SEXTA PARS

Мне кажется, что я помню каждое отдельно взятое событие каждого отдельно взятого дня того моего первого путешествия, причем на протяжении всего пути – как туда, так и обратно. Позднее, в следующих своих странствиях, я уже перестал обращать внимание на мелкие, да и не только мелкие, но и весьма ощутимые неприятности: томительную жару и пробирающий до костей холод, волдыри и мозоли на руках и ногах, нездоровую пищу и грязную воду, а порой и на полное отсутствие воды и пищи вообще. Подобно жрецам, которые впадают в транс, накурившись дурманящего дыма, я научился становиться бесчувственным и, в то время как ноги несли меня все вперед и вперед, совершенно не замечал окружающей местности, к которой не испытывал ни малейшего интереса. Но в том, первом путешествии, именно потому, что оно было для меня первым, меня интересовало решительно все, вплоть до самых незначительных мелочей, и все эти мелочи, как радостные, так и досадные, я добросовестно отражал в своих записях. Вернувшись, я представил полный и подробный письменный отчет Чтимому Глашатаю Ауицотлю, хотя эти бумаги, надо полагать, и были трудноваты для чтения, поскольку отчасти, попав под дождь или же во время преодоления водных преград, пострадали от влаги, а отчасти пропитались моим собственным потом. К тому же Ауицотль был гораздо более опытным путешественником, чем в то время я, и он, наверное, не раз улыбался, читая те места моих рассказов, где наивно выпячивалось нечто заурядное и старательно разъяснялось очевидное.

Однако те дальние чужие земли уже начали меняться даже в ту пору, ибо неутомимые почтека и другие исследователи приносили тамошним народам вместе с товарами обычаи, понятия и слова, неведомые тем прежде. Ну а в наше время, когда теми путями двинулись испанские солдаты, поселенцы и миссионеры, жизнь туземцев наверняка изменилась до неузнаваемости. Так что как ни крути, но мне приятно осознавать, что благодаря моим описаниям будущие ученые смогут узнать, как раньше выглядели те земли и как тогда жили тамошние народы, в ту пору мало известные Сему Миру.

Если, почтенные господа, что-то в моем описании этого первого путешествия покажется вам недостаточно четким и подробным, то виной тому мое слабое зрение. Если же, с другой стороны, какие-то детали будут описаны с необычайной яркостью, это объясняется тем, что мне еще не раз доводилось путешествовать по тому же самому маршруту позднее, когда я уже обрел способность и возможность смотреть на мир более пристально и видеть вещи более четко.

В долгом путешествии, когда идти приходится как трудными, так и легкими тропами, отряд несущих грузы людей может преодолевать за день, от рассвета до заката, в среднем по пять долгих прогонов. Правда, в первый день мы проделали только половину этого расстояния – просто перешли по длинной дамбе на южный берег озера, в Койоакан и перед закатом устроились на ночлег, ибо завтра нам предстоял трудный путь. Как вы знаете, этот озерный край лежит словно бы в чаше – на дне долины между гор, и, чтобы выбраться оттуда, в любую сторону следует перевалить через гребень. Причем выше и круче всего горная стена как раз с южной стороны от Койоакана.

Несколько лет тому назад, когда первые испанские солдаты пришли в эту страну и я только-только начал понимать их язык, один из них, глядя на вереницу носильщиков, бредущих с грузами на спинах, не выдержал и спросил:

– Почему, во имя Господа, вам, глупым дикарям, не пришло в голову использовать колеса?

Я тогда еще не был хорошо знаком с выражением «во имя Господа», но зато прекрасно знал, что такое «колеса». В детстве у меня была игрушка, глиняный броненосец, которого я катал за веревочку. Поскольку глиняные лапы ходить, понятное дело, не могут, игрушку делали подвижной четыре маленьких деревянных колесика. Я рассказал об этом испанцу, и тот страшно удивился:

– Тогда почему же дьявол не надоумил никого из вас использовать колеса для перевозки грузов, как это сделано на наших пушках и зарядных ящиках?

Я заметил испанцу, что вопрос этот кажется мне на редкость глупым, и в результате за дерзость получил удар по физиономии.

Разумеется, мы знали о возможности применения колес, ибо чрезвычайно тяжелые предметы, вроде Камня Солнца, передвигали, перекатывая на бревнах, помещенных под ними и спереди. Но такие катки не подходили для перемещения более легких грузов, ибо в наших краях не водилось никаких тягловых животных вроде ваших лошадей, мулов, быков и осликов, которых можно было бы впрячь в колесную повозку. Так что единственными вьючными животными были мы сами. Крепкий носильщик способен, не особо напрягаясь, тащить довольно долго груз почти в половину собственного веса. Если поместить этот груз на колеса, то носильщику придется тянуть и толкать еще и вес тележки, которая на пересеченной местности станет только помехой.

Теперь вы, испанцы, проложили множество дорог, по которым грузы тянут животные, тогда как сами вы едете верхом или идете пешком налегке. Нельзя не признать, что процессия из двадцати крытых повозок, влекомых сорока лошадьми, представляет собой весьма внушительное зрелище. Наш маленький обоз из трех купцов и двенадцати рабов, безусловно, не производил такого впечатления. Зато, перенося все свои товары и большую часть провизии на себе, мы имели самое меньшее два преимущества: нам не приходилось кормить прожорливых тягловых животных и заботиться о них, а наши труды с каждым днем делали нас все выносливее и крепче.

Тем паче что неутомимый Пожиратель Крови заставлял нас постоянно тренироваться: еще до того, как мы покинули Теночтитлан, и потом на каждом привале нам всем, включая рабов, приходилось по его милости выполнять упражнения с копьями. Копье имелось у каждого члена отряда, сам же ветеран нес вдобавок внушительный личный запас боевого вооружения, состоявший из длинного копья, дротика, копьеметалки, макуауитль, короткого ножа, лука и колчана, полного стрел. Пожирателю Крови не составило особого труда убедить рабов, что мы будем относиться к ним лучше, чем разбойники, которые могут их «освободить», так что в интересах самих рабов помочь нам отразить любое нападение. Ну а уж как его отразить, он им покажет.

Переночевав на постоялом дворе Койоакана, мы выступили в путь до рассвета, ибо Пожиратель Крови предупредил, что нам следует пересечь дурные земли Куикуилько до того, как солнце поднимется высоко. Это название означает Место Сладостных Песнопений, но если когда-то там и звучали песни, то это было давно. Теперь же Куикуилько стало бесплодной серо-черной пустыней с бугристой, словно из застывших каменных волн, поверхностью. Можно было подумать, что заклятие какого-то могучего чародея мгновенно заморозило сбегавшую, пенясь и клокоча, с горы воду, на самом же деле то был застывший поток лавы из вулкана Кситли, потухшего и уснувшего столько вязанок лет назад, что когда именно произошло последнее извержение, погубившее Место Сладостных Песнопений, ведали лишь боги. Очевидно, когда-то это был огромный город, однако до наших дней дошло только его название, и о том, что за народ там жил, никто не помнил. Единственным сохранившимся строением была торчавшая над полем застывшей лавы пирамида, отличавшаяся от большинства наших тем, что не имела плоских граней, а представляла собой уступчатый конус, своего рода набор положенных одно на другое и уменьшающихся кверху каменных колец. Сколь бы сладостные песни ни звучали когда-то на этом месте, нынче задерживаться на каменистой равнине в дневное время не стоило, ибо ее пористая лава раскаляется под солнцем, испуская невыносимый жар. Даже ранним прохладным утром пустыня представляла собой не самое приятное место для прогулки. Там не росло даже сорняков, не щебетали птицы, и единственным звуком, который мы слышали, был разносившийся эхом по исполинской чаше топот наших собственных ног.

Но как бы ни была уныла вулканическая пустыня, по ней мы, по крайней мере, могли идти прямо, а вот оставшуюся часть того дня нам пришлось провести, то с трудом карабкаясь вверх по горному склону, то, напротив, осторожно спускаясь с этого склона вниз. Подъемы и спуски чередовались, повторяясь снова и снова. Впрочем, этот участок дороги не был ни опасным, ни даже по-настоящему трудным, ибо мы двигались маршрутами, проторенными множеством наших предшественников. Однако с непривычки этот дневной переход показался мне изнурительным: я с трудом дышал, весь вспотел, а спину ломило. Когда мы наконец остановились на ночь на постоялом дворе горной деревушки Шочимилько, даже Пожиратель Крови устал настолько, что не слишком усердно гонял нас перед сном с копьями. Потом все поели, рухнули на постели и заснули как убитые. Все, кроме меня.

Я, разумеется, тоже не прочь был поспать, но на этом же постоялом дворе остановился торговый караван, возвращавшийся с юга; часть их пути пролегала по тем же дорогам, по которым намеревались отправиться и мы. Поэтому, хотя веки мои и налились тяжестью, я вступил в разговор с возглавлявшим караван почтекатль – жилистым мужчиной средних лет. У него было не меньше сотни носильщиков и столько же охранявших их воинов, так что на нашу скромную группу купец наверняка смотрел со снисходительным пренебрежением. Что, впрочем, не помешало ему отнестись к начинающему торговцу вполне доброжелательно. Он просмотрел все мои примитивные карты, внес многочисленные поправки и пометил источники воды и другое, на что следовало обратить внимание.

Потом купец сказал:

– Мне посчастливилось раздобыть у сапотеков некоторое количество драгоценной карминной краски, но до меня дошел слух о еще более редком красителе. Пурпурном. Его обнаружили совсем недавно.

– Что же нового в пурпурном цвете? – удивился я.

– Это особый пурпур, богатый по тону и удивительно стойкий. Он не выцветает, превращаясь в нечто безобразно-зеленое. Если такая краска действительно существует, она будет приберегаться для самых знатных покупателей. Подобный краситель станет цениться выше, чем изумруды или перья птицы кецаль тото.

Я кивнул:

– Это точно, ведь до сих пор никому не удавалось получить по-настоящему стойкий пурпур, так что за него можно было бы запросить любую цену. А ты не пытался проверить, насколько правдивы эти слухи?

Он покачал головой.

– Вот в чем недостаток каравана. Не так-то просто взять да и увести такую уйму народу с проверенного маршрута на поиски неизвестно чего. Слишком многое стоит на кону, чтобы можно было рисковать, отправляясь на поиски без твердой уверенности в успехе.

– А вот я мог бы повести свой маленький отряд куда угодно.

Опытный торговец некоторое время смотрел на меня молча, а потом пожал плечами:

– Возможно, сам я не скоро снова выберусь на юг. – Он склонился над моей картой, указав место на побережье великого Южного океана. – Именно здесь знакомый купец и рассказал мне об этой новой краске. Правда, поведал он немного. Упомянул о свирепых, не подпускающих близко чужеземцев племенах, именуемых чонталтинали. Ну что это, спрашивается, за народ, если он сам называет себя «бродягами»? Да, помнится еще, тот малый поминал улиток. Улиток! Ну скажи на милость, улитки да бродяги, какой в этом смысл? Вот и я не знаю. Но если тебе, молодой человек, достанет смелости попытать счастья, располагая лишь столь скудными сведениями, то я желаю тебе удачи.

На следующий вечер мы подошли к городу, который был да и по сей день остается самым красивым и гостеприимным в землях тлауиков. Он расположен на высоком плато, и находящиеся в нем здания не теснятся беспорядочно друг возле друга, но разделены посадками кустов и деревьев, отчего городок и получил название Куануауак, то есть Окруженный Лесом. Это мелодичное название ваши соотечественники, с их окостеневшим языком, переиначили в смехотворное Куэрнавака, или Коровий Рог, что не делает испанцам чести.

Сам городок, окружающие его горы, кристально прозрачный воздух, тамошний климат – все это настолько привлекательно, что Куануауак всегда был любимым местом летнего отдыха богачей и знати Теночтитлана. Мотекусома Первый возвел там для себя скромный загородный дворец, который все последующие правители Мешико переделывали, достраивали и расширяли, так что со временем он стал не хуже любого из столичных дворцов, а роскошью садов даже превзошел их. Я знаю, что ныне ваш генерал-капитан Кортес сделал его своей резиденцией. Надеюсь, почтенные господа писцы простят мою язвительность, но позволю себе заметить, что, пожалуй, это может служить единственным основанием для переименования города. Так вот, хотя наш маленький караван прибыл туда задолго до заката, мы не смогли устоять перед искушением задержаться и провести ночь среди буйной зелени и благоухания цветов. Но рано поутру мы уже снова были на ногах и, оставив горы за спиной, продолжили путь.

Всюду, где караван останавливался на ночлег, мне, Коцатлю и Пожирателю Крови предоставляли скромные, но удобные отдельные спальни, тогда как наши рабы устраивались в общем помещении, в котором храпели вповалку также носильщики других торговцев. Тюки с товарами мы складывали в охраняемые кладовые, а собак пускали на задний двор, где они рылись в куче кухонных отбросов.

Первые пять дней путешествия мы находились на территории, которую пересекали южные торговые пути. Постоялых дворов в этих краях имелось множество, так что затруднений с ночлегом не возникало. Помимо всего прочего на каждом постоялом дворе нам предлагали также и женщин. Однако все эти трактирные маатиме были, на мой взгляд, простоваты. Кроме того, они и сами не больно-то интересовались мной, пытаясь завлечь главным образом тех, кто возвращался домой.

– Они полагают, что купцы, долгое время странствовавшие в дальних краях и изголодавшиеся по женщинам, не станут проявлять излишнюю разборчивость, но зато от них можно ожидать щедрости, – пояснил Пожиратель Крови. – Думаю, что мы с тобой на обратном пути тоже вполне сможем пожелать маатиме, но сейчас лучше не растрачивать попусту ни силы, ни средства. В тех краях, куда мы держим путь, тоже есть женщины, причем многие из них очень красивы, а свою благосклонность готовы продать за пустячную безделушку. Аййо, потерпи, пока не увидишь женщин народа Туч, вот уж будет пир – и для зрения, и для иных чувств!

На утро шестого дня мы вышли за пределы территории, где сходились основные торговые пути, и вскоре пересекли невидимую границу, вступив в бедные земли миштеков, или, как они называли себя сами, тья-нья – Люди Земли. Хотя с Мешико этот народ и не враждовал, но привечать почтека, заботиться об их удобствах и строить постоялые дворы склонности не имел. Более того, здешние власти, если таковые вообще имелись, не следили за безопасностью дорог и не спешили пресекать разбой.

– В этом месте мы запросто можем нарваться на разбойников, – предупредил Пожиратель Крови. – Они устраивают засады, подстерегая торговцев, как идущих из Теночтитлана, так и возвращающихся домой.

– А почему здесь? – спросил я. – Ведь дальше к северу сходятся все дороги, и там караваны встречаются гораздо чаще.

– Именно по этой самой причине. Ближе к столице на дорогах многолюдно, а объединившиеся по пути домой караваны часто сопровождают такие мощные отряды, что напасть на них могла бы разве что целая армия. То ли дело здесь: дороги пустынны, а стекающиеся к столице караваны еще не успели объединиться. Конечно, наша компания слишком мала, чтобы показаться им ценной добычей, но шайка разбойников не станет пренебрегать и такой мелочью.

После такого предостережения Пожиратель Крови двинулся один вперед отряда, держась на таком расстоянии, что казался Коцатлю лишь маленькой точкой вдалеке. Правда, пока мы следовали по плоской, лишенной деревьев и кустарников равнине, держась все еще отчетливо различимой тропы, нас так никто и не потревожил, а главным нашим врагом была клубившаяся повсюду пыль. Мы закрывали лица полами своих накидок, однако глаза все равно слезились от пыли, а в горле першило. Потом дорога поднялась на бугор, где на полпути к вершине мы обнаружили сидевшего на обочине, аккуратно сложив на пыльной траве готовое к бою оружие, Пожирателя Крови.

– Остановимся здесь, – тихо промолвил он. – Клубы пыли уже предупредили разбойников о нашем приближении, но сосчитать нас они еще не успели. Их самих восемь человек, все тья-нья. Они засели вон там, где дорога проходит через рощицу. Значит, так: надо устроить, чтобы они думали, будто нас всего одиннадцать. Меньше нельзя: совсем маленькая группа не подняла бы такую пылищу, так что они заподозрят подвох.

– Не понял, – пробормотал я, – как мы сделаем вид, будто нас одиннадцать?

Старый воин жестом приказал мне молчать, поднялся на вершину холма, лег и пополз вперед, исчезнув на время из виду. Потом он приполз обратно и спустился к нам.

– На виду из них сейчас только четверо, – объявил Пожиратель Крови, пренебрежительно фыркнув. – Старый трюк. Скоро полдень, так что эти четыре прохвоста делают вид, будто они скромные путники – миштеки, утомленные дальней дорогой и устроившие привал, чтобы подкрепиться. Они любезно пригласят вас разделить с ними трапезу, а когда вы все по-дружески рассядетесь вокруг костра, отложив оружие в сторону, остальные четверо, спрятавшиеся в зарослях, бросятся на вас – и ййа аййа!

– И что же нам делать?

– Используем их же собственную хитрость. Мы, как и они, разделимся и устроим разбойникам такую же ловушку, только мы спрячемся подальше. То есть, я хотел сказать, некоторые из нас. Дай-ка подумать. Так, Четвертый, Десятый и Шестой, вы самые рослые и лучше других умеете обращаться с оружием. Снимите свои вьюки и положите их здесь. Захватите только копья и идите со мной.

Сам Пожиратель Крови оставил весь свой богатый арсенал, взяв только макуауитль.

– Микстли, тебе, Коцатлю и всем прочим предстоит отправиться прямиком в ловушку. Делайте вид, будто вы ни о чем не подозреваете. Их приглашение остановиться, отдохнуть и поесть примите с благодарностью, но постарайтесь не выглядеть слишком уж недалекими и доверчивыми, поскольку это тоже может вызвать у разбойников подозрения.

Пожиратель Крови шепотом дал трем вооруженным рабам наставления, которых я не расслышал, после чего он сам и Десятый исчезли за одним склоном холма, а Четвертый и Шестой завернули за другой. Я глянул на Коцатля, и мы оба улыбнулись, стараясь приободрить друг друга. Оставшимся девяти рабам я сказал:

– Вы сами все слышали. Делайте все, что я велю, и помалкивайте. Пошли.

Мы гуськом перевалили через гребень холма и начали спускаться по склону, а когда увидели четырех мужчин, подбрасывавших палки в только что разведенный близ дороги костер, я приветственно помахал им рукой.

– Добро пожаловать! Вы, видно, такие же путешественники, как и мы! – обратился к нам один из разбойников, когда мы подошли поближе. Он говорил на науатлъ, дружелюбно улыбаясь. – Хочу вас предупредить, что мы прошли по этой проклятой дороге не один долгий прогон, пока наконец не отыскали это единственное тенистое местечко. Не присядете ли передохнуть с нами? А может быть, разделите и нашу скромную трапезу?

И незнакомец поднял за длинные уши тушки двух зайцев.

– Отдохнуть нам действительно не помешает, – отозвался я, делая своим людям знак остановиться и располагаться, как им нравится. – Но мяса этих двух тощих зверьков и вам-то четверым будет маловато. Остальные мои носильщики как раз сейчас отправились на охоту: глядишь, и принесут что-нибудь посытнее и повкуснее. И тогда мы сможем предложить вам угощение...

Улыбка говорившего сменилась обиженной гримасой.

– Ты, похоже, принимаешь нас за разбойников, – с укором сказал он, – потому и делаешь вид, будто у тебя уйма людей. Это не по-дружески: ведь скорее нам надо вас опасаться, а не наоборот. Вас одиннадцать человек, а нас всего четверо. Так что давайте в знак взаимного доверия отложим все наше оружие подальше.

И разбойник с самым невинным видом отстегнул и отбросил в сторону свой макуауитль. Три его спутника, поворчав, последовали его примеру. Я дружелюбно улыбнулся, прислонил свое копье к дереву и жестом велел сделать то же своим спутникам. Те демонстративно сложили оружие так, что оно находилось вне пределов досягаемости, и я присел у костра напротив четверых миштеков. Двое из них насадили тощие заячьи тушки на зеленые ветки и закрепили их над костром.

– Скажи-ка, приятель, – обратился я к предводителю. – А какова эта дорога дальше на юг? Стоит ли нам здесь чего-нибудь остерегаться?

– Еще как стоит! – воскликнул он, и глаза его блеснули. – Край здесь самый что ни на есть разбойничий, от грабителей просто проходу нет. Конечно, бедным путникам вроде нас их опасаться нечего, но вот вы, похоже, несете ценные товары. Может, наймешь нас охранниками?

– Спасибо за предложение, – последовал мой ответ, – но я не настолько богат, чтобы позволить себе еще и вооруженную свиту. Как-нибудь обойдусь носильщиками.

– Носильщики не годятся в охрану, а без охраны тебя непременно ограбят, – равнодушно заметил мой новый знакомый, а потом насмешливо добавил: – Впрочем, у меня есть другое предложение. Какой смысл тебе рисковать и тащить свои товары дальше по такой ненадежной дороге? Оставь их нам на хранение, а сам налегке иди куда глаза глядят. Ручаюсь, тебя никто не тронет. – (Я рассмеялся.) – Небось решил, что я шучу? Ничего, думаю, мы сможем убедить тебя принять это предложение, дружище.

– А я думаю, приятель, что самое время позвать с охоты моих носильщиков.

– Давай, – ухмыльнулся разбойник. – А хочешь, я сам их позову?..

– Хочу, – сказал я.

На какой-то миг главарь бандитов растерялся, но, видимо, решив, что я рассчитываю взять его на испуг, издал громкий клич. После этого все четверо тут же метнулись к своему оружию, но одновременно с ними из-за деревьев выступили Пожиратель Крови, Шестой, Четвертый и Десятый, причем появились они с разных сторон. Тья-нья, уже поднявшие было мечи, замерли, как изображения воинов на рельефах.

– Эх, и славно же мы поохотились, господин Микстли! – зычно объявил Пожиратель Крови. – Да я вижу, у вас тут компания. Ничего, мы принесли столько добычи, что можем и поделиться. – С этими словами он, а за ним и рабы побросали наземь то, что каждый из них держал в руке. Отсеченные человеческие головы.

– Не сомневаюсь, друзья: что-что, а уж хорошую еду вы распознаете сразу, – добродушно сказал Пожиратель Крови оставшимся разбойникам. Те попятились и, прислонившись к самому большому дереву, заняли оборонительную позицию, но вид у всех четырех был совершенно ошеломленный. – Да бросьте вы свое оружие. И не робейте, угощайтесь.

Злоумышленники затравленно огляделись. К этому моменту каждый член нашего отряда уже держал в руке копье, а потому разбойники беспрекословно подчинились, когда наш куачик взревел:

– Я сказал – бросить оружие!

Повиновались они и когда он приказал им подойти и поднять с земли головы своих товарищей, а услышав «ешьте», направились к костру.

– Куда? – рявкнул безжалостный воин. – Костер для зайцев, а зайцы для нас. Ешьте прямо сырыми!

Четверо незадачливых грабителей присели на корточки и с жалким видом принялись обгладывать мертвые головы. Там, правда, и объедать-то особо нечего, кроме разве что губ, щек и языка.

– Возьмите их оружие и уничтожьте, – приказал Пожиратель Крови нашим рабам. – А потом обыщите их торбы, вдруг попадется что-нибудь стоящее.

Шестой, собрав мечи, принялся по очереди разбивать о валуны их обсидиановые лезвия, пока те не рассыпались в порошок. Десятый и Четвертый обыскали пожитки разбойников, заглянув тем даже под набедренные повязки, но не нашли ничего, кроме набора самых необходимых в дороге предметов: зубочисток, сухого мха для растопки, палочек для добычи огня и прочих мелочей.

– Зайцы на костре вроде поджарились. Разделай-ка их, Коцатль, – промолвил Пожиратель Крови, после чего повернулся к тья-нья и рявкнул: – Жуйте веселее, не можем же мы есть одни. Это невежливо.

Все четверо, давясь, продолжали рвать зубами хрящи, оставшиеся от ушей и носов. Их уже не раз выворачивало, и одного этого было достаточно, чтобы отбить у меня и Коцатля всякий аппетит, но вот суровый старый солдат уминал зайчатину как ни в чем не бывало. Да и все рабы тоже.

Наконец Пожиратель Крови подошел к нам с Коцатлем (мы сидели спиной к едокам), утер рот мозолистой рукой и сказал:

– Мы, конечно, могли бы обратить этих миштеков в рабство, но тогда нам пришлось бы постоянно следить за пленниками, опасаясь их коварства. По-моему, они не стоят таких хлопот.

– Тогда убей их, и делу конец. Они и так уже больше похожи на мертвецов.

– Не-е-т, – задумчиво протянул Пожиратель Крови. – Я предлагаю их отпустить. У разбойников нет гонцов-скороходов, однако они каким-то своим способом ухитряются обмениваться сведениями о купеческих караванах и отрядах: рассказывают друг другу, кого можно безнаказанно ограбить, а с кем шутки плохи. Если мы отпустим этих четверых на свободу, они повсюду разнесут весть о нашей компании, и любая другая шайка как следует подумает, прежде чем решится на нас напасть.

– Это уж точно, – сказал я, восхитившись человеком, совсем недавно называвшим себя «старым мешком ветра и костей».

Именно так мы и поступили. Однако тья-нья не пустились немедленно бежать. И даже когда наш караван отправился дальше, они еще долго сидели, совершенно раздавленные и уничтоженные, там, где мы их бросили. У разбойников не осталось сил и воли даже для того, чтобы отбросить в сторону окровавленные, обглоданные черепа, которые уже облепили мухи.

Закат солнца застал нас посреди зеленой, приятной на вид, но совершенно необитаемой долины, где не было ни деревушки, ни постоялого двора, ни вообще какого-либо человеческого жилья. Пожиратель Крови не разрешал нам останавливаться, пока мы не подошли к речушке с чистой водой, а там показал, как разбить лагерь. Впервые с тех пор, как мы покинули столицу, нам пришлось добыть трением огонь и развести костер, на котором Девятый и Третий приготовили еду. Вытащив из торб одеяла, мы устроили себе постели и улеглись с не слишком приятным чувством, что вокруг нашей стоянки нет ни крыши, ни стен – одна лишь сплошная темнота, населенная ночными тварями, да и сами мы далеко не многочисленное, сильное войско, а всего-навсего горстка людей, ощущающих холодное дуновение бога Ночного Ветра.

Помню, когда ужин был закончен, я встал на самом краю круга света, отбрасываемого нашим костром, и устремил взгляд во мрак настолько непроницаемый, что даже человек с нормальным зрением не смог бы там ничего разглядеть. Луна в ту ночь не светила, а если на небе и проступали звезды, то для меня они были неразличимы.

То, что я испытывал тогда, сильно отличалось от ощущений во время того единственного военного похода, в котором мне довелось участвовать. Явившись сюда по собственной воле, я вдруг особенно остро ощутил свою оторванность от привычного мира, собственные слабость и уязвимость. Как будто так далеко меня завело вовсе не бесстрашие, но безрассудство.

В армии, на ночном привале, когда из темноты беспрерывно слышался шум, производимый множеством людей, я постоянно чувствовал себя частью некоего единого целого. Но в ту ночь за моей спиной в отблесках костра слышались лишь изредка роняемые слова и приглушенная возня: это рабы оттирали кухонные принадлежности, подбрасывали в костер сухие ветки и подкладывали листья под наши одеяла, да собаки дрались из-за объедков. Передо мною же была непроглядная тьма – без малейшего намека на какую-либо деятельность, на какое-либо вообще присутствие людей. Создавалось впечатление, будто я стою на самой грани обитаемого мира, за которую не ступала нога человека. Ночной ветер донес до меня из непроницаемого мрака, пожалуй, самый наполненный одиночеством звук на свете – далекое, едва различимое завывание койота, такое заунывное и тоскливое, словно он оплакивал невосполнимую утрату.

Мне очень редко, даже когда я оставался совсем один, доводилось чувствовать себя по-настоящему одиноким, но в ту ночь, когда я намеренно, чтобы испытать себя, стоял, повернувшись спиной к теплу, свету и людям, а лицом к непроглядному, равнодушному, пустому мраку, я ощутил полное, беспросветное одиночество.

Потом до меня донеслись наставления Пожирателя Крови:

– Ложись спать раздетым, как дома или на постоялом дворе. Ляжешь в одежде – самому же будет хуже: к утру замерзнешь, а укутаться будет не во что. Ты уж мне поверь.

– А что, если явится ягуар и нам придется от него удирать? – спросил Коцатль с лукавой улыбкой.

– Сынок, – невозмутимо отозвался Пожиратель Крови, – если явится ягуар, ты припустишь со всех ног, не заботясь о том, голый ты или одетый. Только от ягуара не убежишь. Будь уверен: таких вкусных, сочных мальчиков, как ты, ягуары уминают вместе с одеждой. – Тут, похоже, старый солдат заметил, как задрожала нижняя губа Коцатля, потому что, ухмыльнувшись, добавил: – Но не беспокойся. Ни одна кошка не подойдет близко к горящему костру, а я уж прослежу за тем, чтобы он не потух. – Старый воин вздохнул. – Это привычка, оставшаяся после многих походов. Едва огонь слабеет, я сразу просыпаюсь. Так что спите себе и ничего не бойтесь.

Я не испытал особых неудобств от того, что закутался всего в два одеяла, хотя под моей подстилкой на твердую холодную землю была набросана лишь какая-то чахлая поросль. Но ведь даже в своих роскошных дворцовых покоях я весь последний месяц спал на жестоком ложе Коцатля, уступив свою кровать выздоравливающему пареньку. Зато ему, успевшему привыкнуть за последнее время к мягкой, пышной постели, видимо, приходилось нелегко. Во всяком случае, если все прочие, устроившись вокруг костра, вскоре захрапели и засопели, мальчик долго беспокойно ворочался, пытаясь устроиться поудобнее, и тихонько поскуливал, ибо это ему никак не удавалось.

– Коцатль, – шепотом окликнул я его, – тащи сюда свои одеяла.

Обрадовавшись, мальчик бросился ко мне, и мы, объединив свои подстилки, соорудили ложе потолще и помягче. Правда, пока мы оба нагишом возились с постелью, наши тела пробрало ночным холодом, так что нам не оставалось ничего другого, кроме как поскорее нырнуть под одеяла, как в гнездышко, и прижаться друг к другу, чтобы согреться. Мало-помалу наша дрожь улеглась, и Коцатль, пробормотав «спасибо, Микстли», вскоре задышал ровно и мягко.

Мальчик-то заснул, а вот у меня сон напрочь пропал. Согревая мое тело, Коцатль разогрел и мое воображение. В военном походе мне приходилось ночевать бок о бок с другими воинами, но это было совсем другое. Причем совершенно не похожее на ощущение, которое я испытал с женщиной в ночь воинского пира. Нет, более всего это напоминало то, что я переживал со своей сестрой в ту пору, когда мы еще только исследовали и познавали друг друга, когда сама Тцитци своим полудетским телом еще напоминала этого мальчика. Ощущение оказалось столь сильным, что мой тепули, находившийся как раз между моим животом и ягодицами мальчика, зашевелился и начал затвердевать. Я строго напомнил себе, что Коцатль – ребенок вдвое меня моложе. Однако руки мои, похоже, тоже вспомнили Тцитци и, словно сами по себе, стали обшаривать тело, по-детски угловатое, а потому так болезненно походившее на то, другое. Вдобавок и между ног у Коцатля вместо мужского члена находилась манящая впадина. Так и получилось, что в то время, как ягодицы мальчика уютно примостились на моем паху, мой тепули внедрился между складками того, что разительно напоминало закрытую тепили. Возбуждение мое достигло такой точки, что я уже не мог остановиться, хотя и очень надеялся, что смогу кончить, не разбудив Коцатля.

– Микстли? – недоумевающе прошептал спросонья мальчик.

Я остановился, нервно рассмеялся и прошептал:

– Наверное, мне следовало взять с собой рабыню.

Он покачал головой и, сонно пробормотав: «Ну, если я могу быть полезным тебе таким образом...», прижался ко мне вплотную.

Позднее, когда мы оба заснули, прильнув друг к другу, мне приснился волшебный сон о Тцитци: в ту ночь я проделал это дважды – во сне со своей сестрой и наяву с Коцатлем.

Я догадываюсь, почему брат Торибио так резко вскочил и вышел. Ему ведь пора на занятия по катехизису, не так ли?

Так вот, наутро я поневоле призадумался, уж не превратился ли я вдруг после всего случившегося в куилонтли и не будет ли меня теперь тянуть только к мальчикам. Однако это беспокойство продлилось недолго. На следующий вечер мы добрались до селения под названием Тланкуалпикан, где имелся непритязательный постоялый двор. Нас накормили и предоставили нам возможность помыться, но вот отдельная комната для ночлега оказалась только одна.

– Я переночую с рабами, – заявил Пожиратель Крови, – а вы с Коцатлем поделите эту комнатушку.

Лицо мое вспыхнуло: я догадался, что старый воин, должно быть, слышал в предыдущую ночь нашу возню, скрип веток под подстилкой или что-то в этом роде. Однако куачик, увидев мою физиономию, расхохотался:

– Значит, ты имел дело с мальчиком в первый раз, да? А теперь усомнился в своей мужской силе? – Он покачал седой головой и рассмеялся снова: – Позволь мне дать тебе совет, Микстли. Когда тебе действительно потребуется женщина, но ее поблизости не окажется, удовлетворяй свое желание любым доступным способом. Скажу по опыту: частенько жители селений, через которые пролегал путь нашего войска, прятали всех своих женщин поголовно, так что нам приходилось заменять их пленниками. – Его явно забавляло мое изумление. – Да не смотри ты на меня так, Микстли. Я знавал солдат, которые потихоньку совокуплялись с домашними ланями или собаками покрупнее. Один из моих бойцов рассказывал, что как-то раз в стране майя ему довелось позабавиться с пойманной в джунглях самкой тапира.

Я был сконфужен, но, видимо, почувствовал некоторое облегчение, ибо мой друг заключил:

– Радуйся, что у тебя есть маленький спутник, который нравится тебе и вдобавок любит тебя настолько, что не возражает против твоих забав. Будь уверен: едва тебе только встретится привлекательная женщина, ты мигом убедишься, что не превратился в куилонтли.

Это звучало обнадеживающе, но на всякий случай не мешало устроить проверку. Помывшись и пообедав на постоялом дворе, я принялся бродить по двум-трем улочкам Тланкуалпикана, пока не углядел в одном из окон женщину. Подойдя поближе, я увидел, что она улыбается мне. Хотя незнакомку трудно было назвать красавицей, но внешность она имела вовсе не отталкивающую. Пугающих признаков страшной болезни нанауа – сыпи на лице, выпадения волос, язвочек вокруг рта и всего прочего – я не заметил. Кожа в других местах, в чем я убедился очень скоро, тоже была здоровой.

Я специально захватил с собой дешевый кулончик с жадеитом, который ей и подарил. Женщина протянула мне руку, прося помочь ей выбраться из окна (муж этой шалуньи, пьяный, валялся в соседней комнате), и мы с ней на полную катушку насладились друг другом. Я при этом не только удостоверился, что по-прежнему способен желать и удовлетворять женщину, но и пришел к выводу, что искушенная и темпераментная женщина все же гораздо соблазнительнее любого мальчика.

После того случая нам с Коцатлем много раз доводилось заночевать в одной постели – и на бивуаках, там это было лучшим способом согреться; и на деревенских постоялых дворах, где не было лишних комнат, – но в плотские отношения с ним я вступал нечасто, лишь в тех случаях, о которых упоминал Пожиратель Крови. Сам Коцатль придумывал разнообразные способы доставлять мне большее удовольствие, вероятно, ему и самому надоедало быть пассивным участником. Но я не стану рассказывать об этом подробно, тем паче что со временем мы с ним и вовсе перестали заниматься подобными вещами, а вот верными друзьями оставались на протяжении всей его жизни, пока он однажды не решил положить ей конец.

Стоял сухой сезон: мягкие, теплые дни и свежие, прохладные ночи. Так что погода была самой подходящей для путешествия, хотя по мере того, как мы продвигались дальше на юг, ночи становились все теплее. Теперь мы уже спали на свежем воздухе, не укрываясь одеялами, а в полдень становилось настолько жарко, что мы, будь у нас такая возможность, с удовольствием маршировали бы нагишом.

Haш путь пролегал по чудесной местности. Порой мы просыпались на лугу, полном цветов, на лепестках которых еще поблескивала утренняя роса, так что казалось, будто все поле усеяно мерцающими драгоценностями. Иной раз цветы поражали своим разнообразием, но бывало и наоборот: огромное пространство занимали совершенно одинаковые, покачивавшиеся на высоченных стеблях желтые венчики, весь день поворачивавшиеся следом за солнцем.

Мы поднимались рано и покрывали к полудню большие расстояния, пересекая самую разнообразную местность. Нам случалось идти через лес настолько густой, что пышная листва не давала возможности расти подлеску: под пологом ветвей расстилался ковер из мягкой травы, словно бы посаженной заботливым садовником. Бывало, что мы брели по прохладным морям перистого папоротника или, не видя друг друга, пробирались сквозь заросли зеленого тростника, а то и серебристой травы выше человеческого роста. Иногда мы взбирались на гору, откуда открывался вид на другие вершины: с близкого расстояния они выглядели зелеными, а издали казались утопающими в сизо-голубой дымке.

Того, кто шел во главе колонны, порой поражали неожиданные проявления таившейся вокруг жизни. То из-под ног выскакивал и пускался наутек затаившийся под корягой кролик, то, с шумом хлопая крыльями, взмывал в воздух фазан, а то выпархивал целый выводок перепелов или голубей. Не раз и не два с нашей дороги убегала голенастая птица-скороход, неуклюже уползал броненосец или ускользала прыткая ящерица. Правда, чем дальше мы продвигались на юг, тем чаще вместо обычных ящериц нам попадались игуаны – огромные, длиной чуть ли не в рост Коцатля, покрытые бородавками, с гребнем вдоль хребта, окрашенные в самые яркие цвета: красный, зеленый и пурпурный.

Почти все время над нашими головами бесшумно описывал круги ястреб, терпеливо высматривавший добычу – тех самых мелких птичек или зверушек, которые выскакивали из-под наших ног, или реял стервятник, дожидавшийся возможности поживиться отбросами человеческой пищи. Лесные белки-летяги планировали с ветки на ветку: казалось, они способны парить, как ястребы, но в отличие от последних сердито цокали. И в лесу, и на лугах – повсюду вокруг нас порхали, а порой и зависали рядом в воздухе яркие длиннохвостые попугаи и похожие на самоцветы колибри, мохнатые черные пчелы и множество бабочек самых причудливых расцветок.

Аййо, сочные краски лета были повсюду, особенно же яркими и насыщенными становились они под полуденным солнцем: в эту пору леса и поля уподоблялись открытым сундукам со сверкающими драгоценностями, самоцветами и теми металлами, которые в равной степени ценят и люди, и боги. Солнце вспыхивало в бирюзовом небе подобно круглому щиту из чеканного золота, и его лучи превращали обычные булыжники и гальку в топазы, гиацинты или опалы, которые у нас называют огненными камнями, в серебро и аметисты, в зеркальный камень тецкатль, в жемчуг (он хоть и похож на камень, но на самом деле представляет собой сердцевину раковины) или в янтарь, который также является вовсе не камнем, а застывшей древесной смолой. Зелень деревьев вокруг нас преображалась в изумруды, нефриты и жадеит. И поэтому, проходя через лес, где солнечный свет пробивался сквозь изумрудную листву, мы невольно ступали бережно и осторожно, чтобы не повредить драгоценные золотистые диски, тарелки и блюдца.

С наступлением сумерек цвета постепенно утрачивали яркость. Жаркие краски остывали и тускнели: даже пурпур и бронза становились сперва голубыми, а потом и серыми. Одновременно из низин и оврагов начинал подниматься белесый туман, уплотнявшийся вокруг до тех пор, пока его отдельные клубы не сливались в клочковатое, окутывавшее нас со всех сторон одеяло. Летучие мыши и ночные птицы начинали метаться вокруг, хватая на лету невидимых насекомых и непостижимым образом ухитряясь не сталкиваться ни с нами, ни с ветвями деревьев, ни друг с другом. И даже когда наступала полная темнота, мы все равно продолжали ощущать красоту местности, хоть и не могли ее видеть. Каждый вечер мы ложились спать, вдыхая головокружительные ароматы белых, словно луна, цветов, раскрывавших свои лепестки и испускавших нежное благоухание только по ночам.

Если конец дневного перехода совпадал с нашим прибытием в какое-нибудь поселение тья-нья, мы проводили ночь под крышей и в четырех стенах. Причем в населенных пунктах побольше стены эти, как правило, были бревенчатыми или сложенными из необожженного кирпича, тогда как в мелких деревушках нам приходилось довольствоваться тростниковыми хижинами с соломенной кровлей. За плату всегда можно было раздобыть приличные продукты (изредка даже какие-нибудь местные деликатесы) и нанять женщин, чтобы самим не утруждаться готовкой. Удавалось разжиться и горячей водой, а иногда и попариться в чьей-нибудь домашней парной. В достаточно больших поселениях мы с Пожирателем Крови за пустяковую плату получали по женщине, а иногда обеспечивали рабыней и наших людей (те пользовались ею по очереди).

Но довольно часто ночная тьма заставала нас в безлюдной местности, вдалеке от населенных пунктов. Хотя все мы к тому времени уже привыкли спать на земле и перестали бояться окружающей неприглядной пустоты, в таких ночевках все равно было мало радости. Наш ужин, случалось, состоял из одних бобов и атоли, а пили мы одну только воду, но это была ерунда по сравнению с невозможностью как следует помыться. Приходилось ложиться спать, покрытым коростой грязи и пота, да еще всю ночь чесаться из-за укусов насекомых. Хорошо еще, изредка удавалось остановиться на ночлег рядом с речкой или прудом и худо-бедно ополоснуться хотя бы в холодной воде. Ну а наши дорожные трапезы порой разнообразило мясо вепря или иного дикого зверя, добытого, понятное дело, Пожирателем Крови.

Потом и Коцатль, проявлявший большой интерес к луку и стрелам старого солдата, принялся мимоходом постреливать в придорожные деревья и кактусы, пока не наловчился стрелять довольно метко. Правда, пуская по-мальчишески стрелы во все, что движется, он по большей части сшибал всякую мелочь – скажем, фазана или земляную белку, – которой всю компанию, конечно же, было не накормить. А как-то раз Коцатль заставил всех нас разбежаться, подстрелив коричневого в белую полоску скунса: можете себе представить, во что это вылилось. Но однажды, идя впереди колонны, мальчик поднял с дневного лежбища оленя, всадил в него стрелу и преследовал, пока тот не зашатался и не упал. Когда мы догнали Коцатля, охотник неуклюже свежевал добычу своим маленьким кремневым ножом, но тут Пожиратель Крови сказал:

– Не утруждайся, сынок. Оставь эту тушу стервятникам да койотам. Видишь, ты угодил ему прямо в кишки и их содержимое вылилось внутрь. Мясо будет пахнуть дерьмом. – Коцатль страшно расстроился, однако наставления старого ворчуна выслушал внимательно. – На кого бы ты ни охотился, целься вот сюда или сюда – в сердце или в легкие. И животному не придется мучиться зря, и нам достанется съедобное мясо.

Урок этот мальчик усвоил и в скором времени добыл нам; на обед самку оленя. Ее он подстрелил уже по всем правилам.

На каждом вечернем привале, будь то в деревушке или посреди пустынной местности, я предоставлял Пожирателю Крови, Коцатлю и рабам разбивать лагерь или обустраивать нашу стоянку, а сам же, достав краски и бумагу, принимался по свежим впечатлениям чертить карты и составлять подробный, со множеством деталей отчет о пройденном маршруте, отмечая все мало-мальски заслуживающее упоминания. Если мне не удавалось закончить эту работу до наступления темноты, я обычно продолжал ее с утра, пока остальные сворачивали лагерь. Мне хотелось записать все как можно скорее, пока не поблекли воспоминания, однако, так или иначе, это было хорошей тренировкой памяти. Возможно, именно потому, что я столь основательно упражнял ее в молодые годы, я и теперь, на склоне лет, так хорошо помню многие события своей жизни... включая и такие, которые предпочел бы забыть.

В то путешествие, как и в последующие, я с интересом знакомился с новыми словами и понятиями. Как я упоминал, к тому времени мой родной науатлъ уже стал распространяться повсюду, так что почти в каждой, даже самой захолустной деревеньке можно было найти человека, говорившего на нем вполне сносно. Большинство странствующих купцов удовлетворялись тем, что находили такого переводчика и обо всех сделках договаривались через него. Одному и тому же торговцу доводилось бывать в землях самых разных племен, говоривших на разных языках, но, поскольку практической надобности осваивать все эти языки у него не возникало, мало кто утруждал себя изучением хотя бы одного незнакомого наречия.

Меня же всегда интересовали новые языки, и я, по-видимому, обладал способностью усваивать их без особого труда. Возможно, этому способствовало то, что мне с детства пришлось иметь дело с разными диалектами науатлъ, которые были в ходу на Шалтокане, в Тескоко, Теночтитлане и, пусть там я пробыл совсем недолго, в Тлашкале. Двенадцать рабов нашего каравана, которые говорили на своих родных языках, а кое-как объясняться на науатлъ научились, уже попав в неволю, стали для меня источником новых знаний. Указывая по дороге на какой-либо предмет, я запоминал его название и добавлял еще одно чужеземное слово к уже мне известным.

Не стану уверять, будто я научился бегло говорить на языках всех племен, с которыми встречался во время этого своего и последующих путешествий. Однако наречия миштеков, сапотеков, чиапа и майя мне удалось освоить по крайней мере настолько, что я мог более-менее сносно объясняться. Это сослужило мне добрую службу, ибо позволяло познакомиться с местными обычаями и следовать им, что, в свою очередь, способствовало достижению большего взаимопонимания с местными жителями, а значит, и успеху торговых переговоров. Заключать выгодные сделки мне было легче, чем обычному «глухонемому» торговцу, вынужденному договариваться через толмача.

Приведу один пример. Как-то раз, едва мы перевалили через очередной невысокий кряж, Четвертый начал выказывать радостное возбуждение. Я поговорил с рабом на его родном языке, и тот объяснил, что совсем неподалеку, как раз по пути, находится его родное селение Иночикстлан. Некогда он покинул родительский дом, чтобы попытать счастья в большом мире, но попал в руки разбойников, которые продали его знатному чалька. Он несколько раз переходил от хозяина к хозяину, был включен в состав партии рабов, переданной Союзу Трех в качестве уплаты дани, и в конце концов оказался на помосте невольничьего рынка, где его и нашел Пожиратель Крови.

Разумеется, чуть позже я узнал бы все это и не понимая языка раба, ибо, как только мы прибыли в Иночикстлан, навстречу Четвертому бросились его отец, мать и два брата, со слезами и радостными возгласами приветствовавшие давно пропавшего родственника. Они и сельский текутли (точнее, чагула, как называли мелкого вождя в здешних краях) стали просить разрешения выкупить у меня этого человека. Выразив полное понимание и сочувствие, я, однако, не преминул заметить, что Четвертый – самый рослый из носильщиков нашего отряда, единственный, кто способен в одиночку нести на плечах мешок с необработанным обсидианом. В ответ чагула предложил купить у меня не только раба, но и обсидиан, поскольку в здешних краях этот ценный материал не добывали. Зато жители этой деревни изготовляли превосходные шали, которые вождь и предложил мне в уплату.

Шали оказались и впрямь великолепны, но мне пришлось объяснить селянам, что мы проделали лишь треть пути до конечной цели моего путешествия, так что я пока не стремлюсь приобретать товары, ибо не собираюсь таскать их с собой весь путь туда и обратно. Честно говоря, я уже готов был уступить, ибо настроился отдать Четвертого семье, однако, к моему удивлению, мать и отец носильщика встали на мою сторону.

– Чагула, – почтительно обратились они к своему вождю, – посмотри на этого молодого купца. У него доброе лицо, он нам сочувствует и уж конечно сам заплатил немалую цену за такого замечательного работника, как наш сын. Теперь он – его законная собственность, но неужели ты пожалеешь средств на святое дело освобождения своего соплеменника?

Я не вмешивался, да этого и не требовалось: горластые родственники Четвертого повернули дело так, что, дабы не выглядеть скупым, жестоким и равнодушным к судьбе соотечественника, их чагула вынужден был запустить руку в сельскую казну. Так что в результате за раба и мешок обсидиана он отсыпал мне бобов какао и маленьких медных слитков, нести которые было удобнее и легче, чем необработанный камень. Я получил за него хорошую цену, а за раба выручил вдвое больше, чем за него заплатил! Когда обмен был произведен и Четвертый снова стал свободным жителем Иночикстлана, в селении на радостях решили устроить праздник, на котором мы стали желанными гостями. Естественно, что и едой, и шоколадом, и октли нас угощали бесплатно.

Местные жители еще продолжали праздновать, когда мы отправились в отведенные нам хижины. Раздеваясь перед сном, Пожиратель Крови рыгнул и сказал:

– Я всегда не только считал ниже своего достоинства учить чужие наречия, но и вовсе не признавал ни одно из них человеческим языком. Честно скажу, мне казалось, что ты, Микстли, попусту тратишь время, стараясь освоить эту варварскую тарабарщину. Но теперь я должен признать... – Он снова сильно рыгнул и заснул.

Возможно, сеньор Молина, вам как переводчику будет интересно узнать, что, выучив науатлъ, вы еще не освоили всех местных языков. Я вовсе не хочу с пренебрежением отнестись к вашим достижениям – для иностранца вы говорите на науатлъ превосходно, – однако позвольте заметить, что другие здешние наречия гораздо сложнее.

Например, вам должно быть известно, что ударение в науатлъ, как, если не ошибаюсь, и в вашем испанском языке, почти всегда делается на предпоследнем слоге. Возможно, именно это сходство и помогло мне освоить испанский, хотя во всех прочих отношениях он не имеет с науатлъ ничего общего.

Пуремпече, наши ближайшие соседи, делают ударение на третьем слоге от конца: наверняка вы слышали такие названия, как Патцкуаро, Керетаро и тому подобные. Язык отоми, который распространен к северу отсюда, еще более путаный, ибо в их словах ударение может ставиться где угодно. По правде говоря, из всех известных мне языков, включая и ваш, испанский, отомите кажется мне самым трудным для изучения. Посудите сами: у них есть отдельные слова для обозначения мужского смеха и женского смеха.

Меня и раньше называли по-разному, однако когда я начал путешествовать, имен стало еще больше. И неудивительно: ведь слова Темная Туча на разных языках звучат по-разному. Народ сапотеков, например, произносит их как Цаа Найацу, и одна девушка, даже после того как выучилась от меня беглому науатлъ, все равно продолжала называть меня Цаа. Конечно, ей ничего не стоило сказать Микстли, но Цаа звучало так ласково, так нежно, что это имя я предпочитал любому другому из всех, какими мне довелось называться.

Но об этом я расскажу в свое время.

Я вижу, брат Гаспар, что вы делаете дополнительные пометки, старясь обозначить ударения в словах Цаа Найацу. Да, они произносятся как при пении: звуки то поднимаются, то падают. Честно говоря, мне трудно представить себе, как это может быть передано средствами письма.

Язык сапотеков, несомненно, является самым музыкальным из всех наречий Сего Мира, точно так же как мужчины этого племени слывут самыми красивыми на свете, а женщины – самыми грациозными. Должен сказать, что сапотеками, от слова «сапотин» – так называются мармеладные сливы, щедро произрастающие в их краю, – этот народ называют соседи. Сами они именуют себя более подходяще для племени, обитающего в горах: Бен Цаа, или народ Туч.

Они называют свой язык лучи. Звуков в нем меньше, чем в науатлъ, и слова, в которые складываются эти звуки, короче, однако с помощью этих немногих звуков, в зависимости от того, как они произносятся, то есть от тона, передается огромное количество значений. Мелодичное звучание слов в этом языке очень важно для их понимания. Мелодия, ритм и тон настолько существенны, что некоторые несложные сообщения сапотеки способны передавать, всего лишь насвистывая или мурлыча соответствующую мелодию.

Мы догадались, что приближаемся к владениям народа Туч, заслышав с нависавшей над тропой скалы громкий свист. Вернее, это был даже не свист, а долгая переливчатая трель, издать какую смогла бы далеко не каждая птица. Спустя мгновение свист повторился уже где-то впереди нас, потом, чуть потише, еще дальше, и так звучал эхом, пока не стих в отдалении.

– Наблюдатели сапотеков, – пояснил Пожиратель Крови. – Если наши караульные перекрикиваются, они сообщают друг другу об увиденном свистом.

– А зачем тут понадобились наблюдатели? – поинтересовался я.

– Край, где мы сейчас находимся, Уаксьякак, издавна служит предметом раздоров между мешикатль, ольмеками и сапотеками. Все три народа постоянно совершают друг на друга опустошительные набеги, так что за приближением посторонних здесь внимательно следят. Сейчас переданное свистом сообщение наверняка уже достигло дворца в Цаачиле, и Чтимому Глашатаю доложили не только о том, что движется караван почтека из Мешико, но и сколько нас, чем мы вооружены, а может быть, даже какие по размеру и форме вьюки мы несем.

Возможно, кто-нибудь из ваших испанских солдат, быстро объезжая наши земли верхом на лошади, и сможет увидеть между деревнями, которые он минует, существенную разницу. Для нас же, путешествовавших пешком и передвигавшихся с невысокой скоростью, все они казались почти одинаковыми. Ну разве что южнее городка Куаунауак нам все чаще встречались люди, ходившие босиком, да, пожалуй, праздничные наряды племен отличались некоторым разнообразием. Но существенных отличий между поселениями мы не замечали. Внешний облик людей, их повседневная одежда и жилища – все это если и менялось, то незначительно, постепенно, так что результат становился заметен лишь по преодолении больших расстояний. Конечно, внимательный наблюдатель мог бы приметить, что в некоторых поселениях, особенно в маленьких, где люди варились в своем собственном соку из поколения в поколение, местному населению присущи некоторые характерные особенности. В одном месте народ более смуглый, в другом – преимущественно плотного сложения, и так далее... Но, как правило, люди, живущие по соседству, заключают смешанные браки и приобретают множество общих черт.

Повсюду мужчины работали в одних лишь белых набедренных повязках, а на досуге набрасывали на плечи белые же накидки. Везде женщины носили схожего покроя белые блузы, юбки и, скорее всего, одинаковое нижнее белье. Лишь на нарядной одежде белизну оживляли причудливой вышивкой, вот ее цвета и узоры действительно менялись от места к месту. Кроме того, знатные люди повсюду руководствовались личными вкусами, которые, понятно, не совпадали, так что их пышные головные уборы, мантии из перьев, кольца, серьги, браслеты на руках и ногах – все это имело индивидуальные особенности. Конечно, путешественники, особенно купцы, редко замечают такие детали, хотя человек, проживший всю жизнь в одном селении, наверняка узнал бы выходца из соседней деревни с первого взгляда.

Во всяком случае до тех пор, пока мы не вступили в землю под названием Уаксьякак, все вокруг казалось нам знакомым и привычным. Однако стоило нам услышать первые звуки удивительного языка лучи, как стало ясно: мы оказались во владениях народа, совершенно не похожего ни на один из тех, которые встречали раньше.

Первую свою ночь на земле Уаксьякак мы провели в деревушке под названием Тешитла, в которой на первый взгляд не было ничего особо примечательного. Хижины в основном такие же, как и везде на юге: со стенами из гибких жердей, связанных лозой, и соломенной кровлей. Купальни и парные, как и повсюду, где мы бывали в последнее время, сделаны из глины, да и купленная на ужин еда не отличалась от той, какую мы покупали в других деревнях.

Зато жители Тешитлы нас поразили: никогда прежде нам не доводилось видеть, чтобы в одном месте собралось столько красивых людей. К тому же даже их повседневная одежда выглядела праздничной благодаря ярким краскам.

– Надо же, какие красавцы! – воскликнул Коцатль.

Пожиратель Крови промолчал, потому что уже бывал в этих краях прежде. Опытный путешественник, наблюдая за нашими восторгами, испытывал удовлетворение собственника: можно было подумать, что это он сам каким-то образом населил Тешитлу такими красивыми людьми – специально для того, чтобы поразить нас с Коцатлем.

Как выяснилось позднее, когда мы прибыли в крупный город Цаачилу, Тешитла отнюдь не представляла собой исключения. В этом удивительном краю практически все люди были хороши собой, а сам образ их жизни казался столь же ярким, как и одежда. Пристрастие сапотеков к сочным краскам было вполне понятно, ибо именно в их стране изготавливали самые лучшие, самые изысканные красители Сего Мира. Кроме того, здесь в изобилии водились попугаи ара, туканы и прочие тропические птицы с великолепным оперением. Удивляло другое: почему сами сапотеки столь разительно отличаются от всех своих соседей? Проведя в Цаачиле пару дней, я спросил у одного тамошнего старика:

– Твой народ кажется мне превосходящим все прочие племена Сего Мира. Можешь ты рассказать, откуда вы такие взялись?

– Ты хочешь узнать, откуда взялся народ Туч? – повторил он, словно удивляясь моему невежеству. Этот старик свободно говорил на науатлъ, и его услугами постоянно пользовались приезжавшие в город почтека, именно с его помощью я выучил первые слова на лучи. Звали его Гигу Нашинья, что значит Красная Река, хотя обветренное лицо старика больше напоминало утес. – Вы, мешикатль, – заговорил он, – рассказываете, что якобы ваши предки явились в страну, которой вы владеете ныне, откуда-то с севера. Чиапа толкуют, будто их прапрадеды, наоборот, переселились с юга, Да и все прочие племена, кого ни послушай, оказываются на своих нынешних землях пришлыми. Все, кроме нас, Бен Цаа. Мы не случайно называем себя народом Туч. Мы и вправду; являемся облачным племенем, порожденным тучами и туманами, деревьями и скалами этой страны. Мы не пришли; сюда. Мы всегда жили здесь. Скажи мне, молодой человек, доводилось ли тебе видеть и нюхать цветок сердца? Я сказал, что нет.

– Еще увидишь. У нас его выращивают в каждом дворе. Цветок этот называют так потому, что его нераскрывшийся бутон имеет форму человеческого сердца. Хозяйка срывает только один цветок за раз, и этот единственный цветок, распустившись, наполняет ароматом весь дом. Это удивительное растение первоначально было диким и встречалось только в горах Уаксьякака. Как и мы сами, Бен Цаа, сей цветок появился на свет именно здесь, и подобно нам он до сих пор цветет по-прежнему. На цветок сердца приятно смотреть, его аромат приятно вдыхать, и так было всегда. Народ Бен Цаа крепок и полон сил, так повелось испокон века.

– И еще вы необыкновенно красивы, – заметил я.

– Да, столь же красивы, сколь и жизнерадостны, – согласился старик без ложной скромности. – Народ Туч сохраняет свою красоту, сберегая собственную чистоту. Мы не допускаем ни малейшего загрязнения нашей крови и безжалостно отсекаем все пораженное заразой.

– Как это? – не понял я.

– Если ребенок рождается больным, уродливым или выказывает отчетливые признаки слабоумия, мы не позволяем ему вырасти. Младенцу отказывают в материнском молоке, он слабеет и в положенное богами время умирает. Избавляемся мы и от стариков, чье тело изуродовано годами, или от неспособных позаботиться о себе, когда их разум приходит в упадок. Правда, устранение стариков происходит в основном по доброй воле и во имя процветания всего народа. Я сам, например, когда почувствую, что энергия моих чувств станет убывать, попрощаюсь с близкими и навсегда уйду в Священный Дом.

– По-моему, это уж слишком, – пробормотал я.

– Скажи, а не кажется ли тебе излишеством обычай выпалывать сорняки и обрезать в саду сухие безжизненные ветви?

– Ну...

– Ты восхищаешься результатом, но находишь предосудительными средства, – иронически усмехнулся мой собеседник. – Значит, тебе не нравится, что мы предпочитаем не плодить никчемные существа, а избавляться от них, дабы они не отягощали соплеменников. Ты считаешь ужасным, что мы позволяем неполноценным людям умирать? А скажи-ка мне, юный моралист, осуждаешь ли ты также и наш отказ плодить ублюдков?

– Ублюдков?

– В прошлом к нам неоднократно вторгались миштеки и ольмеки, а не так давно и мешикатль, не говоря уж о том, что на нашу территорию постоянно проникают представители различных мелких племен, однако мы никогда не смешивались ни с кем из них. Хотя чужеземцы посещают нашу страну и даже живут среди нас, мы никогда не допустим, чтобы их кровь разбавила нашу.

– По-моему, это вообще неосуществимо, – сказал я. – Человеческая природа такова, что невозможно добиться, чтобы между чужаками и вашими соплеменниками никогда не возникало плотских связей.

– Все мы люди, – согласился мой собеседник. – Случается, что наши мужчины делят ложе с иноземками, да и женщины наши не без греха. Даже среди народа Туч попадаются такие, которые попросту торгуют своим телом. Но любой наш соплеменник, принявший чужака в качестве мужа или жены, с этого момента перестает считаться принадлежащим к своему народу. Это одна причина того, что такие браки очень редки, но есть и другая. Сможешь сам догадаться?

Я отрицательно покачал головой.

– Вот ты путешествовал и видел другие народы. Теперь посмотри на наших мужчин. Посмотри на наших женщин. Скажи, разве могут они где-то за пределами наших земель найти себе достойную пару?

Я оставил этот вопрос без ответа, поскольку все и так было уже ясно.

Разумеется, мне не раз доводилось встречать подлинную красоту и среди представителей других народов. Моя грациозная сестра Тцитци была мешикатль, величественная госпожа Толлана принадлежала к племени текпанеков, а миловидный Коцатль – к аколхуа. С другой стороны, нельзя сказать, чтобы абсолютно все сапотеки поражали своим совершенством. Однако не приходилось отрицать, что лица и фигуры большинства представителей этого племени были настолько красивы, что все прочие народы по сравнению с ними казались плодом ранних, неудачных опытов богов по созданию человека.

Я сам, например, выделялся среди мешикатль на редкость высоким ростом и развитой мускулатурой, однако у сапотеков почти все мужчины были такими. Что же до женщин, то почти все они, будучи щедро одарены по части манящих выпуклостей и изгибов, обладали одновременно и стройностью ивы. А их лица – с безупречными носами, сочными, словно созданными для поцелуев губами и безупречной, почти прозрачной кожей – казались ликами оживших богинь.

И мужчины, и женщины держались с достоинством, двигались грациозно и изъяснялись на своем тягучем лучи нежными мелодичными голосами. Очаровательные детишки сапотеков отличались добронравием. Я даже отчасти радовался тому, что не могу взглянуть на себя со стороны и сравнить с местными жителями, поскольку все другие чужеземцы (в большинстве своем миштеки) выглядели рядом с ними если и не сущими уродами, то людьми не слишком привлекательными.

Впрочем, заверения толмача Красной Реки насчет того, что его народ якобы сам по себе возник из окутывающих горные вершины туч, такой же прекрасный и совершенный, как цветок сердца, я воспринял не без скептицизма. Мне никогда не доводилось слышать, чтобы какой-либо народ придумал себе столь недостоверную историю. Все племена на свете откуда-то пришли, а как же иначе? Однако, как следует присмотревшись, я и сам убедился в том, что сапотеки действительно всячески сторонятся чужеземцев, держатся по отношению к ним с высокомерным отчуждением и стараются сохранять чистоту крови и породы, ставя это превыше всего. Откуда бы ни взялся народ Туч, ныне эти люди явно считали себя избранными. И пожалуй, у них имелись к тому основания, ибо еще никогда в жизни мне не доводилось видеть, чтобы в одном месте собралось столько мужчин и женщин, достойных восхищения. Аййо, женщин, которых просто невозможно не возжелать!