Глава 12

Я терпеливо дожидался ночи, демонстрируя при этом весьма похвальную сдержанность и выдержку. После ухода Асклепиада ко мне заявилось еще немало посетителей. К моему удивлению, одной из них оказалась Фауста. Эта женщина меня всегда пугала. Род Корнелиев исстари полагал себя привилегированным даже среди патрициев, а ко всему прочему она была еще и дочерью Суллы, самого страшного диктатора в истории Рима. Но и это было еще не все. У нее был брат-близнец, практически неотличимый от нее внешне. И эта зеркальная похожесть брата и сестры была столь необычна и зловеща, что Фаусту не просто уважали, а искренне боялись. Несмотря на свое огромное богатство, она оставалась незамужней вплоть до неожиданного сватовства Тита Анния Милона, вероятно единственного знакомого мне человека, который был совершенно лишен чувства страха.

Я был уверен, что в свое время он еще пожалеет об этом союзе. Несмотря на все свое обаяние и потрясающий интеллект, бедняга Милон не имел никакого опыта обращения с женщинами. Его целью, как и у множества других людей, была власть. В погоне за ней он совершенно пренебрегал тем, что, по его мнению, не имело практического значения, например, необходимым, хотя иной раз заводящим в тупик опытом взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Милон никогда не считался с тем, что когда-нибудь может зайти в тупик.

Но факт остается фактом: для Милона Фауста была ценным приобретением. Он ведь был никем и ничем, выскочка из Остии, который явился в Рим с целью завоевать этот город. Он начал с нуля, а стал выдающимся предводителем бандитов, а теперь еще и начал взбираться по иерархической лестнице государственной службы. Ему была нужна жена, и эта женщина должна была происходить из знатного рода, предпочтительно патрицианского. Не помешала бы также и ее внешняя привлекательность. Фауста оказалась идеальным выбором, конечно, если исходить из требований Милона. Но он не абсолютно игнорировал тот факт, кем на самом деле была Фауста. Он поступал как тот невежда, который на рынке покупал коня, глядя лишь на его внешность и хорошую родословную, забыв о том, что животное может в любой момент сбросить тебя или затоптать копытами. Но это история событий будущих, а не настоящего.

– Я, кажется, начинаю понимать, Деций, что привлекательного в тебе нашла Юлия, – заявила Фауста вместо приветствия.

– А именно то, что меня засунули в подземелье и выставили на суд, угрожая смертным приговором? – спросил я.

Она уселась на рахитичный египетский стульчик.

– Какие это вызывает ощущения, когда сидишь голым и прикованным цепью к стене? Возбуждает?

– Если тебе угодно, – ответил, – можно вызвать Вязальщика и Кнутобоя. Они оттащат тебя в подземелье и быстренько прикуют к стене. Каких услуг ты хотела бы потребовать в первую очередь?

– Ох, это же так скучно, когда это происходит с тобой по собственной воле…

– Фауста, ты ведь, несомненно, явилась сюда не для того, чтобы обсуждать свои изысканные вкусы в том, что касается развлечений, а?

– Да, конечно. Я пришла, чтобы передать тебе вот это. – И она протянула мне сложенный листок папируса. – Это от Юлии. Ты опять намерен сделать какую-нибудь глупость?

– При первой же возможности. – Я взял у нее листок папируса и развернул его. – А почему Юлия сама его не принесла?

– Береника настояла на том, чтобы Юлия помогла ей подготовиться к сегодняшнему вечернему приему. А у нее несколько сотен нарядов, так что не следует ожидать, что ты увидишь Юлию в ближайшее время. И, совсем забыла, моя подруга сказала, что ей очень понравилось, как ты выглядишь без одежды.

– У нее прекрасный вкус, – буркнул я, уткнувшись носом в записку.

– Ты это прочитала? – спросил я.

– Конечно. Я же не рабыня-посыльная! А зачем тебе знать, где находится дом этой несчастной женщины?

– У меня имеется на то достаточно причин. И с чего это вдруг тебе стала интересна вся эта история?

– Если тебя так ненавидят люди, облеченные властью, значит, в тебе есть что-то такое, о чем я раньше не подозревала.

– Как это прекрасно – войти, наконец, в очаровательный кружок тебе подобных! Да, я тоже желанная цель для многих убийц.

– Думаю, это всегда делает мужчину интересным и привлекательным. Но не для бедной Юлии. Она ведь действительно беспокоится о тебе. – Тут, к моему облегчению, Фауста встала. – Мне пора идти, Деций. Думаю, что если ты уцелеешь, то станешь очень интересным мужчиной. – И с этими словами она меня покинула.

Потом явился Руфус и сообщил, что Кретик наводит справки о кораблях, отплывающих в Рим. А если не в Рим, то куда угодно еще. У меня, значит, и впрямь почти не оставалось времени, чтобы закончить все свои дела в Александрии. К счастью, Кретику не пришло в голову поставить у моих дверей вооруженную стражу. Вероятно, потому, что в посольстве ее просто не было. Конечно, в его распоряжении всегда имелись Вязальщик и Кнутобой, но теперь, раз уж с меня сняли все обвинения в убийстве, было бы неуместно напускать на меня этих рабов.

Так что когда полностью стемнело и все отправились спать, я просто накинул плащ и покинул посольство.

И вот я снова оказался ночью на улицах Александрии. Театр был одной из достопримечательностей города, и я направился прямо к нему. В Греции театральные постройки обычно врезаны в склон какой-нибудь горы или холма, используя природные условия территории. Но поскольку Александрия стоит на равнине, здесь театр стоит отдельно и, кстати, очень похож на то, что строит Помпей на Марсовом поле* в Риме. Заблудиться здесь практически невозможно, и я увидел театр, как только покинул дворец Птолемея.

Подойдя поближе, я обнаружил, что здесь, как и в Большом цирке в Риме, полно проституток, причем обоих полов. Были среди них и такие, что совмещали в себе два начала – мужское и женское. Видимо, есть что-то в этих темных арочных проемах весьма подходящее для этого старейшего ремесла.

Я сделал вид, что прогуливаюсь, рассматривая товар, который намерен купить, изучаю и сравниваю внешний вид, цены и специализацию (на самом деле все это меня ничуть не интересовало), при этом не спуская глаз с дома с красным фасадом и резными наличниками. В свете факелов нетрудно было рассмотреть все детали. Пришлось даже признать, что листья, вырезанные на наличниках, и впрямь листья аканта. Я-то не отличаю аканта от тополя. Некая личность огромных размеров и неопределенного пола заметила мою заинтересованность и придвинулась ко мне поближе.

– Тебе это будет не по карману, – заявила она.

Я пользуюсь местоимением «она», поскольку ничего более подходящего просто не могу придумать.

– Откуда ты знаешь?

– Она на содержании очень богатых людей, и достаточно щедрых. Так что сомневаюсь, чтобы им понравилось бы, если она начнет распродавать себя направо и налево.

– Богатые люди, говоришь? Ее содержит не один мужчина?

– О, да! Их по крайней мере трое, и они приходят к ней по очереди; а иногда и все трое разом. Она, должно быть, знает какие-то очень замысловатые трюки, чтобы развлекать и радовать всех троих одновременно.

– А кто они такие? – спросил я.

– А почему тебя это так интересует? – с подозрением спросила проститутка.

В этот момент я чуть ей все не выложил об убийстве, но вовремя придержал свой болтливый язык. Если бы она об этом услышала, то я вряд ли бы добился от нее хоть слова. Да и кому хочется выступать свидетелем в деле расследования убийства?

– У меня есть основания полагать, что это рабыня из Сиракуз, сбежавшая от своего хозяина.

– Значит, рассчитываешь получить за нее денежное вознаграждение.

– Я готов заплатить за информацию.

– Я уже кое-что тебе рассказала, – недовольно заявила она.

– Это твой просчет. – Я достал два серебряных денария и опустил их в ее мягкую ладонь. – Опиши этих регулярных посетителей.

– Один – чужестранец, с Востока, сириец или парфянин, как мне кажется. Это тот, кто бывает тут почти каждый вечер. Второй – здоровенный мужик, симпатичный, он любит одеваться на военный лад. А третий – маленький грек. Но не из Греции, не думаю, скорее из восточных греческих колоний.

– Откуда это тебе известно?

– Он покупал здесь услуги мальчиков. Я слышала его голос. Он старается говорить как афинянин, но у него это плохо получается. Но у него отличная речь, он говорит как хорошо подготовленный оратор.

– А кто-нибудь из этих мальчиков нынче здесь?

– Не думаю. Это случайные мальчишки, по большей части беглые, правда, среди них попадаются и свободные. Такие здесь подолгу не задерживаются.

Я бросил ей еще один денарий и направился к дому. Я ожидал услышать про Орода и Ахиллу, но кто был этот маленький грек? Женщина, подобная Гипатии, могла держать при себе любое количество любовников, но это педерастическое создание утверждало, что они все трое иной раз бывали здесь одновременно. Ладно, неважно. Моя цель – свиток, находящийся в этом доме.

Окна были темны, но выводы делать пока рано. Единственные два окна, выходившие на улицу, были маленькие, и к тому же на втором этаже. Мне пришлось обойти весь квартал. На противоположной стороне улицы располагался ряд небольших лавок. Они, по большей части, были уже закрыты на ночь, но в середине квартала горел тусклый огонек, там продавали вино. Насколько я мог судить, это заведение располагалось как раз напротив дома Гипатии. Я вошел внутрь и обнаружил, что лавка весьма напоминает римские, вот только тут было получше с вентиляцией воздуха и освещением. От улицы ее отделяла невысокая стенка, по верху которой были установлены ставни, сейчас они были подняты, видимо, чтобы хорошенько проветрить помещение.

Когда я оказался внутри, то прямо передо мной обнаружился длинный прилавок, а по бокам тесного помещения были втиснуты несколько столиков, за которыми сидело с дюжину посетителей, они выпивали и тихонько разговаривали. Никто из них не обратил на мое появление никакого внимания. Я подошел к прилавку и заказал чашу хиосского вина. На прилавке стояли блюда с закуской, и я вспомнил, что прошло уже немало времени с тех пор, как я в последний раз ел, а это всегда большая ошибка – совершать ограбление на голодный желудок. Так что я нагрузил в тарелку хлеба, сыра, фиг и колбасы.

Уничтожая всю эту снедь, я обдумывал свои следующие действия. Мне нужно было забраться в дом, и самый легкий способ туда проникнуть был, как мне казалось, через заднюю дверь этого заведения.

Я взял свою пустую тарелку и вернулся к прилавку.

– Еще, мой господин? – спросил виноторговец, одноглазый мужчина в грязной тунике.

– Не сейчас, попозже. Тут имеется уборная?

– Нет. Но есть недалеко, вниз по улице.

– Нет, это не подходит, – разочарованно протянул я. – Мне нужно обязательно попасть на ваш задний двор. Говоря по правде, мне нужно пробраться в дом одной дамы, и я бы не хотел, чтобы меня заметили, когда я буду туда входить.

Вообще-то, это была истинная правда.

Лавочник криво усмехнулся и взял серебряный денарий, который я ему протянул.

– Иди за мной, господин.

И повел меня через занавеску в заднюю часть своей лавки. Я очутился в чулане, где хранились амфоры для вина, на полках были сложены какие-то товары и продукты. Здесь же была лестница, ведущая на второй этаж, где, несомненно, располагалось жилище хозяина лавки. Он отодвинул засов на двери, ведущей на задний двор, и пропустил меня вперед.

– Ты вернешься этим же путем? – спросил он.

– Вероятно, нет, но не стоит загадывать наперед.

– Я не могу оставить дверь открытой, но ты постучи погромче. Я приду и открою тебе.

– Это принесет тебе еще один денарий за беспокойство, – уверил я его.

– Доброй тебе ночи, мой господин.

У меня сложилось впечатление, что он такую услугу оказывает не впервые.

Позади винной лавки располагался широкий задний двор, которым пользовались большинство обитателей этого квартала. Как и в Риме, в Александрии немногие дома выходили своими фасадами прямо на улицу. Внутренние дворы были отгорожены друг от друга стенами высотой в рост человека и имели ворота. Я взобрался на стену и осмотрел окрестности. Во дворах вроде бы никого не было, на балконах второго этажа тоже. Вокруг было тихо и спокойно. По низким стенам, словно духи ночи, беззвучно бродили кошки.

В доме, который я считал обителью Гипатии, не было ни огонька. Я прошел по стене и спрыгнул во двор. Он был весь заставлен цветочными кадками. В центре был мраморный стол, окруженный бронзовыми стульями. Днем это, несомненно, было весьма уютное и приятное местечко. Бедная Гипатия, должно быть, с удовольствием проводила здесь время.

Я прошел мимо цветов и слегка толкнул входную дверь. Она, как ни странно, была не заперта. Я осторожно прошел внутрь, опасаясь, что сейчас разбужу рабов и они поднимут страшный шум. Я не мог зажечь свет до тех пор, пока не буду уверен, что в доме я один, поэтому следующий час или даже больше я провел, бродя на цыпочках по дому и передвигаясь на ощупь. И никого не обнаружил ни на первом, ни на втором этажах. Тогда я взял лампу и начал спускаться по лестнице, поздравляя себя с собственной находчивостью и везением. И тут услышал шум у входной двери – кто-то ковырял в ней ключом. Я на цыпочках вернулся обратно на второй этаж и притаился в самой большой комнате. Это была спальня, вот я и забрался под кровать, прямо как молодой любовник скучающей жены старого богача. Все это походило на какой-то фарс.

Внизу послышались мужские голоса, потом я заметил слабый свет, мелькающие отсветы на стенах лестничной клетки. Потом голоса добрались до спальни. Как оказалось, наблюдать из-под кровати было не так уж удобно. Перед моими глазами были три пары ног, одна в мягких туфлях-шлепанцах, вторая в греческих сандалиях, а третья в военных сапогах-калигах.

– Он вон в том шкафу, – произнес голос с сильным акцентом. – Я бы и сам мог его забрать.

– На свете есть много вещей, которые все мы могли бы проделать поодиночке, если бы доверяли друг другу. Но такой роскоши мы себе позволить не можем.

На мой взгляд, это говорил какой-то хорошо образованный грек, голос его был хорошо поставлен, но я уловил легкий акцент. Ага, тот самый таинственный грек.

– Мне не хочется здесь провести всю ночь, – произнес резкий голос человека, привыкшего отдавать приказы на плацу. – Давайте поскорее покончим с этим.

А это наверняка Ахилла, подумал я, хотя голос его звучал как-то глухо, словно он боролся с собой, не желая показать, насколько он раздражен. Ну, что же, заговорщики едва ли способны ладить друг с другом. Послышалось шарканье ног и скрип мебели. Потом громкий хруст и шорох дали мне знать, что они разворачивают пергаментный свиток.

– Весьма интересная работа, – заявил грек. – Но только первая ее часть, знаете ли, это трактат Битона о боевых машинах, она написана его собственной рукой. И как я вижу, здесь еще приведена работа Энея Тактика и уникальный труд некоего Атенея, посвященный деятельности механической школы, основанной сиракузским тираном Дионисием Первым с целью развития военно-инженерного дела. Весь этот труд щедро иллюстрирован.

– Я читал все это много лет назад, – заявили Калиги. – Ценные работы, но не это самое важное.

– Да уж, – согласились с ним Греческие Сандалии. – Однако… – снова раздался шорох и хруст, – вот здесь имеются оригиналы чертежей Ификрата, это его новые разработки боевых машин, включая метательные системы для большой башни, отражательные зеркала для поджигания вражеских кораблей… заметьте, они действуют только в солнечные дни… И почему царь Фраат так страстно желает ее заполучить?

– Парфяне – конные лучники, – ответили Калиги. – Это дает им преимущество перед римлянами на открытой местности. А римляне – это тяжелая пехота. Зато они настоящие мастера осадного дела и хорошо умеют защищать крепости и укрепленные позиции, а крепости нельзя взять конницей и лучниками. Война между Парфией и Римом непременно кончится кровавой ничьей, Парфия будет побеждать в открытом бою на равнинах, а Рим будет брать и удерживать крепости, города и порты. А с этими машинами, чертежи которых мы им перешлем, и с подготовленными военными инженерами Парфии уже не придется бояться Рима.

– Понятно. Ага, а это первые наброски договора, и поскольку мы теперь лишены услуг покойной Гипатии…

– Неужели было необходимо ее убивать? – прошипели Азиатские шлепанцы.

– Да, у нас не было другого выхода, – ответили Греческие сандалии. – Она уже была готова продать нас этому римлянину.

– Предательства мы не прощаем, – заявили Калиги. – И никаких исключений, ни для этой афинской шлюхи, ни для хиосского философа.

– Да уж. Надо полагать, ему следовало умереть, – встряли Азиатские шлепанцы. – Его тайные сделки с царями Нумидии и Армении можно было бы проигнорировать, но только не шантаж. И все же, – на этих словах он тяжко вздохнул, – это был уникальный ученый, и нам его будет не хватать.

– Я сейчас зачитаю весь договор, статью за статьей, – сообщили Греческие Сандалии. – Ты потом можешь перевести их на парфянский. Поскольку мы лишились твоей горько оплакиваемой наложницы, тебе придется полагаться на точность моего прочтения.

– На данном этапе, – заявили Азиатские Шлепанцы, – я не опасаюсь никакого двурушничества. Однако вы должны понимать, что все это зависит от того, станет ли господин наш Ахилла царем Египта.

– Можешь в этом не сомневаться, – проговорили Греческие Сандалии. – Мы, греки, придумали концепцию самосбывающегося пророчества. Очень скоро бог Баал-Ариман выдаст новое откровение, что господин наш Ахилла на самом деле истинный сын покойного царя Птолемея и настоящий наследник двойной короны Египта. И он отстранит от власти узурпатора, фальшивого Птолемея. И женится на его дочери Беренике, а также, возможно, и на Клеопатре и Арсиное. А затем вернет Египту его великое положение в мире и его древнюю славу.

– Если только не будет вторгаться на парфянские территории, – заметили Азиатские шлепанцы.

– Именно этому и посвящен данный договор, – ответили Калиги. – Давайте заканчивать. Мне хочется убраться из этого дома еще до утренней зари.

И они занялись этим договором, обсуждая статью за статьей. Он предусматривал альянс Египта с Парфией, направленный против Рима. Ификрат и Ахилла сумели убедить царя Фраата в том, что с этими боевыми машинами он вполне может противостоять римским легионам. И это еще не все. Этот договор становился основой политического союза Египта и Парфии, а также плана совместных военных действий. В момент, который будет согласован позднее, Египет вторгнется на Синайский полуостров, затем в Иудею и в Сирию и захватит территории до самого Евфрата. Фраат пошлет своих конных лучников (вместе с этими великолепными боевыми машинами) на запад, в Понтийское царство, Вифинию и в Малую Азию до самого Геллеспонта, и они совместными усилиями полностью вытеснят Рим со всех этих земель. План был амбициозным и на первый взгляд представлялся мне неосуществимым, если не принимать во внимание одной простой вещи. Мы-то в данный момент готовились к войне в Галлии. С тех пор, как погиб Митридат, мы привыкли убаюкивать себя мыслью, что Восток теперь усмирен. И единственное, о чем я сейчас мог думать, это о том, что у них все может получиться.

Допустить такое никак нельзя. Я все слышал. Я оказался в нужное время в нужном месте, все нужные документы и сами заговорщики находились рядом со мной, только руку протяни. И помимо всего прочего мне жутко хотелось помочиться.

Часами торчать под кроватью само по себе достаточно трудное дело, а еще я должен был лежать неподвижно, не чесаться и не чихать. Но гораздо труднее делать это, если перед этим хорошенько угостился хиосским вином.

– Надо полагать, это завершает все наши труды, – заявили Калиги. Его голос по-прежнему звучал странно напряженно. – Уже светает.

– Я перешлю свиток и все прилагающиеся к нему документы царю Фраату, – сообщили Азиатские шлепанцы.

– А я возвращаюсь в храм, – добавили Греческие Сандалии. – Желаю вам доброго дня, господа, и пусть он станет началом новой прекрасной эры!

– Не так быстро! – громко сказал я, выбираясь из-под кровати, и это хрупкое египетское изделие грохнулось о стену и развалилось на части, когда я выхватил меч. – Вы у меня тут все сейчас… – Все трое отскочили назад, выкатив в удивлении глаза.

В этот момент я заметил, что Калиги – это вовсе не Ахилла. Это был Мемнон, и у него была перевязана челюсть, – последствия моего удара кестусом. Ничего удивительного, что его голос звучал так глухо и напряженно. Он тоже выхватил меч.

Ород оказался именно тем, кем я его считал, но третьего мужчину я не знал, хотя он показался мне знакомым. Это был грек с коротко подстриженной бородой и короткой стрижкой – волосы едва прикрывали уши. Его рука скользнула под тунику и вытащила топорик странной формы, с сильно выгнутым острием и коротким шипом с противоположной стороны. Топорище оказалось грубо обработанной деревяшкой в фут длиной. Я широко ему улыбнулся.

– А ты гораздо лучше выглядишь без этого идиотского парика и фальшивой бороденки, Атакс, – сообщил я ему. – Только зачем тебе топор? Это тот, которым ты убиваешь быков? Надо полагать, что раб вроде тебя вообще не способен научиться пользоваться оружием свободного человека.

– Это тот самый римлянин! – вскрикнул Мемнон и улыбнулся мне такой улыбочкой, которая, пожалуй, могла бы и рану нанести. – А ведь я поклялся отомстить тебе за тот удар!

Ород рванулся к свитку. Они его уже скатали, а рядом с ним лежала стопка листов папируса – несомненно, черновик договора. Парфянский посол протянул руку к свитку, а я сделал выпад гладиусом и распорол ему руку от запястья до локтя. Он вскрикнул и отскочил назад.

– Ну, нет! – прошипел я. – Этот свиток принадлежит мне. И очень скоро мы станем свидетелями суда по обвинению в измене, и некоторые из вас будут распяты, когда я представлю это царю Птолемею, а затем и Сенату.

Мемнон засмеялся.

– Римлянин, ты, кажется, уже решил, что сможешь уйти отсюда живым? Ты ошибаешься.

После этих слов он бросился на меня, чуть присев и шаркая по полу. Судя по всему, судьба свела меня с опытным бойцом. Я двинулся ему навстречу, как меня учили, в стиле, принятом у гладиаторов, твердо упираясь пятками в пол. По пути я прихватил хилый египетский стул, чтоб использовать его в качестве щита. Мемнон – с той же целью – навернул на левую руку плащ.

Мой противник сделал выпад, целясь мне в лицо, но меч у него был греческий, длиннее моего и с клинком, расширяющимся к острию. Выпад был какой-то замедленный, так что я просто отступил в сторону и нанес встречный удар. Когда делаешь выпад гладиусом, твоя рука сама становится мишенью. Поэтому гладиаторы всегда надевают доспех на правую, рабочую руку. Поэтому моя рука метнулась вперед и сразу же назад, быстро, как выпад змеи. Я хотел попасть Мемнону прямо в горло, но он отскочил назад и отклонил голову вбок, так что я всего лишь зацепил его острием за подбородок. Руку я отвел назад так быстро, что у него не было возможности нанести рубящий удар, но он тут же сделал колющий выпад, целясь мне в живот. Я отпрыгнул, немного неуклюже, поскольку ноги несколько затекли, пока я валялся под кроватью, и ударил стулом по его клинку. Этот удар мне, безусловно, удался, после этого я отвел свой импровизированный щит вбок, шагнул вперед и ударил Мемнона в грудь. Ни один фракийский гладиатор в цирке не мог бы нанести такой удар столь же точно.

Но македонец оказался опытным фехтовальщиком. Он ударил по моему клинку завернутой в плащ левой рукой и отбросил его к своему левому плечу, а сам скользнул вперед, снова целясь мне мечом в живот. Я опять резко опустил стул, и его клинок впился в одну из ножек, расколол ее и застрял там. Я отбросил стул в сторону вместе с застрявшим в нем мечом, сделал шаг вперед и вонзил свой гладиус в живот противника, прямо под нагрудник его доспеха, а потом направил его вверх, к сердцу. И, чтобы закончить дело должным образом, провернул клинок в ране, прежде чем его выдернуть, отчего следом выплеснулся целый поток крови.

Мемнон с грохотом рухнул поперек стола, сбросив с него лампу. Тут я с удивлением заметил, что взошло солнце, его лучи пробились через единственное узкое окошко. И я в первый раз с того момента, когда Мемнон бросился на меня, получил возможность рассмотреть, чем занимаются остальные мои противники.

Ород исчез. Я не слышал, как он сбегал по лестнице, но я же был здорово занят. Бой не на жизнь, а на смерть сильно ограничивает способность воспринимать окружающее. Я высунул голову в окно и увидел лишь спину парфянского посла, он бежал в сторону дворца Птолемея, прижимая раненую руку к телу. И в этот же момент входная дверь резко распахнулась, из нее выскочил Атакс и стремительно рванул в сторону Ракхота. В руках он держал что-то громоздкое. Я взглянул на разбитый стол. Свитка там не было.

Надо было бежать вдогонку, но прежде нужно было проделать кое-что более срочное. Я уже хотел было помочиться на Мемнона, но быстро передумал. Не так уж это и хорошо – оскорблять тело мертвеца. Я никогда не был суеверен, не страдал излишними предрассудками, но осторожность не помешает. Вспомните только, что случилось с героем Ахиллом после того, как он прицепил тело Гектора к своей колеснице и тащил его по полю. Так что сейчас мне вполне подошла какая-то ваза. Я вложил меч в ножны, даже не удосужившись его вытереть. Еще одна работа для Гермеса.

Я вовремя выскочил на улицу, чтобы успеть заметить, как маленькая фигурка Атакса исчезла за углом театра. Я бросился за ним, вызвав немалое удивление горожан, уже начавших появляться на улицах.

Это была очень интересная погоня. У каждого из нас имелись свои преимущества и недостатки. А ставки-то были очень высоки! Жрецу мешал тяжеленный свиток, но он успел далеко вырваться вперед. Он был бывший раб, который, по всей вероятности, никогда ни часу не тренировался в палестре, не говоря уж о выступлениях на стадионе, тогда как я прошел нашу обычную военную подготовку, хотя сейчас и пребывал не в лучшей форме. Если Атакс успеет добраться до своего храма, то окажется в безопасности. Я ведь римлянин и нахожусь в городе, где на нас точат зуб многие, и недалек тот день, когда мы станем объектом прямой, ничем не скрываемой ненависти.

Сейчас улицы Александрии играли в мою пользу. Широкие, длинные и прямые, они не давали Атаксу практически никаких возможностей скрыться от меня больше чем на несколько секунд. Я нагонял его, горя нетерпением схватить, но тем не менее не делая никаких мощных рывков вперед, чтобы не свалиться, задыхаясь, на мостовую, прежде чем мы доберемся хотя бы до Ракхота.

Мы миновали рыночные лотки, пробежали мимо скрипучих и грохочущих крестьянских повозок, ревущих, дурно пахнущих верблюдов и даже парочки слонов, направлявшихся на какие-то церемониальные мероприятия на Ипподроме. Перед нами бросались врассыпную курицы, а кошки провожали осторожными, испуганными взглядами. Люди смотрели на нас с интересом, но тут же возвращались к собственным делам. В Александрии часто случаются всякие происшествия, а наш спектакль, скорее всего, не был таким уж интересным.

Я заметил, что в толпе преобладают более темнокожие люди, чем раньше. Белых передников и черных париков стало значительно больше. Мы были уже в Ракхоте. И теперь я остро почувствовал, как мне мешает моя римская стрижка и мое типичное для римлянина лицо. Если бы я гнался за египтянином, меня бы, вероятно, тут же растерзала бы толпа. Нужно было догнать и схватить Атакса и убраться отсюда, пока они не решились на что-то подобное.

Я настиг его в самом конце улицы, в том месте, где она выливалась в широкую площадь, окружающую Серапеум. Меня так и подмывало ткнуть его мечом в спину, но подобное возмутительное деяние на глазах у публики, несомненно, кончилось бы моей смертью, вероятно, на алтаре какого-нибудь отвратительного местного божка с головой бородавочника. Так что вместо этого я просто ухватил жреца за плечо и развернул лицом к себе.

Он был красный как рак, тяжело дышал и к тому же дрожал от усталости и напряжения погони. Я втолкнул его в узкий переулок между двумя зданиями. Парочка кошек зашипела на нас, прекратив свою схватку за бренные останки какой-то рыбки. Торжествуя победу, я резким движением вырвал заветный свиток. Атакс неловко потянулся за своим коротким топором, но я пнул его ногой в пах, и наглый жрец тут же забыл о своем намерении.

– Не вздумай меня путать с каким-нибудь безруким математиком, Атакс! – проговорил я. А он уже корчился от боли, упав на камни мостовой. – Никакому жалкому беглому рабу никогда в жизни не справиться с Цецилием Метеллом!

– Сколько ты хочешь, римлянин? – задыхаясь, выговорил он. – Я сделаю тебя таким богатым, каким ты и мечтать не мог! Перед нами целая страна, готовая для разграбления!

– Я очень хочу увидеть, что с тобой сделает Птолемей. Или, возможно, твои собственные последователи, когда они узнают, что божественный Атакс на самом деле беглый греческий раб в парике и с фальшивой бородой. Царская стража нагрянет в твой храм и вдребезги расколотит твою хитроумную статую фальшивого бога, а потом вскроет полы и вытащит оттуда все трубки, которыми ты пользовался, чтобы дурачить публику. Тебя, по всей вероятности, разорвут на части эти бедные жрицы с исполосованными кнутом спинами, а потом еще и сожрут твои останки. Такой будет их месть.

– Ты слишком веришь в Птолемея, римлянин, – заявил в ответ Атакс. – А его время уже истекло, точно так же, как владычество Рима в Египте. – Фальшивый пророк уже сумел подняться с колен.

– Никогда и никоим образом, особенно после того, как я принесу в царский дворец вот это. – И я потряс свитком перед его лицом.

– Это может оказаться не так просто, как тебе кажется, римлянин, – заявил Атакс, что и впрямь было недалеко от истины. Я находился в Ракхоте, а нынче в этой части города настали скверные времена для римлян.

– Прощай, я непременно приду полюбоваться на твою казнь, если, конечно, ты доживешь до смертного приговора.

После этих слов я повернулся и пошел к выходу из этого переулка. Прежде чем выйти на улицу, я остановился и огляделся. Улица заполнялась народом, но никто не обращал на меня никакого внимания. Но как только я покинул заветный тупик, за моей спиной раздался ужасающий вопль, который тут же оборвался. Я мог только вообразить, что это Атакс заорал от бессильной ярости. Но тут что-то мягкое ударило меня прямо в спину и затем упало на мостовую. Я обернулся, пораженный. У моих ног неподвижно лежало нечто серое и пушистое. Все произошло столь неожиданно, что я сперва даже не понял, что это такое. Но тут Атакс промчался мимо, выскочил на улицу и, указывая на меня, заорал, выкатив в ужасе глаза:

– Римлянин убил кошку! – и еще раз, еще более истеричным голосом: – ЭТОТ РИМЛЯНИН УБИЛ КОШКУ!!!

Все обернулись в мою сторону, в ужасе раскрыв рты. Они долго смотрели на меня, потом вниз, на несчастное животное, словно никак не могли понять, свидетелями какого чудовищного святотатства они стали.

– Он убил кошку! – поднялся ропот в толпе, на греческом и на египетском. – Римлянин убил кошку! – Им не потребовалось много времени, чтобы оправиться от шока, но я уже отошел в сторону от трупика. И тут над толпой разнеслось:

– БЕЙ РИМЛЯНИНА! БЕЙ КОТОУБИЙЦУ!

Я бросился бежать в ту сторону, откуда пришел. Но теперь я был обременен тяжелым свитком, и сейчас мне пришлось это делать еще раз, хотя я до сих пор чувствовал усталость от первого забега. Я вспомнил того грека с непроизносимым именем, который мчался из Марафона в Спарту, потом обратно в Марафон, а затем еще и в Афины, где и упал мертвым. Кто же сомневался в том, что так именно и должно было случиться. Туда ему и дорога. В конце концов, за ним по пятам не гналась разъяренная толпа александрийцев.

Всякий раз, когда я оглядывался назад, я видел, что толпа становится все многочисленнее. Новость о том преступлении, которое я якобы совершил, распространялась быстрее, чем можно было ожидать. И все они кричали и визжали, требуя смерти не только мне, но и всем римлянам. Однако начать они желали именно с меня.

Мне казалось диким и странным, что разъяренная толпа хочет разорвать меня на части всего-то за то, что я убил кошку. Но я никак не мог допустить подобного: погибнуть за убийство кошки, тем более, что я его не совершал – эта мысль была просто невыносима. Я никогда особенно не любил этих изящных зверьков, да мне никогда и в голову не пришло бы убивать одного из них.

Я выбежал за пределы Ракхота с такой скоростью, словно обзавелся крылатыми сандалиями Меркурия, но до безопасности было еще далеко. Мои преследователи вломились в греческий квартал, но и там они нашли своих сторонников. Египтян можно обнаружить в любом месте Александрии, да и в любом городе всегда найдутся любители устроить смуту или мятеж по любому поводу. Я такое и сам проделывал, когда мятеж был во имя правого дела.

Я бежал мимо македонских казарм и кричал:

– Мятеж! Мятеж! Все к оружию! Город в огне! – Воины на плацу смотрели на меня с недоумением, но командиры уже выкрикивали команды, барабаны уже начали греметь, затрубили и трубы.

Я снова оглянулся и заметил, что военные уже вывалились на улицу и атакуют преследующую меня толпу. Но многие прорвались сквозь их заслон и продолжали за мной бежать. Я попытался свернуть на улицу, ведущую на север, ко дворцу Птолемея, но кое-кто из преследователей успел туда раньше меня и перекрыл мне дорогу. Это было вполне в духе проклятого Атакса. И почему я не пришиб этого негодяя, когда он был полностью в моей власти?!

Так что мне не оставалось ничего другого, кроме как продолжать нестись в восточную сторону, хоть до самой дельты, если потребуется. К этому времени я уже начал задыхаться, легкие разрывались от кашля, а во рту скопилась вязкая горькая слюна. И в этот момент я краем глаза заметил мужчин в длинных одеждах и островерхих шапочках, с длинными, до плеч волосами. Это означало, что я оказался в еврейском квартале. Здесь жили иудеи, соблюдающие все свои многочисленные традиции, тогда как большая их часть одевались и причесывались на греческий манер, а многие из них вообще не владели никакими языками, кроме греческого.

Сделав последний рывок и прибавив скорости, я еще больше оторвался от этих добровольных мстителей за убитую кошку и бросился дальше по переулку. Его пересекал еще один переулок, и я свернул туда. Это было уже получше, почти как в Риме. Я забарабанил в первую попавшуюся дверь.

– Пустите меня! – умоляюще закричал я.

– В чем дело? – голос раздался откуда-то сверху. Он принадлежал мужчине с тонкими чертами лица, одетому в какую-то бело-красную хламиду. Меня немного испугали его бегающие глазки. Но делать было нечего.

– За мной гонятся египтяне! – крикнул я.

– Не люблю я этих египтян, – заметил мужчина. – Они держали мой народ в рабстве бесчисленное число поколений.

– Тогда спаси меня от них! Они думают, что я убил кошку!

– Египтяне – это необрезанные идолопоклонники, – заявил он. – Они молятся животным и богам с головами животных.

Это, несомненно, было истинной правдой, хотя я не имел ни малейшего понятия, каким образом состояние их пенисов могло иметь какое-то значение.

– Македонские войска уже вышли на улицы, чтобы подавить беспорядки, – крикнул я. – Но некоторые прорвались сквозь их заслон и теперь гонятся за мной. Пустите меня к себе!

– Я и македонцев не люблю, – сообщили мне сверху. – Царь Антиох Эпифан казнил наших священников и осквернил наши святыни!

Меня уже снедало нетерпение.

– Послушай, я римский сенатор, вхожу в состав дипломатической миссии. Рим щедро тебя наградит, если ты меня спасешь!

– Я и римлян тоже не люблю! – завизжал хозяин дома. – Ваш Помпей взял штурмом Храмовую гору, осквернил Святая Святых и разграбил сокровища Храма!

И надо же мне было нарваться на такого типа, который затаил злобу на Рим! Тут кто-то тронул меня за плечо, я обернулся и увидел перед собой человека в греческой одежде.

– Идем со мной, – успокаивающе предложил он. – Они уже совсем рядом, через улицу.

Я последовал за своим спасителем дальше по переулку и вошел в дом через низкую дверь. Комната, в которой мы оказались, была скромной, а скорее даже бедной.

– Амос не тот человек, которого можно просить о помощи. Он немного не в себе. А меня зовут Симеон, сын Симеона.

– А я – Деций, сын Деция, – ответил я. – Рад с тобой познакомиться. – Дыхание у меня почти пришло в норму. – Это все довольно трудно объяснить, но эта погоня всего лишь малая часть заговора, цель которого рассорить Египет с Римом. Мне нужно побыстрее попасть во дворец, но это невозможно, пока на улицах безумствует такая толпа.

– Я сейчас выйду наружу, – предложил Симеон, – и пущу там слух, что видели, как ты бежал в сторону Канопской дороги и мимо Ипподрома. В нашем квартале эта толпа совсем не нужна.

– Весьма разумно с вашей стороны, – одобрил я. – Позволь мне немного передохнуть, восстановить дыхание. Потом я, вероятно, смогу взять у тебя взаймы какую-нибудь одежду. Тебя за это вознаградят.

Он пожал плечами.

– Нет смысла думать о наградах, когда твоя жизнь все еще в опасности. Потом об этом будешь беспокоиться.

С этими словами он вышел на улицу.

Впервые за все последние часы, показавшиеся мне целой вечностью, мне совершенно нечем было заняться. Так что я поднялся по лестнице на второй этаж. Здесь все было точно так же, как и внизу. Человек, спасший меня, жил один. Я немного огляделся и поднялся на крышу. Держась подальше от бортика, я стал прислушиваться. Рев толпы и бряцание оружия слышались, казалось, со всех сторон. В любом другом городе за беспорядками подобного размаха непременно последовали бы клубы дыма от загорающихся один за другим домов, и в мгновение ока город запылал бы. Как известно, в пожарах обычно гибнет гораздо больше людей, чем от рук мятежников.

Но в Александрии все было не так, этот город подпалить практически невозможно. Поэтому я лишь пытался понять, куда двинулась толпа, по доносившемуся до меня шуму. Кажется, они и впрямь устремились в сторону Канопской дороги. Мои предположения вскоре подтвердились – именно в той стороне слышался лязг оружия и выкрики стражников. Через пару часов все повторилось сначала: видимо, мои преследователи вернулись, но потом передумали и двинулись на запад. По всей видимости, солдаты выстроились поперек улиц, сомкнув щиты, и начали выдавливать мятежников обратно в Ракхот.

Интересно, что произошло бы в этом городе, если бы кто-то убил двух кошек…

Было уже далеко за полдень, когда город, кажется, вернулся, наконец, обратно в спокойное состояние. Но это вовсе не означало, что я избежал опасности. Даже при отсутствии мятежников где-то в городе по-прежнему обретался Ахилла. Тут я услыхал голос снизу:

– Эй, римлянин! Сенатор Деций! Ты там, наверху?

– Симеон? – спросил я. – Улицы очистили?

Мой спаситель поднялся на крышу.

– Толпу отогнали назад. Улицы патрулируют крупные подразделения солдат. Но было много крови. Когда толпа набрасывается на одного чужестранца, она очень скоро переключается на всех, кто ей не нравится. Мы вот живем здесь с тех пор, как Александрия появилась на свет, но египтяне по-прежнему считают нас чужаками.

– Им не хватает просвещенного римского управления, здесь нет даже такого понятия, что существует в Риме, – гражданства, – сказал я. – А теперь мне надо пробираться во дворец. Можешь одолжить мне какую-нибудь одежду?

– Это нетрудно, вот только ни один приличный иудей не бреется и не стрижется так коротко, как ты. Ладно, сейчас поглядим, что можно с этим сделать.

Мы спустились в дом, и он начал рыться в своих сундуках, пока не вытащил плащ из грубой шерсти и какой-то египетский шарф, что повязывают на голову поверх парика.

– Это вещи одного раба, которого я отпустил на свободу после семи лет службы, – объяснил Симеон. – Ну-ка, посмотрим, как ты будешь выглядеть в этом облачении.

– После семи лет службы? – переспросил я, натягивая на себя колкий до неприличия плащ и этот смешной шарф.

– Моя религия запрещает вечное рабство, – ответил он. – Мы допускаем долговое рабство, но только на семь лет, после этого человеку должна быть возвращена свобода.

– Мы тоже могли бы принять у себя такой обычай, – заметил я. – Это наверняка помогло бы нам избавиться от немыслимого количества проблем. Только вот мне никогда не удастся убедить Сенат сделать это.

Он дал мне также мешок из грубой ткани, чтобы упрятать в него свиток, и я решил, что при сложившейся ситуации достаточно неплохо замаскировался. Мне также пришло в голову, что на улицах будет полно людей Ахиллы, у которых наверняка будет приказ доставить меня во дворец разрезанным на мелкие кусочки.

– Как отсюда добраться до моря самым коротким путем? – спросил я.

– Нужно пойти к городской стене, потом повернуть на север, и довольно скоро ты доберешься до Рыбачьих ворот.

– Да, наверное, это будет лучше, чем идти через город. До свидания, Симеон. Можешь быть уверен, что скоро получишь весьма существенное свидетельство моей благодарности.

– Ты просто позаботься о том, чтобы остановить всю это истерию против чужестранцев. Ведь совсем недавно это был такой прекрасный город!

Я вышел наружу через входную дверь и обнаружил, что переулок пуст. Всего через несколько шагов я достиг улицы, идущей с востока на запад, и свернул на восток. Район почти опустел, его обитатели попрятались за запертыми дверьми. Меня это устраивало. Я без всяких приключений добрался до городской крепостной стены и повстречал там усиленный отряд стражи. Солдаты ходили патрулем по верху стены, высматривая внизу малейшие проявления беспорядка. Свернув на север, я без проблем достаточно скоро добрался до маленькой калитки. Она была открыта в дневное время суток, и вокруг не нашлось никого, кто бросил бы лишний взгляд на какого-то раба, который тащит на плече что-то тяжелое.

По другую сторону калитки я обнаружил мощеную набережную, от которой отходили несколько небольших каменных причалов, стоящих на мелководье, в зеленоватой воде. Рыбачьи лодки по большей части уже вышли на дневной промысел, но на пирсе сидели несколько ночных рыбаков, осматривая свои сети. Это были египтяне, так что я приближался к ним с большой осторожностью.

– Мне нужно добраться до Большой гавани, – обратился я к парочке рыбаков, весьма предприимчивых на вид парней, сидевших в хорошей крепкой лодке. – Я хорошо заплачу.

Они с любопытством уставились на меня.

– И чем ты нам заплатишь? – спросил один без всякой враждебности. Он вполне сносно владел греческим. Я достал кошель и дал им возможность послушать, как позванивает серебро. Это их убедило. Они свернули свою сеть и уложили ее в лодку. Через пару минут мы уже шли на веслах, огибая полуостров и мыс Лохиас.

Немного поговорив с ними, я узнал, что они не александрийцы, а живут в маленьком рыбацком селении, расположенном у воды к востоку от городской стены. Их совершенно не интересовали городские беспорядки, разве только то, что могло повлиять на работу рыбного рынка. Ну, коли так, то я стянул с себя дурацкий шарф и снял плащ. Мои манипуляции были им абсолютно безразличны: скорее всего они просто отличали римлянина от араба.

Мы проплыли под стенами крепости Акролохиас, потом обогнули мыс, прошли проливом, отделяющим его от мелких островков, каждый из которых был украшен маленьким святилищем, посвященным Посейдону. Справа возвышался Фаросский маяк, исторгая из себя бесконечные клубы черного дыма, и тут мы свернули в сторону берега. Рыбаки хотели было направиться к причалу, но я остановил их.

– Высадите меня прямо здесь, – сказал я, указывая на узкий пролив между основанием мыса Лохиас и островом Антиродос.

– Но это же Царская гавань! – сказал один из них. – Нас казнят, если мы туда зайдем!

– Я римский сенатор и состою в римской дипломатической миссии, – гордо сообщил им я. – Вас никто не станет наказывать.

– Я тебе не верю, – заявил один из рыбаков.

Я вытащил меч, весь покрытый засохшей кровью.

– Тогда я тебя убью!

И они свернули в Царскую гавань.

Причал здесь охраняли всего двое стражей в позолоченных доспехах. Они неспешно подошли к тому месту, где мы причалили, издавая возмущенное сопение, пока я расплачивался с рыбаками.

– Я сенатор Деций Цецилий Метелл из римского посольства, – крикнул я им. – Только попробуйте меня тронуть! Мне необходимо срочно попасть к царю!

– Мы не можем тебя пропустить и не имеем права покидать свой пост, сенатор, – проговорил один из стражей. – Мы должны сообщить о тебе начальнику стражи.

А это наверняка один из людей Ахиллы, никаких сомнений!

– Это почему же? – осведомился я, оглядывая гавань, прямо как раб из комедийного представления. – Я что-то не вижу никакого неприятельского флота, огибающего Фарос. Пропустите меня.

– Извини, господин. Такой у нас приказ.

– Глупый приказ, и вы тупицы, что следуете ему, – продолжал я стоять на своем.

– А ты спустил бы римскому солдату, если бы он нарушил приказ, а, сенатор? – спросил более молодой. Да, тут он был прав.

– Значит, вы не можете покинуть свой пост, так? – спросил я.

– Извини, господин. Не можем.

– Ну, тогда попробуйте меня догнать! – И я бросился наутек, проскочив между ними, и рванул ко дворцу. Пока они орали, призывая на помощь других стражников, я уже был достаточно далеко. Может, мне и впрямь стоит заняться бегом всерьез? За этот день мне приходилось это делать уже третий раз, и сейчас мне было труднее всего. Скорее всего, сказался отдых в доме Симеона – ноги стали как деревянные, мышцы болели. Меня шатало и бросало из стороны в сторону, как моряка, сошедшего на берег после долгого морского плаванья.

Я промчался мимо царского зоопарка, перепугав львов и каких-то других хищников поменьше. При виде меня животные подняли невообразимый шум, видимо, посчитав меня отличным обедом. Рабы отпрыгивали в сторону, освобождая мне дорогу, перепуганные привидением с выпученными глазами и какой-то непонятной, таинственной ношей. Потом я разглядел впереди лестницу, ведущую к тронному залу. Птолемей, должно быть, находится где-то поблизости, и я мысленно пообещал Вакху жирного тельца в жертву, если он устроит так, чтобы царь был сейчас трезв.

Я стремительно взлетел вверх по ступеням лестницы и замер – стражники встали передо мной плечом к плечу и опустили свои копья. Но на их лицах замерло неизбежное выражение неуверенности, какое обычно появляется у солдат, которые оказываются в неожиданной ситуации.

– Сенатор Метелл из римского посольства требует немедленной аудиенции у царя Птолемея! – выкрикнул я.

Они что-то забормотали и начали переминаться с ноги на ногу; потом из тени портика позади них кто-то вышел. Но это был не Птолемей. Это был Ахилла.

– Взять этого безумца! – холодно приказал он. – И тащите его внутрь.

Ну, ладно. Все же попытаться стоило. К счастью для меня, даже парадные доспехи достаточно тяжелы. Весь путь до помещений римского посольства я держался на несколько шагов впереди бряцающих оружием и доспехами стражей. Если перед этим рабы, слуги и зеваки и прочие прихлебатели разбегались передо мной, когда я бежал к тронному залу, то сейчас они проделывали это с удвоенной быстротой, видя остроконечные стальные копья, наклоненные и направленные мне в спину.

Посольство уже виднелось впереди. Но это было не то уютное и спокойное место, каким я привык его видеть. Ступени были запружены мужчинами женщинами и детьми в традиционных римских одеждах, а перед ними – шеренга мрачных солдат, вооруженных копьями, выставленными наружу. В этот момент я был почти уверен, что обречен, но тут распознал форму их щитов – больших и старомодных овальных самнитских щитов. Это были римские солдаты, но не легионеры, а морские пехотинцы.

– Помогите! – закричал я. – Я римский сенатор!

Их копья даже не пошевелились.

– Арестовать его! – выкрикнул Кретик с верхней ступени. – Связать! И тащите его сюда! – Шеренга солдат раздалась в стороны, совсем чуть-чуть, только чтобы пропустить меня, и тут же сомкнулась обратно. Бежавшие позади меня царские стражники остановились, скрипя подкованными сапогами по мостовой. Меня схватили чьи-то руки и втащили по лестнице наверх. Вот вам, пожалуйста! Я только что удрал от смертельной опасности, поджидавшей меня в городе, но только для того, чтобы мои соотечественники взяли меня под арест! Меня швырнули на ступени, к ногам Кретика. Но свиток я по-прежнему крепко прижимал к себе.

– Заковать его в цепи! – взвизгнул Кретик. – Выпороть его! И надо бы найти жреца, чтобы он очистил этого гнусного мерзавца от скверны! – Он совершенно вышел из себя.

– Если ты попробуешь взять себя в руки…

– Взять в руки?! – закричал он, и лицо у него сделалось пурпурным. – Взять в руки! Деций, ты хоть имеешь представление о том, что ты натворил?! В городе нападают на римских граждан! Их дома уничтожают, их имущество разграблено! И все почему? Потому что ты ухитрился тайно удрать из посольства, нарушив мой приказ, и убил кошку! Кошку!!! – Я был уверен, что у него сейчас начнется сердечный приступ.

– Я спас Рим! – заорал я. – В любом случае, огромную, богатейшую часть империи!

– Хватит этих фантастических измышлений! Несите сюда цепи!

– Одну минутку. – Юлия оттерла его в сторону и вышла вперед. Лицо у нее было бледное и осунувшееся. Она опустилась передо мной на колени и вытерла мне потное лицо концом своего шарфа.

– Деций, ты действительно убил кошку?

– Нет, конечно! – ответил я. – Я же люблю этих мерзких зверьков! Это сделал Атакс. Убил и свалил вину на меня. Это он виноват в том, что горожане взбунтовались, а у меня вот тут есть улики, чтобы предать суду этих заговорщиков!

Она поднялась на ноги и повернулась лицом к Кретику:

– Так почему бы тебе не выслушать его, может, узнаешь что-то новое?

– Выслушать его! Это же именно он устроил все беспорядки! Я уже слышал его! И с меня хватит! Я отдам его под суд за измену, и его сбросят с Тарпейской скалы*! А потом тело этого предателя протащат по улицам, подцепив крюком, и выкинут в воды Тибра!

Она и глазом не моргнула. Просто стояла прямо перед ним, ее лицо было всего в трех дюймах от его налившейся кровью физиономии, и голос ее не дрогнул.

– Квинт Цецилий Метелл Кретик, если ты не выслушаешь его, у моего дяди, избранного консулом Гая Юлия Цезаря, будет с тобой серьезный разговор, когда ты вернешься в Рим.

Кретик замер и, похоже, на пару минут забыл, как дышать. Краска сошла с его лица, и он рявкнул:

– Ведите его внутрь! – и, когда мы вошли в атриум, добавил: – Излагай! Быстро и кратко! И смотри, чтобы это было убедительно!

– Это война, – выдохнул я, теряя последние силы. Тут внезапно рядом появился Гермес с полной чашей вина, да благословят его боги! Я осушил ее одним глотком. – Война с Парфией. Переворот в Египте. А это – украденный свиток.

– Свиток! – заорал Кретик. – Ты устроил мятеж и смуту из-за кошки, а теперь хочешь устроить войну из-за какого-то свитка?!

Мне все это уже надоело. Встало поперек горла. Я ухватил свиток за один конец и раскатал его по полу. Он развернулся на всю длину, заняв атриум и даже кусок коридора, явив миру прекрасный греческий почерк, четкие и изящные чертежи. Рядом рассыпались остальные документы. Я поднял чашу, и Гермес взял ее и через секунду вернул, уже наполненную. Я потянулся к рассыпавшимся документам, собрал их и вручил Кретику.

– Это тайный договор между Ахиллой и Фраатом Парфянским. Они захотели свергнуть царя Птолемея и разделить между собой восточные римские провинции. Здесь не только окончательный текст договора, но и более ранние его наброски и черновики. – Пока Кретик изучал бумаги, я злобно оглянулся на остальных посольских чиновников, в напряженном молчании стоявших рядом. – А вы, подхалимы и прихлебатели, не думайте, что так легко избавитесь от долга в пять сотен денариев!

Кретик по мере чтения все больше и больше бледнел.

– Объяснись, – сказал он, наконец.

И я все рассказал и объяснил, быстро и вкратце, начиная с убийства Ификрата и кончая моим появлением здесь, у лестницы посольства.

К концу моего повествования кто-то подставил мне стул, а сам я быстренько опрокинул уже третью чашу вина.

– Ну, хорошо, – мрачно заявил Кретик. – Я, пожалуй, предоставлю тебе отсрочку. Несмотря на все твои безумства, ты, кажется, и впрямь сослужил нашей стране кое-какую службу. Пошли отсюда.

К этому моменту весь двор был уже заполнен огромным количеством дворцовых стражей, но мы чувствовали себя в безопасности позади шеренги римских морских пехотинцев. Я, пошатываясь, поднялся на ноги и встал рядом с Кретиком. Юлия не отходила от меня ни на шаг. В толпе римлян я усмотрел Фаусту. У нее был совершенно счастливый вид, как будто весь этот спектакль разыгрывался исключительно для ее удовольствия. Ахилла протиснулся сквозь строй своих солдат. Я ожидал, что он начнет шуметь, неистовствовать и угрожать, но я его недооценил. Он явно старался выиграть время, молчал и выжидал, решая, что делать дальше.

– Как ты думаешь, Деций, он пойдет на штурм посольства? – тихонько спросил Кретик, сохраняя при этом высокомерный и гордый вид, свойственный всем римским официалам.

– Не осмелится, – прошептал я в ответ, тоже держась надменно. – Это немедленно повлечет за собой войну, а он к ней не готов. Ему нужен союз с Парфией, а договор еще не доставили царю Фраату.

В задних рядах стражников возникло какое-то движение. У меня создалось впечатление, что в сторону посольства плывет корабль.

– А вот и Птолемей, – прошептал сквозь зубы Кретик. – Будем надеяться, он трезв.

Ахилла и его воины склонились перед правителем Александрии, когда огромные носилки были опущены на отмостку двора. С них спустили лесенку, и рабы раскатали длинный ковер, выкрашенный за чудовищные деньги тирским пурпуром. Когда Птолемей спустился на землю, оказалось, что он трезв и к тому же не один. Позади него шла его теперь уже беременная царица, за которой следовала нянька, тащившая на руках малыша Птолемея. А позади шли его дочери: Береника, Клеопатра с серьезным и торжественным видом и, последней, маленькая Арсиноя, держась за руку какой-то придворной дамы. Морские пехотинцы расступились, пропуская их, затем сомкнулись обратно, по-прежнему держа копья наперевес.

Все было ясно: Птолемей ставит себя и свою семью под защиту Рима. Когда он поднялся по ступеням наверх, Кретик молча вручил ему договор. Царь принялся его читать, а его семейство проследовало внутрь посольства. Прочитав текст, Птолемей повернулся к толпе.

– Ахилла, подойди сюда, – приказал он.

Мне следовало бы отдать должное этому человеку: никогда в жизни я не видел такого холодно-бесстыжего выражения лица. Он поднялся по ступеням походкой полностью уверенного в себе человека и низко поклонился.

– Что мой повелитель желал бы мне приказать? – осведомился он.

– Я требую от тебя объяснений, – проговорил Птолемей и развернул договор перед Ахиллой. – Ты хотел арестовать сенатора Метелла, когда он пытался доставить мне вот это. Можешь объяснить, почему?

– Конечно, мой господин. Он явно сошел с ума и представлял опасность и для самого себя, и для населения города. В Александрии сейчас неспокойно, и это опасно для римлян, вот я и хотел взять его под стражу – для его же безопасности.

– А как насчет этого документика? – Мягкости в голосе у правителя не прибавилось.

– Эти бумаги я вижу первый раз в жизни, – заявил он и в этот момент не кривил душой.

Птолемей глянул в мою сторону, приподняв бровь.

– Это его приспешник Мемнон готовил окончательный вариант договора вместе с парфянским послом Ородом и этим фальшивым святым пророком, Атаксом, который служил им писцом.

– Мемнона нашли убитым сегодня утром, – заявил Ахилла. – Что об этом известно сенатору?

– Это была честная схватка. Он затевал заговор против царя Птолемея и Рима. Он заслуживал смерти. Но действовал он от твоего имени, Ахилла!

Он изучил документ с издевательской серьезностью.

– Значит, он делал это без моего ведома. Я не вижу здесь ни моей подписи, ни моей печати, что свидетельствовало бы о моем участии в этом заговоре. Я буду протестовать, если кто-то сочтет мое имя, написанное чужой рукой, компрометирующей меня уликой.

– Приведите сюда парфянского посла! – приказал Птолемей.

– К сожалению, – заявил Ахилла, – господин Ород был обнаружен нынче утром мертвым поблизости от дворца. Как представляется, он истек кровью от небольшой раны на руке.

– Вздор! – заявил я. – Не такую уж глубокую рану я ему нанес! Тогда на полу осталось бы гораздо больше крови!

– А ты, оказывается, даром времени не терял и был здорово занят, прямо как гладиатор на мунера сине миссионе, – прокомментировал Кретик.

– А что ты ответишь, – спросил Птолемей, – если твой царь прикажет привести жреца Атакса?

– Мне сообщили, что он был убит во время утренних беспорядков. Ты же знаешь, мой господин, как такое происходит. Сперва толпа желает убивать римлян, а потом ей годится любой чужестранец. Как мне доложили, он был одет и побрит, как грек из Малой Азии, и никто не узнал в нем божественного Атакса. Эта большая трагедия.

Птолемей вздохнул.

– Ахилла, в южных номах возле первого порога восстание. Рынки на острове Элефанттина могут вспыхнуть в любой момент. Ты сегодня же, еще до наступления ночи, соберешь свои войска и выступишь на юг. Тебе запрещено будет возвращаться, пока я сам тебя не вызову.

Ахилла поклонился.

– Правитель! – протестующе вскричал я, когда Ахилла спускался по ступеням и уже начал лающим голосом отдавать распоряжения своим солдатам. – Этот человек представляет для тебя смертельную угрозу! Он затеял заговор против тебя и Рима! Он велел убить Ификрата, когда узнал, что тот в сговоре с другими правителями! Он заставил замолчать Орода и Атакса, прежде чем их арестовали и заставили говорить. Его следует за такое распять!

– У него очень влиятельная семья, мой юный Деций, – ответил мне Птолемей. – Сейчас я не могу принять против него должных мер.

– Я умоляю пересмотреть это решение, – продолжал настаивать я. – Вспомни, как поступали в подобных случаях твои предки! Они были жестоки и свирепы, они убили бы его на месте, а потом вырезали бы всю его семью, после чего отправились бы в эту далекую Македонию, нашли бы его родное селение и сровняли бы его с землей!

– Да, конечно, мир тогда был моложе и проще, чем сегодня. А теперь у меня и других проблем хватает. Я благодарен тебе за твою службу, но оставь вопросы управления государством мне. – Потом он повернулся к Кретику: – Господин посол, нам следует обсудить несколько весьма важных вопросов, и неплохо было бы сделать это наедине. Мне необходимо покровительство Рима. Я полностью выплачу возмещение всем римлянам Александрии, кто понес ущерб.

И они удалились во внутренние помещения посольства, и остальные члены миссии последовали за ними. Я остался стоять в одиночестве на верхней ступени крыльца, над толпой римлян, сбежавших из города и укрывшихся здесь. Ахилла закончил отдавать приказы и поднялся по ступеням ко мне, широко улыбаясь. Мне страшно хотелось выхватить меч, просто руки чесались, но я так вымотался, что он бы с легкостью отнял бы его у меня и им же меня и проткнул. Он остановился в шаге от меня со странным выражением на лице: это была пугающая меня смесь ненависти, удивления и мрачного уважения.

– Зачем ты все это сделал, римлянин? – спросил он.

Ну, ответить на это было просто.

– Тебе не следовало совершать убийство в священных пределах Храма муз, – ответил я ему. – Такие поступки злят богов.

Он все еще не сводил с меня пристального взгляда, словно и впрямь считал меня безумцем, потом резко развернулся на месте и пошел к своим солдатам. Вымотанный до предела, я повернулся и потащился в посольство. Они налетели на меня, едва я туда вошел.

Хохоча и улюлюкая, посольские чиновники свалили меня на пол и связали меня по рукам и ногам, словно я был подарком на какой-то зловещий праздник.

– Не думайте, что таким образом вам удастся избежать долга! – выдохнул я, слишком обессиленный, чтобы пытаться предпринять что-то еще.

– Не забудьте сунуть ему в рот кляп! – посоветовал Кретик.

В этот же момент у меня во рту оказалась какая-то вонючая тряпка, еще одной мне обмотали голову. Кретик подошел ближе и ткнул мне в бок носком сандалии.

– Деций, на тот случай, если ты гадаешь, откуда здесь взялись наши морские пехотинцы, сообщаю, что в порту отшвартовались наши боевые галеры «Нептун», «Лебедь» и «Тритон». Я послал туда приказ, чтобы «Лебедь» перешел в Царскую гавань, и вот туда-то ты сейчас и отправишься. Морские пехотинцы сейчас выйдут в город, им дан приказ устроить небольшой пожар в известном тебе имении Ахиллы; после чего наши триремы выйдут в море и отправятся на Родос. Именно туда они тебя отвезут.

– Прекрасное место, этот Родос! – проговорил Птолемей. – Только, пожалуй, немного скучное. Никаких войск, никакой политики. По сути дела, ничего, кроме школ и ученых.

– Может, станешь посещать там какие-нибудь занятия, Деций, – весело заметил Кретик, снова ткнув меня носком сандалии в бок. – Поучишься немного философии, а? – И они оба стали смеяться, да так, что у них выступили на глазах слезы.

Меня отнесли в гавань и забросили на корабль. Юлия, вся в слезах, провожала меня, держась за мои связанные руки, которые уже начали неметь. Всю дорогу она уверяла меня, что при первой же возможности приедет ко мне. Я не слишком радовался на сей счет, скорее всего, она желала познакомиться с тамошними учеными. Как я мог предположить, за ней тащился Гермес, нагруженный оружием и кувшином с вином. Он что-то бормотал себе под нос и ругался – раб уже страдал, лишившись сладкой и безмятежной жизни в Александрии.

Когда корабль начал отдавать швартовы, Кретик вышел на край пирса и прокричал мне напоследок:

– Если мы услышим, что Родос пошел ко дну, я буду знать, чьих рук это дело! Капитан, не развязывай его, пока вы не минуете Фарос!

К тому моменту, когда мы обогнули дымящий маяк, к востоку от города поднялись клубы дыма. Я так и знал – такое количество сухого дерева будет отлично гореть. И порадовался, что мы уже успели достаточно далеко отойти, чтобы не почувствовать вонь от горящих канатов из человеческих волос.

И вскоре Александрия скрылась из виду. Теперь я не увижу ее еще целых двенадцать лет, но когда вернусь сюда, то буду сопровождать Цезаря, а Клеопатра к тому времени уже станет царицей, и все эти события затмят это небольшое приключение, сделают его малоинтересным, а время сотрет краски этого долгого дня. И вот тогда я, наконец, смогу свести свои старые счеты с Ахиллой.

Все описанные выше события произошли в Александрии в 692 год от основания Рима, когда консулами были Метелл Целер и Луций Афраний.