ГЛАВА 15

Легкий бриз, сопровождавший поднимавшееся над горизонтом солнце, колыхал вымпелы на мачтах, освещенные первыми утренними лучами. Низкий баритон рожка возвестил начало нового дня, сигнализируя флоту, что пора сниматься с якоря. Гиско поблагодарил бога утренней зари Шахара за попутный западный ветер — еще один благоприятный знак в преддверии битвы.

Когда совсем рассвело, адмирал смог рассмотреть суда карфагенского флота, собравшиеся в бухте Липары. Никогда еще ему не приходилось видеть такого количества галер. Он вытянул правую руку и посмотрел на покрытую мозолями ладонь. Адмирал слышал, что греки могут предсказывать судьбу человека по линиям ладони. Интересно, подумал Гиско, какая отметина указывает на то, что он командует самым сильным флотом, который когда-либо был у Карфагена. При этой мысли адмирал сжал кулак, ощущая силу своих пальцев, и улыбнулся перспективе обрушить на врагов всю мощь флота, сжатую в кулак.

Шестью часами раньше, посреди ночи, с севера вернулась патрульная галера, принеся весть о том, что римский флот движется на юг к северному побережью Сицилии, а за боевыми галерами следует флотилия транспортных судов. Они направляются к Бролиуму, намериваясь снять блокаду порта, хотя два дня назад Гиско уже отозвал свою флотилию галер и присоединил их к основным силам флота, доведя его численность до ста шестидесяти одного судна. Кратчайший маршрут римлян лежит между Эоловыми островами и мысом Милы на северном побережье Сицилии, где ширина пролива составляет всего пять миль. Именно здесь Гиско встретит врага, не оставляя римлянам шансов уклониться от навязанного боя.

Пока дальние галеры флота поднимали паруса и выходили из бухты, Гиско еще раз оценил план сражения, не находя в своей стратегии никаких изъянов. Его флот превосходил римский опытом, мастерством и численностью. Если враг решит атаковать боевые порядки карфагенян, он будет уничтожен. Если в узком проливе римляне попытаются повернуть и спастись бегством, они будут уничтожены. Ни спасения, ни пощады. Почувствовав, как палуба «Мелкарта» пришла в движение под его ногами, адмирал ударил кулаком по поручням у борта, словно объединяя свою силу с мощью корабля. Через несколько минут быстроходная квинквирема уже заняла место в авангарде флота, и перед Гиско открылся чистый горизонт. Сердце адмирала учащенно забилось в ожидании флота римлян, силуэты которого разорвут гладкую линию. Вспоминая победу в сражении при Липаре, Гиско почти сожалел о легкости, с которой — сомнений в этом не было — он разобьет римский флот.

— Земля прямо по курсу!

В ответ на крик впередсмотрящего с топа мачты все трое инстинктивно подняли головы.

— Сицилия, — негромко заметил Аттик; его голос звенел.

Дуилий повернулся к стоящему рядом капитану и встретил уверенный взгляд молодого человека, разделяя его едва сдерживаемое нетерпение. Младший консул выбрал «Аквилу» в качестве флагмана, и галера занимала место в авангарде флота. Слева и справа располагались новые галеры, образуя клиновидный строй. Фланги защищали опытные корабли из Остии, а также из Неаполя и Капуи. Дуилий невольно почувствовал гордость за успех Рима — флот из ста сорока галер, новых и старых, символизировал мощь Республики.

Аттик сверился с картой, расстеленной на маленьком столике на кормовой палубе, и перебросился несколькими словами с Гаем — оба они узнали очертания береговой линии. Капитан коротко кивнул в знак согласия, и Гай изменил курс головной галеры, поворачивая на запад. С кормы были посланы сигналы остальным галерам, и Аттик с удовлетворением отметил, что капитаны новых галер повторили маневр, не нарушая строя.

— Это мыс Милы, — объяснил Аттик Дуилию и Септимию, указывая на узкий выступ, видневшийся на расстоянии пяти миль впереди по левому борту. — А это Эоловы острова. — Он махнул в сторону темной массы на горизонте справа.

— Сколько еще до Бролиума? — спросил консул.

— Около двадцати пяти миль после мыса, чуть больше четырех часов хода при такой скорости, — автоматически ответил Аттик; его мысли были заняты далекими островами.

Покинул ли карфагенский флот остров Липара или остался в порту? В любом случае Аттик жаждал встречи с врагом, мысленно повторяя клятву отомстить за унизительное поражение.

— Вражеские галеры прямо по курсу!

Реакция Гиско последовала незамедлительно.

— Сигнал всем кораблям. Враг обнаружен. Боевой порядок!

Матросы бросились исполнять приказ, передавая команду остальным галерам по правому и левому борту флагмана.

— Боевая скорость! — приказал Гиско рулевому.

Весла пришли в движение, и «Мелкарт» рванулся вперед.

Адмирал неторопливо прошел на нос. Его спокойные движения контрастировали с суматохой, сопровождавшей подготовку к бою. Поднимаясь по трапу на бак, Гиско бросил взгляд на приближающиеся римские галеры. Из-за встречного ветра паруса были спущены, и корабли шли по проливу только на веслах. Гиско ухмыльнулся, услышав приказ капитана спустить парус и закрепить на рее. Флот карфагенян прибыл на место под парусами, и во время сражения его гребцы будут свежее.

Адмирал посмотрел налево, затем направо, наблюдая, как корабли выстраиваются в боевой порядок. Флагман располагался в самом центре трехмильного строя, а остальные квинквиремы были равномерно распределены среди трирем. Будес, самый опытный командир эскадры, занял позицию на правом фланге, чтобы пресечь попытки врага прорваться в Бролиум, а Гамилькар на левом фланге отрезал пути отступления к Эоловым островам.

Гиско перевел взгляд на пятимильное пространство, отделявшее его от римского флота, и злобно прищурился, увидев, что враг строится в боевой порядок. Больше года назад под натиском римских легионов ему пришлось оставить город Агригент. Адмирал считал свою армию непобедимой, но римляне посрамили его. Теперь эти горькие воспоминания усиливали ненависть к врагу. Позорное поражение больше не повторится.

— Проклятье, Луций! Сигнализируй им, чтобы держали строй!

По мере того как «Аквила» набирала боевую скорость, Аттик крутил головой, переводя взгляд попеременно то на правый, то на левый борт. Перегнувшись через бортовой поручень, Луций передал приказ вдоль строя, и команда немедленно возымела действие. Боевой порядок формировался медленно, и теперь, когда все галеры набрали нужную скорость, строй был неровным. Каждый корабль защищал соседей справа и слева, и именно в этом состоял смысл боевого порядка. Если строй будет неровным, то при столкновении с карфагенянами многие галеры окажутся беззащитными перед грозными таранами врага. Опытные экипажи на флангах изо всех сил старались выровнять строй, и вскоре галеры вновь вытянулись в линию.

Аттик удовлетворенно хмыкнул и вновь повернулся к приближающимся вражеским судам, до которых теперь оставалось всего три мили. Карфагеняне расположились в идеальном боевом порядке, а об их искусстве в мореходном деле можно было судить по скорости, с которой они спустили паруса и увеличили дистанцию между галерами.

Враг попытается прорвать боевые порядки римлян и разрушить строй, чтобы каждая галера вела бой отдельно. Римляне намеревались вступить в боевое столкновение при первом же контакте, направив корабли на врага, и не дать ему прорваться в тыл. Это была новая тактика, но Аттик считал, что она позволит максимально использовать преимущества «ворона».

Еще раз посмотрев направо, затем налево, капитан «Аквилы» увидел, что некоторые галеры по-прежнему выбиваются из строя. Прозвучали громкие команды — это капитаны координировали свои маневры с фланговыми галерами, чтобы восстановить боевой порядок. В мозгу Аттика мелькнула тень сомнения: он вспомнил о неопытности экипажей римского флота. Последняя неделя в Остии была полностью посвящена тренировкам с «вороном». Первое столкновение с противником должно стать решающим. Потом преимущество перейдет на сторону карфагенян.

Септимий вздохнул, вглядываясь в лица солдат полуманипулы Четвертого легиона. Знакомыми были только шестеро легионеров первой шеренги — остатки его собственного отряда морских пехотинцев. Остальных распределили среди легионеров нового флота, чтобы в каждом отряде оказались опытные воины. Скользнув взглядом вдоль строя, Септимий кивнул новому опциону. Квинт тоже получил новое назначение и теперь командовал собственной полуманипулой, а на его место прислали помощника из Четвертого легиона. Это был немолодой немногословный человек, но солдаты уважали его, и именно ему предстояло удерживать позиции на вражеской палубе.

Септимий чувствовал нетерпение солдат Четвертого легиона — Вепрей. Их подразделение понесло тяжелые потери при Липаре, и гибель двенадцати сотен товарищей взывала к мести ненавистным пунийцам. За долгие годы армейской службы центурион слышал много речей, обращенных к войску в преддверии битвы. Теперь он произносил их сам, и его слова должны были усилить нетерпение солдат. Септимий прекрасно понимал, что для этого достаточно всего трех слов. Услышав команду перейти на скорость атаки, он вытащил гладий из ножен — враг уже близок. Глаза шестидесяти человек были прикованы к Септимию, а не к приближающемуся врагу за его спиной. Центурион поднял меч.

— Месть за Липару!

Ответом ему стал вырвавшийся из шестидесяти глоток рев, пронизанный яростью и жаждой крови. Септимий мрачно улыбнулся. Они готовы.

Когда «Аквила» набрала скорость атаки, Аттик отбросил все посторонние мысли. Он автоматически повернул голову направо, потом налево, следя за тем, все ли галеры увеличили скорость. Корабли следовали за ним. На скорости атаки одна миля, отделявшая их от врага, будет преодолена меньше чем за две минуты. Уже не оставалось времени ни на сомнения, ни на смену тактики. Все мысли капитана сосредоточились на приближающихся карфагенянах. Предыдущие недели враг для него был абстракцией, безликим противником, которого нужно перехитрить и победить. Теперь же Аттик вспоминал все предыдущие встречи с врагом: позорное бегство в Мессинском проливе и ярость, которую он испытывал, наблюдая за гибелью торгового флота в Бролиуме.

Расстояние до карфагенян сократилось до четверти мили, и Аттик уже мог в подробностях рассмотреть врага. Центр вражеского строя занимала квинквирема, настоящий гигант по сравнению с окружавшими ее триремами. Капитан понял, что это флагманский корабль — голова змеи. «Аквила» должна была врезаться в строй карфагенян в районе третьей галеры к югу от центра. Аттик запоминал особенности квинквиремы, наметив ее своей целью. После того как строй распадется, он начнет охоту за врагом. Для римлян флот был не последней линией обороны, а единственной. Пунийцы должны быть разбиты, а их командир уничтожен. Аттик понимал, что в центре боевого порядка римлян только «Аквила» способна справиться с этой задачей.

Когда расстояние между боевыми порядками флотов сократилось, внимание Гиско привлекла необычная конструкция на носу каждой римской галеры. Времени на размышления уже не было — до врага оставалось не больше сотни ярдов, — и Гиско отбросил сомнения, сосредоточившись на промежутке между двумя галерами, шедшими навстречу. «Мелкарт» пройдет мимо них, осыпав градом стрел, а затем развернется и атакует строй римлян сзади. Римляне тоже будут вынуждены повернуть, чтобы отразить атаку, и при этом откроются. Римский флот состоял из трирем, и Гиско не сомневался, что по скорости и мощи ни одна из них не сравнится с «Мелкартом».

Адмирал вспоминал тот славный день, когда таран его флагмана пронзил четыре римских транспорта. То была его первая возможность отомстить за поражение при Агригенте. Теперь ему противостояли боевые галеры, и чувство опасности заставляло жажду мщения разгораться с новой силой.

— Лучники, зажигай! — приказал Гиско.

Пропитанные смолой наконечники двух дюжин стрел заполыхали, и лучники подняли свое оружие, готовые выстрелить по команде.

Гиско наблюдал, как римская галера по левому борту изменила курс, направив нос прямо на «Мелкарт».

Адмирал улыбнулся глупости этого маневра. Он разнесет их в щепки.

— Приготовиться втянуть весла левого борта!

Гиско позволил себе на секунду отвлечься и бросил взгляд направо вдоль боевого порядка своего флота. Быстроходный «Мелкарт» вырвался на полкорпуса вперед и должен первым врезаться в строй римлян.

— Втянуть весла! — крикнул он. — Лево руля!

Девяностотонный «Мелкарт» врезался в борт более легкого противника. Огромный корабль лишь вздрогнул от удара, а римская галера едва не опрокинулась. С палубы римлян полетели бесполезные абордажные крючья, но инерция квинквиремы была слишком велика, и ее скорость почти не уменьшилась. Одного из римлян сбросило в море — его рука запуталась в веревке абордажного крюка, увлекаемого за собой «Мелкартом». Матрос упал в промежуток между судами, и крюк вырвался из палубы квинквиремы, когда тело несчастного исчезло внизу.

Гиско увидел, что странная конструкция, которую он заметил на носу вражеских галер, внезапно обрушилась на его галеру. Это было нечто вроде трапа, грубое штурмовое приспособление, позади которого выстроились легионеры. Адмирал с удивлением смотрел, как трап падает на главную палубу «Мелкарта», вонзаясь в нее несколькими шипами. Квинквирема вздрогнула, и на мгновение обе галеры оказались соединенными, но затем инерция карфагенского корабля взяла верх, и абордажный трап буквально разорвало на части силами, приложенными в разных направлениях к его концам. Шипы проделали огромную дыру в палубе, прежде чем отпустить доски, и трап отскочил назад, отбросив легионеров, которые собрались у его дальнего конца и приготовились к атаке. Гиско удовлетворенно зарычал, наблюдая за неудачей противника, и квинквирема стряхнула с себя остатки штурмового трапа.

Водорез «Мелкарта» протаранил весла левого борта римской галеры, и при соприкосновении с упрочненным носом судна они ломались, словно тонкие веточки.

— Бросай! — Голос Гиско перекрывал треск ломающегося дерева.

Стрелы летели прямо сквозь поручни вражеского корабля — короткая дистанция позволяла лучникам точно прицеливаться и стрелять практически горизонтально. На палубе триремы заполыхал огонь, и панические крики смешались со стонами раненых.

«Мелкарт» прорвал строй римлян, и перед ним теперь расстилалось открытое море. Гиско приказал вновь задействовать весла левого борта, а сам бросился на корму, чтобы посмотреть на ущерб, который его корабль нанес римской галере, осмелившейся бросить ему вызов.

— Разворот! — автоматически скомандовал он, не отрывая взгляда от боевого порядка римлян и ожидая увидеть другие карфагенские галеры, прорвавшие вражеский строй.

— Бросай! — крикнул Септимий.

Двадцать гастатов его отряда одновременно метнули пилумы, и град копий обрушился на карфагенян на баке галеры, располагавшейся во вражеском строю прямо напротив «Аквилы». Корабли разделяло тридцать ярдов, и расстояние между ними стремительно сокращалось. Септимий почувствовал, как наклонилась палуба под его ногами — нос «Аквилы» нацелился прямо на нос врага. Центурион приготовился к удару, крепко стиснув ремни своего скутума.

Столкновение двух почти одинаковых судов привело к потере скорости обоих. Гребцов сорвало со скамей, и ритм их движений нарушился. Полетели абордажные крючья, и мгновенно натянутые веревки притянули галеры друг к другу.

— Опустить «ворон»! — крикнул Септимий.

Тридцатишестифутовый трап перекинулся через разделявшее суда пространство, сломав бортовые поручни вражеской галеры, и шипы глубоко вонзились в истертые доски палубы. Септимий не мешкая бросился вперед. За ним с боевым кличем последовали легионеры. Внезапное нападение ошеломило карфагенян, но вскоре они опомнились и бросились вперед, выкрикивая имя своего бога войны.

Легионеры мгновенно реагировали на краткие команды — каждое их движение было отточено годами тренировок. Уже через несколько секунд перед ними образовалась непроницаемая стена из сомкнутых щитов, о которую разбилась атака карфагенян.

— Вперед! — скомандовал Септимий, перекрикивая шум битвы.

Легионеры двинулись на противника. При каждом шаге они выдвигали вперед щиты, медные утолщения в центре которых отталкивали врагов и отражали удары. В узкие просветы между щитами проникали гладии, ранившие и убивавшие безликого врага, и крики боли смешались с ревом бессильной ярости, направленной на безжалостную стену из щитов. Первые ряды римлян состояли из двадцати принципов, и их физическая сила вела за собой остальных легионеров. Упавших на палубу раненых карфагенян тут же добивали молодые гастаты, не знавшие пощады к врагу. Через пять минут римляне уже очистили бак, оставляя после себя лишь мертвые тела, и враг дрогнул.

— Наша взяла, — с облегчением произнес Дуилий, с кормовой палубы наблюдавший за неудержимым наступлением легионеров.

Аттик не ответил. Повинуясь инстинкту моряка, он внимательно следил за тем, что происходит вокруг галеры. Картина на борту карфагенской триремы, взятой на абордаж «Аквилой», повторялась везде — «ворон» явно склонил чашу весов в пользу римлян. Не всем римским галерам удалось добиться успеха с первого раза, и Аттик наблюдал за шестью дуэлями, развернувшимися позади боевого порядка римлян. Галеры маневрировали, пытаясь протаранить противника или взять его на абордаж. Столб дыма поднимался в небо с горящей римской триремы, и в воздухе разнеслись отчаянные крики матросов.

Громкий треск заставил Аттика повернуться. Карфагенская квинквирема протаранила незащищенный борт римской галеры, которая застыла неподвижно, — ее «ворон» вонзился в палубу взятого на абордаж корабля, на котором шел бой. Удар был такой силы, что трирема подпрыгнула, а шестифутовый таран квинквиремы полностью вошел в корпус более легкого судна, которое оказалось прижатым к волнорезу карфагенской галеры. Трирема едва не опрокинулась, и Аттик видел, как нескольких матросов сбросило за борт в бурлящие волны.

— Консул! — окликнул Аттик, узнавший квинквирему. Дуилий повернулся к капитану. — Эта квинквирема — флагман карфагенян. Мы должны захватить ее.

Консул повернул голову и посмотрел на вражеский корабль, от которого их отделяло двести ярдов. Чтобы оценить ситуацию, ему потребовалось не больше секунды.

— Согласен, — кивнул он.

— Луций, приготовиться к отходу! — скомандовал Аттик.

Приказ Аттика сопровождался победными возгласами легионеров с палубы вражеского судна. Карфагеняне наконец рассеялись, не выдержав натиска римских солдат. Аттик бегом бросился к «ворону» и перебрался на карфагенскую галеру. Палуба вражеского судна стала скользкой от крови — свидетельство жестокой работы легионеров. Отыскав в рядах солдат внушительную фигуру Септимия, Аттик окликнул его, и тот, передав командование опциону, повернулся к капитану. Быстрым шагом он вернулся на бак — окровавленный меч у бедра, щит испещрен царапинами и вмятинами.

— Отходим, Септимий. У нас по правому борту флагман карфагенян. Атакуем его.

Центурион кивнул и, помрачнев, повернулся к легионерам. Они еще не утолили жажду крови. Остатки карфагенян укрылись на нижней палубе, готовясь дать последний бой.

— Друз! — крикнул Септимий, и опцион немедленно откликнулся на зов. — Подожги палубу. Мы отходим.

Опцион отсалютовал, ничем не выдав своего удивления странным приказом покинуть карфагенскую галеру, когда окончательная победа была уже близка. Он бросился исполнять приказ.

Полуманипула построилась и ускоренным маршем перешла через «ворон» в обратном направлении. Их вел Аттик, который затем вернулся на кормовую палубу. Септимий наблюдал, как Друз с двумя легионерами подожгли палубу, мачту, парус, а затем и румпель. Центурион не сомневался, что, когда они уйдут, карфагеняне без труда справятся с огнем, но судно уже не сможет участвовать в сражении. Хорошо еще, если им удастся спастись бегством.

Септимий последним перешел через «ворон». Трап тут же подняли, и он занял исходное положение на носу «Аквилы». Тем временем галера повернула вправо, нацелившись на новую жертву.

— Наши потери, Друз? — спросил Септимий.

— Четверо убитых и семеро раненых. Двое раненых сегодня не вернутся в строй.

Септимий, нахмурившись, оценивал свои шансы. На карфагенской триреме, которую они только что захватили, им противостояли около пятидесяти солдат. На флагмане их будет раза в два больше. У Септимия осталось сорок девять полноценных бойцов и пять легкораненых. Неплохое соотношение, иронически подумал центурион — ярость битвы все еще бурлила в его крови. Солдаты Четвертого легиона доказали свою храбрость. Септимий вновь поведет их через «ворон», уверенный, что они последуют за ним в самое пекло битвы.

«Аквила» развернулась, и именно в этот момент «Мелкарт» предпринял первую попытку освободиться от протараненной римской галеры. Нос квинквиремы глубоко увяз в корпусе жертвы, непрочные доски которого проломились от удара шестифутового бронзового тарана. Удар был смертельным — вода хлынула на нижние палубы поврежденной триремы. После того как таран будет извлечен, судно камнем пойдет ко дну, увлекая за собой две сотни прикованных цепями рабов, и их отчаянные крики перекроют шум морского сражения.

Аттик смотрел, как весла квинквиремы глубоко погружаются в воду и гнутся, силясь извлечь таран из корпуса римской галеры. Карфагеняне уязвимы только до тех пор, пока остаются неподвижными. Когда они освободятся, преимущество в размерах и скорости не оставит римлянам никаких шансов. «Аквила» должна нанести удар раньше, чем квинквирема сбросит с себя смертельно раненную жертву.

— Таранная скорость! — крикнул Аттик. — Курс прямо по центру судна!

«Аквила» рванулась вперед со скоростью тринадцать узлов, и при каждом ударе весел ее таран показывался над поверхностью воды. Удар вряд ли нанесет серьезный ущерб более крупной квинквиреме, но римская галера окажется намертво прикованной к противнику — словно пес, вцепившийся в бок волка и отказывающийся разжать челюсти. «Аквила» последний раз скорректировала курс, направив свой заостренный нос в борт противника. Аттик прошептал молитву Юпитеру, призывая его вспомнить титанов и придать сил своему Орлу.

— Капитан! — в ярости взревел Гиско. — Спустись вниз и проследи, чтобы с этих рабов шкуры спустили.

Капитан поспешно нырнул в трюм, страшась гнева адмирала, явственно читавшегося на его лице. «Мелкарт» застрял — расколотый корпус римской триремы, словно зубами, сжимал нос более крупной квинквиремы. Ярость Гиско не знала границ — он видел, что чаша весов склоняется не в пользу карфагенян. Штурмовой трап, который без труда был сломан «Мелкартом», успешно переправлял легионеров на карфагенские триремы, и преимущество новой тактики отчетливо проявлялось в противостоянии равных по классу судов. Повсюду отряды римлян очищали палубы карфагенских судов, с холодной безжалостностью расправляясь с врагом.

Каждая минута, потраченная на попытки освободить таран из корпуса римской галеры, лишала Гиско возможности выплеснуть гнев и утолить жажду мщения. Краем глаза он заметил приближающуюся встречным курсом галеру. Повернувшись, адмирал увидел, что трирема набрала таранную скорость, и улыбнулся — он с нетерпением ждал встречи с врагом. Скользнув взглядом по галере, Гиско увидел название на носу судна: «Аквила». Волна ненависти захлестнула его, и адмирал сжал пальцы с такой силой, что ногти глубоко впились в мякоть ладони. «Аквила», та самая галера, что ускользнула от него в Мессинском проливе.

— Приготовиться к отпору! — крикнул Гиско с кормы.

Большинство солдат сосредоточились на главной палубе и на баке, а лучники продолжали высматривать цели на вражеской триреме, пронзенной тараном. Приказ потерялся в шуме битвы. Гиско повернулся к Халилу, могучее тело которого стягивали кожаные доспехи.

— Сила римлян в дисциплине и руководстве, — прошипел Гиско. — Принеси мне голову римского центуриона, и я исполню твое желание.

— Слушаюсь, адмирал, — ответил Хал ил, уже представляя, как пронзает мечом своего бывшего хозяина, старшего консула Рима.

Эта картина только усилила его ненависть к римлянам. Почувствовав эту ненависть, Гиско улыбнулся. Он тоже наметил себе цель — капитана «Аквилы». Этот человек унизил его в Мессинском проливе, опозорил перед лицом всего флота. Теперь капитан заплатит за унижение собственной кровью.

Гиско извлек меч из ножен, и охрана последовала его примеру. Затем повернулся и быстрым шагом пересек кормовую палубу, не отрывая взгляда от приближающейся галеры. Адмирал повторил приказ, и на сей раз на главной палубе его услышали. Солдаты повернулись к римской галере, и на их лицах отразилось сначала удивление, а затем холодная решимость — они выстраивались в боевой порядок, готовясь отразить нападение и обагрить кровью свои мечи.

Септимий занял место во главе строя. Ряды легионеров за его спиной пополнились пятнадцатью преторианцами, которых отпустил от себя консул, пытаясь сделать все возможное для захвата вражеского флагмана. Это была элита римской армии, заслуженные ветераны, значительно усилившие потрепанную полуманипулу морской пехоты. Септимий ждал, оценивая расстояние до палубы квинквиремы, а гастаты вооружились пилумами. При таранной скорости до столкновения оставалось несколько секунд.

С расстояния пятидесяти ярдов центурион видел, что карфагеняне собрались плотной группой на главной палубе. Больше сотни. Рядом с ними у поручней бака выстроились лучники.

— Поднять щиты!

Первые карфагенские стрелы преодолели разделявшее корабли расстояние; наконечники многих стрел горели. На скорости тринадцать узлов «Аквила» была непростой мишенью, но короткая дистанция позволяла стрелять почти горизонтально, и Септимий почувствовал, как стрелы ударяют в его щит на незащищенном баке галеры. С главной палубы послышались короткие команды — там тушили огонь. Кто-то вскрикнул — одна из стрел попала в цель.

— Гастаты, приготовиться к броску по моей команде!

Молодые солдаты за стеной из щитов приготовились обрушить град копий на главную палубу вражеского судна. Септимий медленно выдохнул, опытным глазом оценивая расстояние. Удар можно будет считать успешным, если он посеет хаос в рядах противника. Центурион рассматривал карфагенян, боевой клич которых терялся в шуме битвы. На их застывших, словно маски, лицах отражались ярость, ненависть и жажда крови. Они будут до последнего биться за свою жизнь.

— Бросай! — крикнул Септимий и инстинктивно напрягся, приготовившись к столкновению двух галер.

Бронзовый таран «Аквилы» вонзился прямо в центр корпуса «Мелкарта», и четырехдюймовые дубовые доски расщепились от удара. «Аквила» вздрогнула, и вдоль ее корпуса словно прошла волна — как будто галера налетела на скалу. Команды обоих кораблей на мгновение забыли обо всем, стараясь удержать равновесие.

Септимий не стал ждать, пока опомнятся его подчиненные. Понимая, что назад пути нет, он взмахнул мечом и перерубил веревку, удерживавшую «ворон» в вертикальном положении. Трап с грохотом опустился на главную палубу карфагенского судна, раздавив человека, оказавшегося у него на пути. Шипы длиною в фут глубоко вонзились в палубу, накрепко связав судьбы двух галер.

— Вперед! — крикнул Септимий, бегом преодолевая двадцатифутовый трап.

Он не оглядывался, а доносившиеся сзади крики свидетельствовали, что легионеры последовали за ним. Мощный центурион поднял щит на уровень груди и наклонился вперед, уперев плечо в усиленное и обтянутое парусиной дерево. Бросок Септимия был подхвачен легионерами, бежавшими справа и слева от него по трапу шириной в шесть футов. Они на всем ходу врезались во вражеский строй, круша кости медными выпуклостями щитов.

— Построиться клином! — приказал Септимий легионерам, спрыгивавшим на палубу с «ворона».

Еще один карфагенянин пал под ударом меча центуриона, и Септимий услышал голос своего опциона Друза, выравнивавшего фланги клина. Септимий продолжал наступать в центр вражеского строя, стремясь расчистить плацдарм, который позволит выстроиться в боевой порядок. Ставка была высока. Клин способен ошеломить врага и замедлить его ответ, но узкое острие такого построения ненадежно и подвергается вражеским атакам с двух сторон.

Сквозь шум боя Септимий различал команды карфагенян. Их командир с бранью набросился на солдат, стремясь остановить наступление римлян. Центурион почувствовал изменения в рядах врага еще до того, как они стали заметны, — задние ряды двинулись вперед, чтобы остановить пятившуюся первую шеренгу.

— Боевой порядок! — скомандовал центурион за мгновение до того, как напор карфагенян передался первому ряду.

Стена из сомкнутых щитов образовала полукруг, защищавший место высадки.

— Держать строй!

Легионеры ответили на приказ боевым кличем. Не имея возможности продвигаться вперед под напором превосходящего по численности противника, они будут оборонять свои позиции — не отступая, не отдавая ни пяди отвоеванной у врага палубы. Теперь все зависит от их стойкости. Тот, кто дрогнет первым, будет уничтожен.

— Сбросьте их в море! — взревел Гиско, когда первая атака римлян была остановлена.

Со своего места в задних рядах он видел, как попятились его солдаты под напором врага. Адмирал был взбешен и, почувствовав приближение паники, ждал первых признаков отступления. Молодой солдат повернулся спиной к битве, и секундное колебание стоило ему жизни — Гиско пронзил мечом его грудь.

Переступив через распростертое тело, адмирал проложил путь в первые ряды сражавшихся. Халил и личная охрана следовали за ним, пока все не оказались прямо перед острием римского клина. Громкие команды и само присутствие Гиско подавили первые ростки паники, и карфагеняне с новой силой обрушились на врага. Адмирал смотрел, как римляне перестроились, выставив перед собой кажущуюся непробиваемой стену из щитов. Скользнув взглядом по боевому порядку врага, он без труда обнаружил нужного человека в самом центре — высокий рост выделял его среди остальных. Гиско повернулся к Халилу, чтобы указать на центуриона, но нубиец уже сам заметил цель.

Адмирал повторил приказ к наступлению, и карфагеняне бросились вперед. Движение позволило Халилу пробиться в первую шеренгу наступавших солдат. Через несколько секунд он сможет атаковать центр вражеского строя — свою цель, римского центуриона.

Аттик, стоявший на баке «Аквилы», не обратил внимания на стрелу, вонзившуюся в его гоплон. Когда Септимий перевел своих людей через «ворон», капитан осознал всю сложность задачи, стоявшей перед легионерами. Враг имел как минимум двукратное численное превосходство, и карфагеняне, оправившись от первой растерянности, будут яростно защищать свою квинквирему.

Исход боя висел на волоске, и Аттик собрал на баке лучших воинов из своего экипажа. Эти двадцать человек, ветераны бесчисленных сражений и стычек с пиратами, стоически наблюдали за ходом битвы. Восемь матросов Аттика умели обращаться с луком, и теперь они старались нейтрализовать карфагенских лучников, одновременно высматривая цели на палубах «Мелкарта». Увидев, как еще один легионер пал под ударами врага, Аттик подавил желание броситься к «ворону». Ни капитан, ни его люди не знакомы с тактикой легионеров, и они лишь нарушат строгий порядок боевого построения. Если карфагеняне прорвут строй, начнется рукопашная схватка, и только тогда Аттик введет в бой своих людей.

Септимий негромко выругался, почувствовав свежий напор на стену из щитов, и выдвинул плечо вперед, чтобы противостоять новой атаке. Его гладий нашел щель между щитами и устремился вниз, целясь в пах невидимого врага. Меч соприкоснулся с плотью, и Септимий повернул лезвие — послышался крик боли, и еще один карфагенянин упал под напором римлян. Центурион выдернул окровавленный меч, а затем снова отправил его в промежуток между щитами — калечить и убивать.

Плечи и руки Септимия болели. Физическое напряжение схватки начало сказываться на легионерах. В сухопутном сражении три линии боевого порядка, или триплекс эсиес, обеспечивали смену первой линии и позволяли солдатам передохнуть, прежде чем снова вступить в бой. У полуманипулы на палубе карфагенской галеры такой возможности не было. Легионерам приходилось сражаться до конца. Здесь все решали выносливость, воля и мужество.

Услышав хриплый боевой клич, Септимий остановил свою руку с мечом, готовую нанести следующий удар, — инстинкт воина призывал к осторожности. На щит легионера слева от него обрушился удар такой силы, что солдат потерял равновесие, и в сплошной стене из щитов образовалась брешь. Легионер следующей линии тут же нанес удар в открывшийся промежуток, но его меч отбили, явно ожидая атаки. Септимий крикнул Друзу, чтобы тот закрыл брешь — сам он не мог броситься на помощь легионеру слева, не обнажив фланг того, кто занимал позицию справа от него.

Новый удар по щиту легионера был нанесен с такой яростью, что солдат попятился, и Септимий увидел вражеского воина, пробившего брешь в рядах римлян. Глаза центуриона удивленно раскрылись: Халил, нубийский раб Сципиона. Лицо гиганта светилось мрачной решимостью, а его меч обрушивался на щит легионера, словно молот на наковальню. Очередной удар пробил защиту римлянина, и он упал, зажав обеими руками смертельную рану на животе.

Увидев брешь в рядах врага, карфагеняне издали победный клич. Время словно замедлило течение, и Септимий смотрел, как враг собирает силы в кулак, намереваясь броситься в прорыв. Для римлян победа и сама жизнь теперь зависели только от дисциплины. Прорванная линия обороны и незащищенный тыл создавали угрозу паники. Обратись легионеры в бегство, и они будут уничтожены. Если Септимию удастся восстановить порядок, солдаты выстоят и смогут контратаковать. Теперь все зависит от него. Выкрикивая команду, центурион автоматически поднял меч, парируя удар Халила. Нубиец не бросился в тыл римлянам, как того можно было ожидать, а повернулся к центуриону и атаковал вражеского командира.

Септимию пришлось отражать очередной удар, а в это время карфагеняне хлынули в пробитую Халилом брешь. Центурион попятился под натиском нубийца — удары сыпались с неимоверной быстротой, и меч, казалось, одновременно направлен в два места. Умом Септимий понимал, что обязан восстановить управление подчиненными, но все действия теперь определял инстинкт самосохранения — ему с трудом удалось парировать очередной выпад противника. Центурион злился на свою беспомощность, на невозможность управлять легионерами именно тогда, когда они больше всего в нем нуждались.

Восстановив равновесие, Септимий снова отступил и принял боевую стойку, упираясь ногами в палубу. Держать строй, подумал он, отражая удар. Возможно, битва за флагман карфагенян проиграна, но центурион позаботится хотя бы о том, чтобы одержать победу в поединке за честь легионов.

— Брешь! — крикнул Аттик, острием меча указывая на промежуток, образовавшийся в боевом порядке римлян. — Моряки «Аквилы», за мной!

Аттик перебежал по «ворону» на палубу вражеского судна; за ним последовали матросы, выкрикивая имя своей галеры. Капитан достиг бреши в линии римлян как раз в тот момент, когда огромный черный воин бросился на Септимия. Аттик сразу же узнал нубийца, но мысли его были заняты тем, как закрыть брешь. Еще один легионер пал под ударами врага, натиск усилился, и брешь стала расширяться.

В тыл римлянам прорвались около дюжины врагов, и строй легионеров дрогнул — солдаты почувствовали угрозу окружения. Матросы «Аквилы» на полном ходу врезались в гущу боя, и победные возгласы карфагенян смолкли. Аттик высоко поднял гоплон, защищаясь от вражеского топора, и нанес удар снизу, в незащищенный бок атакующего. Карфагенянин упал, и Аттик провернул меч, чтобы вытащить его из ребер врага. Его люди закрыли брешь, а их яростная атака заставила дрогнуть карфагенян, уже предвкушавших победу.

— Воины Четвертого! Брешь закрыта! — крикнул Аттик, скользя взглядом по спинам легионеров.

Вепри ответили яростным ревом и плотнее сомкнули ряды.

Карфагеняне, попавшие в окружение, сражались с отчаянием обреченных. Они сгрудились вокруг Халила, ярость которого была обращена на Септимия; их поединок усиливал накал схватки. Услышав слова Аттика, центурион воспрял духом; капитан теперь сражался в первой линии. Чаши весов выровнялись, и победа снова казалась достижимой.

Септимий уклонился от очередного удара Халила и повернул меч, направив его в живот нубийца. Халил резко опустил щит, едва успев отбить клинок краем щита. Противников разделяло несколько дюймов — боевое искусство обоих позволяло вести схватку на минимальной дистанции; лезвия со свистом рассекали воздух. Септимий сосредоточился на движениях противника, пытаясь выявить его слабые места. Наконец он осознал свое преимущество над нубийцем. Халил использовал круглый щит только для защиты, а его меч был единственным орудием нападения. Римские легионеры принадлежали к другой школе.

Халил нанес серию ударов сверху, заставив Септимия отступить, а затем внезапно изменил направление атаки. Центурион вскрикнул от боли — лезвие вражеского меча полоснуло по внутренней поверхности бедра. Сама рана не была смертельной, но в конечном итоге она должна убить его, нарушив балансировку и заставив инстинктивно перенести центр тяжести на здоровую ногу. С таким противником, как Халил, это произойдет довольно быстро. У Септимия оставалось лишь несколько секунд.

Центурион бросился вперед, вынудив Халила поднять щит и опустить меч, ища возможности для контратаки. От Септимия не укрылась поза нубийца, который напрягся, словно сжатая пружина, и ждал шанса одним ударом закончить бой. Стиснув зубы, Септимий перенес тяжесть тела на раненую ногу. Он почувствовал, как поврежденная мышца рвется от напряжения, и из его горла вырвался крик боли, соединившийся с боевым кличем. Центурион выбросил вперед скутум, ударив медным умбоном щита по руке Халила, державшей меч. Неожиданная атака вывела нубийца из равновесия, заставив попятиться. Подавив инстинктивное желание ослабить нагрузку на раненую ногу, Септимий не ослаблял натиск, вложив все свои силы в отчаянную атаку. Халил слегка приподнял руки, пытаясь восстановить равновесие, и центурион использовал этот шанс. Молниеносным движением он направил гладий в незащищенный промежуток, и лезвие меча обрушилось на руку Халила, отсекая запястье. Нубиец вскрикнул от боли, выронил щит и, согнувшись, схватился за обрубок руки. Септимий занес меч, чтобы прикончить противника, но в последний момент повернул оружие и обрушил на макушку Халила железное навершие гладия. Нубиец без чувств растянулся на палубе.

Падение Халила не осталось незамеченным передней линией карфагенян, и потеря такого могучего воина, единственного, кто смог пробить брешь в боевых порядках римлян, сломила их дух. Когда последний из попавших в ловушку врагов пал под ударами матросов Аттика, Септимий медленно выпрямился.

— Вперед! — приказал он, получив наконец возможность управлять ходом боя.

Повинуясь знакомой команде, строй легионеров пришел в движение, производя опустошение в первой линии врага. По боевым порядкам карфагенян прокатилась волна паники, набиравшая силу, и вскоре они обратились в бегство, спасаясь от надвигающейся стены щитов и мечей; образовавшаяся после их отступления пустота ускорила продвижение римлян. Почти одновременно карфагеняне прекратили сопротивление и покинули главную палубу. Почувствовав, что враг бежит, легионеры издали победный клич.

— Друз! — окликнул Септимий, и опцион тут же возник рядом с ним. — Две команды, одну на бак, другую на корму. Очистить палубы, затем трюм. Подавить любое сопротивление.

Опцион кивнул и отправился выполнять приказ. И только тогда Септимий упал.

Гамилькара до глубины души потрясла развернувшаяся перед его взором картина. Повсюду, куда ни кинь взгляд, карфагенские галеры были вовлечены в безнадежную схватку с врагом, который каким-то образом ухитрился превратить морское сражение в сухопутное, мгновенно сведя на нет преимущество в искусстве навигации, создававшееся многими поколениями карфагенян. Пунийские воины, непревзойденные мастера абордажа и молниеносных атак, оказались бессильными перед эффективной тактикой римских легионеров, щиты которых выстраивались в непробиваемую стену, методично сметавшую противника с палубы.

Квинквирема Гамилькара, «Библос», без помех огибала фланг битвы — ее размеры отпугивали римские галеры, не решавшиеся атаковать врага. «Библос» был окружен карфагенскими триремами, пребывавшими в явной растерянности. Сумев уклониться от гибельного штурмового трапа римлян и наблюдая за судьбой тех, кому не повезло, они воздерживались от столкновения с врагом. Гамилькар испытывал острое чувство стыда, видя страх и нерешительность соплеменников.

Даже на расстоянии мили посланник различал силуэт «Мелкарта», выделявшегося своими размерами среди других галер. Центр карфагенского строя был полностью уничтожен, и флагман разделил участь остальных кораблей. Картина разгрома привела Гамилькара в чувство, заставив трезво оценить сложившуюся ситуацию с точки зрения главнокомандующего. Сражение проиграно. С горечью и стыдом Гамилькар был вынужден признать, что остатки флота может спасти лишь один приказ. Проглотив стоявший в горле ком, он отдал команду к отступлению, проклиная адмирала, который в очередной раз привел сыновей Карфагена к поражению.

Гиско взревел от бессильной ярости, когда карфагенские воины покинули главную палубу, оставив адмирала в окружении десятка телохранителей. Едва сдерживая себя, он смотрел, как боевой клич пунийцев сменяется приглушенными возгласами паники и взглядами, направленными назад, — солдаты искали пути к отступлению. Гиско видел, как упал Халил, громадная фигура которого была хорошо различима в суматохе боя. И сразу же прозвучал приказ к наступлению — центурион вновь принял командование над своими людьми. Победа ускользнула от Гиско после того, как римляне сумели перестроиться и закрыть брешь. И это все заслуга одного человека — того, кто бежал по штурмовому трапу в решающий момент битвы.

«Мелкарт» уже не спасти, но за победу еще можно сражаться; в первую очередь адмирал должен избежать пленения. Гиско приказал двум телохранителям спустить на воду шлюпку и держать ее у борта, приготовившись к бегству; он понимал, что теперь это неизбежно. На борту флагмана его удерживало единственное желание — отправить одного человека в царство Гадеса. Того, кто стал причиной его поражения, капитана «Аквилы».

Аттик вместе со своими людьми радостными криками приветствовал отступление врага. Карфагеняне разделились на две группы, бросившись на бак и на корму и ища убежища в трюме. Следя за хаотическим бегством, капитан обратил внимание на неподвижную группу у дальнего поручня. Не больше дюжины, во главе с командиром. Аттик сразу же узнал его, хотя с их предыдущей встречи минуло несколько месяцев. Именно этот человек преследовал «Аквилу» в Мессинском проливе, и Аттик понял, что командир флагмана был адмиралом карфагенян.

Аттик прокричал вызов карфагенянину, и оставшиеся моряки «Аквилы», увидев, в чем дело, собрались вокруг капитана. Гиско сам внимательно осматривал палубу, и громкий голос Аттика привлек его внимание к человеку, которого он искал в суматохе битвы.

— Ты! — прорычал Гиско.

На мгновение их взгляды встретились, и взаимная ненависть прочно связала их друг с другом. Перед мысленным взором адмирала промелькнули картины поражения при Агригенте, унижения в Мессинском проливе и сегодняшнего разгрома флота. Аттик вспоминал резню при Бролиуме, ловушку в Липаре и клятву, которую он дал центуриону насколько недель назад.

С громкими криками противники бросились вперед, и остальные без колебаний последовали их примеру. Враги встретились в центре палубы, сойдясь в рукопашном бою. В жестокой схватке численный перевес оказался на стороне моряков «Аквилы», и через несколько секунд исход боя был уже предрешен.

Аттик и Гиско сражались в самой гуще схватки, а их ярость превратила поединок в беспорядочную драку; горя нетерпением, они обрушивали друг на друга мечи, словно дубинки. Агрессия, гнев и ненависть взяли верх над искусством фехтования. Сила Гиско, закаленная тридцатилетним опытом, противостояла быстроте реакции молодого противника.

Аттик опомнился первым и усилием воли попытался унять неконтролируемую агрессию. Рука, державшая меч, устала отражать бесчисленные атаки Гиско, и Аттик внезапно сделал шаг в сторону, чтобы дать себе передышку. Этот маневр обманул адмирала, который вновь попытался атаковать, но Аттик снова уклонился, пытаясь вывести карфагенянина из равновесия.

В бессильной ярости Гиско зарычал. Римский капитан продолжал уклоняться от его меча, и теперь ход поединка определяла быстрота реакции молодого человека. Адмирал понял, что еще десяток ударов, и схватка неизбежно будет проиграна. Почувствовав, как слабеет рука, он быстро взял в себя в руки и впервые отступил; от него не укрылось выражение торжества, появившееся на лице римлянина. С яростным ревом, отразившим жгучую ненависть адмирала к врагу, которого он никогда не сможет победить, Гиско схватил стоявшего слева телохранителя и швырнул в римского капитана.

Аттик инстинктивно отреагировал на неожиданную атаку карфагенянина, выведенного из равновесия внезапным толчком. Капитан мгновенно выставил вперед меч, и телохранитель не смог уклониться от смертоносного лезвия — на встречном движении гладий глубоко вонзился ему в грудь. Аттик, на которого карфагенянин обрушился всем своим весом, рухнул на палубу, хотя враг к этому моменту был уже мертв. Капитан оттолкнул тело карфагенянина и повернул лезвие меча, пытаясь освободить оружие; струя теплой крови обагрила его ладонь. Вскочив на ноги, капитан занял оборонительную стойку и приготовился к продолжению схватки. Аттик ожидал увидеть адмирала прямо перед собой. Прошло больше секунды, прежде чем он понял, что враг бежал.

Гиско бросился к поручням и, не останавливаясь, прыгнул за борт. Пролетев десять футов, адмирал упал среди волн; высота, с которой он спрыгнул, и тяжелые доспехи увлекли его глубоко под воду. Сделав энергичный гребок, Гиско вынырнул на поверхность, выплевывая соленую воду. Сильные руки подхватили его под мышки и одним движением втащили в лодку. Затем двое телохранителей взялись за весла, и лодка стала удаляться от карфагенского флагмана. Откашлявшись, Гиско выпрямился и оглянулся на поручни, через которые он только что перепрыгнул. Там стоял римский капитан с искаженным от ярости лицом. Адмирал, испытывавший точно такие же чувства, ощутил, как его захлестывает новая волна гнева.

— Будь ты проклят, римлянин! — крикнул Гиско. — Мы еще встретимся…

— Лучники! — во второй раз рявкнул Аттик, задыхаясь от бессильной ярости.

Командир карфагенян ускользал, этот злодей из злодеев, устроивший резню при Бролиуме и поставивший на колени сицилийские легионы. Аттик обшаривал взглядом море, ища римскую галеру, способную перекрыть карфагенянину путь к спасению. Затем повернулся и попытался найти на палубе лучников. Никого. Он снова посмотрел на лодку, наблюдая, как трое пассажиров подают знаки карфагенской триреме, не участвовавшей в сражении. В ответ на призыв о помощи судно изменило курс. В раздражении Аттик швырнул меч на палубу, почти не слыша громких победных криков, доносящихся со всех сторон с римских галер.

Дуилий медленно шел по штурмовому трапу, внимательно вглядываясь в открывавшуюся перед ним картину побоища. Ему еще не приходилось бывать на поле битвы, и вид смерти мгновенно развеял возбуждение и радость победы. Консул с трудом сглотнул подступивший к горлу ком, стараясь ничем не выдать своих чувств. Вонь была невыносимой: воздух пропитался запахом крови, вспоротых кишок, обуглившегося дерева и человеческой плоти. Римляне — легионеры, моряки, морские пехотинцы и преторианцы — лежали вперемежку с карфагенянами, и общая судьба объединила их в этой кровавой победе.

Римский центурион Капито лежал на палубе, а один из легионеров обрабатывал его рану. Рядом лежал огромный нубийский воин с серым от шока лицом, прижимавший к себе окровавленный обрубок руки.

У мачты стоял капитан Переннис в окружении остатков своей команды, людей, которые перебежали по «ворону» на вражескую палубу, чтобы закрыть брешь в боевом порядке легионеров, и решили исход битвы за флагман карфагенян. Капитан отдавал распоряжения помощнику — установить контроль над карфагенским кораблем и освободить всех рабов в трюме.

Море к западу от «Мелкарта» было усеяно обратившимися в бегство карфагенскими галерами. Примерно половине вражеского флота удалось ускользнуть; большинство беспорядочно отступало, и лишь небольшая часть шла неровным строем вслед за квинквиремой. Дуилий не стал отдавать приказ о преследовании врага, понимая, что элемент внезапности от использования «ворона» уже исчерпан, а в открытом море карфагеняне по-прежнему имеют преимущество. Он сожалел об упущенной возможности уничтожить неприятельский флот и сознавал, что вскоре Классис Романус вновь придется столкнуться с ним.

Дуилий увидел, что опцион ведет группу рабов с нижней палубы, и без особого интереса скользнул по ним взглядом — их жалкий вид не вызвал никакого отклика в утомленной душе консула. Он уже собирался отвернуться, когда его внимание привлек человек, шедший последним. Грязный, одетый лишь в оборванную тунику, он держался прямо, а его глаза горели живым огнем. И только после того, как эти глаза обратились на Дуилия и в них вспыхнула ненависть, консул наконец узнал Сципиона.

— Проклятье! — заорал Гиско, спускаясь по трапу в порту Панорма. Его лицо исказилось от ярости при виде экипажей галер, спускавших убитых и раненых на причал; удача отвернулась от них, и они пали духом. — Возвращайтесь на свои галеры: битва еще не окончена…

Экипажи карфагенских кораблей разбегались при виде рассекающего воздух меча адмирала — некоторые возвращались на галеры, но большинство бежали в город. Вокруг Гиско образовалась пустота, которую он заполнял отчаянием и злобой. Узнав капитана одной из галер, адмирал подбежал к нему, схватил за плечо и уперся острием меча ему в горло, так что капитан был вынужден привстать на цыпочки.

— Кто дал приказ отступать? — Гиско слегка повернул меч, и на шее капитана появилась капля крови.

— Командующий Барка… — запинаясь, пробормотал капитан, глаза которого широко раскрылись от страха.

— Барка! — зарычал Гиско, швырнув капитана на землю.

Повернув меч, он стал избивать капитана плоской стороной лезвия, сломав руку несчастного, пытавшегося защититься. Гнев его не знал границ. Капитан молил о пощаде, но адмирал оставался глух к его крикам. Внезапно меч Гиско был остановлен другим клинком, и от неожиданности адмирал едва не выпустил оружие из рук.

— Возьмите его! — приказал Барка, приставив меч к горлу Гиско.

Телохранители Гамилькара бросились вперед и скрутили сопротивлявшегося адмирала.

— Отпустите меня! Я прикажу живьем содрать с вас кожу за подобное оскорбление. А тебя, — прорычал Гиско, повернув искаженное злобой лицо к Гамилькару, — я распну за трусость!

— Нет, адмирал, — ледяным голосом ответил Гамилькар. — Это я прикажу распять тебя в наказание за поражение.

— Ты не посмеешь! — вскинулся Гиско. — Здесь командую я. Эти люди подчиняются мне.

— Они подчиняются Карфагену! — повысил голос Гамилькар, дав волю гневу. — А на Сицилии Карфаген — это я!

— Ты не посмеешь! — повторил адмирал, но теперь в его голосе звучал страх.

— Я посол Совета и сын Карфагена, а ты предал их… Уведите его!

Телохранители поволокли адмирала, выкрикивавшего обвинения в предательстве, к казармам. Не обращая внимания на вопли, Гамилькар приказал заняться ранеными и убитыми.

Мертвые лежали аккуратными рядами — с руками, скрещенными на груди, в ожидании путешествия в царство Мота. Гамилькар с уважением посмотрел на них, запоминая лица. Они храбро сражались за свой город, и Гамилькар прошептал молитву Танит, верховной богине Карфагена, прося позаботиться о душах павших в бою. Погребальные костры очистят тела мертвых и отправят их души к богам.

Сегодня Гамилькар будет скорбеть по мертвым. Завтра расплата за поражение ждет живых. Пока будут остывать угли погребальных костров, Гамилькар ожесточит свое сердце.