ГЛАВА 8

Ганнибал Гиско наблюдал за действиями римлян с возвышенности у города Макелла, куда он прибыл из Панорма два дня назад, преодолев двадцать миль за один переход. Адмирал стал свидетелем последних атак на обоз римлян, завершавший многодневный марш. Сами засады не отличались особой эффективностью, поскольку принятые римлянами меры по организации обороны гасили атаки конницы. Тем не менее, когда всадники отступили, укрывшись среди окрестных холмов, Гиско с удовлетворением отметил нанесенный обозу урон: тут павший вол, там горящая телега. Возобновив движение, римляне оставили после себя дымящуюся груду сгоревших припасов — всего лишь капля крови раненого зверя, но Гиско не сомневался, что с учетом нападений в предшествующие дни нанесенная рана была глубокой.

Рядом с адмиралом на вершине холма стоял Гамилькар. Их вынужденное перемирие со временем превратилось в тактический союз. Гиско, адмирал и моряк по натуре, полагался на сухопутный опыт Гамилькара и научился доверять мнению молодого человека. Кроме того, Гиско был не прочь извлечь пользу из дружбы с наследником семьи Барка, древнего рода, который вел свое происхождение от легендарной основательницы Карфагена царицы Дидоны. Клан Барка имел постоянное место в Совете, которое в настоящее время занимал отец Гамилькара, а сам молодой человек часто упоминал о близких отношениях с отцом — именно эти отношения и рассчитывал использовать Гиско в своих целях.

— Пленники сами идут в тюрьму, — улыбнулся Гамилькар, когда хвост колонны римлян исчез за прямоугольным частоколом.

Гиско позабавило такое сравнение. Очень точное. Гамилькар убедил Гиско снять осаду с города на равнине, утверждая, что теперь в этом нет необходимости. Пусть римляне войдут в Макеллу — цена, которую им придется заплатить за освобождение города, окажется гораздо выше, чем они предполагали.

Манипула Марка одной из последних переправилась через реку Элеутерио, а затем поднялась по пологому склону, за которым начинался частокол. Вокруг расстилался мирный пейзаж — террасы с заброшенными виноградниками на склонах холмов, а меньше чем в полумиле оборонительные стены Макеллы, освещенные последними лучами заходящего солнца. Взгляд центуриона был прикован к окружающим холмам, самый высокий из которых к северу от города достигал тысячи футов. Центурион не сомневался, что враг прячется где-то поблизости, следя за каждым движением римлян, и это вызывало неприятное чувство.

Четвертая манипула Девятого легиона уже не была на переднем краю обороны, по крайней мере формально.

За последние девять дней Марк потерял пятнадцать человек убитыми и двадцать шесть ранеными; пятнадцать раненых оставались в строю, а одиннадцать распределили по фургонам обоза. Каждое утро Марк лично навещал раненых, возвращаясь в подавленном настроении — он точно знал, что до конца дня потеряет еще четверых, чьи раны оказались смертельными. Манипула останется ослабленной до прибытия пополнения, которого — центурион не сомневался — они не дождутся, по крайней мере из Рима. Скорее всего, произойдет одно из двух: либо раньше расформируют какую-либо другую манипулу и остатки передадут ему, либо такая участь ждет его подразделение. Гордость бывалого воина не могла примириться ни с тем ни с другим.

Из своей палатки в центре лагеря командующий Вторым и Девятым легионами Луций Постимий Мегелл услышал громкий приказ закрыть ворота. Этот звук вызвал у него чувство облегчения, но он тут же выругал себя. Легат проклинал карфагенян, которые последние девять дней, словно волки, преследовали его колону, и Мегелл почувствовал себя в безопасности только за крепостными стенами.

Временный лагерь был окружен частоколом из заостренных дубовых кольев длиной шесть футов, которые путешествовали вместе с обозом. Передовые манипулы начали обустраиваться за три часа до заката: обозначили границы прямоугольного лагеря и принялись копать ров шириной десять футов и глубиной пять. Извлеченный из рва грунт образовал бастион, на котором установили колья и перевили их тонкими дубовыми ветками. На марше такой лагерь сооружался для каждой ночевки, а затем разбирался с ловкостью и проворством, достигавшимися постоянной тренировкой; тяжелый труд забывался утром нового дня, когда маршевая колонна трогалась в путь.

Теперь лагерь станет другим. Мегелл прикажет превратить его в кастра статива, или постоянный лагерь. Стены будут более прочными. Камень, добытый из близлежащей реки, укрепит уязвимые места оборонительной стены вокруг ворот. В четырех углах каструма поднимутся сторожевые башни, с которых часовые будут следить за приближением врага.

Легат подавил чувство разочарования, слишком рано появившееся в этой кампании. Вернувшиеся из города разведчики сообщили, что враг ушел, завидев колонну римлян, но Мегелл подозревал, что карфагеняне просто решили отступить, а не ввязываться в бой с противником, который все равно будет повержен, только с меньшими потерями с их стороны.

Утром легат проверит эти сообщения, отправив к городским воротам десять манипул. Демонстрация силы должна произвести впечатление на городской совет Макеллы, подтвердив правильность их решения поддержать Рим, а не Карфаген. Затем Мегелл планировал разделить свои силы и отправить Второй легион к Сегесте, чтобы после трехдневного марша снять осаду города, — легат не сомневался, что к моменту их прибытия враг отступит. Карфагеняне будут атаковать колонну на марше, и потери неизбежны — по оценке квартирмейстера, они уже лишились почти половины продовольствия и амуниции.

Второй легион займет Сегесту, но дальше не пойдет. Они обустроят второй постоянный лагерь, еще один островок безопасности во враждебном окружении. Кампания будет приостановлена, и армия перейдет к обороне, чтобы защитить и сохранить свои бесценные и невосполнимые ресурсы. Наступательные операции теперь просто невозможны, с горечью подумал Мегелл, привыкший действовать агрессивно и не уступать инициативу врагу.

Легат вышел из палатки и стал наблюдать за лихорадочной деятельностью, охватившей весь лагерь, — армия устраивалась на ночевку. Стемнело, и Мегелл увидел, что вигилы, ночная стража, занимают свои места на стенах, пристально вглядываясь в погруженные в темноту окрестности, где мог прятаться враг. Этой ночью нападения не будет, с горечью подумал Мегелл: карфагенянам нет смысла атаковать. Всего две недели назад Мегелл сообщил своим легионерам, что кампания будет проходить как обычно, словно никакой блокады нет, но тактика карфагенян, нацелившихся на запасы продовольствия и амуниции, разрушила планы легата. Пунийцы вступили в бой и сумели нанести противнику серьезный урон. Теперь римские легионы оказались скованными, обескровленными и отрезанными от дома.

Мегелл у не давал и покоя два главных вопроса: как долго легионы смогут продержаться на вражеской территории — без снабжения рано или поздно придется повернуть назад — и как далеко они будут вынуждены отступить? На первый вопрос ответ может дать только время. А на второй? Если легионам все же придется отступить, карфагеняне, вне всяких сомнений, станут преследовать их, причем сила и уверенность у врага будут только расти, а у легионов таять. Мегелл со страхом мысленно ответил на второй вопрос. Поменяйся они с карфагенянами местами, он знал бы, что делать — преследовать врага до самого конца. Пунийцы будут действовать с не меньшей настойчивостью, чем в минувшие девять дней. Они пересекут разделительную линию, сложившуюся в результате прошлогодней кампании. Римлян погонят до самого зимнего лагеря, и — если карфагенян не удастся остановить — Второй и Девятый легионы будут сброшены в море.

Аттик присел на корточки, зачерпнул пригоршню морской воды с мелководья и плеснул в лицо, пытаясь смыть усталость. В ста ярдах от него на воде покачивалась «Аквила», удерживаемая якорным канатом, и лучи заходящего солнца отражались от верхушек волн, бьющих о корпус галеры. Выпрямившись, Аттик повернул назад и стал подниматься по пологому склону берега, на ходу выгибая спину, чтобы размять затекшие мышцы. Оглянувшись, он увидел, что двое матросов, доставивших его на берег, уже заснули, растянувшись на дне маленькой лодки. После еще одной шестнадцатичасовой смены по обучению новобранцев Аттик невольно завидовал им и мысленно проклинал поздний вызов префекта лагеря, заставивший его покинуть каюту.

Аттик добивался встречи с Тудитаном еще пять дней назад, в тот же день, как на галеры, в том числе и на «Аквилу», поступило расписание тренировок новых экипажей, ежедневно прибывающих в Фьюмичино. Получив приказ. Аттик без промедления отправился на берег, но его просьба о встрече с префектом была отклонена — как и все последующие просьбы. До настоящего момента.

Идя по берегу, Аттик в который раз изумлялся размаху развернувшихся работ. Всю неделю он наблюдал, как в прибрежную деревушку непрерывным потоком идут суда с грузом и колонны легионеров. Берег заполнялся строительными материалами, а городок — моряками и солдатами. Фьюмичино приютил десять тысяч человек. Половина из них были мастеровыми, которые трудились весь световой день, превращая неотесанные бревна в изящные рангоуты и корпуса строящихся галер, и теперь, поднявшись на вершину дюны в конце пляжа, Аттик увидел остовы двадцати трирем, стоящих на песке выше линии прилива.

Палатка префекта, окруженная частоколом, стояла в стороне от главного лагеря — на пригорке, с которого открывался вид на Фьюмичино. У ворот Аттик назвал себя, и его впустили; охрана была предупреждена. Нырнув в палатку, капитан «Аквилы» вытянулся по стойке «смирно» и замер неподвижно, пока глаза привыкали к полумраку. Тудитан молча сидел за столом, склонившись над свитками, и что-то тихо бормотал себе под нос. Затем он поднял голову и посмотрел на Аттика. Бывший центурион, командовавший манипулой во время войны с Пирром, дослужился до высшего чина, который только могли занять представители сословия всадников, и теперь был полностью удовлетворен своим положением.

Целую минуту он сверлил взглядом Аттика, затем встал и обогнул стол.

— Ты добивался встречи со мной, капитан Переннис? — нетерпеливо спросил Тудитан.

Аттик с трудом сдержался, и слова, вертевшиеся у него на языке, так и не были произнесены.

— Так точно, префект лагеря, — ровным голосом ответил он. — Насчет расписания тренировок, присланного на галеры.

— Продолжай… — медленно произнес Тудитан; в его голосе сквозило раздражение.

— Я считаю такой подход ошибочным, — быстро и решительно сказал Аттик. — Новые экипажи невозможно обучить тарану за отведенное время. Нужно тренировать маневры для абордажа — это должно стать главной целью.

— Ты полагаешь, римского моряка невозможно обучить тарану?

— За то время, что у нас есть, — нет.

Тудитан кивнул, но Аттик не сомневался, что это вовсе не согласие.

— У нас?

— Время, которое есть у легионов Сицилии.

— Ты же грек, капитан?

— Да, но я не понимаю…

— И ты считаешь приказы своего римского командира неразумными? — спросил Тудитан, прерывая Аттика.

Капитан «Аквилы» вновь сдержал резкие слова, готовые сорваться с губ. Изнутри поднималась волна гнева, вызванная очередным проявлением заносчивости римлян. Он сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться и придумать, как убедить префекта лагеря в ошибочности приказа, не говоря об этом прямо.

— Мне известно, что Лентул выбрал обычную конструкцию галер с целью ускорить строительство флота, поскольку его помощники и многие мастера уже строили такие. Но мне также известно, что карфагенские галеры крепче наших, а экипажи — опытнее: при таране невозможно гарантировать победу.

Тудитан, описав круг, вернулся на свое место за столом и сжал кулаки, подавшись вперед.

— Все греки одинаковы. Ты недооцениваешь Рим, Переннис, — с тем же высокомерием, что и твои предки.

Аттик собирался было запротестовать, но Тудитан взмахом руки остановил его.

— А теперь я хочу, чтобы ты запомнил, — продолжал префект, сверля взглядом капитана. — Экипажи продолжат обучаться тарану, и этому должно уделяться главное внимание. Если я узнаю, что ты ослушался приказа, то прикажу высечь тебя и твою команду на виду у всего лагеря. А теперь убирайся с глаз моих долой.

Аттик отсалютовал и повернулся кругом, с трудом сдерживая ярость. Через несколько минут он уже спустился к кромке воды, постучав о корпус лодки, разбудил моряков, и они тут же взялись за весла. Мрачное настроение капитана подгоняло их, и лодка быстро скользила по темной воде.

Сципион поднялся на вершину дюны у кромки пляжа к югу от Фьюмичино и осадил коня, давая возможность своему жеребцу отдышаться после двенадцатимильного галопа из города. Охрана из четырех верховых преторианцев остановилась в десяти шагах позади него. Старший консул покинул свой городской дом еще в полутьме, за час до рассвета, и теперь, сорок минут спустя, у него возникло ощущение, что он переместился в далекую страну. Расстилавшийся перед ним южный пляж был пустынен и после узких, запруженных улочек столицы и оживленной Аврелиевой дороги в пяти милях от берега казался неземным. Сципион дышал всей грудью, подставляя лицо свежему соленому ветру, дувшему с моря.

Окончательные решения по поводу флота сенат принял еще неделю назад, и все это время Сципион без устали трудился над организационными аспектами плана — должность главнокомандующего означала ответственность за выполнение всей задачи. Полностью поддерживаемый сенатом и обличенный необходимой властью, старший консул издал несколько указов, ускоривших создание флота. Из торгового люда Остии набирались экипажи кораблей. В окрестных поместьях и городах собрали целую армию рабов — их труд используют при строительстве флота, а затем они же поведут флот по морю, поскольку каждый раб будет усажен за весла той галеры, которую строил.

Реквизированные по приказу сената суда доставляли строительные материалы. Указы Сципиона были жестокими. Старший консул прекрасно понимал, что многие торговцы лишились средств к существованию, но не испытывал угрызений совести. Рим в опасности, и Рим должен дать ответ врагу. Если ради общего блага нужно пожертвовать отдельными людьми — так тому и быть.

В истории останутся слава Рима и такие личности, как Сципион. Никто не вспомнит о жертвах.

Старший консул повернулся на север, к пляжу на другой стороне маленькой рыбацкой деревушки в устье реки. Местность начинала оживать — приближающийся рассвет сигнализировал начало работы. Сципион тронул пятками бока коня и пустил животное рысью по плотному, словно камень, песку. Охрана последовала за ним. Они переправились через реку у самого края устья, где о берег бились волны прилива. Морская и речная вода, встречаясь, создала естественный брод. Из-под копыт лошадей в разные стороны летели брызги. На другой стороне реки всадники повернули в глубь берега и миновали корпус недостроенной триремы.

Сципион первый раз приехал в лагерь, и его взгляд жадно впитывал подробности: длинные списки, которые он просматривал в Риме, материализовались на пляже Фьюмичино. Остов галеры почти терялся среди лесов, но Сципиону удалось рассмотреть стремительные обводы судна. Даже теперь, при взгляде на недостроенную и окруженную лесами галеру, создавалось впечатление, что она летит над волнами, и Сципион не мог не чувствовать восхищения мастерством своих сограждан.

Консул насчитал двадцать галер, ровно столько, сколько видел в предварительном списке неделей раньше. Когда сенат принял решение о создании флота, материалы и рабочая сила, имевшиеся в распоряжении Рима, позволяли построить только эти двадцать галер. Лишь теперь начало поступать и распределяться все необходимое для строительства оставшихся ста тридцати боевых кораблей, но эти двадцать будут спущены на воду первыми. Сципион въехал на территорию палаточного городка и направился к палатке префекта лагеря. Внутри горела лампа, и хозяин уже усердно трудился. Старший консул лично назначил Тудитана на эту должность, и его выбор определили два факта. Во-первых, Тудитан уже проявил себя как превосходный организатор, и при нем график будет выдерживаться неукоснительно, а во-вторых, Тудитан был человеком Сципиона и поэтому, несмотря на официальную подотчетность сенату, будет отвечать только перед старшим консулом.

Септимий проснулся за полчаса до рассвета, с трудом пробиваясь сквозь туман усталости, сковывавший мозг. Встав, центурион посмотрел в другой угол темной каюты на спящего Аттика — тот лежал неподвижно, словно был без сознания. Захватив щит и меч, Септимий потихоньку выбрался из каюты и по трапу взобрался на кормовую палубу. Приближался рассвет, и вахта матросов, дежуривших на палубе, подходила к концу. Септимий приказал одному из них спуститься в трюм и принести еды, а сам плеснул в лицо водой в тщетной попытке взбодриться. Через пять минут появился Аттик, и на его осунувшемся от усталости лице центурион заметил признаки раздражения.

— Похоже, твоя встреча с Тудитаном была не слишком приятной? — спросил он после того, как Аттик взял кувшин с водой и вылил себе на голову.

Неделей раньше капитан «Аквилы» поделился своими опасениями с Септимием, и центурион, доверявший опыту друга, тоже с нетерпением ждал вызова Тудитана.

— Эта скотина не пожелала выслушать меня. Сказал, что я недооцениваю римлян, — ответил Аттик, ударив кулаком по поручням и бросив яростный взгляд на берег.

— А если он прав, Аттик? Лентул — умный человек, да и Тудитана не назовешь дураком.

— Значит, ты тоже думаешь, что прав может быть только римлянин? — возразил Аттик, и ярость вскипела в нем с новой силой.

— Я вовсе не это имел в виду. — Септимий старался говорить спокойно, чувствуя, что Аттик еле сдерживается.

Капитан смирил гнев, понимая, что бессмысленно направлять его на друга.

— И что теперь? — спросил Септимий.

— Теперь мне нужна твоя помощь. Я не могу рисковать, обучая новичков абордажным маневрам, но мы должны дать легионерам шанс. Ты сможешь научить их хотя бы нескольким приемам абордажа?

— Мне приказано делиться знаниями о тактике карфагенян, но, похоже, мне оставили достаточную свободу действий, и я, пожалуй, смогу преподать им основы, — улыбнулся Септимий. Ему понравилась идея обойти приказ префекта лагеря.

Аттик благодарно кивнул и перевел взгляд на отчалившие от берега лодки, заполненные новобранцами, которые должны провести день на борту «Аквилы». Увидев приближающиеся лодки, Септимий направился на главную палубу и по веревочному трапу спустился в маленький ялик, пришвартованный к галере. Здесь его ждали матросы «Аквилы» — за прошедшую неделю их действия были отработаны до автоматизма. Септимий сел, матросы оттолкнули лодку от галеры и начали грести к берегу.

На мелководье центурион выпрыгнул из лодки и вышел на берег. Вокруг лагерь оживал — сонные люди стряхивали усталость и разминали мышцы. Впереди долгий день. Перебравшись через дюну на краю пляжа, Септимий вышел на плоскую прибрежную равнину и направился к наспех сооруженному тренировочному лагерю на северной окраине палаточного городка, большой квадратной площадке, где разместились солдаты Четвертого легиона, прибывшие в начале недели. Септимию поручили обучать одну из манипул боевым приемам карфагенян и особенно тактике одиночного боя.

У ворот лагеря центуриона остановили вигилы, ночная стража, — бодрые и внимательные, несмотря на то что прошло уже три часа их смены. Отличная дисциплина в этом легионе, подумал Септимий, называя себя. Пройдя через ворота, он поспешил к палаткам своих солдат. Его опцион Квинт стоял у костра с двумя из двадцати принципов полуманипулы «Аквилы». Они переговаривались приглушенными голосами, стараясь не шуметь в тихий предрассветный час.

Заметив приближающегося командира, опцион шагнул ему навстречу.

— Доброе утро, центурион.

— Доброе, Квинт… Все тихо?

— Как в могиле. С такой нагрузкой легионеры спят сном младенца.

Септимий улыбнулся такому сравнению. Солдат Четвертого легиона уж никак не назовешь младенцами. Входивший в состав северной армии Четвертый легион всегда оказывался в центре крупных конфликтов, возникавших в результате стремления Рима расширить свои владения на севере. Их эмблемой был вепрь — очень подходящий символ для злых и упрямых солдат. Центурион понимал, что последнее качество существенно усложнит стоящую перед ним задачу.

Услышав звук рожка, зовущего на перекличку, Септимий повернулся к опциону:

— Квинт, я хочу внести изменения в тренировки и обучить легионеров основам абордажа.

— Слушаюсь, центурион, — ответил Квинт, и Септимий уловил скептические нотки в тоне своего заместителя.

Сам он обучался всего десять месяцев назад, и уроки еще были свежи в памяти, но решил довериться Квинту, с его двухлетним опытом морского пехотинца.

— Как ты думаешь, с чего нужно начинать?

— Научим их обращаться с гоплоном.

Септимий кивнул, понимая, что именно этот урок будет самым трудным для солдат, привыкших к скутумам, стоявшим на вооружении легионов.

— С чего-то же нужно начинать, и чем быстрее легионеры осознают, что у них нет щита, одновременно закрывающего туловище и ноги, тем лучше, — прибавил Квинт.

— Согласен, — кивнул Септимий, наблюдая за солдатами пятой манипулы Четвертого легиона, строившихся на тренировочном плацу.

Заметив приближающегося Марка Юния Силана, центуриона пятой манипулы, Септимий мысленно выругался. Силан не питал ни малейшего уважения к морским пехотинцам и открыто выражал свое презрение как перед Септимием, так и перед своими подчиненными.

— Чем займемся сегодня? — снисходительно поинтересовался он.

Септимий выпрямился во весь рост, на два дюйма возвышаясь над Силаном, — тон центуриона пятой манипулы задел его.

— Примерно тем же самым, Силан, — ответил он. — Буду учить твоих парней сражаться.

— Послушай, моряк! — прорычал Силан. — Приказ есть приказ, и моя манипула будет торчать тут и смотреть, как твои люди весь день танцуют вокруг них, но не воображай, что ты можешь показать пятой манипуле, что такое настоящий бой.

Он резко повернулся и направился к своим легионерам. Септимий смотрел ему вслед и ругал себя за то, что позволил Силану втянуть себя в очередную перепалку.

Чтобы подготовить легионеров к морскому бою, требуется привлечь Силана на свою сторону.

Час спустя Квинт закончил демонстрацию приемов боя перед манипулой Четвертого легиона. Септимий спросил, есть ли вопросы, но ответом ему было молчание. Он знал: молчание вызвано не тем, что все поняли технику боя с круглым гоплоном, а презрением легионеров к чужеземному щиту. И центром этого презрения оставался Силан — центурион служил воплощением враждебности к морским пехотинцам, к их тактике и, как следствие, к карфагенянам. Поймав на себе взгляд центуриона, Септимий твердо посмотрел ему в глаза. Чтобы обучить солдат пятой манипулы, сначала требуется преподать урок Силану.

Луций Фульфидий, сидевший на носу маленькой лодки, протянул руку и ухватился за веревочный трап. Ловко перебирая ногами ступени, он быстро поднялся на палубу «Аквилы». Четверо других пассажиров лодки последовали его примеру. Луций был капитаном одной из новых галер — его назначили благодаря опыту командования торговыми судами. Вместе с ним на борт «Аквилы» поднялись его помощник, рулевой, боцман и начальник гребцов. К борту галеры подошли еще четыре лодки, в каждой из которых находилось пять моряков нового экипажа. Фульфидий присоединился к остальным обучающимся капитанам. На кормовой палубе боевой галеры рядом с рулевым стоял молодой капитан. Фульфидий мысленно ухмыльнулся, сразу же проникшись неприязнью к этому человеку и тому, что тот олицетворял, — повинности, исполняемой по принуждению Рима. Кроме того, молодчик даже не римлянин. Проклятый грек. Кто доверил ему управлять галерой Римской республики?

Фульфидий был купцом из Неаполя, и его проворная бирема носила название «Сол». Скромное судно с небольшой — если сравнивать с огромными транспортными судами — грузоподъемностью обладало такими преимуществами, как быстроходность и неглубокая осадка, позволявшая заходить в любой порт. Именно умение приспосабливаться и скорость позволили Фульфидию отвоевать место на рынках Остии и Рима. За десять лет он заработал прочную репутацию, первым доставляя на рынок продукты нового урожая. Этот товар предназначался не для простых людей, а для римских аристократов, которые, кичась знатностью и богатством, почитали за правило первыми подавать на стол сезонные лакомства, потчуя гостей. Фульфидий специализировался на винах нового урожая с побережья Галлии, а также на молодых ягнятах и молочных поросятах, ранней весной доставлявшихся из Кампаньи. Торговля приносила хорошую прибыль, поскольку богатые люди щедро платили за то, чтобы получить товар на несколько недель раньше остальных.

Две недели назад, когда римская армия начала прочесывать порт Остии, набирая команды для нового флота, «Сол» стоял в сухом доке — корпус судна, поврежденный ненавистным корабельным червем, источившим доски биремы, требовал ремонта. Фульфидию, судно которого временно оказалось не у дел, некуда было податься, и, согласно указу сената, его призвали на военную службу.

Стоя на палубе «Аквилы» в ожидании, пока прибудут остальные экипажи, Фульфидий думал о своем «Соле». Вероятно, он уже спущен на воду. Когда Фульфидия забирали в армию, до окончания ремонта оставалось три дня. Теперь «Сол» прохлаждается в порту Остии, вместо того, чтобы с попутным ветром идти в Кампанью, где приход весны возвещал о начале сезона окота овец. Фульфидий понимал: пройдет еще неделя, и будет поздно поднимать парус, а другой купец первым привезет драгоценных ягнят. Рынок Остии не знает, что такое верность или благородство, когда речь идет о прибыли, и те, кто много лет вел дела с Фульфидием, мгновенно переметнутся к новому поставщику. Связи и контракты, тщательно пестовавшиеся на протяжении десяти лет, будут уничтожены за один сезон.

Трирема начата набирать ход, и молодой капитан принялся объяснять, что они будут изучать сегодня. Фульфидий не слушал. Он ходил на торговых галерах больше тридцати лет и был твердо убежден: этот щенок не в состоянии поведать нечто такое, чего он не знает. Капитан «Сола» злился на несправедливость судьбы. На несправедливость системы, безнаказанно лишившей его средств к существованию. Фульфидий был вынужден пойти на военную службу, прекрасно понимая, что после отказа ему не найдется места на торговых путях Рима. Пришлось смириться, но только до определенной степени. Фульфидий ограничился присутствием, полагая, что этого достаточно для выполнения несправедливого контракта.

К тому времени, как «Аквила» вышла в открытое море, Аттик закончил рассказывать выстроившимся на кормовой палубе капитанам и рулевым, чему будет посвящен день. Из десяти человек внимательно слушали не больше пяти-шести. Лица остальных оставались безразличными, а двое не скрывали явной враждебности. Аттик понимал их отчаяние и гнев. Он сам выбрал свою судьбу, посвятил жизнь флоту. Стоявшие перед ним люди сделали другой выбор, но Рим решил, что они должны подчиниться его воле.

Аттик старался изо всех сил, чтобы его наставления звучали уважительно, прекрасно понимая, что некоторые моряки гораздо опытнее его, хотя и не командовали боевыми кораблями. Многие капитаны и рулевые уже ходили на галерах и твердо усвоили основы мореходного дела, но у них отсутствовали такие качества морского офицера, как тактическое мышление и способность быстро принимать решения. В морском бою победа или поражение зачастую зависят от того, управляет ли человек событиями или просто реагирует на действия противника. Для успеха в сражении капитан должен опередить противника.

Двигаясь перпендикулярно берегу, «Аквила» пересекла проходящий с севера на юг морской путь. Трирема шла на веслах, и Гай уступал дорогу тихоходным парусникам. Аттик оглянулся на удаляющийся берег. На черном песке Фьюмичино выделялись блестящие остовы новых трирем, словно слоновая кость на черном мраморе, — их назначение было понятно любому. По торговым путям новость о постройке флота распространится в Остию, Рим, а затем и по всей Республике. Оживленная торговля делала невозможным сохранить тайну. И даже устройством лагеря вдали от торговых путей проблему не решить. Слишком много людей вовлечено в решение грандиозной задачи: от моряков, перевозящих материалы, до торговцев, снабжающих лагерь продовольствием. Карфагеняне обязательно узнают о новом флоте Рима — это лишь вопрос времени.

Аттик мысленно выругался, подсчитывая шансы. В настоящее время у римлян нет никаких преимуществ перед карфагенянами. Новость о строительстве флота неизбежно дойдет до юга, и элемент неожиданности будет утрачен. Вражеские суда тяжелее и укомплектованы более опытными экипажами, искусно выполняющими таранные маневры, тогда как недавно набранные команды римских галер безнадежно беспомощны. Римские легионеры не уступают карфагенянам, но из-за противодействия Тудитана они не обладают навыками, необходимыми для абордажа, и поэтому не могут перенести сражение на борт вражеского корабля.

Когда «Аквила» разминулась с последними судами, шедшими по морскому пути, Аттик снова повернулся к стажерам. Пора начинать. Несмотря на утомительные и безжалостные тренировки, рекруты еще не готовы к боевым действиям. Он мог продемонстрировать им принципы каждого маневра, но в конечном итоге все решал опыт. Оставалось лишь надеяться, что у них будет время этот опыт приобрести.