XLV
В луде царила лихорадочная деятельность. Наставники гоняли девушек без всякой пощады. Каждая гладиатрикс должна была выйти на песок арены, пребывая на вершине возможностей.
Разрываясь между собственной подготовкой и обучением каждодневно растущего войска, Лисандра оказалась близка к пределу выносливости.
После того как учебная схватка с какой-то германкой едва не кончилась для нее поражением, Палка отозвал девушку в сторонку.
— Уймись, — посоветовал он. — А то добром это не кончится.
— Я сама знаю, что мне по силам, а что нет, — огрызнулась спартанка.
Она стояла согнувшись, положив руки на бедра, ее грудь ходила ходуном.
— Нет, не знаешь. — Наставник поднял ладонь, пресекая все возражения. — Уймись, тебе говорят, а то драться нечем будет, когда время придет. Посмотри на себя! Ты из последних сил боролась с этой соплячкой, когда должна была одним щелчком ее на задницу посадить!
— Послушай, я не ребенок, чтобы выслушивать твои указания. Я сама знаю, что мне делать!
— Нет, это ты послушай! — рассердился парфянин, и Лисандра против воли напряглась, выпрямившись во весь рост.
Палка же неожиданно огляделся, подошел к ней вплотную и проговорил, понизив голос до шепота:
— Вот что, девочка. Я ведь не глухой. Я по ночам прохожу мимо твоего дома и слышу, как ты кричишь во сне. Тебе страшное снится, так ведь?
Палка не стал уточнять, но было ясней ясного — он отлично знал, кто именно являлся терзать Лисандру ночами.
— Короче, еще раз повторяю: уймись! Не то велю отлупить тебя так, чтобы не могла заниматься!
— Неужто Бальб тебе позволит?..
— Его здесь нет! — Палка пригрозил ей посохом, вырезанным из упругой лозы. — Иди-ка отсюда. Заберись в баню. И чтобы никаких упражнений! Ни войска, ни всего этого! — Он обвел рукой площадки. — Отдыхай, это приказ. Читай, пиши, молись своей Афине, делай что хочешь, мне все равно, только расслабься. Ты хоть представляешь, сколько сейчас стоишь, спартанка? Ну так вот, я совсем не хочу, чтобы кто-нибудь размотал твои кишки по песку только из-за того, что ты от усталости не могла биться. Отлежись, отоспись… Дошло?
— Дошло, Палка. — Губы Лисандры сжались в знакомую упрямую черту. — Только ты все равно ошибаешься.
— А мне все равно. Короче, брысь отсюда, да не вздумай переживать! Любая другая на твоем месте прыгала бы от счастья.
Лисандра пошла прочь, но напоследок бросила:
— Если ты еще не заметил, Палка, я — не «другая».
* * *
Про себя Фронтин твердо решил, что нипочем не позволит считать себя этаким замшелым провинциалом. Он — настоящий римлянин, который покажет этому Траяну, выходцу из Иберии, что очень даже умеет развлечь гостя так, как принято в столице. Галикарнасский правитель не считался ни с какими затратами и не терял втуне ни единого мгновения, готовясь к прибытию доверенного советника Домициана. Нет уж, он в лепешку расшибется, но римский посланец увидит роскошь, достойную столичных вельмож!
Помимо чисто внешнего лоска Фронтин с помощью неутомимого Диокла убедился в том, что римские войска, расквартированные в округе, были как следует вымуштрованы, что все панцири должным образом блестели, а кожа доспехов была как надо окрашена и промаслена. Нельзя было упустить ни единого пустяка, ничто не списывалось на авось. Фронтин знал, что малейший недосмотр тотчас привлечет внимание иберийского выскочки, а значит, в Риме о нем станут думать такое…
Чем дальше, тем больше дни правителя были заполнены безотлагательными делами, не говоря уже о прошениях от разных городских партий, каждая из которых жаждала вложить деньги — и, соответственно, заработать на высоком посещении. Фронтину приходилось несладко, но, с помощью Диокла, он как-то справлялся.
Хорошо хоть, от Луция Бальба не приходилось ждать подножек в решительный миг. Ланиста уже заверил его, что подготовка к играм продвигалась отменно.
Септим Фалько, верный соратник Бальба, подогревал публику с того самого дня, когда впервые распространился слух о приезде Траяна. Город наводнили приезжие не просто со всей Малой Азии, но даже из Греции. Это было хорошо. Пускай все запомнят, как он, Секст Юлий Фронтин, в небывалые сроки устроил игрища столь роскошные, что люди приехали взглянуть на них даже из-за моря. Такой политический задел на дороге не валяется!
Все было готово, тем не менее в день приезда Траяна Фронтин не находил себе места. Когда же ему донесли, что сенатор со свитой уже в городе и движется к его дому, прокуратор аж заметался.
— Не волнуйся так, господин мой, — утешал верный Диокл. — Вот, выпей вина и немного отдохни, пока есть время. Не будет никаких неожиданностей. Все идет своим чередом.
Фронтин ожег вольноотпущенника взглядом, но все же послушался и устроился на ложе. Диокл был прав. Когда явится ибериец, тут уж не отдохнешь.
— Надеюсь, все и правда в порядке, — сказал он и потянулся за чашей разбавленного вина.
Время тянулось медленно. Правитель успел даже слегка задремать, но только для того, чтобы рев медных труб грубо выдернул его из сладкого забытья. По счастью, предусмотрительный Диокл успел унести вино, а не то, чего доброго, он спросонок облил бы безукоризненно белую тогу.
Фронтин поднялся, внутренне собираясь.
Распахнулись двери, и люди правителя вытянулись в струнку — в покой входила свита сенатора.
Процессию возглавлял рослый светловолосый мужчина лет тридцати с небольшим. Он был крепко сложен и одет подчеркнуто по-военному — сплошные пряжки и блестящая бронза. Этот человек подошел к прокуратору, на мгновение замер и вскинул руку вперед от плеча.
— Приветствую тебя, Секст Юлий Фронтин! — сказал он отрывисто и громко, с характерным выговором своей родины.
— И я тебя приветствую, Марк Ульпий Траян, — отозвался тот, мысленно давая первую оценку стоявшему перед ним человеку.
Он уже видел, что военная выправка Траяна была отнюдь не наигранной. От взгляда Фронтина не укрылись скрещенные шрамы на его правой руке. Это был не какой-нибудь столичный хлыщ, увешанный наградами, купленными чужой кровью. Правитель Малой Азии увидел перед собой мужчину и воина, не понаслышке знавшего, насколько сладок хлеб легионера. У этого мужчины был такой же цепкий, оценивающий взгляд, как и у него самого. Фронтин протянул ему руку и встретил крепкое пожатие. Удивительное дело, Траян начинал ему нравиться.
— Приветствую тебя в моем доме.
— Большая честь для меня, господин мой, — наклонил голову ибериец.
— Пойдем же. — Прокуратор повел гостя вдоль строя легионеров. — Мы посетим бани, и ты расскажешь мне о путешествии и о его цели. — Тут он искоса глянул на молодого сенатора.
Траян усмехнулся.
— Вот что я называю лобовой атакой!..
— Мы родились воинами, ты и я, — пожал плечами Фронтин. — Политиками нас сделало стечение обстоятельств.
Это была похвала, и Траяну она очень понравилась. Тем более в устах человека, водившего в бой легионы, когда он еще сосал материнскую грудь. Если он почитает тебя как равного, то это дорогого стоит.
А Фронтин продолжал:
— Люди вроде нас предпочитают говорить напрямик. Нам нет нужды в словесных уловках.
— Верно сказано. Итак, идем в бани. Там и побеседуем.
* * *
Бани, как и все прочее, у Фронтина были роскошные. Обильный пар струями поднимался под потолок, мешаясь с драгоценными египетскими благовониями в ароматный туман. У бассейна дожидались господ несколько рабов обоего пола и разных цветов кожи, избранных за телесную красоту. Мало ли какие желания возникнут у высокого гостя? Надо, чтобы он смог их тотчас удовлетворить.
Сперва беседа вращалась вокруг Рима и политической обстановки в столице. Прокуратору не терпелось узнать о походе против изменника Луция Антония Сатурнина, вступившего в союз с германскими племенами. Траян участвовал в нем.
— Одного из тамошних вождей я видел на недавних играх, — сказал Фронтин. — Представь, это была женщина!
— Ничего удивительного, — ответил сенатор, блаженно раскидываясь в воде. — Они дерутся бок о бок со своими мужьями, ни в чем им не уступая, а временами и превосходя. Некоторые племена даже наделяют женщину равными правами с мужчиной. Более того, они их почитают. Правда, странный обычай?
— На войне — согласен, это нелепость, — ответил Фронтин. — Но вот что касается гладиаторских игр, то женские бои мне кажутся довольно занятными. Волнующее зрелище, ты не находишь?
— Я? — Траян поднял брови. — Я таких боев, можно сказать, и не видел. Вот божественный Домициан — да, является большим их поклонником. У него даже есть любимица, германка по прозвищу Ауриния. Так что в Риме женские поединки сейчас весьма даже в моде. Их, как и мужские бои, проводят ближе к вечеру, при факельном свете.
Эта последняя фраза прозвучала весьма неодобрительно. Фронтин сделал вывод, что сам ибериец схватками воительниц не увлекался, скорее напротив. С другой стороны, упоминание о факельном свете означало, что в столице женские поединки достигли невиданного размаха и славы.
«Вот так меняются нравы, — подумал Фронтин. — Воистину наступили новые времена».
— А еще в Риме поговаривают, будто в Малой Азии как нигде знают и любят это… изящнейшее из гладиаторских зрелищ, — сказал вдруг Траян.
Фронтин не поторопился с ответом. Он прекрасно понимал, что здесь следовало соблюсти разумную осторожность.
— Мы не претендуем на что-то выдающееся. Стараемся, конечно, сделать все возможное, но живем всего лишь в провинции. Не сомневаюсь, что игры, вдохновляемые императором, с легкостью затмят все, что мы способны устроить здесь.
Траян рассмеялся. Стены бань откликнулись эхом.
— Да ладно, правитель, не ты ли сказал, что мы по рождению воины, а не политики! — Он повернулся и пристально посмотрел на Фронтина. — Не бойся сказать то, что почитаешь за правду. Неужто ты считаешь, что я вернусь к Домициану и доложу ему, будто ты хвастаешься тем, что твои зрелища превосходят столичные?
Он вышел из воды, встал на краю бассейна и поманил к себе рабыню с полотенцем.
Фронтин окинул взглядом его молодое тело, одетое крепкими мышцами, украшенное боевыми рубцами, но еще не изведавшее калечащего прикосновения старости, и ощутил мимолетную зависть. Он тоже выбрался из теплой воды, и прохладный воздух заставил его вздрогнуть.
Траян поднял руки, и миловидная карийская девушка принялась промокать его кожу.
— У нас в Риме премного наслышаны о недавних играх Эсхила. Говорят, именно ты добился такого повышения уровня женских поединков, что они из второстепенного развлечения превратились в самостоятельное и едва ли не основное зрелище. У нас болтают, что здешние гладиатрикс — так, кажется, их принято называть? — достигли неслыханного уровня мастерства. Твои женщины якобы великолепно обучены, об их схватках рассказывают несусветные вещи! Кое-кто даже склонен считать, что наши столичные бойцы очень неплохи, но по сравнению с воительницами Малой Азии они просто бледная немочь. Верить ли этим слухам?
Фронтин отмахнулся.
— Не хочу врать. Пожалуй, мы действительно подняли женские бои на небывалый уровень. Но, может статься, зрители попросту увлекаются новизной? Все со временем приедается.
Траян вновь рассмеялся, и мужчины отправились одеваться.
Потом они отдыхали на удобных ложах в рабочей комнате Фронтина, закусывая маслинами и виноградом.
— Тебе, конечно, уже известно, что я прислан сюда ради одной цели. Мне поручено убедиться в том, что подготовка ко дню рождения императора осуществляется в соответствии с его вкусами, — продолжая беседу, сказал Траян. — Без сомнения, ты понимаешь, что досада императора может обернуться для нас самым худшим.
Правитель даже закашлялся, после чего ответил:
— Истинные слова.
— Мне стало известно, что в последнее время ты лихорадочно готовил игры в мою честь, — добавил Траян и не без самодовольства воспринял удивленный взгляд Фронтина. — Ты, конечно же, согласишься с тем, что без доносчиков и соглядатаев в наше время не обойтись.
— Ну, насчет лихорадочности я бы поспорил, — вежливо возмутился Фронтин. — Твоего приезда мы, в общем, не ждали. Другое дело, что здесь, в Малой Азии, еще не забыто римское искусство немедленно отвечать на вызов, который бросают нам обстоятельства, и тем подчинять их.
Да, мальчишка был прав, но прокуратор никому не позволял садиться себе на голову.
Траян не рассердился.
Он чуть склонил голову и сказал:
— Я употребил неудачное слово, господин мой.
Это прозвучало как извинение.
Фронтин им вполне удовольствовался, а сенатор продолжал:
— Как бы то ни было, я прибыл сюда узнать, правдивы ли слухи и можно ли ждать, что твои игры окажутся достойны нашего божественного цезаря.
— Я, в свою очередь, полагаю, что тебе ни в коем случае не придется скучать, Траян!
Правитель приветственно поднял кубок. В уме он стремительно перебирал варианты действий. Ясно было, что молодой сенатор стремился увидеть нечто совершенно особенное.
«Ну что ж, — решил про себя Фронтин. — Он получит желаемое».
