XXXVI

Бешеный гнев Сорины худо-бедно улегся лишь через несколько дней.

Все это время перед ней так и плавало лицо ненавистной спартанки, в ушах звучал хриплый от ярости голос, всюду мерещились эти странные, нагло прищуренные, пронзительные глаза. Теперь Сорина со всей очевидностью понимала, что Эйрианвен сказала правду. Морриган наложила печать на всех троих, связав их судьбы единым узлом. Богиня темных судеб, конечно же, замыслила устроить состязание, выжить в котором должна была только одна. Эйрианвен уже пала от руки амазонки. Теперь вот и Лисандра бросила ей вызов.

Сорина думала, что скоро она останется совсем одна, как было в самом начале, и взывала к богам. Она жарко молила их о скорейшем выздоровлении гречанки, чтобы их вражда поскорей разрешилась и перестала тяготить ее душу. Безмерная наглость этой соплячки сама по себе кого угодно могла довести до белого каления, но Лисандра еще и умудрилась швырнуть ей обратно в лицо предложение дружбы, сделанное от чистого сердца. Сорину попросту начинало мутить, стоило ей вспомнить об этом. Знала бы эта дура, эта сучонка, чего стоило предводительнице общины первой произнести слова примирения, на которые та ответила оскорблениями!

Ну что ж, так или иначе, вызов был брошен, а Сорина еще в жизни своей ни разу не шарахалась от врагов. При обычных обстоятельствах она, как правило, сожалела о необходимости отнимать жизнь, но Лисандра…

«О, Лисандру я убью с истинным наслаждением. Я всажу ей в поганое брюхо три фута железа и с восторгом буду следить, как эти льдистые глаза расширятся от боли и изумления. Как сладка будет месть! В особенности оттого, что Лисандра провалится в Хель с мыслью о том, что ее победила, ее убила презренная дикарка».

Гнев, снедавший Сорину, отчасти выжег даже ее скорбь по Эйрианвен и тем самым придал ей сил. Да, она еще чувствовала вину, но и ее скоро смоет спартанская кровь. Ничего непоправимого ведь не случилось бы, не появись в луде Лисандра. Эта девица пожелала подчинить себе привычный и устоявшийся мир гладиаторской школы, замахнулась совратить храбрейших и лучших в общине, соблазнив их через Эйрианвен!

Правду молвить, прежде бывали моменты, когда Сорина сомневалась в правильности своих рассуждений. Теперь она со всей ясностью видела, что до последнего пыталась усматривать добро там, где его не было и в помине.

Лисандра олицетворяла собой зло. Даже учиненное над нею насилие было знамением богов, возжелавших укротить ее наглый и бессовестный нрав. Самозваная жрица и это предупреждение пропустила мимо ушей. Ну что же, пускай прощается с жизнью!

Ненависть Сорины к Лисандре постоянно всплывала в ее разговорах с Луцием Бальбом. Ланиста частенько навещал ее, пока она поправлялась. Амазонка отлично понимала, что он заботился не столько о ее здоровье, сколько о благополучии своего крупнейшего денежного вложения. Бальбу требовалось, чтобы его лучшие бойцы упражнялись, сражались и приносили ему денежки, а вовсе не отлеживали бока в лечебнице при амфитеатре, весьма недешевой, кстати сказать.

Римлянин так и этак допытывался о причине их свары с Лисандрой, но Сорина всякий раз отвечала немногословно:

— Это касается лишь меня и ее, ланиста.

— Я больше подобного не потерплю! — Бальб наставил на нее палец. — Все равно Лисандра никуда из луда не денется, так что лучше смирись!

— Как скажешь, Бальб, — хмыкнула амазонка. — Но эта шлюшка не будет ни оскорблять меня, ни попрекать.

— Я прослежу, чтобы у нее было побольше других дел, причем подальше от тебя.

Луций улыбнулся и переменил тему:

— Чувствуешь-то ты себя как?

— Все болит, двигаться трудно, но лекарь говорит, что дело идет на лад. Скоро я смогу вернуться в луд. Правда, понадобится повозка. Для седла я пока еще не гожусь.

— Это не страшно. — Бальб потрепал ее по руке. — Лишь бы моя лучшая воительница поскорей встала на ноги, а все остальное мы как-нибудь да уладим.

— Что-то больно хорошее у тебя настроение, ланиста, — лукаво поглядев на него, проговорила Сорина. — Кстати, сам ты почему до сих пор в городе? Тебе что, в луде нечего делать?

— Дела задержали, — расплывчато пояснил он. — Это вы, гладиатрикс, вольны думать только о себе да о следующем поединке, а у ланисты вечно хлопот полон рот! Кстати, обстоятельства складываются так, что в скором времени мне придется расширять школу!

Сорина отчетливо видела, как распирал Бальба нескрываемый восторг по поводу будущих выгод и как трудно ему было сочетать это чувство с необходимостью сохранять серьезный и торжественный вид. Ведь, если смотреть в корень, деньги, сыпавшиеся ему в карман, зарабатывались кровью бойцов.

— Значит, ты покупаешь новых рабынь?

— Ну да. — Бальб важно откашлялся. — А еще свожу знакомство со строителями, чтобы подрядить их возводить новые помещения в школе.

— У нас и так места хватит для вдвое большего числа народу, чем сейчас! Что все-таки затевается, Бальб? Насколько должна вырасти школа?

— Очень и очень. — Бальб улыбнулся, но как-то странно.

Сорина поняла, что трудности есть, и немалые.

А он продолжал:

— Ты пока об этом не переживай. Просто поправляйся, а там поглядим. Я велю перевезти тебя в луд, как только ты достаточно окрепнешь для путешествия.

Сорина хотела еще о чем-то спросить, но Бальб поднялся на ноги, заканчивая разговор, и амазонка оставила расспросы на потом. Она подождет. Все равно ее любопытство будет вскоре удовлетворено.

Лисандра старалась с головой уйти в работу, к которой приставил ее Телемах, надеясь таким образом отвлечься от переживаний и бесконечных мыслей о Нестасене. Получалось не очень. Сцены насилия вновь и вновь проносились в ее воображении, и она ничего не могла с этим поделать. Хуже того. Когда на пергаментные листы падал солнечный луч, Лисандру неизменно посещал образ Эйрианвен, озаривший любовью беспросветную жизнь.

Но как ни худо ей было днем, еще больше она страшилась ночей. Ей не всегда удавалось заснуть, но лучше было бы не спать совсем! Каждый сон обращался в пытку. Никс, богиня кошмаров, отравляла ядом сладостные объятия Морфея. Стоило Лисандре смежить веки, и Нестасен являлся терзать ее. Либо же перед ней вновь раскачивалась залитая кровью арена и тянула, тянула руку умирающая Эйрианвен…

Недостаток сна исподволь делал свое дело, и однажды вечером, корпя над очередным свитком, Лисандра наконец сломалась. В глазах внезапно вскипели слезы, а горло точно наполнилось битым стеклом.

Услышав плач, Телемах без промедления влетел в уголок, отгороженный ей для работы. Она подняла лицо — красное, опухшее, залитое слезами.

Жрец сел против нее.

— Что случилось?

Лисандра мотнула головой, отчего слезы закапали на пергамент, портя ровные строчки.

— Мне так ее не хватает!.. — спустя некоторое время с трудом выговорила она. — Я не смогу без нее.

Телемах вздохнул. Его губы, обрамленные бородой, сурово сомкнулись.

— Утрата любимого человека есть величайшая боль, — проговорил он негромко. — Это я хорошо знаю. И еще знаю, что мало кому в этом мире довелось страдать так, как тебе…

Лисандра шмыгнула носом.

— Да брось, не я одна такая, — выговорила она, и новая судорога горестных слез не дала ей продолжить.

Рука жреца легла на ее плечо. Мужское прикосновение заставило Лисандру вздрогнуть, но оно оказалось кратким. Телемах встал и ушел, чтобы вскоре вернуться с целым кратером вина.

— Страдание, которое испытываем именно мы, всегда худшее и страшнейшее. Умом мы понимаем, что и другие способны чувствовать боль. Однако сердце никакой логике не подлежит. — Он налил ей выпить.

— Прости мне эту слабость, — проговорила Лисандра. Я веду себя не так, как приличествует спартанке.

Между тем ее раздирала мука, от которой впору было бороздить ногтями лицо.

— Стыдиться нечего, — сказал Телемах. — Твоя душа приняла раны превыше тех, что может нанести меч. Обычная женщина попросту умерла бы, но ты… — Он помолчал, обдумывая дальнейшие слова. — Ты сама не осознаешь собственной силы. Сейчас ты, возможно, почти не веришь в себя, но время покажет.

— Мне стало просто незачем жить. — Лисандра содрогнулась всем телом, потянулась за чашей с вином и глотнула. — Нестасен… Я бы все вытерпела и перенесла, будь со мной Эйрианвен, чтобы держать меня за руку. Но я осталась одна, Телемах. — Она приложила руку к груди. — Здесь теперь пусто.

Жрец покачал головой.

— Лисандра, милая, ты не одна. В дни горя приходят друзья, чтобы облегчить твою ношу. А я тебе друг, спартанка. Любая рана требует времени, чтобы затянуться. Ты вольна оставаться здесь столько, сколько понадобится.

Она ответила со всей серьезностью:

— Но я должна вернуться в луд, как только смогу снова сражаться.

— Все так, но пока до этого еще очень далеко.

Телемах вновь наполнил чашу, и Лисандра осушила ее до дна, зная, что Дионис, по крайней мере в ближайшее время, не подпустит к ней злобную Никс.

Телемах внимательно наблюдал за Лисандрой, вливавшей в себя неразбавленное вино. Когда она упомянула о возвращении в луд, в ее голосе прозвучало жутковатое нетерпение. Но отослать ее туда прежде, нежели как следует затянутся душевные раны, значило отправить девочку на верную смерть. Там она быстренько дойдет до самоубийства… в том или ином виде. Однако сказать ей об этом означало нарваться на отрицание.

— Выпей еще, — посоветовал он. — Вино не панацея, но иногда оно способно помочь.

Лисандра последовала совету и вскоре откровенно опьянела. Слезы полились потоком, она что-то несла то про Эйрианвен, то про насильников в тюремной каморке. Телемах сам чуть не плакал, глядя, как она убивалась. По природе своей он был не чужд цинизма, но его глубоко трогало отчаяние в голосе девушки, рассказывавшей ему про силурийскую гладиатрикс. Что же до того ужаса, который она пережила по милости Нестасена, то Телемах искренне и жарко молился о скорейшей поимке нубийца. Пусть мерзавец встретит такой конец, от которого станет худо даже видавшей всякие виды толпе толстокожих жителей Галикарнаса.

Наконец речь Лисандры стала совершенно бессвязной, а голова поникла на грудь. Убедившись в том, что сознание покинуло ее, Телемах отнес девушку в ее комнатку, бережно уложил, а потом принялся смешивать целительную настойку, хорошо зная, что проснуться ей предстояло со страшнейшим похмельем.

Первый месяц пребывания у Телемаха тянулся для Лисандры медленно-медленно. Кошмары продолжали изводить ее по ночам, но жрец всегда был тут как тут, готовый разбудить ее и вырвать из ранящих когтей прошлого. Поначалу она неизменно приходила в ужас от мужского присутствия в темноте, но потом, когда привычка взяла свое и Лисандра даже спросонья перестала воспринимать его как угрозу, на смену ужасу пришла благодарность, хотя девушка никогда не заговаривала об этом, ибо чувствовала, что тем самым смутит их обоих.

Между тем оказалось, что Телемах не зря называл себя весьма опытным лекарем. Его мази и целебные настойки быстро возвращали Лисандре телесное здоровье, так что скоро она уже могла ходить без посторонней подмоги. Более того, искусное лечение уберегло ее лицо от сколько-нибудь видимых шрамов. Не в обычае спартанцев было лелеять физическую красоту, но в глубине души Лисандра побаивалась, что останется навек обезображенной кулаками подельников Нестасена. Как все-таки хорошо, что хоть этого не случилось!

— Не хочешь мне сегодня помочь?

Лисандра оторвалась от Фукидида и увидела жреца, как раз входившего в комнату.

— Я почти завершила «Историю Пелопоннесской войны». Заметь, я не стала ничего подправлять, хотя на самом деле Фукидид пишет очень предвзято.

— Я совсем о другом. — Телемах подсел к ней на скамью. — Я говорю о храмовой службе.

Лисандра положила стиль так осторожно, словно опасалась сломать его.

— В каком качестве, Телемах? — спросила она. — Я ведь больше не жрица.

— С какой стати?

— Меня познали мужчины. — Лисандра трудно сглотнула. — А это запрещено.

— В Спарте — возможно, — отмахнулся Телемах. — Здесь же, я полагаю, тебе полезно будет оказать другим помощь в общении с нашей богиней. Истина состоит в том, что ни одному союзу смертных, женскому или мужскому, негоже изгонять жреца либо жрицу. Поступать так было бы слишком самонадеянно. Пусть Афина сама присматривает за людьми, посвятившими ей жизнь!

Сердце Лисандры учащенно забилось. Она понимала, что в полной мере уже не сможет вернуться к жреческой жизни, и тем не менее… Помочь в храмовой службе, услышать в святой тишине обращенный к ней голос богини!..

Она-то думала, что все это навсегда заказано ей.

— Почту за великую честь.

— Отлично. Я знал, что ты не откажешь мне, и заранее приготовил подарок по этому случаю.

Он протянул ей небольшой сверток.

— Ой!

Лисандра почувствовала, что краснеет, что было не вполне в рамках приличий, но жрец поистине застиг ее врасплох. Она бережно развернула полотняную упаковку и вытащила новенький, с иголочки хитон, длинный, ярко-красного цвета.

— Ну как, угадал я с оттенком? — улыбаясь, спросил Телемах. — Мне довелось встретить на рынке одного малого, который клялся, будто жил в Спарте. Он уверял меня, что ваш союз носит одежды именно такого цвета.

— Воистину так! — Лисандра попросту сияла восторгом. — Он подобран так, чтобы враги Спарты вовек не увидели, какого цвета наша кровь!

— Полагаю, кровожадные враги здесь вряд ли появятся, но я доволен, что тебе нравится.

— Еще как, Телемах! Такой роскошный подарок!

— Не такой уж роскошный, но если ты рада, то и я рад. — Жрец поднялся на ноги. — Что ж, переодевайся и приходи в храм. В кои-то веки посижу в сторонке и посмотрю, как служат другие!

Телемах был вполне удовлетворен тем, как шли дела у Лисандры. Дружеская забота и помощь все-таки помогли ей справиться с пережитым горем. Она по-прежнему часто рассказывала ему об Эйрианвен, но вместо былого надрыва ее голос звенел светлой печалью. Нестасена она предпочитала не упоминать вовсе, но Телемаху было известно, что жестокий нубиец еще посещал ее сновидения. Время от времени жрец спрашивал воинов, приписанных к городской страже, как обстояло с поимкой беглого наставника гладиаторов, но те лишь разводили руками. Не желая расстраивать Лисандру, Телемах не говорил ей об этом, но то, что она дала согласие провести службу, явно свидетельствовало о добрых и значительных сдвигах. Видно, не все россказни о стоицизме спартанцев были пустой болтовней.

Стоя у входа в храм, он приветствовал верных Афины, собиравшихся на церемонию. Может, кому и показалось несколько странным, что Телемах отступил от привычного распорядка, но вслух никто ничего не сказал. Вскоре помещение наполнилось, и жрец закрыл двери. Для собравшихся это был знак, что никто больше не войдет сюда с улицы, нарушая торжественность обряда.

В воздухе витал густой запах благовоний.

«Если спартанцы в самом деле исповедуют благородную простоту, значит, Лисандра не умеет обращаться с курильницами. А впрочем, все к лучшему. Пусть народ как следует удивится», — сказал себе Телемах.

И вот Лисандра показалась из-за статуи богини. Она несла в руках посвященное ей копье, и верные отозвались невольным ропотом удивления. Телемах же словно иными глазами посмотрел на спартанку. Теперь, когда ее раны зажили, а с лица пропали страшные синяки, она была воистину прекрасна. В храмовой полутьме, в струях душистого дыма многим наверняка показалось, будто сама Афина сошла с олимпийских высот почтить своим присутствием скромную святыню в Галикарнасе.

Лисандра уже возвысила голос, воспевая гимн в честь богини, которой здесь поклонялись:

Лисандра вела службу уверенно и весьма по-спартански, призывая собравшихся к непреклонной твердости перед лицом жизненных тягот, изобличая зло, коренящееся в размягченном образе жизни и изощренных удовольствиях тела. Слушая ее, Телемах в какой-то момент сообразил, что она не подбирала слова непосредственно на ходу. Это была великолепная декламация по памяти. Ораторское искусство молодой жрицы следовало признать безупречным. Его не портил даже лаконский выговор, казавшийся афинянину деревенским.

Афинянин отчасти сомневался лишь в том, найдет ли отклик подобная проповедь за пределами ее маленького своеобычного полиса. Современному народу редко приходилось по вкусу, когда его призывали к жертвенности, к следованию долгу и нравственным обязательствам. Мир успел измениться. Старомодные ценности, которых упрямо придерживались спартанцы, давно вышли из обихода. Следование им теперь вызывало едва ли не насмешку.

Но вот Лисандра завершила свою речь, льдисто-синие глаза быстро обежали собравшихся. Последовала небольшая пауза… Внезапно юноша, стоявший в первом ряду, начал аплодировать. Рукоплескание было подхвачено, и вот уже под куполом храма эхом отдавались приветственные и благодарные крики.

Телемах только головой покачал. Вот уж чего он не ждал, так это того, что суровые призывы Лисандры встретят такой восторженный отклик. Пришлось и ему, невзирая на удивление, вежливо похлопать в ладоши. Может быть, он слишком строго судил этих людей?..

— Хочет ли кто-то из вас с чем-нибудь обратиться к богине… или к ее жрице? — дождавшись, пока утихнет овация, спросила Лисандра.

Юноша из первого ряда вскинул руку, и она подозвала его к себе. Кажется, он вовсе не решился бы подойти, если бы его не толкали под бока сразу несколько приятелей.

Наконец он прокашлялся и несмело промямлил:

— Позволено ли мне будет спросить?.. Я не знаю, ведь ты… Ахиллия?

Вот когда Телемах чуть не хлопнул себя по лбу. Уж конечно, не речи Лисандры произвели такое впечатление на толпу. Все дело было в ней самой. Они узрели свое земное божество, свою гладиатрикс. Телемаху было отлично известно, что Лисандру отнюдь не ослепила недавно приобретенная слава, но он умудрился забыть о том, что народ понятия не имел о своей Ахиллии как о живом человеке. Люди поняли только то, что несравненная героиня недавних игр, отважная эллинская воительница явилась предводительствовать ими на молитве.

Он увидел, как дрогнули ноздри Лисандры.

Она выпрямилась во весь рост и ответила:

— Да. Это я.

— Я нахожу тебя великолепной, — проговорил юнец, и даже густой дым благовоний не помешал Телемаху разглядеть, как вспыхнули его щеки.

— Это лишь предположение, а не утверждение истины, — по-спартански сурово отозвалась Лисандра, но Телемах слишком хорошо знал ее, и от него не укрылось, что она с трудом сдерживала улыбку. — Однако здесь не место и не время для подобных речей. Есть ли у тебя дело к богине?

Юноша окончательно смешался и отступил прочь. Приятели принялись безжалостно пихать его локтями, пока строгий взгляд Лисандры не заставил их угомониться.

Более зрелые слушатели испросили у жрицы несколько советов, по мнению Телемаха, довольно поверхностных.

— Как мне вырастить сыновей добрыми людьми?

— Строгость и ответственность — родители добродетели, лаконично отвечала спартанка.

Однако большинство народа откровенно стремилось поскорее завершить службу. Телемах решил, что они желали переговорить с молодой жрицей в менее священной и торжественной обстановке.

Лисандра предложила всем, кто того пожелает, сделать приношения. Это означало, что ритуал близится к концу.

Как только двери храма заново распахнулись, люди хлынули на улицу, ожидая, чтобы к ним вышла Ахиллия. От Телемаха не укрылось, что кое-кто спешил поделиться жгучей новостью с прохожими. Еще бы! Гладиатрикс в святилище!..

— Ты уверена, что тебе надо туда? — негромко спросил он, заметив, что Лисандра собралась выйти наружу.

— Конечно. Ты только посмотри, сколько сделано приношений!

Телемах посмотрел. Чашу, установленную на алтаре, переполняли монеты. Обычно на самом ее дне сиротливо позвякивали несколько сестерциев, но сегодня верные явили небывалую щедрость. Телемах быстро пересыпал деньги, заработанные славой Лисандры, в особый мешочек и возвел глаза к статуе Афины.

В это мгновение он мог бы поклясться, что мраморные губы осенила легкая улыбка.

— Да, богиня присматривает за людьми, посвятившими ей жизнь, — пробормотал Телемах, и на сей раз это были вполне искренние, глубоко прочувствованные слова.

Он ведь помогал Лисандре без какого-либо корыстного замысла, только желая уравновесить добром все то зло, что беспрестанно сыпалось ей на голову. Мог ли жрец предположить, что первая же ее служба доставит больше пожертвований, чем ему обычно удавалось собрать за неделю?..

Если он хоть что-нибудь понимал, то в последующие дни денежные сборы будут только расти.

— А-хил-ли-я! А-хил-ли-я! — нараспев скандировали на улице.

— Что ж, почему бы и нет, — со смешком пробормотал Телемах.

Он и сам отчасти понимал этих людей. Эллины оставались гордым народом, хотя в империи их отказывались воспринимать как равных. Да и пески арены, как правило, являли собой вотчину героев-варваров. То, что непобедимая Ахиллия была эллинкой, делало ее в их глазах чуть ли не знаменосцем национальной чести.

Подойдя к дверям, Телемах увидел Лисандру в окружении жадных поклонников. Ей совали в руки обрывки пергамента — подписать на добрую память. Иные желали хотя бы прикоснуться на счастье к одежде кумира. Афинянин внимательно присмотрелся к спартанке. Там, под внешне непроницаемой маской, Лисандра просто купалась в лучах всеобщей любви. Она так напитывалась энергией толпы, что казалась выше ростом. В какой-то момент эта самая толпа чуть не снесла Телемаха с ног. Он даже испугался за безопасность своей подопечной, но нет, оказывается, она очень хорошо умела управляться с людьми. Под ее началом беспорядок вскорости прекратился, обожатели выстроились у стены и начали подходить к ней чинно, по очереди.

Телемах, на которого перестали обращать внимание, отступил назад, в тишину храма, и прислонился к стене. О да, шрамы, которыми наградили Лисандру недавние страдания духа и плоти, останутся при ней навсегда. Но, похоже, зрительское обожание было для нее самым могущественным лекарством. Ласковое прикосновение руки и разумное слово не могли произвести подобного действия. Они лишь затягивали страдание тонкой кожицей, замешанной на жалости. Народная любовь создавала броню.

Конечно, спартанский склад ума нипочем не позволит ей увидеть происходящее в истинном свете. Но прямо на глазах Телемаха попранное «я» Лисандры вновь воскресало из обломков. Если должным образом его направлять, то оно не обратится к тщеславию, не выродится во зло.

Надо только помнить, насколько переменчива толпа. Сегодня она готова любить Лисандру, но если гладиатрикс оступится на песке арены, толпа с той же легкостью от нее отвернется. Приветственные возгласы сменятся шиканьем, на смену обожанию явится презрение. Как она тогда это переживет?

«Будущее покажет, — сказал себе Телемах. — Если зрительские восторги сегодня льются на нее целебным бальзамом, что ж, да будет так».