Глава 2

Щека терлась обо что-то твердое и шершавое, и это привело его в чувство. Он лежал, неловко привалившись к дощатой стене — по ней-то он и елозил щекой. Болезненная шишка на голове пульсировала, собственное тело казалось холодным и липким. Хуже того, чудилось, будто он, совершенно беспомощный, крутится в черной бездне, которая непрерывно расширяется в такт с каждым ударом его сердца. Гектора затошнило, он закрыл глаза, и его вывернуло наизнанку. В то же время он уже вполне сознавал реальность — мир вокруг раскачивается и дыбится, а у самого его уха булькает и журчит бегущая вода.

Гектор выходил в открытое море всего лишь раз, и то на маленькой рыбацкой лодке да в тихую погоду, так что мучительные приступы морской болезни ему были внове. Прошло несколько часов, прежде чем ему полегчало, и тогда он смог осмотреться. Это был, вне всяких сомнений, трюм какого-то корабля. Мерзко воняло трюмной водой, отвратительно потрескивало и скрипело дерево по дереву. И вода плескалась о борт. Тошнотворность болтанки и качки усиливалась тем, что в трюм почти не проникал свет. Гектор мог предположить, что сейчас наверху день, но понятия не имел, утро или вечер и сколько времени он пролежал без сознания. Такой усталости и разбитости он не чувствовал ни разу с тех пор, как однажды в детстве, свалившись с дерева, ударился затылком. Он попытался ощупать шишку на голове и обнаружил, что руки у него закованы в железа, привязанные толстой просмоленной веревкой к кольцу, а кольцо ввернуто в поперечную балку. Его держали на привязи.

— Это чтобы ты не натворил лишних бед да не сиганул бы за борт, — раздался рядом насмешливый голос.

Вздрогнув, Гектор обернулся и увидел старика, сидящего рядом с ним на корточках. Старик был грязен и лысоват, однако лицо его со впалыми щеками, все покрытое болезненными пятнами, выражало довольство. Гектору подумалось, что старику, пожалуй, нравится наблюдать за его мучениями.

— Где я? Сколько времени я пробыл здесь? — спросил он. Во рту оставался кислый привкус рвоты.

Старик хихикнул и, не ответив, с нарочитой осторожностью улегся на доски настила и отвернулся от Гектора.

Не получив ответа, Гектор снова стал озираться. Трюм был шагов пять в ширину, шагов десять в длину, и человек среднего роста едва мог распрямиться. Здесь, в духоте, скорчившись, сидели или вповалку лежали человек тридцать. Иные — укрывшись вместо одеял старыми мешками. Иные — свернувшись калачиком и спрятав голову в руки. Гектор узнал кое-кого из деревенских — долговязого плотника, рядом с ним — мускулистого молодого работника, которого видел несколько раз, когда тот с тонколезвой лопатой на плече шел из деревни резать торф на склоне холма. Еще двое, очевидно, братья, были теми рыбаками, что по очереди перевозили посетителей на монастырский остров, а человек постарше с кровоподтеком на подбородке — должно быть, досталось палкой — был бочар, ладивший для всей деревни бочки, в которых солили на зиму рыбу. Все были одеты как попало, в то, что успели накинуть, когда их выгоняли из домов, и все имели вид подавленный и несчастный. Было здесь и с полдюжины детей. Один из них, лет шести-семи, не больше, хныкал от страха и усталости.

Однако в трюме оказались не только жители деревни, но еще какие-то неизвестные люди. Кроме грязного сумасшедшего старика, который заговорил с Гектором, была группа людей, похожих на моряков, а в углу в стороне от всех сидел представительный мужчина в парике: судя по дорогой, хотя и замаранной одежде, скорее всего, купец или богатый лавочник. А как они все оказались в этом странном и мрачном месте — этого Гектор не мог понять.

Сверху послышался стук, будто били молотком, и звук этот отдавался эхом в пустом пространстве. Потом столб света ворвался в полутьму. Гектор, прищурившись, глянул туда, где открылся люк. Появилась пара босых ступней и голеней, и в трюм по лестнице спустился моряк. Одет он был так же, как и те, что схватили Гектора. Матросский нож висел у него на шее, он был смугл и густобород. Большую корзину, которую приволок, он поставил на пол, а сам, не сказав ни слова, поднялся обратно и закрыл люк. Мгновение спустя Гектор услышал, как клинья снова забивают на место. Люди, похожие на моряков, тут же подошли к подножью лестницы и стали рыться в корзине.

Привязь Гектора оказалась достаточно длинной, так что он смог подойти к ним. Он увидел, что они вынимают коржи тонкого плоского хлеба, рвут на куски и распределяют между собой. Рядом с корзиной стояла кадушка с деревянным ковшом. Гектор зачерпнул воды, сполоснул рот, выплюнул, а потом досыта напился. Он отломил кусок хлеба и попробовал. На зубах заскрипел песок, но на вкус хлеб оказался неплох. В корзине обнаружилось и немного мелких плодов. Гектор узнал в них яство, которое его мать время от времени получала от своей родни из Испании, — оливки. Он съел одну, выплюнув косточку. Взяв еще с полдюжины оливок и ломоть хлеба, он вернулся на свое место и приступил к еде, с каждым проглоченным куском чувствуя себя лучше. Только теперь он понял, что он — единственный, на ком кандалы и кто сидел на привязи. Все остальные могли свободно передвигаться.

Подкрепившись, Гектор занялся тем концом веревки, что был привязан к кольцу. Хитрый морской узел долго не поддавался, однако в конце концов его удалось расслабить. Смотав веревку в бухту и повесив ее на руку, чтобы не мешала, Гектор подошел к деревенским. Ему было немного неловко. Не одно лето он прожил среди них, однако взрослых знал плохо. Да и сословная разница была слишком велика: у сына джентльмена, хотя и обедневшего, было мало общего с деревенскими работниками и рыбаками.

— Не видел ли кто-нибудь Элизабет, мою сестру? — спросил он, конфузясь, понимая, что у каждого из этих людей свое горе, что им сейчас не до его вопросов.

Никто и не ответил. Он стал на колени рядом с бочаром, который всегда казался ему человеком рассудительным и спокойным, и повторил свой вопрос. Было видно, что бочар недавно плакал. На лице его остались дорожки от слез, смешавшихся на подбородке с кровью из раны.

— Что случилось? Где моя сестра Элизабет? — повторил Гектор.

Бочар как будто не понял его вопроса и пробормотал в ответ:

— Господь попустил Второе пленение. Израилю обещал Он избавленье от плена, а нас дважды покарал и оставил во тьме.

Гектор вспомнил, что этот человек был очень набожен и усердно посещал церковь. Как и все торговцы, бочар был протестантом и ревностным прихожанином. Люди же победнее — рыбаки и безземельные крестьяне — были католиками и каждое воскресенье отправлялись на остров, чтобы отстоять мессу в монастыре. Гектор, у которого отец был протестант, а мать — католичка, никогда особенно не задумывался об этом разделении. Религией он интересовался мало или вообще не интересовался и переходил из одной веры в другую с такой же легкостью, с какой менял языки, разговаривая с родителями. Он смутно помнил о людях, которые рассуждали о «пленении», но обычно приглушенным голосом, и никогда не расспрашивал об этом, полагая, что это не его дело.

Решив, что нужно во всем разбираться самому, если он хочет узнать, что произошло, юноша подошел к лестнице, ведущей к люку. Поднявшись по ней, он стал ритмично бить в крышку люка костяшками пальцев. Вскоре он услышал сердитый крик, потом топот ног. Люк снова отдраили, но приоткрыли совсем ненамного, и на мгновение Гектор увидел в щель синее небо с белыми пухлыми облаками. Но тут же в нескольких дюймах от его лица в щель просунулся широкий клинок. Гектор замер, чтобы не раззадоривать стражника и чтобы тот не сунул саблю дальше, и произнес спокойно, сперва по-английски, а потом по-испански:

— Могу я поговорить с капитаном?

Он глянул на клинок, потом в лицо тому самому матросу, который принес им корзину с хлебом. Матрос некоторое время смотрел на него, а потом что-то прокричал на языке, которого Гектор не знал. Кто-то что-то ответил, потом люк открылся шире, и второй человек, похоже, не простой матрос, жестом велел Гектору вылезать.

Гектор неловко выбрался из люка — ему мешали наручники и бухта каната, все еще висевшая на руке. После душной темноты трюма мир оказался полным света и солнца, и он глубоко вздохнул, с удовольствием наполнив легкие свежим морским воздухом и подставив лицо ветру. Он стоял на палубе большого судна и, не будучи моряком, понял лишь, что корабль летит по морю такого яркого синего цвета, что от него даже режет глаза. Когда судно под порывом ветра слегка накренилось, он потерял равновесие, а когда обрел его, посмотрел за борт. Там, на расстоянии мушкетного выстрела, параллельным курсом быстро шло второе судно, не отставая от первого. На верхушках каждой из его двух мачт развевались длинные вымпелы кроваво-красного цвета, а на корме реял большой зеленый флаг, украшенный тремя серебряными полумесяцами. Начальник, крепкий, кряжистый человек, твердо упершись ногами в кренящуюся палубу, ждал, когда Гектор заговорит.

— Прошу вас, — сказал Гектор, — я хочу поговорить с вашим капитаном.

Темно-карие глаза оглядели Гектора. Как ни странно, во взгляде этом не был вражды, только привычная деловитость. Затем, ухватившись за конец веревки, моряк повел Гектора на корму, как ведут корову в стойло. Там под навесом Гектор увидел того белобородого, который нанес ему столь умелый удар рукоятью пистоля. Гектор решил, что старику под шестьдесят, возможно и больше, но человек этот казался подтянутым, бодрым и властным. Он удобно расположился на подушках, рядом стояло блюдо с фруктами, и он ковырял в зубах серебряной зубочисткой. Он с важным видом взирал на приближающегося Гектора и выслушал доклад сопровождающего. Потом, отложив зубочистку, сказал:

— Ты храбр, юноша. Ты хорошо дрался. И сейчас ты не боишься того, что могут сделать с тобой мои люди, коль скоро ты их рассердишь.

— Не будете ли вы столь любезны, ваша честь… — начал Гектор и запнулся да так и остался с раскрытым ртом. Он хотел спросить, что сталось с Элизабет, но вдруг осознал, что капитан говорит по-английски. Может быть, ему почудилось или он ослышался? Но нет, капитан продолжал говорить по-английски, правильно, хотя и немного неуверенно, как будто время от времени подыскивал нужное выражение.

— Скажи, что ты делал в деревне?

Гектор был настолько удивлен, что едва мог проговорить:

— Я обучался в монастыре на острове. Со своей сестрой. А откуда вы знаете… — он запнулся.

— Откуда я знаю твой язык? — договорил за него капитан. — Да очень просто: я сам родом из той деревни. Теперь меня зовут Хаким-мореход, но когда-то меня знали под именем Том Пайерс. Хотя с тех пор минуло много времени, больше пятидесяти лет. Бог был милостив ко мне.

В голове у Гектора все смешалось. Он не мог представить себе, как этот необычный моряк в иноземных одеждах и со странными манерами может утверждать, будто происходит из бедной деревни на атлантическом побережье Ирландии? Однако же капитан говорит по-английски с интонациями, присущими жителям именно этой местности.

Хаким-мореход заметил его недоумение.

— Мне было всего семь лет от роду, когда меня увезли. Увезли также мою мать и отца, двух братьев и бабушку. Я никогда больше не видел их с тех пор, как мы высадились на сушу, — сказал он. — Тогда мне все это казалось самой большой трагедией в жизни. Теперь я знаю, что то была Божья воля, и благодарен Ему. — Он взял в руку какой-то плод, съел, положил косточку обратно на блюдо. — Вот мне и захотелось снова посмотреть на это место. И я решил навестить родину. Однако к чему ходить в гости, коль скоро от этого не будет прибыли? Да, признаться, многое изменилось по сравнению с тем, что я помню, хотя потайное местечко для высадки и как подойти к берегу, чтобы тебя не заметили, я не забыл. А деревня стала меньше или, может статься, так всегда кажется, когда возвращаешься туда, где провел детство. Все будто съежилось.

Наконец Гектор достаточно оправился от удивления и смог повторить вопрос, столь его мучивший.

— Прошу вас, — снова заговорил он, — мне бы хотелось знать, что сталось с моей сестрой. Ее зовут Элизабет.

— А! Та хорошенькая девушка, которая была в том же доме, что и ты? Она царапалась, как дикая кошка. Наверное, такая ярость — ваша семейная черта. С ней ничего не случилось, она вполне благополучна.

— Где она теперь? Можно мне повидаться с ней?

Хаким-мореход вытер пальцы о салфетку.

— Нет. Это невозможно. Мы всегда держим мужчин и женщин отдельно. Твоя сестра на другом корабле.

— Когда я снова ее увижу?

— Все в руках Божьих. Мы идем домой, но на море никогда и ничего нельзя знать наверняка.

— Однако куда вы нас везете?

Капитан удивился.

— Я полагал, тебе это известно. Неужели деревенские старики уже не судачат о том, как было тогда, в прошлый раз? Впрочем, с тех пор сменилось целое поколение, а те, кто тогда остались в деревне, наверное, предпочли все забыть.

— Один человек в трюме говорил что-то о «пленении», — заметил Гектор.

— Вот, значит, как они это называют. Неплохо. Тем набегом командовал Мурат-мореход, великий капитан, имя которого по сей день помнят и почитают. Был он, как и я, иностранец, только родом из Фламандии. И заметь, в отличие от меня, он не знал этих мест, и поэтому ему пришлось использовать одного человека из Дунгарвена в качестве лоцмана и проводника.

Гектор вспомнил, что деревенские никогда не поминали город Дунгарвен, не плюнув при этом, и еще вспомнил какие-то разговоры о некоем жителе Дунгарвена, предателе, которого вздернули на виселице. Между тем капитан явно расчувствовался и предался воспоминаниям.

— Помнится, когда я был мальчишкой, отец запрещал мне и братьям играть с, как он их называл, деревенскими голодранцами. Нас пугали, что, играя с ними, мы обязательно подцепим дурную болезнь. Он имел в виду, разумеется, католиков. В те дни деревня стала прибежищем для многих протестантов. Скажи, это и сейчас так?

— Кажется, да, сэр. Теперь там новый землевладелец, он отстроил церковь и больше благоволит тем, кто придерживается протестантской веры. Католикам же приходится ходить к мессе в монастырь на острове, и они стараются при этом не привлекать к себе лишнего внимания.

— Все по-старому. Чем больше я слышу о ссорах и соперничестве между христианами, тем больше радуюсь, что надел тюрбан. — И, заметив недоумение Гектора, Хаким добавил: — Некоторые называют это «отуречиться».

Гектор все еще казался озадаченным.

— Я обратился в истинную веру, которую исповедовал Пророк Мухаммад — да благословит его Аллах и приветствует. Это было не столь уж трудное решение для того, у кого воспоминания о родном доме связаны только с холодом, сыростью да ломовой работой ради того, чтобы заплатить ренту какому-то неведомому землевладельцу. Конечно, я обратился не сразу. Сначала я служил человеку, купившему меня. Это был добрый хозяин.

Вдруг Гектор понял. Видимо, потрясение, вызванное всем случившимся, да еще удар по голове и страх за Элизабет затуманили его сознание, и он не смог сообразить очевидного: Хаким-мореход — пират. И пришел он, наверное, из какого-то пиратского государства Берберии, чьи суда разбойничают в Средиземном море и в прибрежных водах Атлантики. Они перехватывают и грабят корабли, а моряков продают в рабство. Кроме того, время от времени они совершают набеги на побережья и увозят местных жителей. Гектор сам себе удивлялся, как это до него сразу не дошло. Ведь несколько лет тому назад его отец принимал у себя местную знаменитость, викария из соседнего Митчелстауна, который прославился именно тем, что побывал в рабстве у пиратов. В конце концов викария выкупили, и теперь его очень охотно приглашали на званые обеды, чтобы послушать рассказы о пережитом. В тот вечер Гектору позволили остаться, и он запомнил высокого, изможденного человека с хриплым голосом, который описывал жизнь в невольничьих бараках. Гектор попытался вспомнить его имя. Оно было какое-то смешное, и кто-то даже скаламбурил насчет рыбки, попавшей в залив. Ну конечно же! Викария звали Девере Шпрот, а попал он, как заявил остряк, в плен к иноземному владыке по имени Бей, ну а «бей» по-английски — залив. К сожалению, его преподобие испортил шутку, сообщив с недовольным видом, что остроумец запутался в географии государств Берберии. Бей — это титул правителя государства Тунис, а он был узником правителя Алжира, титул которого — дей.

— Прошу тебя, во имя твоего Мухаммада, — взмолился Гектор, — позволь мне поговорить с сестрой, когда мы доберемся до места.

— Мы пробудем в море еще по меньшей мере неделю. — Хаким-мореход пристально взглянул на Гектора, и тот заметил, что глаза у пирата светло-серые, слишком светлые на темном от загара лице. — Теперь, когда ты знаешь, что у тебя будет возможность с ней поговорить, дашь ли ты мне слово, что за это время от тебя не будет никаких неприятностей?

Гектор кивнул.

— Хорошо, я прикажу снять с тебя оковы. И не хмурься понапрасну. Может быть, твоя жизнь сложится столь же благополучно, как моя, и ты станешь капитаном прекрасного корабля. А кроме того, за тебя дадут большую цену, если будешь ты светел лицом. — И, к удивлению Гектора, Хаким поднял блюдо с фруктами и сказал: — Вот, возьми-ка себе немного. Пусть эти плоды напоминают тебе, что ты, если захочешь, сможешь сделать свою жизнь столь же сладкой, как они.

Капитан что-то сказал младшему офицеру, тот вынул ключ и отомкнул наручники. После чего отвел Гектора обратно к люку и жестом велел спуститься в трюм. И снова над головой юноши раздался стук — клинья забили на место.

Он ждал, что его товарищи-пленники начнут расспрашивать, каково там, на палубе. Но большая часть их не обратили внимания на его возвращение. Они были равнодушны, словно смирились со своей судьбой. Кто-то бормотал молитву о спасении, повторяя ее снова и снова. То был звук, навевающий уныние, а в полутьме Гектор не видел, кто молится. Единственным, кто встрепенулся при его возвращении, был старый сумасшедший. Когда Гектор уселся на свое место, тот снова подполз к нему и прошептал:

— Это Алжир или Тунис?

— Не знаю. — Гектор даже вздрогнул, столь точен был вопрос старика.

— Только бы не Сали, — буркнул тот скорее себе, чем Гектору. — Говорят, худшее место из всех. Подземные камеры, где можно утонуть в жидком дерьме, а цепи такие тяжелые, что едва можно двигаться. Они говорили, мне очень повезло, что я попал в Алжир.

— Кто говорил и что значит «повезло»? — спросил Гектор, не понимая, о чем болтает его товарищ по несчастью.

В ответ он получил очередной хитрый взгляд.

— Хочешь поймать меня на лжи, да? На этот раз не получится, — хрипло проговорил впавший в детство старик и вдруг, вцепившись в руку юноши, свирепо прошипел: — Что тебе дали? Дай мне! Дай!

Гектор совсем забыл о полученных фруктах. Он полагал, что это оливки, хотя на ощупь они казались слишком липкими. Старик выхватил у него одну и сунул в рот. У него потекла слюна.

— Датоли, датоли, — с наслаждением проговорил он.

Гектор тоже попробовал. Это был самый сладкий плод, какой он когда-либо пробовал, — казалось, фрукт пропитан медом, а в середине была твердая косточка.

— Ты, значит, бывал в Алжире? — спросил он, пытаясь выяснить хоть что-нибудь о том, что их ждет.

— Конечно! Или не я пробыл там целых пять лет и даже больше? А потом они усомнились в историях, которые я должен был рассказывать.

Гектор совсем запутался — в словах старика не было никакого смысла.

— Я тебе верю. Просто я ничего не знаю и не понимаю.

— Клянусь, все эти пять лет я был рабом бейлика, в основном работал в каменоломнях, но иногда на дамбе в гавани. И я не отказался от своей веры — о нет, ни за что! — хотя другие отказывались. Меня били, но я устоял. Но то, что случилось потом, было еще большей жестокостью.

— Что может быть хуже рабства? И кто такой бейлик?

Старик пропустил вопрос мимо ушей. Он довел себя до неистовства. Костлявые пальцы впились в руку Гектора.

— Они меня купили и обращались со мной, как с дерьмом, — прошипел он.

— Ты говоришь об алжирцах?

— Нет. Нет. Лицемерные святоши, они выкупили меня и решили, что я их вещь. Они выставляли меня напоказ, меня и дюжину других. Как обезьян, на потеху людям. Заставляли нас надевать нашу старую невольничью одежду, красную шапку и тонкий халат, так что мы все дрожали от холода. Заставляли нас стоять в повозках, вопить, потрясать нашими цепями и рассказывать о наших горестях. Так было, пока мы им не надоели. Тогда они прогнали нас без гроша в кармане. И я вернулся в море — это единственное ремесло, которое я знаю, и вот, меня схватили во второй раз.

Он захихикал и пошел, шаркая, обратно в свой угол, где снова исполнил странную пантомиму, укладываясь на жесткие доски с нарочитой предосторожностью. И отвернулся.

— Глупый старый болтун. Не верь ни единому слову из его бредней. Он шарлатан. — Это угрюмое замечание исходило от толстяка, похожего на купца, в парике и в дорогой, но сильно замаранной одежде. Очевидно, он слышал рассказ старика. — Таких ловкачей немало, ходят и врут, будто были в плену у мавров, и просят подаяния. Все мошенники.

— Но он говорил, что их «выставляли напоказ»? О чем это он? — Гектору как-то сразу не понравился этот человек.

— Так поступают редемптористы. Эти филантропы собирают деньги, чтобы выкупать рабов из Берберии, а по возвращении возят несчастных по всей стране, выставляя их напоказ для того, чтобы народ видел, какие тяготы те претерпели. Они это делают, чтобы подвигнуть людей расстаться со своими денежками, а выручку пустить на выкуп новых рабов. — Он многозначительно посмотрел на Гектора. — Но кто скажет, куда уходит львиная доля этих денег? Я лично знаком с одним человеком из Сити, посредником, который занимается выкупом, и он связан с евреями, посредниками со стороны мавров. Мой друг преуспевает в этом деле, и поэтому я уверен, что недолго пробуду в Берберии. Как только мне удастся послать весточку моему другу, он сделает все, чтобы меня поскорее выкупили. И я вернусь домой к жене и детям.

— А что будет, — Гектор едва не сказал «с остальными», — если этого не случится?

Самодовольное себялюбие купца ему претило.

— Все зависит от того, что вы можете предложить. Если у вас есть деньги или влияние, или и то и другое, то вы недолго пробудете у мавров. Тем, у кого нет ни того ни другого, придется набраться терпения. Всякий народ, называющий себя христианским, рано или поздно попытается выкупить своих соотечественников, если на то найдутся деньги.

— А как вы сами здесь оказались?

— Меня зовут Джошуа Ньюленд, я торгую шелком и бархатом в Лондоне. Меня схватили на пути в Ирландию. Некто в Корке стал некредитоспособен, и ему срочно понадобилось продать груз полотна по дешевке. Я решил опередить конкурентов. Поэтому нанял рыбачье судно и отправился туда, но, на мое несчастье, нас захватили эти пираты-безбожники, а вместе со всей командой забрали и меня. Вместе с вон теми. — Он указал на людей, что недавно толпились у корзины с хлебом, а теперь сгрудились в дальнем углу. — Как видите, они держатся вместе. Они принадлежат совсем к другому классу, чем я, как и все эти простолюдины. — И он указал на жалкую горстку деревенских. Очевидно, Гектора он не причислял к их компании.

— Нас всех схватили одновременно, — ответил Гектор, стараясь говорить спокойно. Джошуа Ньюленд был самодовольным ничтожеством, об этом свидетельствовало каждое его слово. — На нашу деревню совершили набег.

Судя по всему, купец был ошарашен, хотя и не проникся сочувствием.

— Я думал, что такого больше не бывает. Когда-то пираты были очень дерзки. Они осаждали наши побережья, и это продолжалось до тех пор, пока королевский флот не начал патрулировать прибрежные воды. Теперь пираты ограничиваются тем, что захватывают суда в море, грабят грузы и берут в плен корабельщиков. Воистину я не предпринял бы этой поездки по морю, если бы его величество не заключил договор с государствами Берберии. Судя по сообщениям, мусульмане обещали не причинять вред английским кораблям. Никогда нельзя доверять ни мусульманам, ни маврам, это ненадежные люди. Или, может быть, они решили, что король Англии не станет чрезмерно беспокоиться о своих ирландских подданных, потому что незачем особенно беспокоиться о папистах.

Гектор ничего не ответил. Торговец просто выразил позицию короля и его лондонских министров. Для них Ирландия, хотя и входила в состав королевства, была неспокойной страной, населенной буйными, неудобными и потенциально неверными подданными, особенно если они были последователями римской церкви. Гектор попытался вообразить реакцию Ньюленда, если бы ему сказали, что капитан пиратов, держащий его в плену, был ирландским отступником, который теперь плавает под мусульманским флагом.