Глава 6
КАПИТАН КРИС

Когда я увидел, как поступили с Макнилом и как он умолял, но никто не внял мольбам, я исполнился уверенности, что со мной произойдет то же самое. Я знал, что, если меня оставят на маленьком островке с бутылкой рома, моим вещевым мешком и пистолетом, я наверняка умру. Не потому, что застрелюсь, как предположительно сделал Макнил — на такое я никогда не пошел бы, — а от голода и жажды. Я буду пытаться ловить рыбу и собирать моллюсков, если они там есть, выставлять раковины для сбора воды во время дождя и продержусь сколько получится. Но если меня не подберут в течение одной-двух недель, я умру.

«Ладно, пускай я умру, — сказал я себе. — Но я не стану умолять и не стану убивать». Это звучало хорошо, но я сомневался, что выдержу, особенно в части решения не умолять.

Потом мы заметили вдали корабль.

— Похоже на даго, — сказал капитан Берт.

И он приказал паре матросов достать сигнальные флажки и просигналить «осторожно: пираты рядом» на испанском. Я объяснил, как составить слова правильно.

После этого они захотели поговорить с нами. Капитан кричал нам в рупор, а мы орали в ответ: «No tan aprisa! Que? Mas despacio!» — и так далее. Оказавшись у них на траверзе на расстоянии полкабельтова, мы выкатили орудия в порты и сказали, что пощадим их, коли они сдадутся.

Они бросились выкатывать свои орудия — три маленькие пушчонки с обращенного к нам борта, — и мы дали бортовой залп. Я не имею в виду, что помогал стрелять. Я оставался с фок-мачтовыми матросами, но я был членом команды, когда орудия пальнули. И я помогал капитану Берту с переводом на испанский.

Наш бортовой залп причинил кораблю значительные повреждения и убил большинство людей из орудийных расчетов. Они сдались, и мы встали борт к борту с испанцем. Капитан Берт велел мне следовать за ним. Я не хотел, но он меня заставил. Он просто отдал приказ, и я подчинился. Я не собираюсь лгать на сей счет — ни вам, ни себе самому.

Там жутко воняло. На корабле стоял тошнотворный запах. Я сказал что-то по этому поводу, и капитан Берт объяснил, что это невольничье судно, а на них на всех так воняет.

Узнав, что на борту находятся рабы, я спустился вниз. Там на длинных деревянных настилах, расположенных в паре футов один от другого, сидели рядами закованные в цепи мужчины. Они не могли сдвинуться с места. В трюме содержались женщины, без кандалов, некоторые из них с грудными младенцами. (Позже мы нашли Азуку, прятавшуюся в капитанской каюте.) Испражнения, моча, рвота и все прочее стекали в сточные желоба — частично. А частично оставались на палубном настиле.

Меня замутило, и я сблевал за борт, когда поднялся обратно на палубу. Потом я попытался рассказать капитану Берту о чудовищных условиях, в которых содержатся пленники, но он не пожелал меня слушать. А наоборот, приказал мне слушать, что говорит он. Он собирался обратиться к оставшимся в живых членам команды и хотел, чтобы я переводил его слова на испанский.

Я подчинился, и переводить пришлось не много. Капитан Берт сказал, что пощадил бы всех, если бы они сдались. («Спустили флаг» — так он выразился.) Они не сдались, а потому он убьет половину из них, а другую половину отпустит, чтобы они рассказали на суше, какая участь ожидает тех, кто не сдается нам, когда мы идем под черным флагом. Сперва он спросил, кто из них женат.

Женатых оказалось меньше, чем было на «Санта-Чарите», хотя руки подняли все, кроме двух. Капитан Берт разделил людей на группы и сказал холостым мужчинам, что они могут присоединиться к нам, коли пожелают. Никто из присоединившихся не будет убит. Один испанский матрос и один грометто изъявили согласие.

Затем капитан Берт разделил остальных на две группы по три человека в каждой, приказав выводить людей из строя по одному и связывать руки. Он выбрал троих пиратов, и каждый из них перерезал горло одному из парней со связанными руками. Тела убитых выбросили за борт, а остальные трое уплыли на судовой шлюпке.

К тому времени «Уилд» и невольничье судно сцепились бортами, и пираты на «Уилде» перебрасывали тросы товарищам, находившимся на захваченном корабле. Невольничье судно называлось «Дукесса де Корунья», но впоследствии я переименовал его в «Новый ковчег».

Ну вот, я опять забежал вперед. Тогда же произошло следующее: я задержал капитана Берта и сказал, что хочу поговорить с ним о рабах.

— Заткнись, — сказал он. — Сначала я поговорю с тобой о них. Выясни, где крепятся цепи, и выведи наверх самую многочисленную группу невольников, скованных одной цепью. Я хочу взглянуть на них. Об остальных поболтаем позже. Возьми с собой Лесажа.

Я начал что-то говорить, но он приказал мне пошевеливаться. Теперь я понимаю: он боялся, как бы поблизости не появился другой испанский корабль, пока «Уилд» и невольничье судно сцеплены бортами.

Мы с Лесажем схватили мужчин, примкнувших к нам, и спросили, как расковать рабов. Кандальные ключи хранились в капитанской каюте, и мы нашли их без особого труда, а также нашли невольницу, прятавшуюся там в платяном шкафу. Рабы на том корабле были скованы цепями в группы по восемь человек; мы расковали группу, сидевшую ближе всех к люку, и вывели мужчин на палубу. Они не пытались сопротивляться.

Мы сказали им по-английски, по-испански и по-французски, что на «Уилд» требуются четыре раба, с них снимут кандалы и будут лучше кормить. Трое из них, казалось, поняли нас, и мы их расковали и отправили на «Уилд», а потом вывели на палубу следующую группу. Капитан Берт выбрал мужчину, который казался покрепче и посмышленее прочих, и тоже отослал на «Уилд».

Потом он собрал на палубе пиратов с обоих кораблей и велел мне подняться на ют вместе с ним.

— Мы свободное морское братство, — сказал он, — и вольны выбирать капитанов по своему усмотрению. Я собираюсь отправить захваченную добычу в Порт-Рояль, причем спешно. Если вы знаете что-нибудь о работорговле, вам известно, что на невольничьем судне умирает по два-три раба ежедневно, а потому лучше двинуться туда прямым ходом и на всех парусах. Я назначаю Криса старшим здесь. Он знает навигацкое дело, и у него есть голова на плечах. Он не станет захватывать суда по пути, но пойдет прямиком в Порт-Рояль и продаст там рабов и корабль. Шестерых матросов хватит, чтобы управлять кораблем, а потому мне нужны шесть человек, готовых признать Криса своим капитаном. Кто хочет отправиться с ним?

Я не помню, сколько человек вышло вперед — дюжина или около того. Капитан Берт отобрал шестерых и сказал, что я их новый капитан. Потом корабли расцепились, и мы пошли полным ходом.

Перво-наперво я взял курс на Порт-Рояль. Затем приказал вывести на палубу женщин и детей, а также одну группу рабов, скованных общей цепью. Цепную команду, так это вроде бы называется. Таким образом мы получили возможность вымыть помост, где они сидели, морской водой из шланга, а также промыть сточные желоба. Разумеется, после этого грязную воду надлежало выкачать вместе с нечистотами. Работа была трудоемкой, и мои люди сказали, что на нее следует поставить рабов. Я согласился, и мы выбрали четырех рабов покрепче и поставили у помп.

Через час я отправил первую цепную команду вниз и приказал вывести на палубу вторую, потом третью и так далее в течение всего дня. Ближе к ночи некоторые мужчины начали недовольно поглядывать на меня, а потому я подошел к Маньяну и крепко ему врезал.

Он упал, но тут же вскочил на ноги и попытался выхватить свою абордажную саблю. Я опередил Маньяна, вырвал у него саблю и зашвырнул на ют. (Лесаж отошел от штурвала на минуту, чтобы подобрать саблю для меня, хотя тогда я не знал этого.)

Мы снова сцепились, и вскоре кто-то бросил Маньяну кинжал. Он полоснул меня пару раз, прежде чем я выхватил клинок у него из руки, положил его на обе лопатки и приставил острие к носу.

— Если ты еще хоть раз возникнешь, я вгоню кинжал тебе в глаз по самую рукоятку, ясно?

Потом я рассек Маньяну нос с одной стороны. Так иногда поступают с провинившимися рабами, только нос рассекают с двух сторон. Но тогда я не знал этого.

Когда я поднялся на ноги, из ран у меня хлестала кровь. Я сказал остальным четверым пиратам, что не стану выяснять, кто бросил Маньяну кинжал, но оставлю тот у себя. Я сказал, что они должны отдать мне и ножны тоже, иначе им несдобровать.

Затем я ушел в капитанскую каюту. Я видел там медицинские принадлежности, когда мы с Лесажем искали ключи. Я взял бинты и попытался перевязать порезы. Дезинфицирующего средства там не оказалось, но я нашел графин бренди и обильно поплескал из него на раны. Я уже наложил повязку на бок и пытался перевязать правую руку, когда в каюту постучали. Такой тихий, робкий стук, словно за дверью стоял страшно напуганный человек, и я понятия не имел, кто это может быть.

Открыв дверь, я увидел на пороге молодую рабыню, которую мы с Лесажем утром обнаружили в платяном шкафу. Она протянула мне ножны и сказала, что другие господа отдали ей это и велели постучать. Я говорю «сказала», но в действительности она объяснялась наполовину жестами. Она знала пару сотен испанских слов, и произношение у нее было таким скверным, что мне приходилось заставлять ее повторять некоторые слова по многу раз. Я спросил: «Как тебя зовут?» — и она ответила: «Сантьяга». Когда девушка закончила перевязывать мне правую руку, я сумел вытащить из нее настоящее имя — Азука.

Азука подошла к капитанской койке и приготовилась к тому, что, по ее разумению, должно было произойти дальше. Когда я велел ей уйти, она расплакалась. Другие женщины бьют ее, сказала она, и насмехаются над ней, поскольку мы убили ее мужчину. Думаю, главным образом над ней насмехались: я не видел никаких заметных следов побоев. Ни опухших глаз, ни разбитых губ, ничего такого. Так или иначе, я сказал, что меня это не касается и женщинам очень скоро надоест издеваться над ней.

Тогда она спросила, не возражаю ли я, если один из других господ станет ее новым мужчиной.

— Нисколько, — ответил я.

Как насчет того, который стоит у штурвала?

Я сказал, что ничего не имею против, только ей придется подождать, когда он сменится — то есть закончит свою работу.

Азука улыбнулась и вышла прочь.

Капитанская каюта располагалась прямо под ютом, как принято, и за кормовой переборкой проходили трубы якорных клюзов — поэтому я слышал почти весь разговор, состоявшийся наверху. Девушка не говорила по-французски, а Лесаж почти не говорил по-испански, но они поняли друг друга быстро, за считанные секунды, которые понадобились бы мне на шнуровку одного ботинка. Азука была голая, и, вероятно, это помогло делу.

Когда разговор закончился, я вложил свой новый кинжал в ножны, прицепил к поясу и внимательно осмотрел каюту. Оружейный рундук стоял под капитанской койкой, а ключ от него находился в связке, найденной нами ранее. Кроме четырех мушкетов, в рундуке ничего не было, пока я не положил туда оружие, подобранное на палубе после абордажа. Думаю, большинство абордажных сабель и пистолетов были выданы команде, как только корабль подошел к берегам Африки. На невольничьем судне всегда существует вероятность мятежа рабов.

Я много размышлял об этом по двум причинам. Во-первых, несколько членов команды заявили, что рабы попытаются напасть на нас, когда поднимутся на палубу. Я выводил наверх по шестнадцать невольников (то есть по две группы) зараз, поскольку боялся, что матросы правы. Я сказал: если шестнадцать безоружных мужчин, скованных между собой цепью, сумеют одержать верх над семью вооруженными мужчинами, значит, они заслуживают победы.

Во-вторых, я думал о том, чтобы как-нибудь ночью снять с них оковы и призвать к решительным действиям. По многим соображениям мне бы очень хотелось так поступить, но здесь существовали серьезные проблемы.

Целых пять!

Во-первых, на борту недостаточно пищи и воды, чтобы мы могли двинуться в обратный путь к Африке. Во-вторых, я не знаю их языка. И даже если бы знал, не факт, что они станут подчиняться мне. А так они даже не поймут моих приказов.

Дальше хуже: в-третьих, они не матросы. Если заштормит, мы не сумеем добраться до Африки и все на борту умрут.

Четвертая проблема совершенно обескуражила бы меня, не будь первые три достаточно серьезными. Команда признала меня капитаном. (Капитан Берт отправил со мной в плавание людей, проголосовавших за меня.) Если я освобожу рабов, все мои люди погибнут, не один только парень, которому я порезал нос, но также Лесаж и все остальные.

Вы наверняка уже догадались, в чем заключалась пятая проблема. Я окажусь в Африке без гроша в кармане, и, если капитан Берт когда-нибудь меня поймает, мне не сносить головы.

Значит — нет. Мысль хорошая, но такой вариант исключается.

Тем не менее я продолжал думать об этом. А если просто высадим рабов на побережье Мексики или Южной Америки и отпустим на волю? Во-первых, я сомневался, что сумею уговорить команду на такое дело. Они взбунтуются, как только поймут, о чем идет речь. Во-вторых, испанцы отловят всех освобожденных мной рабов, и они снова станут рабами. Следовательно, такой вариант тоже исключается. Мне придется доставить невольников в Порт-Рояль и продать там, поскольку ничего другого не остается.

Вознесенные к Богу молитвы не помогли, только заставили вспомнить священника в Веракрусе.

Обшарив глазами каюту, я увидел толедский кортик, добротный и острый. Я прицепил кортик к поясу — самое то, что надо. Также я нашел пару оселков, масло и еще всякую всячину.

Выйдя из каюты, я узнал, что один из ребятишек упал за борт. Если бы мы шли полным ходом, дело было бы плохо, но мы все еще еле ползли под топселями. Мы бросили в воду веревку, затащили мальца на палубу, а потом поставили внаклонку над пушкой и всыпали по первое число.

Затем я отправился на поиски Азуки. Лесаж прогнал девушку с юта, и найти ее оказалось весьма непросто. Я велел Азуке приказать матерям выстроить детей на палубе. Совместными усилиями мы объяснили, что любого, кто свалится за борт впредь, мы оставим на съеденье акулам. Вряд ли у меня хватило бы духа поступить так, но пираты точно не стали бы спасать тонущего. Не узнай я о случившемся своевременно, я бы уже ничем не смог помочь ребенку.

Скоро вахта закончилась, и Лесаж спросил, можно ли ему уединиться с Азукой в каюте старшего помощника. Конечно, сказал я, ведь он и является старшим помощником, покуда я не отдам иных распоряжений. Я сам встал у штурвала и приказал своей вахте — трем матросам — поднять паруса. Мы поочередно развернули паруса на фок-мачте, грот и бизани. Не сказать, что корабль после этого стремительно понесся, но скорость увеличилась с одного узла до трех. Я помню это, поскольку сам бросал лаг и делал запись в судовом журнале.

(Именно благодаря судовому журналу я понял, что произошло со мной после того, как я покинул монастырь. Все записи были датированы, разумеется, и год там значился не такой, как надо: он начинался не с двойки и нуля, а с других цифр.)

Лесаж делал то же самое: стопорил штурвал, бросал лаг и записывал показания в судовой журнал. Он также переворачивал песочные часы и бил в корабельный колокол, оповещая о конце вахты.

Данное обстоятельство и трудности, с которыми столкнулась моя вахта при поднятии парусов, заставили меня осознать, насколько нам необходимы дополнительные рабочие руки. Если начнется ураган, я отдам команду «свистать всех наверх!». Тогда у меня будет шесть человек. Иными словами, по два на каждую мачту, а я видел, как быстро налетают ураганы. Сухопутные люди считают, что ветер крепчает постепенно. Я это знаю, поскольку разговаривал с ними. Но они заблуждаются. Ураган налетает как девятиосный грузовик, и вам следовало принять меры еще десять минут назад.

Вскоре мужчины подошли к юту. От лица группы выступил Рыжий Джек, он подергал за козырек фуражки и сказал, что мы все товарищи по плаванию и он теперь старшина-рулевой, а по обычаю Берегового братства, они вправе открыто высказывать свое мнение, не опасаясь неприятностей.

— Держитесь вежливо, Джек, — сказал я, — и никаких неприятностей не выйдет.

— Капитан, мы не можем ни поставить, ни свернуть парус нормально столь малыми силами.

— Вы сделали все, что могли, Джек. Разве я орал на вас? Не орал. Я не сказал ни слова.

— Знаю, капитан, и мы вам признательны. Только мы просим вас поставить на работу всех рабов.

— Иначе мы свернем марс и грот и пойдем так, — сказал Бен Бенсон.

Я в любом случае хотел осмотреть рабов. Сделав это, я покачал головой.

— Мы потеряем слишком многих, а значит, выручим от продажи куда меньше. Надо доставить их в Порт-Рояль поскорее, пока у нас не кончились запасы воды.

Рыжий Джек кивнул. Маньян (парень, которому я порезал нос) за все время не произнес ни слова.

Я приказал отправить вниз рабов, находившихся на палубе, и вывести наверх следующую группу. Там был крупный мужчина, с виду сильный, и я велел Бену встать у штурвала, а сам попытался поговорить с сильным рабом. Он не знал никаких языков, но один раб в той же группе немного говорил по-французски. Я сказал последнему, что он может присоединиться к моей команде, если поклянется мне в верности. Он чуть не запрыгал от нетерпения, и я достал ключи и снял с него кандалы. Он опустился на колени и произнес клятву на своем родном языке (поклонившись мне раз двадцать, пока стоял на коленях), после чего я дал ему абордажную саблю. Звали мужчину Маху, но позже мы с Новией называли его Мануэлем.

Затем я вернулся к верзиле, которого выбрал первым, провел на палубном настиле черту острием кортика, указал на Маху и жестами объяснил, что прежде он находился по ту сторону линии, вместе с рабами, а теперь перешел на мою сторону. Верзила кивнул, показывая, что понял, и я спросил, не хочет ли он сделать то же самое.

Он энергично закивал и живо заговорил на своем родном языке, а Маху объяснил, что он согласен и готов выполнять все приказы капитана. С него тоже сняли оковы, он поклялся мне в верности и получил абордажную саблю. У него было труднопроизносимое имя, которое вылетело бы у меня из памяти через пять минут, а потому я сказал, что отныне он будет зваться Недом. Мы называли верзилу Большой Нед, под таким именем я и запомнил его. Обычно у него был такой вид, словно он страшно зол и готов убить кого-нибудь. Как ни странно, он вовсе не собирался никого убивать — просто такое у него было лицо. Он почти никогда не улыбался, но смеялся громким раскатистым смехом. Не хотел бы я драться с ним один на один.

Когда на палубу поднялась вахта левого борта, я собрал всю команду вместе и сказал, что теперь Большой Нед и Маху числятся в вахте правого борта, таким образом, у нас будет больше рабочих рук и всем на борту вменяется в обязанность обучить новичков морскому делу. Никто не возражал, и я сказал Рыжему Джеку, что он как старшина-рулевой назначается начальником вахты левого борта, а потом передал Лесажу командование своей вахтой.

Вы наверняка догадались, что произошло потом. Я тоже предвидел такой поворот. Вахта левого борта заявила, что у них еще меньше людей, чем было в вахте правого борта раньше, и попросила зачислить к ним пару рабов тоже. Я нахмурился и указал, что это ударит по нашему карману. Они ответили, что у нас на борту свыше двухсот невольников, не считая женщин и детей, и двумя больше, двумя меньше — не имеет значения. В конце концов я сказал, что завтра мы проведем собрание и проголосуем. Все это время я с великим трудом сохранял серьезное лицо, а потому по окончании разговора быстро удалился в свою каюту и захлопнул дверь, прежде чем довольно захихикать.

Дело виделось мне так: с шестью пиратами, отданными мне капитаном Бертом, у меня вполне могут выйти неприятности. Любые четверо из них могут голосованием сместить меня с капитанской должности — и первым среди них будет Маньян, который проголосует против меня как пить дать, Лесаж, скорее всего, проголосует за меня, если только остальные не решат выбрать капитаном его. Если они примут такое решение, значит, против меня будет уже двое. Еще двое — и они сместят меня. Каждый из них так же готов убить человека, как сесть с ним за стол, и если у кого-нибудь есть повод для недовольства и возможность его устранить — почему бы не сделать это?

Ладно. Но освобожденные мной рабы наверняка подумают, что, когда меня сместят, их, скорее всего, снова закуют в цепи — и в конечном счете отправят рубить сахарный тростник на чьей-нибудь плантации. Они косо посмотрят на любого, кто выступит против меня, и, если дело дойдет до голосования, за меня выскажутся четверо-пятеро моих грометто и я сам. Если нам удастся склонить на свою сторону одного из пиратов, мы окажемся в большинстве.

Минус же в том, что они могут попытаться освободить своих товарищей и захватить корабль, но на самом деле для меня это плюс. Пираты тоже сознают вероятность такого поворота событий и не могут не понимать, что у нас нет шансов выжить, если мы не будем держаться вместе.