2

– Мы считаем, что это Рагнар Лотброк, – сказал, обращаясь к совету, король Элла. – Но откуда нам это известно?

Он посмотрел на длинный стол, за которым сидело больше десяти человек; все на низких стульях, только сам король в высоком резном кресле. Большинство одето как сам король или Вульфгар, сидевший слева от Эллы: в яркие плащи, наброшенные на плечи, чтобы уберечься от сквозняков, дующих изо всех углов и закрытых ставен; от этих сквозняков качались огни факелов, концы которых окунули в смолу; у всех на запястьях и шеях золото и серебро; сверкают пряжки плащей и поясов. Это военная аристократия Нортумбрии, владельцы земель на юге и востоке королевства, люди, посадившие Эллу на престол и изгнавшие его соперника Осберта. Они неуклюже сидели на своих стульях, как люди, привыкшие больше к седлу.

В ногах стола, словно сознательно обособляясь, видны еще четверо. Трое в черных сутанах монахов ордена святого Бенедикта, четвертый в пурпуре и белизне епископа. Сидели они легко, склонившись к столу, держа наготове восковые таблички и стилосы, готовые записать сказанное или незаметно обменяться записками друг с другом.

Один из сидевших готов был ответить на вопрос короля – Гутред, капитан телохранителей.

– Мы не нашли никого, кто бы узнал его, – признал Гутред. – Все, кто хоть раз встречался в битве с Рагнаром, мертвы, кроме присоединившегося к нам храброго тана короля Эдмунда, – вежливо добавил он. – У нас нет доказательств, что это Рагнар Лотброк.

– Но я думаю, это он. Во-первых, он не говорит. Я считал, что умею заставлять людей говорить. Любой обычный пират заговорил бы. Но это явно себя простым пиратом не считает.

– Во-вторых, все соответствует. Что делали здесь корабли? Они возвращались с юга, их отнесло от берега, и они много дней не видели ни солнца, ни звезд. Иначе капитаны – а управляющий Бридлингтона говорит, что они хорошие моряки, – не оказались бы в таком положении. Корабли грузовые. А какой груз перевозят на юг? Рабов. На юге не нужны ни шерсть, ни меха, ни эль. Это работорговцы, возвращавшиеся из плавания на юг. Торговец рабами, ставящий себя высоко, – это соответствует Рагнару. Но, конечно, это тоже не доказательство.

Устав от своего красноречия, Гутред сделал большой глоток эля.

– Но еще одно дает мне уверенность. Что мы знаем о Рагнаре? – Он осмотрелся. – Он ублюдок.

– Осквернитель церквей, – согласился архиепископ Вульфхир со своего конца стола. – Похититель монахинь. Вор христовых невест. И он ответит за все свои грехи.

– Конечно, – подтвердил Гутред. – Но вот что я о нем слышал. Только о нем, а не об остальных разрушителях церквей и похитителях монахинь. Он очень интересуется новым. Похож на меня. Любит заставлять людей говорить. По-своему. Я слышал, он поступает так. – В голосе капитана звучала профессиональная заинтересованность. – Если он кого-то захватывает, то первым делом – без всяких разговоров и споров – вырывает глаз. Потом, по-прежнему без разговоров, тянется к второму глазу. Если человек вспомнит что-то интересное, пока Рагнар готовится, что ж, он говорит. Не успеет – тем хуже для него. Рагнар так губит много людей, но люди недорого стоят. Говорят, он считает, что это сберегает ему много времени и сил.

– И наш пленник сказал тебе, что он тоже так считает? – спросил один из черных священников снисходительным голосом. – У вас был дружеский разговор на профессиональные темы?

– Нет. – Гутред снова отхлебнул эля. – Но я посмотрел на его ногти. Все коротко обрезаны. Кроме ногтя на правом большом пальце. Этот в дюйм длиной. И твердый, как сталь. Вот он. – И Гутред бросил на стол окровавленный ноготь.

– Значит это Рагнар, – сказал в наступившей тишине король Элла. – Что же нам с ним делать?

Воины в замешательстве переглядывались.

– Ты считаешь, что обезглавливание для него слишком хорошо? – спросил Гутред. – Может, повесить его?

– Или еще что-нибудь похуже? – добавил один из вельмож. – Как с бежавшим рабом? Может, монахи… что там за история со святым… святым.. Тем самым, с рашпером или… – Воображение ему изменило, он смолк.

– У меня другая идея, – сказал Элла. – Мы можем отпустить его.

Все ошеломленно смотрели на короля. Король наклонился вперед со своего высокого кресла, его острое подвижное лицо и проницательный взгляд по очереди обращались к каждому за столом.

– Подумайте. Почему я король? Я король, потому что Осберт… – запретное имя вызвало дрожь у слушателей; вздрогнул и слуга с исполосованной спиной, стоявший за стулом Ульфгара, – потому что Осберт не сумел защитить королевство от набегов викингов. Он делал то, что мы всегда делали. Говорил всем, что нужно следить и самостоятельно организовывать оборону. И вот экипажи десяти кораблей обрушиваются на город и делают, что хотят, а жители соседних городов натягивают одеяла на голову и благодарят Бога, что это произошло не с ними. А я что сделал? Вы знаете, что я сделал. Отозвал всех, кроме наблюдателей, организовал отряды всадников, расположил в жизненно важных пунктах конные резервы рекрутов. И теперь, если они нападут на нас, у нас есть возможность добраться до них быстрее, чем они слишком углубятся, преподать им урок. Новые идеи.

– Я считаю, что нам нужна еще одна новая идея. Мы можем отпустить его. Договориться. Он обещает держаться подальше от Нортумбрии, даст нам заложников, мы будем обращаться с ним как с почетным гостем, пока не прибудут заложники, и отошлем его с грудой подарков. Много это нам стоить не будет. А сберечь может много. Когда его обменяют, он уже оправится от разговора с Гутредом. Что скажете?

Воины переглядывались, поднимали брови, удивленно качали головами.

– Может сработать, – сказал Гутред.

Вульфгар откашлялся, собираясь заговорить, его лицо покраснело от недовольства. Но его опередил голос черного монаха в конце стола.

– Ты не должен этого делать, мой господин.

– Почему?

– Не должен. У тебя и другие обязанности, помимо мирских. Архиепископ, наш преподобный отец и недавний брат, напомнил нам о злых поступках Рагнара против Христовой церкви. Это деяния, направленные не против нас, не против христиан, – такие деяния мы должны прощать. Это деяния против святой церкви – а за них мы должны мстить всеми силами и от всего сердца. Сколько церквей сжег Рагнар? Сколько христиан, мужчин и женщин, продал язычникам и – еще хуже – поганым последователям Магомета? Сколько драгоценных реликвий уничтожил? Сколько похитил священных даров?

– Грешно прощать такие деяния. Это поставит под вопрос спасение души всех сидящих за этим столом. Нет, король, отдай его нам. Позволь нам показать, что мы приготовили для тех, кто вступает в вражду с матерью церковью. И пусть весть об этом достигнет язычников за морем, пусть знают они, что рука церкви так же тяжела, как велика ее милость. Поместим его в змеиную яму. Пусть все говорят о змеином дворе короля Эллы.

Король колебался. Но прежде чем он смог заговорить, другие монахи и сам архиепископ высказали свое согласие, а воины поддержали предложение с любопытством и одобрением.

– Никогда не видел, как человека отдают змеям, – сказал Вульфгар, лицо его приобрело радостное выражение. – Вот чего заслуживают все викинги мира. Я так и скажу, вернувшись к своему королю, и прославлю мудрость и хитрость короля Эллы.

Встал черный монах, который говорил, – страшный архидьякон Эркенберт.

– Змеи готовы. Пусть пленника отведут к ним. И все будут присутствовать: советники, воины, слуги. Пусть все видят гнев и месть короля Эллы и матери церкви.

Все встали. Элла вместе со всеми. На лице его выражение сомнения исчезло. Он видел единодушие совета. Вельможи начали расходиться, звали слуг, друзей, жен, любовниц. Все должны увидеть новое зрелище. Шеф, шедший за приемным отцом, обернулся в последний момент и увидел теснящихся у стола монахов.

– Зачем ты так сказал? – спросил архиепископ Вульфхир у архидьякона. – Мы могли договориться с викингами, и наша бессмертная душа не пострадала бы. Почему заставил короля отправить Рагнара к змеям?

Монах порылся в своем кошельке и, как Гутред, бросил на стол какой-то предмет. Потом еще один.

– Что это, мой господин?

– Монета. Золотая монета. И на ней письмо нечестивых последователей Магомета.

– Монету отобрали у пленника.

– Ты хочешь сказать, что он слишком нечестив, чтобы оставлять ему жизнь?

– Нет, мой господин. Посмотри вторую монету.

– Это пенни. Пенни нашей собственной чеканки, здесь, в Эофорвиче. На нем мое имя. Вот видишь – Вульфхир. Серебряный пенс.

Архидьякон взял обе монеты и положил их назад в кошелек.

– Очень плохой пенни, мой господин. Мало серебра, много свинца. Все, что может позволить себе церковь в наши дни. Серебро у нас кончается, мужланы не платят десятину. Даже благородные платят меньше. А кошельки язычников разбухают от золота, отобранного у верующих. Церковь в опасности, мой господин. Конечно, она не может так пострадать, чтобы не оправиться. Но если язычники и христиане сумеют договориться, они поймут, что мы им не нужны. Мы не должны допустить этого.

Кивки согласия, даже со стороны архиепископа.

– Значит, к змеям.

В качестве змеиной ямы использовали старую каменную цистерну, оставшуюся еще от римлян; ее торопливо покрыли деревянным навесом от дождя. Монахи собора святого Петра в Эофорвиче гордились своими любимцами, блестящими змеями. Все лето по христианским землям Нортумбрии распространялось известие: ищите гадюк, ловите их на болотах и высокогорьях, приносите. Такая-то сумма освобождения от налога или от десятины за змею длиной в фут; больше – за полтора фута; еще больше – за старых змей-дедушек. И не проходила неделя, чтобы не приносили к custem viperarum – хранителям змей – извивающийся мешок; содержимое мешка осторожно высвобождали, кормили лягушками и мышами и поздравляли друг друга с их ростом. «Дракон не становится драконом, не побывав сначала змеей, – говорил один хранитель своим братьям. – Может, это справедливо и для наших гадюк».

Теперь послушники развешивали по каменным стенам факелы, чтобы разогнать вечерние сумерки, таскали мешки с нагретым песком и соломой и расстилали их по дну цистерны, чтобы змеи ожили и рассердились. Появился хранитель, довольно улыбаясь, за ним шла процессия послушников, каждый гордо и осторожно нес кожаный мешок, в котором изгибались змеи. Хранитель по очереди брал каждый мешок, показывал его толпе, разместившейся вдоль стен цистерны, развязывал ремешки и медленно вываливал содержимое мешка в яму. Каждый раз он передвигался на несколько шагов, что разместить змей равномерно. Выполнив свою задачу, он отступил к краю прохода, оставленного для важных зрителей; вдоль прохода стояли личные телохранители короля.

Наконец появились и они: король, его совет, личные слуги, посреди них вели пленника. У воинов севера есть поговорка: «Мужчина не должен хромать, пока у него ноги одинаковой длины». И Рагнар не хромал. Но ему трудно было держаться прямо. Гутред обошелся с ним не мягко.

Вельможи отступили от края ямы, на краю ее остался пленник. Он улыбнулся сломанными зубами, руки его держали сзади сильные воины. На пленнике по-прежнему была его одежда из просмоленной козьей шкуры, которой он обязан своим прозвищем «Волосатые Штаны». Архидьякон Эркенберт протиснулся вперед, чтобы посмотреть на него.

– Это змеиный двор, – сказал он.

– Орм-гарт, – поправил Рагнар.

Священник снова заговорил – на упрощенном английском, принятом среди торговцев: – Знай следующее. У тебя нет выбора. Если станешь христианином, сохранишь жизнь. Как раб. И тогда никакого орм-гарта. Но ты должен стать христианином.

Рот викинга презрительно скривился. Он ответил на том же языке торговцев: – Вы жрецы. Я знаю ваш разговор. Ты говоришь, я буду жить. Как? Как раб, ты говоришь. Но ты не говоришь, а я знаю. Без глаз, без языка. С подрезанными сухожилиями, никакой ходьбы.

Он начал распевать.

– Я сражался тридцать зим, всегда был впереди, всегда рубил мечом. Я убил четыреста человек, изнасиловал тысячу женщин, сжег множество церквей, продал много детей. Многие плакали из-за меня, но я никогда не плакал из-за них. И вот я пришел к орм-гарту, как Гуннар, рожденный богом. Делайте, как хотите, пусть блестящие черви жалят мне сердце. Я не буду просить о милости. Я всегда отвечаю ударом меча!

– Кончайте с ним! – рявкнул Элла, стоявший за викингом. Стражники начали подталкивать его вперед.

– Стойте! – остановил их Эркенберт. – Сначала свяжите ему ноги.

Несопротивлявшегося викинга грубо связали, подтащили к краю, поставили на самом краю, потом – он посмотрел на молчаливую толпу – столкнули вниз. Он упал ногами вперед, с грохотом упал прямо на клубок змей. Они зашипели и набросились на него.

Человек в волосатых брюках и кожаной куртке рассмеялся, лежа на земле.

– Не могут прокусить, – сказал кто-то разочарованно. – У него слишком плотная одежда.

– Но можно ужались в руки и лицо, – возразил хранитель, ревниво оберегающий достоинства своих подопечных.

Одна из самых больших гадюк действительно лежала всего в нескольких дюймах от лица Рагнара, они смотрели в глаза друг другу, раздвоенный язык змеи почти касался щеки пленника. Наступила долгая пауза.

И вдруг голова человека метнулась в сторону, он широко раскрыл рот. Забились змеиные кольца, рот наполнился кровью, змея лежала без головы. Снова викинг рассмеялся. Медленно он начал перекатываться, сгибая тело со связанными руками и ногами, стараясь всем своим весом опуститься на змей.

– Он убивает их! – со смертельной обидой закричал хранитель.

Элла с отвращением шагнул вперед, щелкнул пальцами.

– Ты и ты. У вас крепкие сапоги. Вытащите его оттуда.

– Я тебе этого не забуду, – негромко сказал он расстроенному Эркенберту. – Ты всех нас выставил дураками.

– А теперь развяжите ему руки и ноги, разденьте и свяжите снова. Ты и ты, принесите горячей воды. Змеи любят тепло. Если мы согреем ему кожу, змеи пойдут к нему.

– Еще одно. На этот раз он будет лежать неподвижно, чтобы помешать нам. Привяжите одну руку к телу, а к запястью привяжите веревку. Так мы заставим его двигаться.

Пленника, по-прежнему улыбающегося и молчащего, опустили снова. На этот раз сам король направлял спуск к тому месту, где было больше всего змей. Змеи тут же поползли к теплому телу, от которого на холоде шел пар. Женщины вскрикивали в отвращении, представляя себе, как трутся чешуйки гадюк о голую кожу.

Король дернул веревку, снова и снова. Рука двинулась, гадюки зашипели, одна обеспокоенная ужалила, ощутила плоть, ужалила еще и еще, впуская в тело человека свой яд. На глазах зрителей медленно, медленно лицо его стало меняться, разбухать, синеть. И когда его глаза и язык распухли, он в последний раз заговорил.

– Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi, – сказал он.

– Что он говорит? – зашептались в толпе. – Что это значит?

– Я не понимаю по-норвежски, – подумал Шеф, глядя со своего места. – Но я знаю, что ничего хорошего это не предвещает.

«Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi». Эти слова звучали в сознании могучего человека несколько недель спустя и сотни миль к востоку. Человек стоял на носу большого корабля, медленно приближающегося к берегу Зеландии. Он услышал эти слова совершенно случайно. «Говорил ли Рагнар с собой?» – размышлял он. – «Или знал, что кто-нибудь услышит, поймет и запомнит?» Маловероятно, чтобы при английском дворе оказался человек, знающий норвежский достаточно, чтобы понять слова Рагнара. Но у умирающего бывают озарения. Может, он видит будущее. Может, Рагнар знал или догадывался, к чему приведут его слова.

Но если это слова судьбы – а такие слова всегда найдут свое выражение, – то странными путями дошли они до него. В толпе вокруг орм-гарта стояла женщина, наложница одного знатного англичанина, «lemman», как называют англичане таких женщин. Но до того, как хозяин купил ее на рынке рабов в Лондоне, она исполняла ту же роль при дворе короля Мельсекнейла в Ирландии, а там многие говорили по-норвежски. Она услышала слова Рагнара и поняла их. Но у нее хватило ума не рассказывать об этом хозяину: «lemman», у которых не хватает ума, не переживают свою красоту. Но она рассказала об этих словах своему тайному любовнику, торговцу, отправляющемуся на юг. Тот пересказал их одному из своих спутников по торговому каравану. А рядом находился беглый раб, бывший рыбак; его это особенно заинтересовало, потому что он был свидетелем пленения Рагнара на берегу. В Лондоне, считая себя в безопасности, раб рассказывал эту историю в кабаках, зарабатывая кружку эля и кусок мяса в прибрежных трактирах, куда пускают всех: англичан и франков, фризов и датчан. Лишь бы серебро было. Так северянин услышал эту историю.

Этот раб дурак, человек без чести. Он увидел в смерти Рагнара только забаву, необычность, развлечение.

Мощный человек на носу корабля – Бранд – увидел гораздо больше. Поэтому он и принес сюда новость.

Корабль шел по длинному фьорду, глубоко вдающемуся в плодородную равнину Зеландии, самого восточного из островов Дании. Ветра не было, паруса свернули и привязали к мачтам, и тридцать гребцов делали равномерные неторопливые гребки, весла покрывали гладкую поверхность спокойного моря рябью, легкое волнение ласкало берега. На богатых лугах мычали коровы, на удалении виднелись поля ржи.

Бранд знал, что ощущение мира здесь обманчиво. Он находится в неподвижном центре самой грозной бури в Европе, и мир здесь обеспечивают сотни миль разрываемого войной моря и сожженные берега. В море его трижды останавливали военные корабли морского патрули – тяжелые корабли береговой охраны, не предназначенные для выхода в открытое море, полные людьми. Его пропускали с нарастающим интересом: всегда интересно посмотреть на человека, испытывающего свою удачу. Да и сейчас за ним идут два корабля, каждый вдвое больше размером, просто чтобы быть уверенным, что он не сбежит. Он знал, как знали и его люди, что худшее впереди.

За ним кормчий передал весло другому моряку и прошел на нос. Несколько минут он стоял за капитаном, голова его едва достигала плеча Бранда, потом заговорил. Заговорил негромко, стараясь, чтобы не расслышали ближайшие гребцы.

– Ты знаешь, я не из тех, кто заводит споры, – сказал он. – Но мы уже здесь, у нас у всех члены завязли в осином гнезде. Может, ты теперь скажешь, зачем это?

– Ну, раз уж ты так долго не спрашивал, – так же негромко ответил Бранд, – назову тебе три причины, а ты уж выбирай.

– Первая. Это наша возможность заслужить славу. Об этой сцене поэты и сочинители саг будут рассказывать до последнего дня, когда боги сразятся с гигантами и отродье Локи высвободится в мире.

Кормчий улыбнулся.

– У тебя достаточно славы, витязь из Галланда. И многие говорят, что те, с кем мы встретимся, и есть отродье Локи. Особенно один из них.

– Ну, тогда вторая. Тот английский раб, беглец, рассказавший нам эту историю, рыбак, сбежавший от монахов Христа, ты видел его спину? Его хозяева заслуживают всех горестей на земле, и я могу послать их им.

На этот раз кормчий рассмеялся вслух, хотя по-прежнему негромко.

– А ты видел кого-нибудь живого после разговора с Рагнаром? И говорят, те, с кем мы встретимся, еще хуже. Особенно один из них. Может, он и монахи Христа стоят друг друга. Но что об остальных?

– Тогда, Стейнульф, мы подходим к третьей причине. – Бранд легко приподнял серебряную подвеску, свисавшую на ремешке с его шеи и лежавшую на груди, на рубашке: молот с короткой рукоятью и с широкой головкой. – Меня попросили сделать это, выполнить службу.

– Кто попросил?

– Тот, кого мы оба знаем. Во имя того, кто придет с севера.

– Ага. Ну, ладно. Этого для нас обоих достаточно. Может, и для всех нас. Но я собираюсь сделать кое-что, прежде чем мы причалим.

Убедившись, что капитан видит, что он делает, кормчий взял подвеску, висевшую у него на шее на длинном ремешке, и спрятал ее под рубашкой, затянув воротник так, чтобы ремешка не было видно.

Бранд медленно повернулся лицом к экипажу и проделал то же самое. Как один, гребцы прекратили ударять веслами по воде. Все убрали из виду свои подвески. И снова принялись грести.

На причале впереди виднелись люди, они ни разу не посмотрели в сторону приближающегося военного корабля, изображая полнейшее равнодушие. За ними, как перевернутая плоскодонка, виднелся корпус большого драккара; а еще дальше множество сараев, навесов, складов, ночлежек, лодочных дворов по обе стороны фьорда, кузниц, канатных мастерских, загонов для скота. Это сердце морской империи, центр силы, бросающей вызов королевствам, дом бездомных воинов.

Человек, сидевший на самом краю причала, перед всеми, встал, зевнул, красноречиво потянулся и посмотрел в другом направлении. Опасность. Бранд начал отдавать приказы. Двое его людей, стоявших у фала, подняли на мачту щит, на нем свеженарисованный белый знак мира. Еще два побежали вперед, на самый конец носа, сняли драконью голову с разинутой пастью с ее колышков, отнесли подальше от борта и тщательно завернули в ткань.

На берегу неожиданно появилось больше людей, все они теперь смотрели на корабль. И никак его не приветствовали. Но Бранд знал, что если бы он не соблюдал определенный церемониал, его встретили бы по-другому. И при мысли о том, что могло бы случиться – все еще может случиться – он почувствовал, как непривычно дрогнул живот, словно его мужское естество захотело уползти туда. Он отвернулся от берега, чтобы выражение лица его не выдало. Никогда не показывай страха. Никогда не показывай боль. Он ценил это больше самой жизни.

Он понимал, что в игре, которую он собирается начать, ничто не может быть опаснее, чем проявление неуверенности. Он собирается поймать на приманку своих смертельно опасных хозяев, вовлечь их в свой рассказ, вести себя не как проситель, а вызывающе.

Он собирается бросить им вызов, публичный и ошеломляющий, и у них не будет выбора. Они вынуждены будут принять этот вызов. В таком деле полумеры непозволительны.

Корабль коснулся носом причала, бросили канаты, их поймали и обернули вокруг кнехтов, по-прежнему все с тем же подчеркнутым выражением незаинтересованности и безразличия. Человек с причала сверху вниз смотрел на корабль. Если бы здесь был торговый пост, он спросил бы моряков о грузе, кто хозяин, откуда. Но этот человек только выразительно поднял бровь.

– Бранд. Из Англии.

– Многих людей зовут Бранд.

По знаку капитана двое моряков перебросили на причал трап. Бранд прошел по нему, заткнув большие пальцы за пояс, и остановился, глядя на начальника причала. На ровной поверхности он смотрел сверху вниз, далеко вниз. И с удовольствием заметил, как дрогнул взгляд начальника причала, человека тоже не мелкого. Тот понял, что в хватке один на один ему против Бранда не устоять.

– Некоторые зовут меня Вига-Бранд. Я из Галланда, где люди выше датчан.

– Убийца-Бранд. Я о тебе слышал. Но у нас много убийц. Нужно больше, чем имя, чтобы тебя тут приветствовали.

– У меня есть новости. Новости о родне.

– Новости должны быть достойными, чтобы их выслушали. Ты ведь пришел без приглашения и пропуска.

– Новости достойные. – Бранд посмотрел прямо в глаза начальнику причала. – Пойдем, и услышишь сам. Пусть твои люди тоже идут. И тот, кто не пойдет слушать, до конца дней будет проклинать свою лень. Но, конечно, если у тебя важное свидание в нужнике, не могу просить тебя не снимать штаны.

Бранд прошел мимо начальника причала и направился к большому столбу дыма, поднимавшегося от длинного дома, зала благородных родов. Ни один враг не видел его и остался в живых, чтобы рассказать об этом. Это сам Бретраборг. Люди Бранда молча спустились с корабля и последовали за ним.

Начальник причала улыбнулся. Он сделал знак своим людям, те достали спрятанные мечи и копья и тоже потянулись к большому дому. В двух милях на сторожевой вышке разрешающе приспустили флаг.

Из многих окон с раскрытыми ставнями в зал проходил свет, но Бранд остановился, давая возможность глазам привыкнуть, потом огляделся, стараясь разобраться в окружении. Он знал, что много лет об этой сцене будут рассказывать в песнях и сагах – если он справится со своей ролью. В следующие несколько минут он заработает либо немеркнущую славу, либо неминуемую смерть.

В зале сидело и стояло множество мужчин, они бродили по залу, играли в разные игры. Никто не посмотрел на вошедшего, но он знал, что его присутствие замечено. Когда глаза привыкли, он понял, что строгого порядка в зале нет, напротив, порядка словно старательно избегали: все выглядит так, как будто воины, все подлинные drengir, равны. Но все же в одном конце зала было небольшое пространство, куда никто не входил. Там сидели четверо, очевидно, занятые своими делами.

Бранд направился к ним, и неслышные шаги его морских мягких сапог стали вдруг слышны в неожиданно наступившей тишине.

Он дошел до четверых.

– Приветствую! – Он говорил сознательно громко, чтобы его все услышали. – Я принес новости. Новости для сыновей Рагнара.

Один из четверых, оглянувшись через плечо на Бранда, снова стал подпиливать ноготь.

– Серьезные новости должны быть у человека, явившегося в Бретраборг без приглашения и пропуска.

– Да, это серьезные новости. – Бранд набрал полные легкие воздуха, он контролировал свое дыхание. – Новости о смерти Рагнара.

Полная тишина. Человек, заговоривший с ним, продолжал заниматься своими ногтями, теперь это был ноготь левого указательного пальца. Но нож его скользнул, прорезав палец до кости. Человек не шевельнулся, не издал ни звука.

Заговорил второй из четверки. Он при этом взял с доски шашку, собираясь сделать ход. Мощный широкоплечий мужчина с седеющими волосами.

– Расскажи нам, – произнес он невозмутимо, тщательно стараясь не проявлять никаких эмоций. – Как умер наш старый отец Рагнар? Это неудивительно: ему уже было много лет.

– Все началось на берегу Англии, где он потерпел крушение. Я слышал о том, что его захватили люди короля Эллы. – Бранд слегка изменил тон голоса, чуть насмешливо подражая невозмутимости второго Рагнарсона. – Мне кажется, им было нетрудно это сделать, потому что, как ты говоришь, ему уже было много лет. Может, он даже не сопротивлялся.

Седеющий человек по-прежнему держал в пальцах шашку, пальцы сжимались все крепче, крепче. Кровь брызнула из-под ногтей на доску. Человек поставил шашку, передвинул ее раз, два, снял с доски шашку противника.

– Я взял, Айвар, – заметил он.

Заговорил тот, с которым он играл. Это был мужчина с такими светлыми волосами, что они казались почти белыми; волосы были откинуты назад и перевязаны льняной лентой. Он посмотрел на Бранда глазами, бесцветными, как замерзшая вода, под немигающими веками.

– И что они сделали с ним, когда поймали?

Бранд смотрел в немигающие глаза светловолосого. Он пожал плечами, по-прежнему изображая невозмутимость.

– Отвели к королю Элле к его двору в Эофорвиче. Дело сочли не очень важным. Решили, что перед ними обычный пират. Я думаю, ему задали кое-какие вопросы, немного позабавились. Но потом устали и решили предать его смерти.

В мертвой тишине Бранд разглядывал свои ногти. Он чувствовал, что его игра достигла самой опасной точки. Он снова пожал плечами.

– В конце концов его отдали жрецам Христа. Мне кажется, его не сочли достойным умереть от руки воина.

Бледные щеки его собеседника вспыхнули. Он, казалось, задыхается. Щеки краснели все больше, пока лицо не стало алым. Он начал медленно раскачиваться, из глубины горла доносился низкий кашель. Глаза его выпучились, алый цвет сменился пурпуром – в полутьме зала лицо его казалось почти черным. Медленно раскачивание прекратилось, человек, казалось, выиграл какую-то внутреннюю битву с самим собой, кашель стих, лицо снова побледнело.

Четвертый человек, стоявший рядом с тремя братьями, следил за игрой в шашки, опираясь на копье. Он не шевельнулся, не заговорил, глаза его были опущены. Но вот он медленно поднял голову и посмотрел на Бранда. Впервые высокий посланец дрогнул. Он слышал об этих глазах, хотя не верил рассказам: зрачки поразительно черные, окруженные белком цвета свежевыпавшего снега; зрачки окружены этим белком со всех сторон, как краска окружает центральное острие щита. Глаза блеснули, как лунный свет на металле.

– И как же король Элла и жрецы Христа решили в конце концов убить старика? – спросил четвертый Рагнарсон, спросил негромко, почти мягко. – Вероятно, ты скажешь нам, что это было нетрудно.

Бранд ответил прямо и правдиво, больше не рискуя.

– Его бросили в змеиную яму, в змеиный двор, в орм-гарт. Я понял, что вначале были некоторые затруднения, змеи не хотели кусать, и тогда – так я слышал – Рагнар укусил их первым. Но в конце концов они его ужалили, и он умер. Медленной смертью, и ни одной раны от оружия. Нечем будет гордиться в Валгалле.

У человека со странными глазами не дрогнула ни одна мышца. Наступила пауза, долгая пауза; замершая в напряжении аудитория ждала, что он сделает знак, что слышал, что проявит какое-то нарушение самоконтроля, как его братья. Но вот человек выпрямился, передал копью одному из зрителей, сунул пальцы за пояс, приготовился говорить.

Зритель, которому он передал копье, удивленно ахнул. Все повернулись к нему. Тот молча поднял ясеневое древко. На нем видны были углубления, следы, где его сжимали пальцы. Легкий гул удовлетворения пробежал по залу.

Прежде чем человек со странными глазами смог заговорить, Бранд улучил момент и помешал ему. Задумчиво потянув себя за усы, он заметил: – Есть кое-что еще.

– Да?

– После того как змеи его ужалили и он лежал, умирая, Рагнар заговорил. Его, конечно, не поняли, потому что он говорил не на их языке, не на norroent mal, но кое-кто услышал и передал его слова; в конце концов мне повезло, и они дошли до меня. У меня нет ни приглашения, ни пропуска, как вы только что сказали, но мне показалось, что вам интересно будет услышать.

– И что же сказал старик, умирая?

Бранд возвысил голос, так что слышно стало по всему залу, как герольд, бросающий вызов.

– Он сказал: «Gynthja mundu grisir ef galtar hag vissi».

На этот раз переводчик не понадобился. Весь зал понял слова Рагнара: «Когда поросята узнают, как умер старый боров, вот уж они захрюкают».

– Поэтому я и явился без приглашения, – продолжал Бранд звонким вызывающим голосом. – Хотя мне говорили, что это опасно. Я люблю слушать хрюканье. И я пришел к поросятам. Эти поросята вы. Ты, Халвдан Рагнарсон, – кивнул он человеку с ножом, – Ты, Убби Рагнарсон, – первый игрок в шашки. – Ты, Айвар Рагнарсон, известный своими светлыми волосами. И ты, Сигурт Рагнарсон. Я теперь понимаю, почему тебя прозвали Орм-и-Ауга «Змееглазый».

– Не думаю, чтобы моя новость вас порадовала. Но вы должны согласиться, что она стоит того, чтобы ее выслушать.

Четверо мужчин теперь все стояли, глядя на него, всякое напускное равнодушие с них слетело. Выслушав его, они кивнули. Медленно начали улыбаться, у всех было одно и то же выражение лица, и впервые стало заметно, что это братья, члены одной семьи. Зубы их сверкали.

В те дни у монахов и священников была молитва: «Domine, libera nos a furore normannorum» – «Боже, упаси нас от ярости северян». И если бы они увидели лица братьев, любой разумный монах тут же добавил бы: «Sed praesepe, Domini, a humore eorum» – «Но особенно, Господи, от их веселья».

– Да, мы должны были услышать эту новость, – сказал Змееглазый, – и мы благодарим тебя за нее. Вначале мы подумали, что ты говоришь неправду об этом деле, поэтому мы могли показаться тебе недовольными. Но то, что ты сказал в конце, – да, это голос нашего отца. Он знал, что кто-нибудь его услышит. И расскажет нам. И он знал, что мы сделаем. Правда, парни?

По его знаку кто-то подкатил большую колоду для рубки, отпиленный срез толстого дуба. Четверо братьев взялись за него и плотно уложили на пол. Сыновья Рагнара собрались вокруг колоды, каждый поставил на нее ногу. Они заговорили вместе, следуя ритуалу: – Мы стоим на этой колоде и клянемся…

– …вторгнуться в Англию и отомстить за нашего отца… – сказал Халвдан.

– …захватить короля Эллу и предать его мучительной смерти за смерть Рагнара, – это Убби.

– …победить все английские королевства и подчинить нам всю землю, – Сигурт, Змееглазый.

– …отомстить серным воронам, жрецам Христа, по чьему совету отца отдали в орм-гарт, – сказал Айвар. Кончили они снова хором: – …и если мы отступим от своих слов, пусть нас презирают и отвергают боги Асгарда, и пусть мы никогда не присоединимся к отцу и к нашим предкам в их жилище.

И когда они кончили, огромный зал с закопченными потолочными балками заполнился гулом одобрительный выкриков четырехсот человек, ярлов, витязей, капитанов, кормчих всего пиратского флота. Снаружи рядовые, собравшиеся из своих ночлежек, возбужденно подталкивали друг друга, зная, что принято важное решение.

– А теперь, – Змееглазый перекрыл гул, – расставьте столы, расстелите доски. Ни один человек не может принять наследство отца, пока не выпьет эля за его упокой. Мы будем пить на поминках Рагнара, пить, как герои. А утром соберем всех людей и все корабли и поплывем в Англию, и там никогда нас не забудут и не избавятся от нас.

– А теперь пейте. Незнакомец, садись к нашему столу и расскажи нам еще об отце. Когда Англия станет нашей, тебе там всегда найдется место.

Далеко отсюда Шеф, смуглый юноша, приемный сын Вульфгара, лежал на соломенном матраце. От влажной почвы Эмнета поднимался туман, и только тонкое одеяло защищало от него юношу. В теплом зале с толстыми деревянными стенами спит в удобстве его приемный отец Вульфгар, рядом в тепле, если не в любви мать Шефа, леди Трит. В теплой постели рядом с комнатой родителей спит Альфгар. Там же и Годива, дочь наложницы. По возвращении Вульфгара все наелись жареного и вареного, печеного и настоянного – утки и гуси с болот, щука и минога с рек.

Шеф поел овсянки и ушел в хижину у кузницы, где он работал, и только друг позаботился о его свежих рубцах. Но теперь он погрузился в объятия сна. Если это сон.

Он видит темное поле где-то на краю мира, освещенное только пурпурным небом. На поле лежат бесформенные груды тряпок, костей, кожи, белые черепа и ребра видны сквозь остатки великолепных доспехов. По всему полю прыгают и толпятся птицы – целая армия больших черных птиц с мощными черными клювами. Они сильно бьют клювами в пустые глазницы, разрывают кости в поисках кусочка мяса или мозга. Но кости эти они перебирали уже много раз, они сухие; птицы начинают громко каркать и клевать друг друга.

Но вот они стихли, успокоились, собрались вместе вокруг четырех черных птиц. Слушают карканье этих четырех, а те каркают все громче и громче, все более угрожающим тоном. Потом вся стая поднимается в пурпурное небо, кружит, образуя темный строй, и потом, как единый организм, устремляется к нему, к Шефу, туда, где он стоит. Передняя птица летит прямо на него, он видит ее немигающий золотой глаз, устремленный к его лицу черный клюв. Но не может пошевелиться, увернуться: что-то прочно держит его за голову; он чувствует, как черный клюв погружается в мякоть его глаза.

Шеф проснулся с криком, соскочил с матраца, закутался в тонкое одеяло и посмотрел сквозь дыру в стене на болото в тумане. С другого матраца его окликнул его друг Хунд: – Что случилось, Шеф? Что тебя испугало?

Какое-то время он не может ответить. Потом раздается словно карканье – он не знает сам, что говорит:

– Вороны! Вороны летят!