Катапульты, привезенные Чингисом из Самарканда, невозможно было протащить через расселину даже частями. Пришлось обходиться молотами да стенными крючьями. Сделанную из бронзы и латуни дверь в крепость надежно прикрывали каменные колонны с обеих сторон. Изнурительная работа продвигалась невероятно медленно. Субудай организовал бригады молотобойцев, которые непрерывно трудились под защитой больших деревянных щитов, поддерживаемых над их головами другими воинами. К концу первого дня в колоннах пробили широкие отверстия, через которые пытались сбить железные засовы. Дверь не поддавалась. Сверху время от времени летели стрелы, но лучшие монгольские лучники были всегда начеку и молниеносно отвечали контратакой, не давая ассасинам даже прицелиться. Субудаю все же казалось, что защитников крепости немного. Он предположил, что главные силы ассасинов, вероятно, полегли на окровавленных галереях. Ассасины лучше всего действовали под покровом ночи и тайно. Они не имели многочисленного войска, способного противостоять организованной армии, как выразился Чингис. Вся сила ассасинов была в их крепости, надежно скрытой от посторонних глаз.

Доставка припасов по горной расселине – занятие нудное, но Субудай осветил ущелье факелами и обеспечил подвоз пищи. Измотанных молотобойцев сменили, и свежие силы продолжили крушить двери. С наступлением ночи вражеским лучникам ничего не оставалось, как только наблюдать за монголами, занятыми работой. Деревянные щиты по-прежнему прикрывали воинов сверху, но если кто-нибудь подходил слишком близко к факелам, то рисковал получить стрелу в грудь или шею. К рассвету семеро людей Субудая были ранены, один оступился, и молот расплющил ему запястье. Умерли только трое. Других успели затащить под ступени у ворот, где раненых перевязали и оставили до рассвета.

Утро нового дня не принесло монголам успеха, и дверь стояла на прежнем месте. Чингис велел сровнять с землей каменную деревню, что осталась далеко позади. Командиры минганов поспешили назад с новым приказом, чтобы разрушить каменные дома и сбросить обломки со скал. Расчищенное таким образом место готовили под плацдарм для монгольского войска. Почти двадцать тысяч воинов беспомощно ждали схватки с врагом, и только немногие рисковали жизнью и потели под стенами крепости. Субудай как будто не терял уверенности в успехе, но к исходу второго дня Чингис принял бесстрастное выражение лица, чтобы скрыть свое нетерпение.

Старец Горы глядел вниз на корпевших под знойным солнцем монголов. Ненависть едва умещалась в теле старика. Князья и падишахи от Пенджаба в Северной Индии до Каспийского моря склоняли перед ним голову. Он требовал уважения к себе, даже почитания, от тех немногих знавших его людей, независимо от богатства и положения. На его крепость никто не нападал с тех самых пор, как предшественник нашел это ущелье в горах и основал орден, ставший впоследствии самой грозной силой всего мусульманского мира.

Крепко вцепившись в каменный подоконник открытого окна, Старец наблюдал за муравьями, трудившимися не покладая рук, чтобы добраться до него. Старик проклинал и хорезмшаха за то, что тот пытался купить смерть этого хана, и себя самого за то, что принял закладную у шаха. Старик не думал, что хорезмийские города, а вместе с ними и золотая казна окажутся в руках завоевателей. Он послал избранных, чтобы забрать жизнь лишь одного, но все обернулось против него самого, и хан пришел сам осквернить их обитель. После провала в Самарканде Старец предполагал, что это случится. Его последователи стали слишком самоуверенными, соблазнившись близостью врага. Они расстались с жизнью достойно, да только их смерть привела этих безумных воителей под самые стены его убежища.

Потери людей как будто не заботили монголов. И Старец мог бы восхищаться ими, если бы не считал их недочеловеками. Погибель от безбожных волков казалась ему его судьбой. В конце концов, он этого заслужил. Их вождь был безжалостным, неутомимым врагом, и старый мир разваливался вокруг него на части. Понадобится по крайней мере одно поколение, чтобы возродить орден после сегодняшнего поражения. Старик клялся себе, что ассасины оплатят кровавый долг, но в то же самое время он сомневался, страшно боясь человека, который с таким упорством штурмовал каменную твердыню. Никто из мусульман не смог бы так. Они, вероятно, знали, что поражение означало бы потерю всего, что создавалось тремя поколениями их предков. Сам великий Саладин оставил попытки разделаться с ассасинами после того, как те застигли султана в его же собственном походном шатре.

Услышав шаги за спиной, Старец нехотя отвернулся от окна. В прохладных покоях стоял его сын, одетый в дорожное платье. На сороковом году жизни он знал все секреты тайного ордена. Они понадобятся ему, чтобы все начать сызнова. Все последние надежды Старца Горы были связаны с сыном. Они обменялись взглядами, полными горечи и беспощадного гнева, затем сын коснулся лба, губ и сердца и почтительно поклонился.

– Ты не пойдешь со мной? – спросил он в последний раз.

– Хочу увидеть все до конца. Я родился в этой крепости. Никто не выгонит меня отсюда, – покачал головой Старец.

Он подумал о райском саде позади крепости. Старик распорядился умертвить всех женщин. Их напоили отравленным вином, и теперь все спали вечным сном. Последние воины ордена поднялись на стены, и вывезти трупы из сада было попросту некому. Земной рай наполнился удушливым смрадом гниющей плоти. Все же красавицам лучше сгнить, чем попасть в грубые лапы захватчиков. Старцу подумалось вдруг, что он мог бы провести в саду оставшееся у него время и ждать хана там. Райский сад всегда успокаивал смятение в его душе.

– Вспоминай обо мне и возроди орден, сын мой. Если я буду знать, что ты доберешься до этого хана и изведешь со свету его или его детей, я смогу почить в мире.

Прежде чем поклониться отцу, сын посмотрел на него пламенеющим взором.

– Я не забуду, отец, – сказал он.

Уверенными и сильными шагами ассасин направился к выходу, и Старец смотрел ему вслед. Его сын уйдет по тайной тропе, бегущей позади крепости через горы, а за его спиной скоро останутся только руины. Вместе с ним уйдут еще двое – опытные воины Аллаха, искушенные во всех видах убийства. Но даже их пришлось выпроваживать строгим приказом. Они не боялись смерти и с готовностью отдали бы жизнь, защищая свой дом. Защитников крепости оставалось теперь всего тридцать. Вместе со своим лидером они ждали, когда монголы прорвутся сквозь стену. Ассасины понимали, что будут убиты, но верили, что отправятся в рай, и радость наполняла их души.

Оставшись вновь в одиночестве, Старец Горы отвернулся от заходящего солнца. В последний раз он спускался по мраморным ступеням в сад, с наслаждением вдыхая воздух, напоенный ароматами расцветших растений и запахом смерти.

На другой день около полудня правая колонна ворот раскололась и обрушилась под тяжестью верхних каменных блоков. Хан с нетерпением шагнул вперед посмотреть, что скрывается внутри. Потеряв одну из опор, створка двери отошла. Монголы просунули шесты с крючьями в образовавшуюся щель, уцепились за край двери и потянули ее на себя, прорывая нижним углом глубокую борозду в рыхлой земле.

Чингис, в полных доспехах, со щитом и мечом в руках, ждал, когда проход будет свободен. Субудай понял намерения хана первым ворваться в крепость и присоединился к воинам у двери, схватив ее голыми руками за край. Полководец не знал, угадал ли Чингис его мысли, но Субудай оказался ближе всех к входу во двор цитадели. Как только стрелы вновь ударили со звоном о камни, Субудай проскочил внутрь, увертываясь от стрел и одновременно обозревая крепость, которую монголы так долго пытались взять. Ее защитники еще стояли на стенах, но, прорываясь внутрь, Чингис принял стрелы на щит, словно ловя их на лету.

Лучники последовали за ним. Пятясь спиной во внутренний двор, они пускали стрелы вверх по живым мишеням. Внутри крепостных стен ассасины не имели защиты. Фигуры в черных одеждах хорошо выделялись на фоне серого камня, и стрелы легко попадали в цель. Чингис с бесстрастным лицом следил за тем, как защитники цитадели валились один за другим на брусчатку двора. Как только все стихло, он удовлетворенно кивнул. Молотобойцы, краснолицые и потные после усердных трудов, шли следом за Субудаем и ханом. Другие воины взбегали вверх по каменным ступеням на стены, чтобы прикончить тех, кто еще мог остаться в живых, и проверить убитых. Возня послышалась за спиной, потом кто-то с криком грохнулся вниз. Субудай не оборачивался назад. Он знал, что его люди прочешут все помещения крепости, обследуют каждый ее уголок. Ему незачем контролировать их. Да он и не мог, когда его хан так беспечно шагал в самое логово ассасинов.

Вход в главное здание, поддерживаемое колоннадой, находился с противоположной стороны двора. Чингис быстро отыскал дверь. На этот раз ждать долго не пришлось: дверь была деревянной, и молотобойцы вышибли ее несколькими ударами. Путь за дверью был как будто чист, но Субудай затаил дыхание, когда Чингис спокойно вошел в полумрак, словно к себе домой. Хан, казалось, так и искал случая взглянуть смерти в глаза, и Субудай знал, что теперь лучше не пытаться удерживать его.

Убежище ассасинов напоминало запутанный лабиринт комнат и коридоров. Там были залы, полные оружия и железных гирь; открытая площадка, где стояли козлы для луков; Субудаю встретился по пути даже пересохший фонтан с водоемом, в котором еще плавали пестрые рыбки. Монголы нашли в замке и отдельные кельи с кроватями, застеленными роскошным бельем, и большие казармы с деревянными лавками вдоль стен. Замок ассасинов был странным местом, и Субудаю казалось, что его обитатели лишь ненадолго вышли, но скоро вернутся, снова наполнив покои шумом и жизнью. Воины, шедшие сзади, перекрикивались между собой. Их голоса звучали приглушенно, люди начинали потихоньку разбредаться по замку в поисках ценностей, которые можно было бы забрать с собой. В одном из помещений, где на окнах стояли решетки, Субудай и Чингис нашли опрокинутый кубок. Когда-то там было вино, но теперь оно почти испарилось. Чингис примечал все, но двигался вперед, нигде не задерживаясь.

В конце просторного зала, завешенного знаменами, еще одна массивная дверь преградила им путь. Субудай кликнул молотобойцев, но, когда он поднял засов, дверь легко отворилась, и за ней показались ступени. Субудай снова опередил Чингиса, влетел в открытую дверь и торопливо побежал вверх по ступеням, держа меч наготове. Воздух наполняли необычные запахи, но зрелище, увиденное наверху, застигло Субудая врасплох, и он внезапно остановился.

Его взору предстал удивительный сад с видом на горы. Хребты тянулись на многие мили и исчезали в голубой дали. Сад поражал изобилием цветов, но даже их благоухание не могло скрыть запаха смерти. Под клумбой с голубыми цветами лежала женщина невиданной красоты. На губах, на щеке и на шее остались красно-бурые пятна вина, очевидно вылившегося изо рта при падении женщины. Субудай легонько толкнул ногой ее тело, забыв на мгновение, что Чингис у него за спиной.

Хан прошел мимо тела, даже не взглянув на него. Удаляясь в глубь цветников, он шагал по траве мимо ухоженных тропинок, словно их и не существовало вовсе. Мертвая женщина не была единственной в этом необычном месте. Нашлись и другие. Все они были мертвы, но удивительно хороши собой. Одежды едва прикрывали их обворожительные, идеально сложенные фигуры. Но даже тому, кто привык видеть смерть, было не по себе, и Субудай поднимал голову, чтобы глотнуть свежего воздуха. Чингис, казалось, не обращал на это внимания. Его взгляд все время был устремлен к заснеженным вершинам далеких гор.

Субудай не сразу заметил человека, сидевшего на деревянной скамье. Облаченная в широкое платье фигура была такой неподвижной, что вполне могла сойти за очередное украшение этого удивительного сада. Чингис подошел почти вплотную к этому изваянию, когда Субудай понял, кто сидит перед ханом, и предупредил его.

Чингис остановился и мгновенно занес клинок для удара. Однако, видя, что человек не причинит ему никакого вреда, хан опустил меч, а Субудай был уже рядом.

– Почему ты остался? – спросил Чингис старика.

Хан говорил по-китайски, и человек поднял голову, устало улыбнулся и ответил на том же языке:

– Здесь мой дом, Темучжин.

Чингис напрягся, услышав свое детское имя от незнакомца. Меч машинально дрогнул в руке, но старик поднял и показал раскрытые ладони, затем медленно опустил их.

– Знаешь, я не оставлю здесь камня на камне, – сказал Чингис. – Сброшу обломки со скал, и никто никогда не вспомнит, что в этих горах была крепость.

– Я в этом не сомневаюсь. Разрушение – единственное, что тебе ведомо, – пожал плечами Старец.

Субудай стоял у самой скамьи, возвышаясь над стариком, и был готов убить его при первом же резком движении. Но тот как будто не представлял никакой опасности, несмотря на черные глаза под густыми бровями и все еще крепкие плечи. Чингис вложил клинок в ножны, затем присел на скамью, с облегчением выпустив струю воздуха через губы. Теперь Субудай уже ни на секунду не сводил со старика глаз.

– Но я удивлен, что ты не сбежал, – заметил Чингис.

– Когда посвятишь всю свою жизнь тому, чтобы что-то создать, тогда, может быть, ты поймешь, – захихикал в ответ Старец, затем немного помолчал и продолжил, но при этом его голос окрасился горечью: – Хотя даже тогда не поймешь.

Чингис улыбнулся, потом разразился смехом и смеялся до слез. А Старец смотрел на него, скорчив на лице гримасу презрения.

– А-ах, не смог удержаться от смеха, – произнес Чингис. – Надо же, сижу в саду, окруженный покойницами, а ассасин говорит мне, что я не создал ничего в своей жизни.

Хан захихикал снова, и даже Субудай улыбнулся, не теряя при этом бдительности и держа меч наготове.

Старец Горы намеревался посрамить хана перед тем, как проститься с жизнью, не теряя достоинства. Однако грубый хохот в лицо заставил старика покраснеть, чувство полного превосходства растаяло без следа.

– Думаешь, ты чего-то достиг? – прошипел Старец Горы. – Думаешь, тебя будут помнить?

Чингис покачал головой, сопротивляясь веселью, грозившему захлестнуть его. С ухмылкой на лице он снова поднялся.

– Убей этого старого дурака, Субудай, прошу тебя. Он просто болтун. Пустой мешок.

Старец Горы гневно забормотал что-то в ответ, но клинок Субудая не дал ему договорить, и слова захлебнулись кровью. А Чингис уже выкинул ассасина из головы.

– Они сделали мне предупреждение, разрушив деревню, Субудай. Я хочу ответить им тем же, если кто-нибудь выжил. Чтобы помнили, чего стоит покушение на мою жизнь. Вели людям начинать разбирать крышу, потом пусть скинут камни со скал. Хочу, чтобы здесь не осталось ничего, что могло бы напомнить им о том, что у них когда-то был дом.

– Твоя воля, великий хан, – поклонился Субудай.

На годовщину смерти шаха Джелал ад-Дин воскурил фимиам, думая об отце. Братья принца видели слезы в его глазах, когда он выпрямил спину, тихо произнося слова, которые тут же подхватывал утренний ветерок.

– Кто вдохнет жизнь в кости, обращенные в тлен? Кто даст им жизнь? Тот, кто создал их изначально.

Принц замолчал, наклонился вперед и снова коснулся лбом земли, воздавая почести шаху. После смерти отец стал путеводной звездой для последователей его сына.

С тех пор как Джелал ад-Дин покинул в отчаянии крошечный островок в Каспийском море, прошел ровно год. За это время принц нашел свое призвание, и множество людей, вставших на защиту веры, считали его святым. Их число постоянно росло, они проходили тысячи миль, чтобы последовать за ним на войну против хана-захватчика. Принц вздыхал оттого, что не мог сохранить ясность ума в такой важный для него день. Братья стали его помощниками, хотя и они, казалось, почитали его почти как святого. Но как бы ни была сильна вера, кто-то должен был снабжать провизией, и шатрами, и оружием тех, кто не имел ничего. Ради этого принц и принял приглашение пешаварского князя. Они встречались лишь раз, в Бухаре, когда оба были еще избалованными, пухлыми от сладостей детьми. Джелал ад-Дин смутно помнил того мальчишку из своего детства и не имел ни малейшего представления о том, каким тот стал теперь. Однако князь правил областью, богатой зерном, и принц отправился дальше на юг, за пределы известного ему мира. Джелал ад-Дин шел, пока не развалились сандалии, потом шел дальше, пока подошвы его ног не сделались такими же жесткими, как были когда-то его сапоги. Дожди утоляли жажду, а горячее солнце иссушило тело. Глаза пылали яростью над густо разросшейся черной бородой.

Пока дым из ладанки медленно стелился по ветру, Джелал ад-Дин вспоминал об отце. Шах мог бы гордиться своим сыном, думал он, если бы осознал смысл его нищенского одеяния. Отныне его сын презирал богатства и роскошь, заботясь о нравственной чистоте. Отец вряд ли понял бы это, но, оглядываясь на свою прошлую жизнь без забот, Джелал ад-Дин лишь содрогался от возмущения. Теперь он читал Коран, молился и соблюдал посты, пока все его думы вновь не обращались к отмщению и армии, что собиралась вокруг него. Джелал ад-Дин уже едва ли смог бы снова представить себя тем надменным юношей, каким был прежде. И вороной жеребец, и дорогие шелка, расшитые золотом, и прислуга – все это осталось в прошлом. Их место теперь было занято пламенной верой, способной испепелить всех врагов Аллаха.

Отвернувшись от дымящей курильницы, Джелал ад-Дин посмотрел на братьев, терпеливо склонивших голову. Проходя мимо Тамара, принц опустил руку ему на плечо, потом зашагал дальше и уверенно поднялся по ступеням княжеского дворца. Вооруженные стражники отводили от него взгляд, когда он приближался, и с любопытством смотрели вслед человеку в лохмотьях, который пришел повидаться с их господином. Никто не посмел поднять руку, чтобы остановить святого, приведшего в Пешавар армию. Джелал ад-Дин шел твердой поступью до самого приемного зала. Рабы растворили двери, и принц вошел, не кланяясь человеку, который пригласил его в свой дом.

Раджа Пешавара имел сухощавое сложение воина. Шелковая туника была перевязана поясом, ниспадавшим на бедро и чуть прикрывавшим золоченую рукоять сабли. Несмотря на узкую талию, лицо князя было округлым и пухлым, и уже мало что в этом молодом человеке напоминало Джелал ад-Дину того мальчишку, которого впервые он встретил много лет назад. Когда Джелал ад-Дин подошел ближе, индийский князь отослал прочь двоих советников и спустился с трона, чтобы поприветствовать гостя низким поклоном.

Джелал ад-Дин поднял его одной рукой, но жест обрадовал князя, как царский подарок.

– Разве мы не на равных, Наваз? Своим гостеприимством ты оказываешь мне великую честь. Мои воины давно не ели так сытно.

Молодой раджа сиял от радости. Его взгляд скользнул по загорелым ногам Джелал ад-Дина, загрубевшим, покрытым мозолями и грязью. Джелал ад-Дин ухмыльнулся, подумав о том, как он сам принял бы такого оборванца в свою бытность наследным принцем Хорезма.

– Я слышал удивительные вещи, Джелал ад-Дин, – наконец ответил князь. – Люди из моего войска вызвались воевать против чужеземного хана.

– Буду рад их принять, мой дорогой друг, но я больше нуждаюсь в снаряжении, чем в людях. Если предложишь мне лошадей и повозки, то прыгну тебе нашею от благодарности. А если у тебя найдется пища для моего войска, то расцелую твои золоченые сандалии.

От витиеватого слога князь Наваз раскраснелся сильнее.

– Все это будет у тебя. Прошу лишь об одном: позволь мне отправиться на север вместе с тобой.

Оценив юношу взглядом, Джелал ад-Дин нашел в нем блеск того же огня, что подогревал его армию. Все эти юноши, такие же, как и молодой князь, богачи и бедняки, баловни судьбы и те, кто отчаялся найти счастье в жизни, сгорали от энтузиазма и нетерпения. И жаждали лидера. Джелал ад-Дин открыл великую тайну, узнав, что правильные слова способны разжечь в людях пламя, загасить которое невозможно. Разогретые этим огнем, они готовы были идти наперекор своим племенам, даже своей родне, чтобы следовать за ним. Принц видел, как отцы покидали рыдавших жен и детей и без оглядки приходили к нему. Джелал ад-Дин был уверен, что его отец, если бы нашел правильные слова, то мог бы повести армию на край света.

Принц на мгновение закрыл глаза. Он очень устал от долгого перехода через горы, и даже вид Инда, питавшего континент, не смыл его усталости. Поначалу он шел пешком, потому что не имел лошади. Затем шел пешком, потому что это производило впечатление на людей. Но многие мили и горы истощили его силы. Хотелось попросить кров и прохладный ночлег всего на одну ночь, но потом приходилось посылать братьев искать провиант для войска, и принц снова шагал по холмам и долинам. Он не хотел просить сам, понимая, что это унизит его в глазах князей. Но стоявший перед Джелал ад-Дином раджа Пешавара не считал себя ровней принцу, несмотря на его одеяние, которому не позавидовал бы даже нищий. Напротив, Наваз видел в нем веру и униженно склонял перед ней голову.

Внезапно Джелал ад-Дин пришел в себя, поняв, что выдержал слишком долгую паузу, молча покачиваясь на одном месте.

– А если станет возражать твой отец? – наконец спросил он. – Я слышал, что он не отличается сильной верой.

Лицо юного князя исказилось недовольной гримасой.

– Отец не понимает. Его волнуют только усыпальницы да глупые храмы. Да, он запретил мне идти с тобой, но он надо мной не властен! Мои воины верны только мне одному, и отец не отнимет их у меня. Позволь мне называть тебя господином и разделить с тобой путь.

Джелал ад-Дин устало улыбнулся. Воодушевление молодого человека немного успокоило боль в его настрадавшемся теле.

– Очень хорошо, Наваз. Веди своих людей на священную войну против неверных. Ты станешь моей правой рукой, и мы одержим победу.