Монгольское войско собралось вокруг Отрара, зажав город в кулак. В обычные времена состязание в беге между сыновьями хана стало бы подлинным событием в жизни воинов. Они бились бы об заклад, ставя целое состояние на то, кто из братьев первым коснется городских стен. Однако, когда Джучи наконец доковылял до города, лишь немного опередив Чагатая, появления братьев никто даже и не заметил. Все ждали новостей из лагеря, и каждый надеялся на то, что его родители, жена и дети целы и невредимы. Воины из тумена Джучи не осмеливались поднять глаза на своего командира, когда тот увидел своего скакуна, украшенного тигровой шкурой. Вернее, тем, что от нее осталось. Расплющенная голова зверя исчезла. Ее грубо отрубили мечом в знак того, что Чингис не забыл о драке сыновей на глазах у толпы. Поглаживая пальцами обрез шкуры, Джучи постоял некоторое время в молчании, потом отвернулся.

Когда на следующий день прибыли первые всадники, воины туменов пошатнулись от ужаса. Все, чего они так боялись, сбылось. Поначалу любой из них еще хранил надежду, что его семья, возможно, спаслась, но Хасар вернулся вместе с живыми и мертвыми. Одни воины бежали к подъезжавшим повозкам, осматривая каждую в поисках жен и детей. Другие только молчаливо стояли, отчаянно вглядываясь в усталые лица проходивших мимо них женщин. Кого-то встречали надрывный, радостный крик и объятия. Но многие так и остались стоять в одиночестве.

Больше месяца ушло на то, чтобы собрать всех воинов, павших в боях на пути армии шаха. Трупы хорезмийцев оставили гнить на земле, но тех, кто воевал за хана, доставили в лагерь с почестями. Сняв доспехи, тела завернули в мягкий белый войлок, погрузили на телеги и отвезли на самые высокие вершины в округе. Там тела выложили на камни и скалы, оставив соколам и орлам. Об убитых женщинах позаботились их сестры и матери. Чахэ, Бортэ и Оэлун помогали соплеменницам в их скорбном труде.

Чингис пришел взглянуть на мертвое лицо сестры, когда привезли ее тело. Ее нашли обнаженной, с перерезанным горлом. Жутко было смотреть на убитого горем Чингиса. На счету шаха стало еще одним преступлением больше. Мать Чингиса за одну ночь совершенно состарилась от страшного известия. Казалось, что Оэлун постоянно пребывает в состоянии сна, так что все время приходилось поддерживать ее под руку, куда бы она ни пошла. Когда-то давно она потеряла сына, и старые раны теперь снова вскрылись, кровоточа и наполняя слезами глаза. Чингис перевел взгляд на Отрар. Те, кто смотрел на него с городских стен, знали, что совсем скоро город обратится в пыль и горячий ветер развеет ее.

Катапульты, что прежде стояли на холме, хорезмийцы разрушили и сожгли, когда гарнизон Отрара покинул город и умчался на встречу с собственной смертью. Возле погорелых остовов машин нашли трупы двенадцати человек. Они защищали свои позиции до последнего. Услышав об этом, Чингис лишь поворчал, потом послал китайских умельцев строить новые машины из корейского леса.

Конец лета выдался спокойным. Монголы остались и постепенно восстанавливали силы, затаив злобу, которая в любой момент грозила обрушиться на врагов. И город ждал, но никто больше не поднимался на стены, по-прежнему загаженные сажей и копотью после пожара, устроенного Самукой.

Хо Са и Самуку нашли среди груды трупов и воздали им все необходимые почести. Судя по тому количеству врагов, которых командиры унесли вместе с собой, их смерть не стала напрасной. Сказители сложили песню о подвиге двух командиров, но их безжизненные тела без лишних церемоний положили вместе с другими погибшими воинами. Вершины далеких холмов были устланы трупами, и стервятники кружили над ними черными тучами, справляя обильную тризну.

Зима в этих краях была жалким подобием того, к чему монголы привыкли, живя на севере. Чингис не знал, что держал на уме правитель Отрара, однако с наступлением холодов в городе как будто начались волнения. А тем временем монголы спокойно ждали, пока будут достроены катапульты. Спешить племенам было некуда. Им не требовалось передвигаться на новое место для того, чтобы выжить, им везде было одинаково хорошо. Город был обречен. Но его обитатели упорно оттягивали сдачу, и лишения, выпавшие на их долю, тоже были заслуженны.

Дни становились короче, и Чингис время от времени замечал на городских стенах силуэты людей. Они показывали куда-то руками и о чем-то переговаривались. Быть может, они видели деревянные конструкции, растущие на холме перед городом. Чингис не знал, да ему это было и ни к чему. Иногда он бывал равнодушен почти ко всему. Даже когда мастера закончили с катапультами, он не отдал приказа, предпочитая подолгу просиживать в юрте и напиваться с черной тоски. Чингису невыносимо было видеть укор в глазах тех, кто потерял семью. Это было его решение, и он терзал себя скорбью и тщетными сожалениями, засыпая лишь тогда, когда спиртное лишало его сознания.

Ворота Отрара открылись совершенно неожиданно. Это случилось хмурым осенним днем, когда небо было затянуто облаками и собирался дождь. Монголы встретили это событие громовым лязгом копий, луков и щитов, выражая свою ненависть и презрение. Прежде чем Чингис или кто-либо из оставшихся его приближенных успели отреагировать, небольшая группа людей вышла из города и ворота быстро закрылись за ними.

В то время, когда послышался шум, Чингис говорил с Хасаром. Хан не спеша подошел к лошади, ловко вскочил в седло и взглянул на Отрар.

Из-под защиты стен вышли двенадцать человек. Чингис видел, что монгольские всадники мчались уже им навстречу с обнаженными мечами в руке. Он мог бы остановить их, но даже не раскрыл рта.

Одного из своих, связанного, хорезмийцы тащили в руках, и его ноги волочились по пыльной земле. Хорезмийцы сбились в кучу, пятясь назад от круживших возле них всадников, и подняли свободные руки, чтобы показать, что пришли без оружия. Но монголов это подстрекало еще сильнее. Лишь глупец мог появиться перед ними без меча, ножа или лука, возбуждая их страсть к убийству.

Чингис безучастно наблюдал за действиями своих воинов, которые на всем скаку окружали хорезмийцев все более тесным кольцом. В конце концов монгольская лошадь задела боком одного хорезмийца, тот закружился и повалился на землю.

Кучка испуганных до смерти людей остановилась. Они что-то кричали своему упавшему товарищу, пока тот беспомощно пытался подняться на ноги, но не успел. Подлетели сразу несколько всадников. Громкими криками, свистом и угрозами они погнали его соплеменников вперед, словно заблудших коз или овец. Упавший человек остался лежать в одиночестве, а несколько монголов спустились с коней, чтобы прикончить его.

Предсмертный вопль отразился эхом от стен Отрара. В ужасе оглядываясь назад, хорезмийцы быстрее продвигались вперед. Следующего прибили рукояткой меча по голове. От сильного удара порвалась кожа, и кровь хлынула на лицо. Мужчина тоже упал позади своих, оставшись на растерзание монголам. Глядя на приближавшихся хорезмийцев, Чингис по-прежнему хранил молчание.

Подойдя к группе отрарцев, две монголки вцепились в одного из них и принялись оттаскивать в сторону. Заверещав что-то на своем странном языке, он поднимал руки и растопыривал пальцы, но женщины смеялись и тащили его за собой. Как только его товарищи прошли дальше, мужчина громко заголосил. На этот раз хорезмиец умирал медленно. Вопли становились все громче и слышались снова и снова.

Когда группа жителей Отрара сократилась до шести человек, Чингис наконец поднял руку. Следившие за его сигналом монголы оставили в покое окровавленные тела и уступили хорезмийцам дорогу к хану, сидевшему спиной к восходящему солнцу. Бледные оттого, что им пришлось увидеть и пережить, они продолжили путь. Дойдя до Чингиса, хорезмийцы униженно пали перед ним ниц. Их пленник корчился на пыльной земле, сверкая белками глаз.

Когда один из прибывших осмелился поднять голову и, медленно подбирая слова, заговорил по-китайски, Чингис посмотрел на него пустым и холодным взглядом.

– Мой господин, мы пришли обсудить условия мира! – произнес хорезмиец.

Чингис ничего не ответил, а только взглянул на Отрар, на стенах которого снова показались черные силуэты. Поперхнувшись, переговорщик сглотнул пыль и продолжил:

– Совет города постановил выдать нашего наместника вам, господин. Нас принудили к войне помимо нашей воли. Мы ни в чем не повинны. Мы молим вас пощадить нашу жизнь и взять взамен только жизнь наместника Иналчука – виновника всех наших несчастий.

Как только слова были сказаны, человек снова пригнулся к земле. Он никак не мог взять в толк, почему монголы напали на него и его соплеменников. Он даже не был уверен, понял ли хан его слова. Чингис ничего не отвечал, и молчание затянулось.

Тишину нарушили надрывные стоны наместника. Его не только связали, но и заткнули рот кляпом. Поняв, что он желает что-то сказать, Чингис знаком велел Хасару разрезать кляп. Брат хана не церемонился, и, перерезав тряпку, клинок скользнул по губам. Наместник вскрикнул от боли и заплевал кровавой слюной.

– Эти люди не властны надо мной! – закричал Иналчук сквозь боль. – Позволь мне выкупить свою жизнь, мой господин хан.

Чингис выучил всего несколько местных слов и не понял, что говорит наместник. Хан терпеливо дождался, когда приведут арабского купца, владевшего многими языками. Араб имел такой же встревоженный вид, как и те, что лежали на пыльной земле. Чингис подал знак наместнику, и тот заговорил снова, а хан терпеливо ждал, пока толмач переведет на китайский. При этом Чингис подумал, что было бы неплохо поручить Тэмуге подготовить больше переводчиков, если уж решено надолго задержаться в этой земле. Трудно было заставить себя самого заниматься этим.

Поняв наконец, чего желает Иналчук, Чингис злобно усмехнулся, отгоняя от лица назойливую муху.

– Тебя связали, как овцу на заклание, и доставили твоему врагу, а ты утверждаешь, что эти люди над тобою не властны, – ответил он. – Какая еще есть над тобой власть?

Пока толмач мучился с переводом, Иналчук через силу присел и дотянулся связанными руками до кровоточащей губы, вздрагивая от прикосновения.

– В Отраре нет никакого совета, великий хан. Это простые городские торговцы. Они не могут решать за того, кто назначен самим шахом.

Один из горожан хотел было возразить, но Хасар пнул его, и тот упал навзничь.

– Молчать! – отрезал Хасар, вынимая меч.

Хорезмийцы следили за движением его руки напряженными взглядами. Переводчик не требовался, и человек не отважился заговорить снова.

– Сохрани мне жизнь, и шесть тысяч ук серебра будут доставлены тебе, – заявил Иналчук.

Толмач замешкался с суммой, и Чингис перевел на него свои желтые глаза. Под этим пронзительным взглядом купец задрожал и бросился на землю, присоединяясь к остальным горожанам.

– Великий хан, я не знаю этого слова по-китайски. Этим словом обозначается мера веса, которой пользуются золотых и серебряных дел мастера.

– Несомненно, он предлагает очень большую сумму, – ответил Чингис. – Ведь он назначил цену за свою жизнь.

Купец закивал с земли.

– Это очень большая мера серебра, господин. Столько весят, может быть, сто человек или даже больше.

Обдумывая решение, Чингис смотрел на стены Отрара, все еще возвышавшиеся над монгольским войском. Некоторое время спустя хан рассек воздух рукой.

– Этих – отдать женщинам. Пусть делают с ними, что хотят. Наместник пусть пока поживет, – решил он.

Краем глаза Чингис заметил удивление Хасара, но никакой реакции не последовало.

– Тэмуге ко мне! – приказал Чингис. – Они следят за нами со стен Отрара. Так я им кое-что покажу.

Тэмуге быстро явился по требованию брата, почти не обратив внимания ни на окровавленную землю, ни на правителя города, который сидел на ней, переводя взгляд с человека на человека.

– Сколько серебра у нас в лагере, Тэмуге? – спросил Чингис.

– Повозок сто, повелитель, – отвечал брат. – Я пересчитал каждую монету, но надо бы принести записи, если это…

– Принеси мне меру этого металла, равную весу одного человека, – велел Чингис. Почувствовав на себе взгляд Иналчука, он медленно улыбнулся. – И прикати одну из перевозных кузней, захваченных Субудаем. Я хочу, чтобы серебро текло рекой до заката. Ты меня понял?

– Конечно, великий хан, – ответил Тэмуге, хотя не понял ничего. Однако поспешил исполнить волю брата, не задавая лишних вопросов.

Народ Отрара собрался на стенах города, чтобы посмотреть, какая участь постигнет наместника, выданного ими монголам. Битва между гарнизоном Отрара и отрядом Самуки принесла много страданий и горя жителям города. Когда отрарское войско наконец вырвалось на свободу, горожане воспряли духом. Армия шаха приближалась, и горожане надеялись на скорое спасение. Но вместо этого монголы нежданно вернулись с юга и снова окружили город. Жители Отрара ничего не знали о судьбе шаха, но если он до сих пор был жив, то как мог допустить, чтобы хан снова стоял у городских стен? Прошли месяцы, купцы и ремесленники создали совет и спустя несколько дней тайных переговоров неожиданно ворвались в спальню Иналчука и связали его, чтобы выдать врагам. Ведь это он спровоцировал их на вторжение, а с горожанами монголы не имели вражды. Старики и молодежь собрались вместе на стенах, вымаливая у Аллаха спасение.

Перед заходом солнца Чингис велел подвести Иналчука ближе к стенам. Хан рисковал, поскольку расстояние было невелико и хорошо простреливалось из лука. Но Чингис справедливо рассудил, что никто не осмелится пустить стрелу в человека, от которого теперь полностью зависела их жизнь. Всего в сотне шагов от стены Иналчука поставили на колени, заново связав ему руки спереди.

Горожане хорошо видели и дымящую кузницу на колесах. Ее тоже подвезли ближе к стенам Отрара, и легкий ветерок наполнял ноздри острым запахом раскаленного металла. Наместник удвоил выкуп за свою жизнь, затем попытался предложить в два раза большую сумму, пока Чингис не заставил переводчика замолчать, пригрозив вырвать тому язык.

Группа людей, одиноко стоявшая под стенами города, выглядела необычно. Трое мускулистых мужчин под присмотром Тэмуге работали у кузнечных мехов. Чингис и Хасар стояли рядом с пленником. Все остальные монголы рядами расположились вдали и наблюдали.

Наконец кузнецы подали знак, что серебряные монеты в чугунном котле расплавлены. Один из них окунул палку в раскаленную жидкость. Палка обуглилась, а шипящие капли расплавленного серебра брызнули вверх. Двое других мужчин просунули длинные деревянные жерди сквозь рукоятки котла и подняли его над мехами и железной коробкой с раскаленными добела углями.

Видя, как подносят котел с бурлящей жидкостью, над которой плыл воздух, Иналчук в ужасе заскулил.

– Сто тысяч ук серебра, мой господин, – взмолился он, обливаясь потом.

Толмач приподнял глаза, но держал язык за зубами, и наместник начал громко молиться. Когда кузнецы поднесли котел, Чингис заглянул внутрь на кипящую массу и уверенно кивнул.

– Передай ему эти слова на его языке, – обратился он к переводчику. – Ни серебро, ни золото мне не нужны.

Иналчук в отчаянии поднял глаза, когда переводчик заговорил.

– Что он делает, друг мой? Во имя Аллаха скажи, должен ли я умереть!

Переводчик немного помолчал, печально уставясь на бурлящее серебро. Оно расплескивалось по краям котла и застывало, покрывая их коркой.

– Боюсь, что так, – подтвердил толмач. – По крайней мере, все произойдет быстро, так что приготовь душу для встречи с Аллахом.

Безучастный к их разговору, Чингис продолжил:

– Прими от меня этот дар, наместник Отрара. Возьми столько, сколько сможешь удержать. – Не меняя холодного выражения лица, он повернулся к Хасару: – Держи его руки вытянутыми, только смотри не обожгись.

Хасар слегка оглушил наместника кулаком по голове. Потом вытянул свои руки, давая ему понять, что нужно делать. Иналчук выразил протест громким криком. Даже меч, приставленный к его горлу, не мог заставить его поднять руки. Разъяренный Хасар схватил наместника за руку и, приставив ее локтем к своему колену, сломал об него кость, словно палку. Иналчук громко кричал, но по-прежнему сопротивлялся. Чингис одобрительно кивнул, и Хасар обошел вокруг наместника, чтобы сломать другую руку.

– Делай, что они велят, брат! – сорвался толмач. – Может быть, ты останешься жив!

Иналчук услышал его слова сквозь отчаяние и рыдание и послушно протянул связанные руки, поддерживая одной другую. Чингис кивнул кузнецам, и те наклонили котел, выливая серебро через край.

Струя кипящего металла покатилась на ладони наместника, будто он собирал искрящуюся серебряную влагу дождя. Иналчук раскрыл рот, чтобы закричать, но не смог издать ни звука. От жара пальцы спаялись, плоть таяла, словно глина.

Наместник отдернул руки назад, неосторожно брызнув раскаленным металлом себе на лицо. Изо рта вытекла черная каша, губы превратились в спекшуюся, глиноподобную массу. Когда Чингис встал над ним, глаза наместника были пусты, и хан с интересом рассматривал его руки, ставшие теперь как будто раза в два больше своего естественного размера.

– Из-за тебя я пришел в эти пустынные земли, – сказал Чингис дрожащей фигуре. – Я предлагал тебе мир и торговлю, а ты прислал мне головы моих людей. Теперь я дал тебе твое драгоценное серебро.

Иналчук ничего не сказал, беззвучно шевеля губами.

– Разве у тебя не найдется для меня слов благодарности? – продолжал Чингис. – У тебя пересохло горло? Тогда прими от меня этот напиток и утоли жажду. И может быть, ты услышишь слабое эхо той боли, которую ты причинил мне.

Переводчик онемел от ужаса, но Иналчук все равно ничего не слышал. Кузнецы опрокинули котел и вылили остатки металла наместнику на лицо, но хан уже потерял к нему интерес и перевел взгляд на другой объект. Умасленную бороду наместника спалил огонь, рот до краев наполнила желтоватая жижа, но Чингис по-прежнему смотрел на людей, стоявших на городских стенах. Многие отвернулись, поняв наконец, что смерть уже спешит и за ними.

– Катапульты готовы, Хасар, – сказал Чингис, не сводя глаз со стен. – Завтра с рассвета начинай ломать стены. Я хочу, чтобы не осталось камня на камне. После нашего ухода Отрар никогда не подымется из руин. Город исчезнет с лица земли со всеми его обитателями.

Полностью разделяя ненависть брата, Хасар поклонился:

– Как прикажешь, мой повелитель.

Напрягая слух, Старец стоял возле крошечной решетки, вмонтированной высоко в стене камеры. Он видел только бледные очертания в темноте, но слышал шорохи юного тела, пробудившегося от наркотического сна. Старец был терпелив и потому ждал. Сколько же раз он руководил юношей, совершая ритуал пробуждения? Своему новобранцу он показывал сад во всем его великолепии, усиленном наркотическим снадобьем, что добавлялось в сладкое, как сироп, вино. Юноше показали рай, но теперь, в полутьме, его взору предстанет ад.

Услышав испуганный возглас внизу, Старец тихо улыбнулся. Ему припомнились и страх, и смятение, которые испытал он сам уже так много лет назад.

В маленькой камере смердело трупами. Тела с обмякшей плотью лежали сверху на юном воине. Старик слышал его шепот и всхлипывания, когда молодой человек пробирался сквозь завал онемевших конечностей. А ведь казалось, что всего пару секунд назад он еще сидел в удивительном и безумно прекрасном месте. Старец создал совершенный сад и тщательно отобрал женщин, учтя каждую мелочь. Это были изысканные создания, а наркотик воспламенил юношу до того, что даже легкое прикосновение к его коже едва не сводило с ума. Потом он лишь на один короткий миг закрыл глаза, а очнулся уже среди зловонных трупов.

Старец напряг зрение, вгляделся во мрак. Там было заметно движение, проблески силуэтов. Юноша сбрасывал мертвые тела вниз. Его руки наверняка ощущали гнилое мясо и, возможно, даже копошащихся червей. Юноша стонал, его рвало. Зловонный запах был невыносим, и Старец прижал к носу мешочек с ароматными розовыми лепестками. Он ждал. Каждое мгновение будоражило нервы, но он был мастером своего дела.

В этом тесном мирке склизкой смерти юноша был обнажен. Он срывал кусочки блестящей кожи, прилипшие к его телу. Юный рассудок был еще слишком раним для таких испытаний, сердце, должно быть, билось на пределе возможного. Старец знал, что только очень молодые люди могли бы пережить такой опыт, да и те впоследствии вспоминали бы его до конца своих дней.

Внезапно осознав, с чем он имеет дело, юноша в ужасе закричал. Представив, что тот мог бы сейчас вообразить, Старец улыбнулся и приготовил лампу, которая стояла у него в ногах, чтобы случайные отблески света не испортили урок. Внизу отрок обратился к Аллаху с молитвой об избавлении из зловонной обители ада.

Когда Старец распахнул дверь камеры, свет лампы рассеял мрак и ослепил юношу. Прикрывая глаза руками, тот попятился назад. От страха и неожиданности его мочевой пузырь сжался, и, к удовольствию Старца, послышалось журчание горячей мочи. Он хорошо рассчитал момент. Из-под сжатых ладоней юноши брызнули слезы.

– Я показал тебе рай, – сказал Старец. – И показал тебе ад. Должен ли я оставить тебя здесь на тысячу лет или вернуть в наш мир? Твое будущее зависит от того, насколько преданно ты будешь следовать мне. Иначе говоря, от того, к чему склонится твоя душа. Готов ли ты посвятить свою жизнь мне, чтобы я смог использовать ее так, как сочту нужным?

Юноше уже исполнилось пятнадцать. Когда он опустился на колени и зарыдал, наркотический дурман окончательно покинул его молодое тело, оставив в нем слабость и дрожь.

– Пожалуйста! Все, что прикажете! Я в ваших руках, – всхлипывая, ответил он.

На всякий случай он все еще прикрывал глаза. А вдруг видение исчезнет и он снова останется в одиночестве?

Старец приставил к губам подростка чашечку и дал подышать камедью. Говорили, что она придает храбрости. Юноша жадно глотал, и пурпурное вино текло по его обнаженной груди, плечам и рукам. Старец крякнул от удовольствия, когда молодой человек тяжело повалился на спину. Его мысли сбились, голова закружилась, ощущения притупились.

Очнулся он уже на чистой постели в покоях из голого камня, где-то посреди крепости, служившей Старцу убежищем от внешнего мира. Рядом никого не оказалось, воспоминания о недавно пережитом ужасе вернулись, и юноша всплакнул, не зная о том, что за ним по-прежнему наблюдают. Когда он спустил ноги на пол и попытался встать, то был полон решимости никогда больше не видеть демонов смрадного подземелья. Юноша содрогнулся. Память еще хранила яркие образы оживающих мертвецов. Они вставали, смотрели на него пустыми глазами. И каждое новое воспоминание было страшнее предыдущего. Подросток подумал бы, что, наверное, просто сошел с ума, если бы не виды дивного сада, которые тоже были еще свежи в его памяти. Умиротворение и покой, наполнявшие сад, оберегали юношу. Даже в аду.

Деревянная дверь комнаты отворилась, и юноша наконец глубоко вздохнул, очутившись перед могущественным человеком, который вызволил его из того ужасного места. Старец был невысок и коренаст. Свирепые глаза горели на смуглом, красноватом лице. У него была великолепная, умащенная драгоценным маслом борода, но одет он был, как всегда, просто, как и подобало тому, кто отказался от преходящего тлена сокровищ. Юноша пал ниц перед своим спасителем и распростерся на холодном каменном полу в благодарность за избавление.

– Теперь ты все понимаешь, – тихо сказал Старец. – Я взял тебя за руку и показал радость триумфа и горе падения. Что выберешь ты, когда придет время?

– Я выберу радость триумфа, учитель, – дрожа, ответил юноша.

– Твоя жизнь – лишь полет птицы в освещенной комнате. Ты летишь из вечного мрака, чтобы снова исчезнуть в бесконечной ночи. Полет длится совсем недолго. Комната не имеет значения. Твоя жизнь не имеет значения. Важно только то, как ты подготовишься к новой.

– Понимаю, учитель, – произнес юноша. Дрожь не унималась. Ему до сих пор мерещились склизкие прикосновения мертвецов.

– Горе тем, кто не ведает, что ожидает их после смерти. Среди них ты станешь сильнейшим, потому что ты видел небеса и видел ад. Ты будешь действовать без колебаний. – Глава ордена ассасинов протянул дряхлую руку и помог юноше подняться. – Можешь пойти к своим братьям. Теперь ты один из них. Как и тебе, им тоже было позволено заглянуть сквозь трещину в стенах реального мира. Ты не подведешь их и не разочаруешь меня, принеся великолепную смерть к ногам Аллаха.

– Я не подведу, учитель, – ответил юноша увереннее, чем когда-либо за свою короткую жизнь. – Скажи, кого я должен убить. Я не подведу.

Старец улыбнулся, тронутый, как всегда, начинающейся верой своих юных воинов, которых он отправлял в мир. Он и сам был когда-то одним из них, и время от времени, когда ночи были холодны и темны, он еще страстно стремился вернуться в прекрасный сад, который ему показали. Но когда смерть уже похлопала старика по плечу, он только надеялся, что действительность окажется столь же прекрасной, как и творение его рук. Лишь бы в раю был гашиш, думал Старец. Лишь бы он был так же молод и гибок, как и стоявший перед ним юноша.

– Ты отправишься вместе с братьями в стан монгольского хана, который называет себя Чингисом.

– К неверным, учитель? – удивился юноша, начиная путаться в мыслях.

– Пусть так. Твоя вера придаст тебе сил. Для этого и только ради этого ты обучался у нас пять лет. Тебя выбрали за твою склонность к языкам. С этим даром ты можешь хорошо послужить Аллаху. – Старец положил руку на плечо юноши, и казалось, что от нее исходит тепло. – Сблизишься с ханом и в подходящий момент оборвешь его жизнь одним ударом кинжала в сердце. Осознаешь ли ты цену неудачи?

Юноша мучительно сглотнул. Образ гнилого подземелья снова явился перед глазами.

– Клянусь, учитель. Я не подведу.