Епископ проворчал, что задница у него уже опять отваливается, и мы остановились на постоялом дворе в центре городка. Заказав кувшин пива, мы вышли с ним на цветущую зеленую поляну, с которой открывался вид на водный поток и луга. В садике никого не было, за исключением пожилого священника, отдыхавшего в тени вишневого дерева.

— Простите, Никколо, — со вздохом произнес епископ, с облегчением опустившись на мягкую землю. — Я понимаю, что вам не терпится поскорее завершить наше путешествие, но я, увы, не так молод, как вы, и мое старое тело не выдерживает вашего темпа.

— Вовсе нет, Франческо, мое терпение безгранично, — солгал я (в начале нашей поездки я называл его «ваше преподобие», но епископ, настроенный на дружеское общение, попросил меня называть его просто по имени.) — Я с удовольствием буду отдыхать в гостиницах каждого проезжаемого нами города. Хотя Синьория и просила нас как можно быстрее добраться до Урбино. Их тревожит поведение Валентинуа. И, возможно, не без причины.

— Да, похоже, он действительно дьявольски хитер. И если он уже захватил Урбино, то мы можем попасть в затруднительное положение. Но, честно говоря, Никколо, я не думаю, что есть какие-то причины для особой спешки. Порой мы несемся как ветер, стремясь попасть в нужное место, а в результате потом долго слоняемся без дела, мучаясь неизвестностью. К нашему прибытию Валентинуа, вероятно, еще только подгонит к стенам свои пушки. Вы же знаете, что Урбино — крепкий орешек. В этом городе отважный, любимый народом герцог и расположение крепости очень выгодное — на вершине холма. В сущности, я скорее предположил бы, что тот лакомый кусочек, на который разинул рот молодой Борджиа, на сей раз окажется ему не по зубам.

Я улыбнулся — Франческо обожал избитые выражения — и сделал большой глоток пива. Отставив кружку, заметил, что к нам приближается пожилой священник. Его покрасневшее лицо выдавало странное волнение.

— Добрый день, господа, — с поклоном приветствовал нас священник. — Не послышалось ли мне, что вы говорили об Урбино?

— Да, верно.

— Что ж, тогда, возможно, вам будет интересно узнать, что я только что оттуда прибыл.

— О, правда? И как там обстояли дела, когда вы уезжали?

И тогда взволнованным, возмущенным голосом человека, коему выпала участь вестника плохих новостей, священник поведал нам, что этот город уже сдался. Видя недоверчивое изумление Франческо, он пояснил, что Борджиа обманом выманил Гвидобальдо из его любимого герцогства с помощью одного присланного с курьером сообщения. В нем он просил противника одолжить ему на время войска, а курьер убедил доверчиво-глупого правителя, что сам Борджиа находится в сотне миль к югу от Урбино. С невиданной скоростью за один ночной переход Борджиа со своими войсками подошел к городу, окружив его с севера, востока и запада. К рассвету вся папская армия торчала под нашими стенами, и Гвидобальдо оставалось лишь бежать, спасая свою жизнь.

Я рассмеялся, оценив крайнюю дерзость такого плана. Франческо же, захлебываясь от ярости, воскликнул:

— Какое вероломство!

— Какой идиотизм! — подхватил я.

Он говорил о Борджиа, а я говорил о Гвидобальдо. Оба мы, естественно, были правы.

Тем не менее разве не лучше, заметил я, для герцога прослыть вероломно обманутым, чем глупо-доверчивым? Мы обсуждали этот вопрос во время нашего заключительного дневного путешествия. Я выиграл тот спор в тот же вечер за ужином, заявив:

— Вероломный предатель в конечном итоге является правителем Романьи, герцогом Валентинуа, правителем Пьомбино, герцогом Урбино, да еще гонфалоньером, командующим папскими войсками. А доверчивый глупец — герцогом без герцогства.

— Увы, — пожав плечами, вздохнул Франческо. — К сожалению, такова реальность.

Он задумчиво помолчал, поглядывая на бокал вина. И по зрелом размышлении заявил, что все равно в загробном мире Господь карает предателей более сурово, чем глупцов.

— Вероятно, это справедливо для загробного мира, — согласился я, — но здесь, на земле, такого еще никогда не бывало.

— Так и договоримся, — произнес Франческо, улыбнувшись служанке, которая принесла нам две дымящиеся тарелки, и добавил: — Buon appetito, Никколо!

Подкрепляясь жарким из рубца, я размышлял о том, что же за человек этот Чезаре Борджиа. Может, у него раздвоенный порочный язык? А его дыхание полыхает адским огнем?

Глубоким вечером, почти в темноте мы прибыли к городским воротам. Со стоном спешившись, Франческо сообщил мне, как крепко будет спать эту ночь после доброго ужина в нашей гостинице.

— Как бревно, Никколо, — повторил он несколько раз. — Я буду спать как бревно.

Однако мы даже не успели завести наших лошадей в конюшню, поскольку к нам подбежал солдат и спросил, не мы ли являемся посланниками Флоренции. Я ответил утвердительно.

— Его светлость уже ожидает вас, — продолжил он. — Пожалуйста, следуйте за мной.

— Но, любезный, мы еще не успели сменить запыленную дорожную одежду, — возразил Франческо. — Не может ли герцог подождать еще полчасика, пока мы почистимся и приведем себя, по крайней мере, в презентабельный вид.

— Мне приказано без промедления проводить вас к нему.

— А как быть с нашими дорожными сумками? И с гостиницей, где мы решили заночевать?

— О ваших вещах позаботятся. Вы проведете ночь во дворце. Итак, прошу вас, следуйте за мной!

Мы с Франческо обменялись взглядами.

— Ладно, — сказал я, припомнив слова самого Франческо. — Это, разумеется, лучше, чем долго слоняться без дела, мучаясь неизвестностью.

Франческо промолчал. На его лице отражалось явное недоумение.

Следуя за солдатом, мы направились по крутой широкой дороге к палаццо Дукале. На полпути Франческо пожаловался, что у него убийственно болят ноги.

— Если вы не поторопитесь, то его светлость убьет вас самих, — обернувшись к нам, грубо прорычал солдат.

Проходя по двору, я подумал, что этот покинутый дворец производит призрачное впечатление, кремовый цвет его стен и башен оживлял лишь яркий лунный свет. Видимо, придворные бывшего правителя в основном также успели убраться подальше. Мы поднялись по двум лестничным пролетам и миновали вслед за нашим конвоиром несколько темных залов. Гулкое эхо разносило звук наших шагов. В итоге мы подошли к закрытым дверям, которые охраняли четыре гвардейца с алебардами, одетые в красные с золотом мундиры и вытянувшиеся по стойке «смирно». Наш проводник сообщил им, кто мы такие, и один из стражников постучал в дверь.

— Да? — ответил низкий и звучный мужской голос.

— Посланники из Венеции, мой господин.

— Пропустите их.

Мы вошли в комнату, сопровождаемые старшим гвардейцем.

— Закройте дверь, солдат, — произнес тот же голос, — и оставайтесь на страже.

Несмотря на тепло летней ночи, Чезаре Борджиа стоял перед горящим камином, и пока мы видели лишь его спину. Спину высокого мужчины, с головы до ног облаченного в черное. Меч, висевший у него на боку, поблескивал, отражая свет пламени.

Обстановка приемной ограничивалась двумя низкими креслами, стоявшими у камина, и огромной незажженной люстрой, подвешенной к высокому потолку. Окна были закрыты ставнями.

За моей спиной с металлическим стуком закрылся дверной засов. В другом конце зала, возле такой же запертой двери, маячил другой стражник. Интересно, мы посланники или узники?

Герцог повернулся к нам, и я впервые увидел его лицо: молодое, с аккуратной ухоженной бородкой, красивое; именно так мне и рассказывали. Но никто не упомянул мне о его взгляде. Я видел такие глаза единственный раз в жизни — в зверинце Флоренции. И те глаза принадлежали леопарду.

— Садитесь, господа, — повелительно произнес Борджиа.

Он не кричал, его низкий голос звучал тихо, спокойно и непринужденно. Он говорил с уверенностью человека, которому нет нужды повышать голос, чтобы быть услышанным.

Мы заняли два вышеупомянутых кресла. Я выбрал то, что стояло подальше от камина. Но сильный жар ощущался даже там. Борджиа неугомонно ходил вокруг нас, поэтому нам приходилось вертеть головами, чтобы держать его в поле зрения. Пока я слышал лишь звук герцогских шагов да надсадное дыхание Франческо. Порой я поглядывал на замершего у двери стражника, он отвечал мне невозмутимым взглядом.

Нарушив неловкое молчание, Франческо начал извиняться за опоздание, объясняя, какие задержки замедлили наше путешествие.

— Достаточно, — прервал его Борджиа. — Наконец вы здесь. К делу.

Очередная пауза. Борджиа остановился. Он возвышался над нами: и нам пришлось задрать головы, чтобы видеть его лицо. Его глаза, горящие и затененные тусклыми отблесками пламени, выглядели демонически. Изумруды на его бархатном берете сверкали в темноте, словно кошачьи глаза. Он слегка наклонился, от него исходил запах мускуса, и я с неудовольствием вдохнул смешанный аромат пота и грязи, исходивший от его одежды. С некоторым волнением я поздравил его от имени Синьории с успешным взятием Урбино.

— О да, — саркастически ответил он. — Не сомневаюсь, что Флоренция в восторге от моего возросшего могущества.

И затем последовала атака. Наша Синьория обманула его в прошлом году! Флоренция нарушила обещания! Ничто не возмущало его больше, чем нарушение договора. Я искоса глянул на Франческо: он вцепился руками в подлокотники, словно человек, пытающийся удержаться на месте под напором ураганного ветра.

Неожиданно тон герцога смягчился, и он сообщил, что желал бы наладить с нами дружеские отношения.

— Если мы подружимся, то я всегда буду к вашим услугам. — Спустя мгновение он резко поднял затянутые в перчатки руки и, всадив кулак в ладонь, склонился к нам. — Если же нет, то мне придется применить для вашего убеждения любые необходимые средства. Поскольку мне известно, что ваш город меня не любит.

Герцог приблизился, пристально посмотрел мне в глаза. Я подавил волнение. Он перевел взгляд на Франческо.

— Вы пытались возбудить смуту против меня как с помощью Папы, так и с помощью короля Франции, — заключил он.

Я отлично понимал, что он говорит о Флоренции, о действиях Синьории, однако невольно чувствовал себя повинным в этих преступлениях.

Изо всех сил я пытался защитить действия Синьории в течение того ужасного прошлого лета, когда Борджиа близко подошел со своими войсками к нашим городским воротам, и мы пообещали выплатить ему сорок тысяч дукатов за то, чтобы нас оставили в покое. Всеми силами я пытался противостоять мрачному настроению герцога и спокойно и четко аргументировать позицию флорентийского правительства в этом споре.

Дискуссия между мной и Борджиа продолжалась довольно долго. Франческо тихо отдувался в своем кресле, его лоб поблескивал от пота. За время спора усталость, вызванная долгой дорогой, растаяла, сменившись своего рода возбужденным оживлением, ощущением близости к власти, реальной власти, и разговора на равных с грозным герцогом; да, пусть ненадолго, но я оказался в центре его внимания… Несколько раз, по-моему, я видел в полумраке, как Борджиа улыбался, отдавая должное моим искусным и красноречивым возражениям. Мы уподобились паре фехтовальщиков, проверяющих крепость защиты друг друга. Он знал, что я не смогу уколоть его, но, вероятно, удивился, что мне удается держать защиту.

А потом я сделал неожиданный выпад. Я заявил, что, в ответ на добросовестность, требуемую им от Флоренции, он сам должен показать нам свои честные намерения, выведя Вителлодзо Вителли и его войска из Ареццо. Герцог замер передо мной, слегка подавшись вперед.

— Не ждите, что я буду делать вам какие-то одолжения, — угрожающе ответил он и, отступив на пару шагов, произнес наши имена, с наслаждением подчеркивая каждый слог. — Франческо Содерини. Никколо Макиавелли, — он многозначительно приподнял брови. — Да, ваши имена не являются для меня тайной.

Мы озадаченно взглянули на него. Это противоречило дипломатическому протоколу. Как посланники, мы представляли правительство Флоренции, и наши имена не имели к делу никакого отношения. Герцог тихо рассмеялся, видя наше недоумение:

— Вителли Вителлодзо повсюду таскает с собой листок бумаги. И в нем записаны пять имен. Имена людей, коих он считает повинными в смерти его брата Паоло. Одно из имен уже зачеркнуто — того человека уже убили по приказу Вителлодзо.

Последовала пауза, во время которой мне показалось, что громкие удары моего сердца разнеслись по залу. Возможно, их мог слышать даже Валентинуа.

— Увы, господа, ваши имена также есть в том списке. Поэтому я предполагаю, что в ваших интересах убедить Синьорию одобрить соглашение со мной.

Он повернулся к нам спиной. Двери открылись, и вызванный гвардеец проводил нас в одну из комнат дворца. В этой просторной комнате также имелся камин, хотя и незажженный, а скудная обстановка включала в себя умывальник, пару тюфяков, набитых соломой, и столик с парой стульев. Наши пожитки мы обнаружили небрежно брошенными в углу.

— Кажется, он уже успел опустошить этот дворец, — шепотом заметил Франческо после ухода стражника.

— Да. По-видимому, в его планы не входит надолго здесь задерживаться.

— Может, французская армия не позволяет ему почивать на лаврах.

Наш разговор прервался. Франческо старательно вымыл лицо и шею в тазу с холодной водой, а я, сняв дорожную одежду, продолжал вспоминать нашу встречу.

— Исключительный человек, — произнес я, невольно высказав свои мысли вслух.

— Безусловно, опасный человек, — подхватил Франческо, поворачиваясь ко мне. — Боюсь, что он способен на все что угодно.

— Да, — согласился я, хотя понимал, что мы испытывали в тот момент разные чувства. Франческо, вероятно, пытался скрыть свой страх, а я делал все возможное, чтобы не показать моего воодушевления.

Подойдя к окну, я открыл ставни. В лунном свете круто взмывали вверх городские крыши и нырял в темноту отвесный склон холма. У меня закружилась голова.

Я закрыл ставни, достал из сумки бумагу, перо и чернила и при свете единственной свечи начал записывать недавно произошедший разговор.

Франческо забрался в постель, посетовав на свои ноющие мышцы, и долгое время единственными слышимыми мной звуками оставались его вздохи, покашливание да скрип моего пера по бумаге.

— Никколо, — вдруг раздался его встревоженный голос, — вы не собираетесь упоминать…

— … персональные угрозы?

— Да.

— Нет.

— Ладно… хорошо.

(Синьория усомнится в наших суждениях, если узнает, что Борджиа пытался угрожать лично нам.)

Епископ вскоре уснул, а я продолжал писать. Когда я перенес на бумагу все, что вспомнил из его слов, то сделал свою личную оценку герцога:

«Этот господин поистине надменен и великолепен, и не существует военной кампании настолько великой, чтобы она не показалась ему мелкой; в стремлении к славе и завоеваниям он никогда не успокоится и не признает усталости или опасности. Он умудряется оказаться в нужном ему месте прежде, чем становится известно, что он покинул другое; солдаты любят его, и он собрал под своими знаменами лучших людей Италии. Эти обстоятельства делают его победоносным и чудовищно опасным, в особенности когда ему сопутствует неизменная Удача…»

Разумеется, напыщенным ничтожествам нашей Синьории хотелось бы услышать совсем иное. Но это правда, а ведь мне и платят за то, чтобы я говорил правду. Чезаре Борджиа опасен для нашей республики, как горящий факел на сеновале.

Я тоже улегся и закрыл глаза, но еще очень долго не мог уснуть. В голове у меня звучал голос герцога, повторявший мое имя, а перед мысленным взором горели его хищные леопардовые глаза.