачал головой.
— Клянусь Туйстоном и Манном, этого не будет никогда! — дал он священный зарок.
Бог Туйстон был отпрыском самой Земли. От Манна, его сына, происходили три ветви германского народа. Правда, некоторые считали, что сыновей у Манна было больше и что пошедшие от них племена германцев носят их имена. Может, так и есть — разве теперь узнаешь истину? Но Арминий всегда предпочитал более простые ответы.
И то, чего он желал для родной Германии, тоже было простым. Он хотел, чтобы его народ оставался таким же свободным, каким был всегда. Он хотел прогнать римлян за Рейн. Он с радостью погнал бы их и дальше, но вряд ли бесхребетные галлы придут ему на помощь.
А встречи с отребьем вроде этого бесстыдного сводника заставляли Арминия задуматься о том, поддержат ли его соотечественники.
