22
Имола, 23 октября 1502 года
ЧЕЗАРЕ
Наполовину выпитый кубок вина. Наполовину съеденный цыпленок. Наполовину сгоревшая свеча.
Агапито принес новость — прибыл Паоло Орсини. Отлично! Я так и знал, что он сломается. Я рассчитывал на него с самого начала. Нить всегда рвется в самом тонком месте.
Я распорядился насчет вина и засахаренных груш. Приказал подбросить дров в камин. И велел гвардейцам встать на страже у дверей.
Паоло робко вошел в комнату — испуганный, но с надеждой в глазах. Он опустился на колени, припал к моим ногам. Начал каяться и клясться, говорил, что его совратили с пути истинного.
— Я знаю, Паоло. Знаю, что зачинщиком был Вителлодзо. Знаю, что он спелся с Оливеротто. И знаю, что вы призывали их к благоразумию, советовали не портить со мной отношения. Но они ведь не послушали вас, верно?
Орсини кивал как марионетка. Повторял мои слова. Проклинал Вителлодзо и Оливеротто. Молил меня о прощении.
— Присаживайтесь к огню, — предложил я. — Отведайте цукатов, выпейте вина.
В его глазах вспыхнуло торжествующее облегчение. Он решил, что опасность миновала.
Мы обсудили условия соглашения — мирного договора.
— Если вы сумеете убедить остальных подписать его, я отдам под ваше начало Имолу. И вы получите высшее офицерское звание.
Он попросил об уступках — я согласился на уступки. Он просил гарантий безопасности. Я предоставил ему гарантии и попросил Агапито составить договор. Паоло выпил вина. Удовлетворенно вздохнул.
Я пригласил его сыграть в шахматы. Предупредил, что хорошо играю. И позволил ему победить. И он возомнил себя гениальным стратегом.
Шахматы созданы для глупцов. Я устраиваю шахматные игры в реальном мире. Я играю с конями и башнями, манипулирую офицерами и пешками. Моя игра идет с реальными, а не с деревянными фигурами.
Паоло одолела отрыжка. Закинув ногу на ногу, он облизнул губы и начал что-то лепетать, заигрывая со мной и самодовольно ухмыляясь.
Я задумался о том, как лучше его убить. Представил затягивающуюся на его горле кожаную веревку… вылезшие из орбит глаза… сползающую с лица ухмылку.
Для этого мне достаточно лишь позвонить в колокольчик или хлопнуть в ладоши…
Но нет — рано. Сначала надо собрать их всех вместе. Придется потерпеть.
Спокойствие. Терпение. Победа близка…
Опустел кубок с вином. От цыпленка остались лишь кости и жир. Свеча задымила, воск растаял. Близился час рассвета, я отправился в ее комнату.
Она спала. Огонек свечи разбудил ее. Она попыталась поцеловать меня — теплая плоть, несвежее дыхание. Я отстранил ее, сказав, что сначала мы обсудим дела. Что же произошло на ее встрече с посланником?
Она изогнулась, достала лист бумаги и вручила его мне. Я прочел ее доклад. Все, что мне хотелось узнать. Вот она, кладовая души Никколо. Вся подноготная жизни Макиавелли.
— Хорошо, — похвалил я.
— Я очень рада, что вы пришли. Может, теперь перейдем к любовным играм?
— Как вы расстались с ним?
— С Никколо? — в ее голосе прозвучало напряжение. Есть что скрывать. Она испугана, смущена…
— Да, с Никколо. Что случилось? Что у вас не получилось?
— Ничего, — солгала она.
Я схватил ее за шею, надавил большим пальцем на горло. Она начала вырываться и царапаться.
— Жизнь коротка, — прошептал я. — И я сделаю вашу еще короче, если вы не скажете мне, что произошло между вами.
Я отпустил ее горло. Она закашлялась.
— Я сказала ему правду, — голос исполнен страха или… чувства вины.
— Какую правду?
— Что вы послали меня шпионить за ним. Что я была вашей любовницей…
— Что?! Зачем?
Молчание. Я влепил ей пощечину:
— ЗАЧЕМ?
— Я получила все нужные вам сведения. Больше мне нечего узнавать…
Я поднес свечу к ее глазам и попытался заглянуть в ее душу. Она опустила глаза, отвернулась.
— Вы пожалели его, — сказал я. — Почувствовали себя виноватой.
— Да. Чезаре, он мне понравился. Мне не хотелось…
— Вы слабы. Мне следовало знать. Вы не подходите для таких дел.
Я отправлю ее в Венецию. Нет… подождем. Она слишком много знает. Ее нельзя оставлять в живых. Единственный выход…
Она приподнялась, вцепилась в мою руку:
— Чезаре, простите меня. Вы правы… я проявила слабость. Но я стану сильнее. Больше я не подведу вас.
— Да, — согласился я. — Больше такого не случится.
— Прошу, пожалуйста, — взмолилась она.
В ее голосе — панический страх. Неужели она прочла мои мысли?
— Пожалуйста, Чезаре, — повторила она уже более спокойным тоном. — Дайте мне еще один шанс. Я же раздобыла полезные сведения.
Это верно. Способности у нее есть. Но могу ли я теперь доверять ей? Возможно, стоит использовать ее, но по-другому. Сейчас Макиавелли известно, кто она такая, и я могу использовать ее, чтобы надавить на него. Или подкупить флорентийского посланника.
— И как он теперь к вам относится?
— Он влюблен в меня.
— После того, в чем вы признались ему? Он же не дурак.
— Он — человек.
— В отличие от меня, вы имеете в виду?
— Да. В отличие от вас.
— Мне нужно, чтобы вы вновь встретились с ним, — сказал я. — Договоритесь о новом свидании.
— Но теперь он знает, что я…
— Вы будете выразителем моих интересов. Попытаемся соблазнить его щедрым вознаграждением. Вы будете пугать его страшным наказанием. Но отныне будете ТОЧНО исполнять мои приказы. Поняли?
— Да, — оживленно ответила она. — Я всецело к вашим услугам. — Но ее тон говорил: «Только, умоляю, не убивайте меня».
Я установлю за ней слежку. Мои шпионы будут следить Друг за другом. У стен есть уши, у замочных скважин — глаза. Я не буду убивать ее. Пока не буду. Будет дура Богу молиться… может, сама лоб расшибет.
Она прошептала мое имя. Дыхание скверное, теплая плоть.
— Пожалуйста, может, мы…
Я ласкал ее горло. Ласкал груди. Поглаживал ее лоно. Потом перевернул — и овладел ею через задний проход. Я терзал ее плоть, не обращая внимания на крики. И прекратил только тогда, когда она начала истекать кровью.
Все закончилось ее слезами.
— Смотрите ж, не подведите меня еще раз, — прошептал я ей на ухо, — иначе я подведу вас под монастырь.
Читта-ди-Кастелло, 24 октября 1502 года
ВИТЕЛЛОДЗО
Я знал, что моя самоотверженность в Кальмаццо завершится страданиями, но не представлял, какие это будут долгие и тяжкие мучения. Прошло уже десять дней с той блестящей победы, а приступы жестокой лихорадки по-прежнему терзали меня, не давая подняться с кровати и наполняя мои бредовые сны сценами разорения и кровавой расправы. Мне виделось, как открывается полог моей кровати и на меня, размахивая мечами, набрасываются солдаты. Мне виделось, что ободранные и окровавленные тела моих детей свалены в кучу, словно туши в лавке мясника. Мне виделось, как Борджиа насилует мою жену. Я чувствовал, как удавка Микелотто затягивается на моем горле.
Я опять проснулся в ужасе от собственного крика и медленно успокоился, с трудом отдышавшись. Отдернул занавес кроватного полога. В окна сочился серый дневной свет. Я весь покрылся испариной, но боль утихла — на время. Призвав слуг, я отправил их за секретарем.
— Мой господин, — сказал он, — какая радость видеть, что вы выглядите значительно лучше. У вас хватит сил принять посетителей?
— Смотря каких.
— Утром прибыл дон Паоло Орсини. Он хотел срочно поговорить с вами.
Я скривился от отвращения. Хотя он мог привезти важные новости.
— Ладно, пришлите его, — согласился я.
Вошедший Донна Паоло сделал вид, что озабочен моим здоровьем. Хотя, по-моему, сам выглядел достаточно тошнотворно. И самодовольно. Интересно, что еще за пакость он придумал?
— Давайте, выкладывайте поживее, — сказал я. — С чем пожаловали?
В глазах его вспыхнул огонек ненависти. Тут же погасив его, Паоло улыбнулся.
— Мне нужно показать вам кое-что. — Он достал из кармана какие-то сложенные бумаги и вручил их мне.
Прочитав первую пару строк, я понял, что это такое.
— Предатель! — взревел я, ринувшись к нему. Но ловкий мерзавец уклонился от моего захвата, а я зашелся кашлем. В груди такая боль, словно ее набили острыми стеклянными осколками. Я не смог сдержать стон.
— Вам следует прочесть договор до конца, — прошепелявил он. — Он предложил мне весьма щедрые условия. И вам может перепасть нечто подобное… если вы согласитесь на мир.
— Если бы вы проявили побольше мужества, мы еще могли бы его победить.
— Орсини давно заключили союз с королем Франции, — напыщенно произнес Донна Паоло. — Как только герцог заручился поддержкой Людовика, мы не могли больше выступать против него.
— Чушь! Причина ваша не столь благородна. Вы просто готовы лизать герцогскую задницу — вот какова ваша реальная причина! Вы мерзко кокетничаете с ним.
Он прищурил глаза. Вытянулся как столб.
— Вы бредите. Ваши слова абсурдны. Я оставлю вам почитать мирный договор и поразмыслить о вашем положении более серьезно, когда к вам вернется способность трезво мыслить.
— Я поговорю с вами, когда к вам вернется ваше чертово мужественное естество! Если вы вообще обладаете хоть толикой такового…
Не обращая внимания на мои слова, он направился к выходу:
— Впрочем, Вителлодзо, времени у вас не так уж много. Если вы последним согласитесь на эти условия, то готов держать пари, что первым поплатитесь за долгие раздумья.
Я скомкал предательский договор и бросил вслед его удаляющейся тени.
Имола, 27 октября 1502 года
НИККОЛО
Моя задница извергла жидкий огонь, который не погасил даже свистевший подо мной ледяной ветер. Уже шестое утро подряд я просыпаюсь с таким ощущением, будто целую ночь моя голова билась между молотом и наковальней. Подтерев задницу, я закрыл крышку сортира, вспоминая прошлый вечер и любвеобильную шлюху (она выглядела не только старше, но и уродливее меня), и подумал, не наградила ли она меня «французской болезнью». Одевшись, пересчитал монеты в кошельке. Мне стало дурно. Я еще разок пересчитал наличность. О господи. Даже страшно подумать, сколько денег я спустил за прошлую неделю на пьянки и проституток. Да еще заказал дорогое вино из Флоренции! И бархатную накидку! Увы, все напрасно…
После моей позорной отставки как минимум пару дней я испытывал оживление, загоревшись желанием выяснить настоящее имя донны Стефании. Я таскался повсюду и всех расспрашивал. Потом Агапито пригласил меня к себе в кабинет и приказал прекратить мои поиски.
— Личность вашей подруги должна остаться тайной, — заявил он. — Если вы продолжите ваши скандальные поиски, то вскоре испытаете на себе гнев герцога.
Я покинул кабинет, дрожа, как нашкодивший щенок, и размышляя, как мог так быстро впасть в немилость. Всего несколько дней тому назад он же сообщил мне, что Борджиа очень доволен мной. А теперь, похоже, я стал при этом дворе persona non grata.
На герцога я не сержусь: от него и не такого можно дождаться. В сущности, я даже не злюсь на нее — только на самого себя. Как мог я оказаться таким болваном? Меня передернуло от отвращения к собственной наивности, и я принялся строчить очередное письмо в Синьорию, анализируя настоящее положение и выказывая сильное желание быть отозванным назад:
«Я вновь умоляю ваше превосходительство отозвать меня… Мои личные и семейные дела находятся в ужасном состоянии, и, более того, я не могу оставаться здесь долее без денег, кои необходимы для самой скромной жизни».
Все это так. Мое служебное положение, очевидно, находилось под угрозой, Мариетта расстроена из-за моего долгого отсутствия, а сам я влачил существование на грани нищеты. И, однако, я сомневался, так ли уж стремился бы вернуться, если бы Стефания (или как бы ее ни звали в действительности) ответила мне иначе на нашем свидании. Я также сомневался, что гонфалоньер удовлетворит мою просьбу, но попытаться стоило. По меньшей мере, они хоть могут прислать немного денег, чтобы дать мне продержаться на плаву.
Я отправился в замок, намереваясь найти гонца для доставки моего письма во Флоренцию, а наткнулся на того, кто сам искал меня. Курьер передал мне письмецо от Франческо Содерини. Главным образом, как все прочие письма епископа, оно изобиловало пустыми обходительными фразами, хотя он со своей стороны также посылал дружеские приветы герцогу, поскольку страстно мечтал о кардинальской шапке. Франческо также советовал мне поискать, пока я в Имоле, флорентийского художника, некоего Леонардо да Винчи, который в настоящее время служил у герцога военным инженером, но согласился предоставлять Синьории сведения о своем покровителе.
Я разузнал, где живет Леонардо. Ему предоставили шикарные апартаменты в самом дворце, и я отправился повидать его. Но странного вида помощник сообщил мне, что маэстро будет отсутствовать целый день. Я поинтересовался возможным временем возвращения мастера, но оказалось, что такие вещи непредсказуемы. У меня сложилось четкое впечатление, что этот помощник пытался избавиться от меня, поэтому я написал короткую записку для художника, объяснив, кто я такой и где остановился, и попросил передать ее. Помощник улыбнулся, глянув на меня так, словно у меня на лбу было написано слово «ПРИДУРОК», и сказал, кивая, что, безусловно, передаст мое послание.
Испытав непреодолимое желание напиться, я направил стопы в таверну.
29 октября 1502 года
ЛЕОНАРДО
Я поднялся, опередив солнце, умылся, перебинтовал раненое плечо, надушился и оделся, а потом отправился в другую комнату будить Салаи. Он скривился и, как обычно, послал меня к черту (Салаи не любил ранние подъемы), но сегодня ему было не отвертеться. Такую деловую прогулку по пустынному спящему городу я лично воспринимал как приятную необходимость, и моим единственным помощником мог быть Салаи, учитывая, что Томмазо трудился для герцога над макетом осадной башни. Полагаю, я мог бы попросить у Борджиа другого помощника, но мне удобнее работать со знакомыми людьми, невзирая на их сварливое настроение.
Мы молча позавтракали, вышли из замка, пересекли ров по мосту и направились в город. Салаи тащил одометр и моток веревки, а я держал компас и увеличительное стекло. Выйдя на середину рыночной площади, я проверил установленный мной диск. Он остался в целости и сохранности. Привязав к нему веревку, я начал промерять первый утренний маршрут, записывая показания компаса. Сегодня нам предстояло сделать замеры восьми улиц между Ширроко и Меццоди — это завершающий этап базовых измерений для определения общей розы ветров, а последующие несколько дней, сверяясь со старой картой, обнаруженной в городской библиотеке, я буду воспроизводить улицы в чертежах, с учетом имеющихся цифровых данных. От математических выражений — к точному образу: своего рода чудо.
Как обычно по утрам я преисполнялся бодрости и оптимизма, шагая по сумеречным, окрашенным голубоватыми тенями улицам и вдыхая прохладный туманный воздух, и сознавая, что я трудился в свое удовольствие, пока все вокруг еще видели сны. Разматывая веревку, я двигался по линии, определяемой показаниями компаса и увеличительного стекла. Салаи следовал за мной с шагомером. В его обязанности входило считать щелчки измерительного прибора, но я подсознательно и сам подсчитывал их, зная, как порой рассеивалось его внимание. По мере продвижения я отмечал места перекрестков и габаритные размеры зданий. Дойдя до внешней стены, мы вернулись обратно к диску на рыночной площади.
Солнце уже взошло, и начали появляться лоточники, петухи оглашали городскую тишину утренней песней, а из пекарен потянуло приятным теплом и ароматом выпечки. Я купил Салаи сдобную лепешку, и мы выпили немного горячего, приправленного специями вина. Заметив, что парень продрог, я одолжил ему подаренный мне герцогом плащ. За что получил его первую улыбку за это утро. Пока он заправлялся лепешкой, я сделал зарисовки двух застрявших в дверях спорщиков, сосредоточив внимание на их жестах и позах. До меня донеслись слова пожилой фермерши, поучавшей свою собеседницу: «Кто многим владеет, всегда больше боится потерь», — и записал в тетрадь под чередой прочих мудрых высказываний услышанных мной от жителей Имолы:
«Маленькая правда лучше большой лжи».
«Кто хватает змею за хвост, того она неизбежно укусит».
«Хвалить грешника — то же самое, что хулить праведника».
Возможно, у меня слишком богатое воображение, но зачастую мне казалось, что эти высказывания вполне подходили к Валентинуа и моим отношениям с ним. Неужели он та змея, которую я схватил за хвост? Или тот самый грешник?
После часа дня мы завершили восьмую часть карты и направились во дворец, где Томмазо ждал нас с обедом. Мы ели, сидя за длинным столом, и Томмазо рассказал нам о своих успехах в создании осадной башни. На моем лице, должно быть, невольно отразились мучения, поскольку Томмазо прибавил:
— Леонардо, ведь осадная башня по сути своей не предназначена для убийства.
Я старался не думать о том, что видел в Кальмаццо и других местах сражений. Порой эти видения посещали меня в снах, но в целом мне почти удалось забыть испытанный мной ужас. В конце концов, мои мысленные видения оставались всего лишь видениями. Их реальность осталась в прошлом. Страдания закончились, так же как и страх. Даже узкий белый шрам на моем плече уже почти незаметен.
После обеда я удалился в свою комнату, чтобы заняться вычерчиванием карты. Эта трудоемкая работа, однако, приносила удовлетворение, благодаря как ее точности, так и чудодейственной красоте.
Увидеть город, как только Бог может увидеть его, летать, пусть даже лишь в воображении… стать всеведущим.
Завершив работу в шесть часов вечера, я немного почитал Архимеда и в семь направился к Стефании.
Постучав в дверь, я вступил в будуар — и меня тут же вознаградила ее улыбка. Я сделал уже множество эскизов, но нечто существенное пока ускользало от меня. Мне удалось воспроизвести изгиб ее губ, складочки кожи вокруг ее рта, порожденные напряжением мышц, и накладываемые вечерним освещением тени, но не то чувственное очарование, что пронизывало ее лицо, исходило от него. Ее улыбка успокаивала и одновременно не давала мне покоя — она ободряла и дразнила. Я мог бы созерцать ее целый день.
— Завтра вечером мы увидимся? — спросила она, когда я начал убирать мелки.
— Конечно, моя госпожа. В обычное время?
— Конечно. И кстати, Леонардо, не могли бы вы потом немного задержаться? Я закажу легкое угощение. Мне хотелось бы, чтобы вы познакомились с одним человеком.
— Разумеется, благодарю вас, — с поклоном сказал я. — Могу я узнать имя вашего второго гостя?
— Один из ваших земляков. Его зовут Никколо Макиавелли.
